Из мемуаров Каретниковой: Феллини говорил: "Я неплохо отношусь к американцам, но поражаюсь их уверенности, что каждая проблема может быть решена"
РАССКАЗ "МАСТЕР КИНО ФЕДЕРИКО ФЕЛЛИНИ" ИЗ КНИГИ ИНГИ КАРЕТНИКОВОЙ "ПОРТРЕТЫ РАЗНОГО РАЗМЕРА"
Я летела из Бостона в Рим увидеться с Федерико Феллини. Это была моя первая встреча с ним.
Была мартовская ночь, стюардесса разносила чай. Я как-то еще не могла до конца осознать, что лечу в Рим, что удалось договориться о встрече с Феллини, что было непросто, но так важно для моей работы.
Сижу в самолетном кресле, на коленях блокнот, записываю темы разговора, вопросы: о его рисунках; об открытом кадре; о мышлении, как он говорит, зрительными образами. Не забыть сказать ему о моем восхищении его “Казановой” – серьезном и мудром фильме о смерти, который почти никто не понял.
В моей комнате, в небольшом отеле на Виа Венето, телефон был скорее просто украшением – все звонки соединялись только с портье. Поэтому, когда позвонили из киностудии сказать, что ассистентка Феллини, Фиаметта, заедет за мной, чтобы отвезти к нему, об этом сразу же знал весь отель. Феллини был в Риме всеобщим любимцем, к нему относились с нежностью, им гордились. А я с ним сейчас лично увижусь. В отеле на Виа Венето я мгновенно стала знаменитостью.
Для каждого фильма, над которым Феллини работал, он снимал другой офис. В этот раз на Виа Помпео Нери, в самом центре Рима.
Фиаметта и я поднялись на второй этаж, остановились у двери, из-за которой неслись крики ссоры. "Это Феллини и его продюсер", – сказала Фиаметта. Oна открыла ключом дверь, и мы оказались в большой буржуазной квартире с просторной гостиной. Диваны, книги; на стене – натюрморт Моранди; фотографии, самая заметная из которых – большая, многофигурная, свадебная фотография из конца “Амаркорда”. Она выглядела абсолютно как семейная фотография Феллини, подтверждая его слова, что его жизнь и его фильмы неразделимы.
Крик стал затихать. Продюсер, судя по всему, ушел, и Фиаметта провела меня в кабинет Феллини. Неужели этот утомленный, уже не молодой, серьезный человек придумал отца семьи, который в “Амаркорде” бегал вокруг обеденного стола и кусал шляпу? Или гротесковое кабаре в “Риме”? "Где в его внешности отражение его гротесков, преувеличений и парадоксов?" – подумала я.
Он предложил мне сесть и стал почти раздраженно говорить, что продюсер не хочет дать деньги на фильм о цирке, так как не понимает, что "клоуны, например, – это не просто бурлеск, а соединение комического и трагического; выражение человеческих удач и неудач. Опасностей… Смерти". Он замолчал. Успокоился.
Я пока оглядывалась вокруг. На большом письменном столе – гора его рисунков. "Это форма моей неврастении, – сказал он. – Когда думаю, рука с карандашом сама быстро движется. Хочу удержать, что "вижу" в голове, хотя это еще только намеки".
Сейчас я нашла какие-то записи из моего тогдашнего разговора с ним, сделанные по памяти, после разговора: "Я не сочиняю свои истории, они сами приходят ко мне из снов, воспоминаний, фантазии. Начинается все с того, что что-то трогает, удивляет или заставляет улыбаться. Иногда это просто как человек одет. Ведь это уже начало истории". Феллини шел за пределы реальности. Даже само понятие реальности было для него некомфортабельно.
"На меня никто никогда не влиял. Никто. Никогда. Идеальный образ, который я создал – на мой взгляд, это море в “Казанове”, сделанное из черных пластиковых мешков. Я родился в маленьком городке, и на всю жизнь остался провинциалом, то есть я впечатляюсь всем, что вижу". Он говорил.
Я даже не открыла свой блокнот с вопросами. Увидев и услышав его, я поняла их неуместность, другой масштаб. "Как вам там, в Америке? – спросил он. – В моей юности я так любил эту страну. Ее музыку, ее кино. Сын Муссолини был нашим министром культуры, который обожал Голливуд. Поэтому американские фильмы не были тогда запрещены. Эти фильмы спасали меня и мое поколение от нашей мрачной, серой действительности, давали веру во что-то светлое, наполненное джазовым звучанием радости и счастья. Я неплохо отношусь к американцам и сейчас, но поражаюсь, что они так уверены, что каждая проблема может быть решена. А мы, итальянцы, и вы, русские, знаем, что самые главные проблемы существования решить невозможно. Ваши Достоевский и Толстой это знали…"
Я сказала, что когда я смотрю его фильм, я больше всего боюсь, что фильм закончится. Феллини рассмеялся. И еще я сказала, что я опознала его в его фильме “Казанова”: "Вы там великанша, которая играет с карликами и куклами, как вы со своими актерами". "Это так, – сказал он. – За эту догадку я хочу вам что-то подарить". Он подошел к кипе рисунков, лежащих на столе, вытащил два и дал мне.
Мы проговорили долго. Когда я уходила, он проводил меня до двери и поцеловал в щеку. Когда я вернулась в Бостон, мои друзья, обожавшие Феллини, полусерьезно сказали мне, что какое-то время я должна эту щеку не мыть. Я вышла от Феллини на Виа Помпео Нери, неся в руках рисунки, которые он мне подарил, не желая класть их в сумку, чтобы не помять.
"ГОРДОН" публикует мемуары из цикла "Портреты разного размера" по субботам и воскресеньям. Следующий рассказ – о барде Александре Галиче читайте в субботу, 19 декабря.
Предыдущие рассказы читайте по ссылке.