-2 Київ
Вірш під назвою "На триріччя" опубліковано в "Новой газете".
Три года как никакого Крыма,
и скал его, и медуз.
Боюсь, что это необратимо, –
хотя почему боюсь?
Своих любимых в чужих объятьях
я видел не раз, не пять
и твердо знаю, что дар терять их –
важнее, чем возвращать.
Что берег отнят – не в том досада,
потерпим, не в первый раз;
досада в том, что его не надо
отнявшим его у нас.
В Гурзуф ли едут они на отдых?
В Артеке ли их сыны?
На склонах Альп, на карлсбадских водах
их виллы размещены.
Они же Крыма не знали сроду,
на раз доказать могу:
ни эти горы, ни эту воду…
Им важно накласть врагу!
Мы ясно помним весь этот скрежет,
не дети, в конце концов:
приедет Ярош и всех зарежет!
Придет и взорвет Сенцов!
Американский авианосец
на Ялту уже залез,
спешит к Тавриде и скоро скосит
сакральный наш Херсонес…
Еще припомнят все эти бредни
и пламенный абордаж,
и то, как сами они намедни
кричали, что Крым не наш, –
что им до моря? Что им до Крыма?
На что им страна моя?
Им надо больше огня и дыма,
и гордости, и вранья,
и чтобы больше диванных воинств,
и прочий кипящий квас…
Им вряд ли важно себе присвоить.
Им важно отнять у нас.
А как любил я свеченье моря,
соленый гнилой лиман,
толкучку набережных и мола,
огни кораблей, туман,
досмотры вечные на границе,
ДАИ и ее рвачей…
Он был, конечно, не украинский.
По сути, он был ничей.
Он был моим, и уже не будет,
и надо учиться жить
в стране, где каждый любого судит
и каждый каждому жид.
Нас всех накрыло одной рогожей,
притом до скончанья лет.
Тут был один полуостров Божий,
но Бога там больше нет.
Я в год бывал там четыре раза,
и летом, и в холода –
порой посредством седьмого ВАЗа,
на поезде иногда;
на том вокзале в четыре года
сошел я, где мой портрет
сегодня с надписью "Враг народа"
висит еще… или нет?
Сюда с Олимпа укрылись боги –
от них ли я отрекусь?!
Я знал тут каждый изгиб дороги,
и каждый камень, и куст.
Без этих вылазок, слишком частых,
боялся я умереть;
нигде на свете я не был счастлив,
как здесь, – и не буду впредь, –
нигде не пишется так, как в Ялте,
и замыслов большинство
мне там явилось… но вот пожалте.
Все предало, все мертво.
Предатель-море, предатель-небо,
я сбросил бы вашу власть,
мне не допрыгнуть до вас, и недо-
забыть, и недо- проклясть.
Вот так же, верно, лишившись корня,
барчук, эмигрант, атлет,
прокляв отчизну и только помня
свои девятнадцать лет,
считал предателями и Выру,
и Батово, и Москву.
Как те изгои, я тоже вымру.
Я точно не доживу
до возвращенья из полуада.
На юге души – пятно.
Я с этим свыкся, и мне не надо
туда, где осквернено.
Ведь есть и Вырица, и Кампанья,
и кстати, – на том стою, –
все это полезное привыканье
к посмертному бытию.
Мы все однажды уйдем от мира,
мы все обратимся в прах,
нам будет больно все то, что мило,
увидеть в чужих руках –
в последний раз, пролетая мимо.
Так нас тренирует Бог.
Хотя что это начнется с Крыма –
он сам угадать не мог.
