+15 Киев
РАССКАЗ "КИНОРАДИКАЛ ПИТЕР ГРИНУЭЙ" ИЗ КНИГИ ИНГИ КАРЕТНИКОВОЙ "ПОРТРЕТЫ РАЗНОГО РАЗМЕРА"
Его длинный офис напоминал коридор, заставленный ненужной мебелью, сломаными стульями, облезлым столом с болванками, на которых сидели старинные женские шляпы, потертым плакатом какой-то выставки художника Рональда Китая, его бывшего учителя. Все не новое, не буржуазное, но как-то специально такое. Даже чашки, в которых Гринуэй угощал меня чаем, были надтреснуты, и печенье, которое его секретарша Лайза поставила на край стола, было обломанным.
Сам он, 50-летний, высокий, коротко стриженый, ходил прямо и энергично, как будто хотел завоевать мир, а пиджак был потерт, маловат, и полосатая рубашка не отглажена. Сказал, что у него здесь, к сожалению, нет никаких фильмов, чтобы мне показать, вот только его документальный, "26 уборных" (тоже звучало как-то специально). И еще есть где-то фильм о воде: "Основе движения и превращений, – сказал он, – А для искусства – символе постоянных перемен, игры, блеска, света". Он говорил красиво и гладко.
Гринуэй был впечатлен, что я в Москве разыскала мексиканские рисунки Эйзенштейна и сделала книжку о его пребывании в Мексике и об этих рисунках. С интересом он рассматривал их в этой книжке, котoрую я ему подарила.
Об Эйзенштейне он говорил с почтением: "Великий классик и создатель монтажа – главной жизненной силы кино". Говорил, что монтаж – это энергия нового времени, новое понимание пространства и протяженности, главная пружина композиции и в кино, и в литературе, и в музыке, и архитектуре. Как странно, что теперь, 20 лет спустя, он делает фильм об Эйзенштейне в Мексике, но все, что теперь интересует его в Эйзенштейне, – это то, что тот, девственник в свои 32 года, влюбился в испанского переводчика и имел с ним первую в своей жизни сексуальную связь. Десять дней любви. "Десять дней, которые потрясли Эйзенштейна" назвал Гринуэй свой фильм.
В каком-то интервью он сказал, что эйзенштейновскую гомосексуальность надо анализировать. (Монтаж забыт!). И что вообще он верит, что гомосексуальность – это составная часть Троицы ХХI века, наряду с абортом и таблеткой самоубийства.
Питер Гринуэй во время получения награды Британской киноакадемии за вклад в британское кино (2014 год) Фото: ЕРА
Возвращаясь к прошлому, вспоминаю, как я сказала тогда, каким впечатляющим был его фильм "Контракт рисовальщика", весь как живопись (он согласился); и что его "Повар, вор, его жена, и ее любовник" – действительно великолепный фильм – такая связь с фламандской традицией, и такая мера современности. Но его конец меня разочаровал… на обеденном столе с накрахмаленной белой скатертью лежит голый, зажаренный труп героя фильма. "Мужчина, который читал книги, – засмеялся Гринуэй. – Он – главное обеденное блюдо, он натюрморт. Чем плохо?"
Я сказала, что такой натюрморт – это уход в патологию. А настоящее искусство и патология мало совместимы. (Он не согласился). Я продолжала, что изощренность патологии может сделать ее крайне интересной только для психоаналитика. Он засмеялся и сказал, что моя старомодность забавна.
Лайза принесла еще горячего чая, мы продолжали говорить, обсуждали одного очень модного тогда художника, и я спросила, видит ли Гринуэй, где у того проходит граница между искусством, болезнью и простым обманом. "Мой совет, – сказал он, – будьте англичанкой, тогда во всем будете видеть только занимательную игру, и ничего не будет вас беспокоить".
О связи живописи и кино – то, о чем я тогда готовила программу для "БиБиСи", – он говорил с интересом, хотя часто переключался – то на птиц, чем увлекался его отец, то на то, чем увлекался он сам, – насекомых и игры, и цифры. Визуальный образ его интересует больше, чем сюжет. Скорее цвет есть содержание фильма, а не то, кто там кого любил или убил. И людей он бы предпочел всегда показывать обнаженными, как это делали античные скульпторы.
После того, как я сделала эту программу для "БиБиСи", я перестала интересоваться Гринуэем. Меня особенно оттолкнул один его фильм, где отец и сын стоят голые перед зеркалом и двусмысленно рассматривают друг друга. Его "игры" становились все более безвкусными.
На какое-то время он стал очень известным левым, творчески и человечески надменным, может быть, точнее сказать, наглым. Его инстaляции на разные темы, его работы в музеях, которые он делал, инсценируя и выдумывая, что происходит в той или другой знаменитой картине… Его высказывания повторялись, как модная мудрость. "Нет ничего другого в жизни, чем секс и смерть… Двое людей совокуплялись, вас зачали, но, к сожалению, вы должны умереть…" Он стал разрушителем кино.
"Фильмы должны найти путь выйти из темноты кинозала… должны освободиться от экрана и даже от камеры и, конечно, от актеров и литературы".
Недавно Питер Гринуэй заявил, что в день, когда ему исполнится 80 лет, он покончит с собой.
"ГОРДОН" публикует мемуары из цикла "Портреты разного размера" по субботам и воскресеньям. Следующий рассказ – о живописце, участнике художественного движения "Мексиканский мурализм" Давиде Альфаро Сикейросе – читайте на нашем сайте в субботу, 28 ноября.
Предыдущие рассказы читайте по ссылке.
