+8 Киев
27 ноября 1942 г., среда
Не выходят из головы студенты драматического отдела консерватории. Я встретила вчера их всех. Они шли вместе, тихие, совсем не такие веселые, как всегда. Вчера они все получили повестки на отправку в Германию. Получили восемьдесят процентов драматического отделения и четыре человека по музыкальному отделу. Администрация консерватории решила, что это начинается организация ликвидации консерватории.
О мединституте ничего не знаем, идет отправка их в Германию, а слух о том, что едет пока только первый курс, не оправдывается.
В консерватории тишина. Если вчера еще из всех классов доносились пение и музыка, то сегодня консерватория словно умерла
9 часов вечера
С утра только зам. директора ходил штадткомиссариат, а студенты ждали. Там ему сказали, что хотя распоряжения о закрытии консерватории нет, все равно студенты должны ехать, потому что сейчас для заселения рабочей силой оккупированной части Франции нужно сто тысяч человек. По Киеву ли, по Украине ли? Это все равно. Ясно, что немцы вывезут все мало-мальски трудоспособное население от нас во Францию, в Германию, в Африку, на северный полюс, куда угодно. Оттуда рабсилу к нам. Лишь бы разобщить людей и тем предотвратить всякую возможность сопротивления им.
Нюся в ужасном настроении от сознания полной невозможности чем-либо помочь студентам.
В консерватории студенты, чувствуя в ней своего человека, спросили ее, что же им делать. И тогда, не зная наверное, нет ли среди них провокатора, Нюся прямо сказала:
– Ищите наших партизан.
В консерватории тишина. Если вчера еще из всех классов доносились пение и музыка, то сегодня консерватория словно умерла. Нюся и Элеонора Павловна совсем осунулись. На лицах у них выражение горя, оттого что они ни чем не могут помочь.
Да, настроение ужасное. И нет сил бороться с этим настроением. Сознание, что это начало немецкого конца, помогает, правда, не терять надежды на всеобщий благоприятный исход. Но как пережить это время? Поки сонце зійде, роса очі виїсть.
Пишу и боюсь писать. Рядом всегда стоит призрак гестапо. Записки держу в сарае под землей в железной коробке. А последние листки, которые пишутся, держу в книгах, чтобы не попали, не дай бог, в руки каким-либо врагам.
Мы живем, как животные, в грязи, в копоти, в холоде. Мы только работаем с трудом, спим и едим. Наши самодельные печи дымят и коптят. И люди, черные от недоедания, копоти и ужасного настроения. В библиотеке нестерпимо холодно. По книгохранилищу теперь совсем беспрепятственно гуляет ветер, который свистит и воет уже три дня. Холод пронизывает нас насквозь. И кажется совершенно бессмысленной работа, которую мы делаем. Мы устанавливаем чего не хватает на полках после варварского расхищения фондов первыми немцами при Полуляхе. Но все же нас держат, платят нам деньги. И каждый день мы все же что-нибудь да несем домой из роскошных продуктов: голые окровавленные кости, или плохой маляс, или мерзлую капусту. А сегодня мы даже получили по три коробки спичек. И часто ловлю на лице Бенцинга выражение жалости, смешанной с пренебрежением.
Предыдущая запись в дневнике – от 22 ноября.
О личности автора мемуаров об оккупации Киева – Ирины Хорошуновой – и том, как сложилась ее жизнь после войны, а также о судьбе самого дневника читайте в расследованиях издания "ГОРДОН". Полный текст мемуаров публикуется в спецпроекте "Дневник киевлянки".
Редакция благодарит Институт иудаики за предоставленные материалы.
За идею редакция благодарит историка и журналиста, сотрудника Украинского института национальной памяти Александра Зинченко.
