Профессор Бандажевский: Деревья чернобыльского леса накопили не только цезий и стронций, но и тяжелые металлы, которые крайне опасны G

Радиационная гарь от лесных пожаров вредна, но значительного воздействия на здоровье людей не окажет, считает руководитель аналитического центра "Экология и здоровье", доктор медицинских наук, профессор Юрий Бандажевский. По его словам, пожары представляют наибольшую угрозу для объектов ЧАЭС и захоронения ядерных отходов, которое находится поблизости.

Бандажевский – известный белорусский ученый, эксперт в области радиационной медицины. За свою научную деятельность подвергся репрессиям. Более шести лет провел в заключении. С 2006 года сотрудничает с европейскими научными центрами, участвовал в разработке мероприятий по преодолению последствий аварии на Фукусимской АЭС в Японии. В 2009 году при поддержке Европейской комиссии в селе Иванков Киевской области ученый открыл аналитический центр "Экология и здоровье". Занимается исследованием воздействия радиации на организм человека и разработками мероприятий по уменьшению ее вреда.

– Как вы оцениваете, насколько серьезная ситуация сложилась в зоне отчуждения?

– Горит лес в окрестностях Чернобыльской АЭС, где, к тому же, расположен могильник радиоактивных отходов. Ничего хорошего это не сулит. Вся загрязненная территория крайне опасна для нас, а там творится неизвестно что.

То, что этот пожар возник после очередной годовщины аварии, наталкивает на неприятные мысли. В Украине хватает проблем и без Чернобыля. Это может быть и поджог, и халатность, и обычное безразличие: приехали, покурили, что-то наварили, огонь не затушили. Не думаю, что много людей тогда пропустили в зону. Но это хороший урок. Надо повесить колючую проволоку. И как ребенка нельзя близко подпускать к опасным веществам, так и людей нельзя допускать к зоне отчуждения.

Никаких туристических маршрутов и хозяйственных предприятий! Недопустимо, чтобы люди в чернобыльских лесах деревья рубили и таскали древесину оттуда по всей Европе, продавая за деньги. Деревья должны быть защищены от огня и коммерческих рубок. Потому что, кроме радиоактивного цезия, существует еще и стронций, а также масса других тяжелых элементов, которые крайне опасны в больших количествах. В частности, америций, полураспад которого длится 140 лет.

Играть в зоне отчуждения нельзя. Можно так доиграться, что потом жить на этих территориях будет некому.

– Пожар в пяти километрах от могильника. О каких последствиях может идти речь, если туда доберется огонь?

– Там значительное скопление радиоактивных отходов. Если поблизости все будет гореть, еще больше радиации попадет в воздух. Сама местность способствует распространению огня, зараженность леса высокая, деревья легко горят и дают значительную загрязненность воздушных масс. И ветром может разнести эту радиактивную гарь за сотни километров.

– Можете что-то посоветовать для защиты?

– Все звонят, спрашивают, что делать, дойдет ли до них облако гари. Это невозможно предугадать. Все зависит от того, как будет двигаться пожар, как ветер повернется. Как вы защититесь? Маску нацепите или уедете отсюда? Нет, конечно. Будем надеяться, что к нам ничего не долетит. Да и по сравнению с тем, что было в 1986 году, это мизерные дозы.

Пару недель назад на конференции в Париже я рассказывал о результатах проекта, который реализуется в деревне Иванков в Киевской области, и наших исследованиях. Я говорил о состоянии здоровья детей, живущих в деревнях недалеко от зоны отчуждения, в Полесском и Иванковском районах. Оно очень плохое! А если воздуху добавят загрязнения эти лесные пожары?.. Не могу оценить насколько, но все будет еще хуже.

– Вы сейчас находитесь в научном центре в Иванкове?

– Нет, я в деревне между Иванковом и Киевом, где-то в 50 км от места возгорания.

– Там происходит активизация, может быть, МЧС проводит какие-то мероприятия?

– Ничего не происходит. Люди заняты сами собой. Пожаров и МЧС я не видел. Обо всем узнал из интернета. Сегодня мне все звонят, а что я могу?

– Вы замеряли уровень радиации в месте, где живете?

– Сейчас у меня нет прибора. Но вы поймите, что после аварии почти 30 лет прошло. На поверхности уровень радиации практически не меняется. При замерах дозиметром вы не зафиксируете изменения. Надо исследовать, сколько радионуклидов накапливается в почве и продуктах питания.

– Вы говорите о необходимости закрыть зону отчуждения для людей. Но разве реально охранять столь большую территорию?

– Как все организовать – проблема властей. Охраняют же в Беларуси огромные территории, и никто просто так в зону не приезжает. Там тоже в свое время были пожары, потому что торфяники на Полесье постоянно горят. Но там жестче, чем в Украине, соблюдают охранный режим.

Я крайне негативно воспринимаю столь легкомысленное отношение властей к зоне отчуждения. Я не понимаю, почему там до сих пор живут люди. Это тоже такая игра: пусть поживут, посмотрите, какие они здоровые, и радиация совсем не влияет на них. Пустили несколько человек, а теперь их спасают. Зона на то и зона, что находится под запретом. Никто не разрешал там жить. Есть закон, по которому определено, что в пределах 20 км от ЧАЭС все должны быть отселены.

Глобальная проблема атомной энергетики – в ее безопасности. Даже если официально не сообщают, утечки радиации происходят повсеместно. Даже самая современная станция все равно, как я говорю, “дышит” и выделяет радиоактивные элементы. С водой, которая участвует в охлаждении, и с воздушными потоками. Поэтому здоровье людей, которые живут в окрестностях станции, всегда плохое.

Закрытого цикла, который не вредил бы людям и окружающей среде, не существует. Что говорить о том, когда происходят пожары и катастрофы? Например, японцы до сих пор Фукусимскую АЭС закрыть не могут, и не закроют ее в ближайшее время. Потому что проблем множество, а как их решить, никто не знает. Радиоактивная вода продолжает течь, ее собирают, но это не спасает от загрязнения. Власти, чтобы предотвратить панику, запретили людям в блогах обсуждать ситуацию на станции. Бедные японцы даже перестали об этом говорить. Но разве ситуация изменилась? Нет. Панику потушили, а жертв среди людей будет много.