Турчинов: Страшна суміш ординської жорстокості, тайгового хамства та багатовікової рабської озлобленості і створили феномен російського народу

Представники російського політичного та інтелектуального бомонду дуже нервово і неоднозначно змогли пережити "непатріотичний" випад російського класика Михайла Юрійовича Лермонтова. "Прощай, немытая Россия..." — особливо часто цитований в Україні рядок завдав дуже болючого удару по самолюбству російського народу, який виріс на найкращих традиціях світової літератури. Спроби пояснити, що все-таки мав на увазі Лермонтов, навіть із залученням далекого родича, який "особливо тонко відчував його бунтарську натуру", не дали змоги імперським пропагандистам переконливо "відмити" батьківщину під час побудови цілісної картини величі і вселенського месіанства російського народу.

Загальновизнаного класика важко звинуватити у зраді та русофобії. Михайла Юрійовича складно навіть із великою натяжкою назвати націоналістом, фашистом або хоча б бандерівцем...

Буду неоригінальним, але ніщо так не розкриває суті російської душі, як російська класична література. Складно сперечатися про суть російської ментальності, наприклад, із такою глибою, як Лев Миколайович Толстой. Уривок із його "Хаджі-Мурата" і сьогодні звучить як вирок.

“......Садо, у которого останавливался Хаджи-Мурат, уходил с семьей в горы, когда русские подходили к аулу. Вернувшись в свой аул, Садо нашел свою саклю разрушенной: крыша была провалена, и дверь и столбы галерейки сожжены, и внутренность огажена. Сын же его, тот красивый, с блестящими глазами мальчик, который восторженно смотрел на Хаджи-Мурата, был привезен мертвым к мечети на покрытой буркой лошади. Он был проткнут штыком в спину. Благообразная женщина, служившая во время его посещения Хаджи-Мурату, теперь в разорванной на груди рубахе, открывавшей ее старые, обвисшие груди, с распущенными волосами, стояла над сыном и царапала себе в кровь лицо и не переставая выла. Садо с киркой и лопатой ушел с родными копать могилу сыну. Старик дед сидел у стены разваленной сакли и, строгая палочку, тупо смотрел перед собой. Он только что вернулся с своего пчельника. Бывшие там два стожка сена были сожжены; были поломаны и обожжены посаженные стариком и выхоженные абрикосовые и вишневые деревья и, главное, сожжены все ульи с пчелами. Вой женщин слышался во всех домах и на площадях, куда были привезены еще два тела. Малые дети ревели вместе с матерями. Ревела и голодная скотина, которой нечего было дать. Взрослые дети не играли, а испуганными глазами смотрели на старших. Фонтан был загажен, очевидно нарочно, так что воды нельзя было брать из него. Так же была загажена и мечеть, и мулла с муталимами очищал ее. Старики хозяева собрались на площади и, сидя на корточках, обсуждали свое положение. О ненависти к русским никто и не говорил. Чувство, которое испытывали все чеченцы от мала до велика, было сильнее ненависти. Это была не ненависть, а непризнание этих русских собак людьми и такое отвращение, гадливость и недоумение перед нелепой жестокостью этих существ, что желание истребления их, как желание истребления крыс, ядовитых пауков и волков, было таким же естественным чувством, как чувство самосохранения..."

Л. Н. Толстой "Хаджи-Мурат", гл. ХVII

Ця страшна суміш ординської жорстокості, тайгового хамства та багатовікової рабської озлобленості і створили феномен російського народу. Він небезпечний і руйнівний, схильний до агресії (безглуздої і нещадної). Тоталітарна форма державності для нього є необхідною системою стримування та приборкання. Війна стала для росіян формою самореалізації, коли не стримують, коли можна проявити своє нутро.

Окупація Кавказу, Західної України, Східної Європи, Криму, Донбасу... Усі ці події схожі як за формою, так і за змістом.

Щоб перемогти ворога, необхідно знати його сутність. І у цьому російські класики роблять нам неоціненну послугу.

Кожен народ у всі часи має своїх класиків. Їх вирізняє із сотень тисяч сучасників не просто талант. Цього мало. Є величезна кількість талановитих кон'юнктурників, які вміють професійно облизувати сильних світу цього чи з розмаху бити їх у обличчя, якщо за спиною стоять ще сильніші "грантодавці".

Класик не лестить натовпу і владі. Для нього правда важливіша за визнання. Його можуть кинути за ґрати, убити, відлучити від церкви, йому можуть плювати в обличчя, але він не розміняє своїх переконань, свого таланту, своєї правду на гонорари й оплески. Він – класик, він творець для вічності.

Як же нам сьогодні не вистачає класиків у літературі, журналістиці, у політиці і житті.

“...Садо, у которого останавливался Хаджи-Мурат, уходил с семьей в горы, когда русские подходили к аулу. Вернувшись в свой аул, Садо нашел свою саклю разрушенной: крыша была провалена, и дверь и столбы галерейки сожжены, и внутренность огажена. Сын же его, тот красивый, с блестящими глазами мальчик, который восторженно смотрел на Хаджи-Мурата, был привезен мертвым к мечети на покрытой буркой лошади. Он был проткнут штыком в спину. Благообразная женщина, служившая во время его посещения Хаджи-Мурату, теперь в разорванной на груди рубахе, открывавшей ее старые, обвисшие груди, с распущенными волосами, стояла над сыном и царапала себе в кровь лицо и не переставая выла. Садо с киркой и лопатой ушел с родными копать могилу сыну. Старик дед сидел у стены разваленной сакли и, строгая палочку, тупо смотрел перед собой. Он только что вернулся с своего пчельника. Бывшие там два стожка сена были сожжены; были поломаны и обожжены посаженные стариком и выхоженные абрикосовые и вишневые деревья и, главное, сожжены все ульи с пчелами. Вой женщин слышался во всех домах и на площадях, куда были привезены еще два тела. Малые дети ревели вместе с матерями. Ревела и голодная скотина, которой нечего было дать. Взрослые дети не играли, а испуганными глазами смотрели на старших. Фонтан был загажен, очевидно нарочно, так что воды нельзя было брать из него. Так же была загажена и мечеть, и мулла с муталимами очищал ее. Старики хозяева собрались на площади и, сидя на корточках, обсуждали свое положение. О ненависти к русским никто и не говорил. Чувство, которое испытывали все чеченцы от мала до велика, было сильнее ненависти. Это была не ненависть, а непризнание этих русских собак людьми и такое отвращение, гадливость и недоумение перед нелепой жестокостью этих существ, что желание истребления их, как желание истребления крыс, ядовитых пауков и волков, было таким же естественным чувством, как чувство самосохранения...”

Л. Н. Толстой “Хаджи-Мурат”, гл. ХVII