Биков: Три года как никакого Крыма, и скал его, и медуз. Боюсь, что это необратимо

Вірш під назвою "На триріччя" опубліковано в "Новой газете".

Три года как никакого Крыма,

и скал его, и медуз.

Боюсь, что это необратимо, –

хотя почему боюсь?

Своих любимых в чужих объятьях

я видел не раз, не пять

и твердо знаю, что дар терять их –

важнее, чем возвращать.

Что берег отнят – не в том досада,

потерпим, не в первый раз;

досада в том, что его не надо

отнявшим его у нас.

В Гурзуф ли едут они на отдых?

В Артеке ли их сыны?

На склонах Альп, на карлсбадских водах

их виллы размещены.

Они же Крыма не знали сроду,

на раз доказать могу:

ни эти горы, ни эту воду…

Им важно накласть врагу!

Мы ясно помним весь этот скрежет,

не дети, в конце концов:

приедет Ярош и всех зарежет!

Придет и взорвет Сенцов!

Американский авианосец

на Ялту уже залез,

спешит к Тавриде и скоро скосит

сакральный наш Херсонес…

Еще припомнят все эти бредни

и пламенный абордаж,

и то, как сами они намедни

кричали, что Крым не наш, –

что им до моря? Что им до Крыма?

На что им страна моя?

Им надо больше огня и дыма,

и гордости, и вранья,

и чтобы больше диванных воинств,

и прочий кипящий квас…

Им вряд ли важно себе присвоить.

Им важно отнять у нас.

А как любил я свеченье моря,

соленый гнилой лиман,

толкучку набережных и мола,

огни кораблей, туман,

досмотры вечные на границе,

ДАИ и ее рвачей…

Он был, конечно, не украинский.

По сути, он был ничей.

Он был моим, и уже не будет,

и надо учиться жить

в стране, где каждый любого судит

и каждый каждому жид.

Нас всех накрыло одной рогожей,

притом до скончанья лет.

Тут был один полуостров Божий,

но Бога там больше нет.

Я в год бывал там четыре раза,

и летом, и в холода –

порой посредством седьмого ВАЗа,

на поезде иногда;

на том вокзале в четыре года

сошел я, где мой портрет

сегодня с надписью "Враг народа"

висит еще… или нет?

Сюда с Олимпа укрылись боги –

от них ли я отрекусь?!

Я знал тут каждый изгиб дороги,

и каждый камень, и куст.

Без этих вылазок, слишком частых,

боялся я умереть;

нигде на свете я не был счастлив,

как здесь, – и не буду впредь, –

нигде не пишется так, как в Ялте,

и замыслов большинство

мне там явилось… но вот пожалте.

Все предало, все мертво.

Предатель-море, предатель-небо,

я сбросил бы вашу власть,

мне не допрыгнуть до вас, и недо-

забыть, и недо- проклясть.

Вот так же, верно, лишившись корня,

барчук, эмигрант, атлет,

прокляв отчизну и только помня

свои девятнадцать лет,

считал предателями и Выру,

и Батово, и Москву.

Как те изгои, я тоже вымру.

Я точно не доживу

до возвращенья из полуада.

На юге души – пятно.

Я с этим свыкся, и мне не надо

туда, где осквернено.

Ведь есть и Вырица, и Кампанья,

и кстати, – на том стою, –

все это полезное привыканье

к посмертному бытию.

Мы все однажды уйдем от мира,

мы все обратимся в прах,

нам будет больно все то, что мило,

увидеть в чужих руках –

в последний раз, пролетая мимо.

Так нас тренирует Бог.

Хотя что это начнется с Крыма –

он сам угадать не мог.