Кантор: Мутации российского общества потрясают, но ведь и традиций демократических русское общество не знало G

Все началось с того, что у российского художника, автора романов и статей Максима Кантора, который сейчас живет в Европе, завязалась переписка с французским писателем Ришаром Милле – он симпатизирует Владимиру Путину. Письма литераторов друг к другу стали дискуссией о современном фашизме. Кантор предложил изданию "ГОРДОН" эксклюзивно опубликовать эти письма. По его словам, в России даже самые независимые СМИ их печатать побоялись.

Письмо первое. Кантор пишет Милле: "В сознании русских людей существует убеждение, что Украина предала “русский мир”, решив соединить свою судьбу с Европой".

Письмо второе. Милле пишет Кантору. Кантор отвечает: "Украина – эпицентр пожара, символ европейской беды. В лице Украины Россия бьет по Европе".

Письмо третье. Милле пишет Кантору. Кантор отвечает: "Эпохе фашизма всегда свойственно обнаруживать болезнь в соседе".

Письмо четвертое. Милле пишет Кантору. Кантор отвечает: "Ах, как Россия не любит упреков в варварстве, как ранит это знание ее патриотическую душу".

Письмо пятое. Милле пишет Кантору. Кантор отвечает: "Ответь за себя, зачем ты пришел на чужую землю и стреляешь в людей".

Письмо шестое. Милле пишет Кантору. Кантор отвечает: "Западному партнеру можно бомбить Ирак, а русскому барину, видите ли, нельзя захватить юго-восток Украины? Где справедливость?".

Сегодня мы публикуем завершающую дискуссию, седьмую пару писем.

Ришар Милле. Фото: wikimedia.org           Максим Кантор. Фото из личного архива писателя

Уважаемый Максим, ваше последнее письмо убедило меня в том, что наш диалог невозможен. Впрочем, думаю, проблема шире: любой диалог практически невозможен в пост-культурном (языческом?) мире. Позвольте мне, несмотря на это, попытаться сохранить хорошую мину при плохой игре – и выйти из мучительного обмена мнениями, сделав несколько финальных утверждений, обозначающих мою позицию.

Первое. Римская империя, Австро-Венгерская империя, даже Оттоманская империя были – и Йозеф Рот сказал об этом – пространствами толерантности, но не насилия. Даже Югославия была такова.

Второе. Обильная иммиграция в страны Европы – отнюдь не обязательна; я не идеализирую этих мигрантов и беженцев. Я считаю, что эти квазиевропейцы приносят вред, и в особенности мусульмане.

Вы не увидите мусульманских демонстраций протеста, когда убивают француза, в особенности, если этот француз – еврей. Мусульмане ненавидят Европу. Не забудьте о программе Хуари Буамедьена "Мусульмане покорят Европу оплодотворяя наших женщин".

Третье. Есть другие пути помогать бедным странам, помимо разрешения на иммиграцию: например, списывание долгов...

Четвертое. Я не романтик. Я просто последователен. За свою последовательность заплатил дорого, стал изгоем в либеральном обществе. И вам, пожалуй, нечего обсуждать со мной.

Пятое. Я уважаю отдельных людей, но не идеализирую понятие "гуманизм". Но когда алжирцы оскорбляют мою дочь, крича ей "грязная христианка" , я считаю их врагами и они должны получить отпор в качестве таковых.

Когда мы воевали с мусульманами в Ливане, мы мусульман не оскорбляли. У врага нет индивидуальности и нет персональной истории – враг это просто враг.

В то же самое время я не люблю "ориенталистику" в искусстве – правды в этом нет.

Шестое. Я человек вне партий, не склонен объединяться с кем-либо. Фамилия Ле Пен меня не особенно интересует. Национальный фронт сегодня не слишком-то отличается по своему влиянию на общество от французской коммунистической партии 60-х и 70-х годов.

Та коммунистическая партия была обожаема французскими интеллектуалами, писателями и художниками, которые расписались в симпатиях к маоизму, красным кхмерам и даже к Хомейни – вот вам пропущенное звено между великой эрой свершений и конкретным временем.

Седьмое. Я не демократ. Я всего лишь писатель, одинокий воин, одиночка, старающийся донести слово глухому миру.

Восьмое. Пазолини сказал, уже сорок лет назад, что общество потребления это современный фашизм. Он даже и не представлял себе, насколько пророческими оказались его слова.

Девятое. Искусство (включая сюда и музыку и литературу) не может быть "левым". В искусстве нет политического или гуманистического прогресса. Бальзак, Бодлер, Стендаль, Бернанос, Блуа – не были борцами за прогресс; но они ближе к правде, нежели Виктор Гюго и прочие прогрессисты.

Культурная власть во Франции принадлежит левым, поэтому я борюсь с левыми, которых считаю новыми фашистами.

Дорогой Максим, это мое последнее слово. Прекращаем дискуссию, которая была совершенно бесполезна, мы только потеряли время. Всего доброго.

Мсье, спасибо за последнее письмо и декларации, подводящие итог разговору.
Будет правильно, если напротив ваших тезисов – я расположу свои тезисы, дабы композиция беседы была завершенной.

Первое. Кризис Европы не финансовый, это кризис самосознания. Ушла идея социализма, инструмент демократии сломан – людям нужна благородная цель, трудно жить ради лишь самого себя, поскольку ты смертен.

И вот людям предлагают в качестве оправдания бытия новую идеологию: участие в борьбе цивилизаций. На мой взгляд, это опасная спекуляция.

Я не считаю причиной бед агрессию Востока. Христианство пришло в Европу с Востока, первые апостолы – евреи, а Блаженный Августин (он из Карфагена, то есть из Африки) долгие годы был под влиянием Мани, перса по происхождению; зачем отрицать сложность культурного ландшафта?

Христианская культура (в нашем понимании, это и есть западная культура) была бы иной без восточных традиций. Запад всегда учился у Востока – зачем стесняться? Разве не способность к учению делает нас разумными существами?

Вы упомянули Алжирскую войну как символ противостояния с мусульманством, но влияние Алжира на французское искусство таково, что завершиться алжирский период просто не может: куда вы денете Альбера Камю, Делакруа, Фромантена, Марке, Матисса?

Без восточного влияния нельзя вообразить ни Энгра, ни Рембо, ни Нарваля. Манифест французского Просвещения называется "Персидские письма" – прикажете забыть Монтескье?

Для графа Монте-Кристо, насаждавшего обычаи Востока в парижской гостиной, или для живописца, пишущего "Окно в Танжер", восточные мотивы – лишь декорация; но влияние Востока воспитало французскую культуру, хотят этого Дюма с Матиссом или нет.

Невозможно вообразить Ван Гога без влияния японцев, а Пикассо – без влияния африканского искусства.

История – великий кулинар, сварила общий суп: поверните взгляд к Альгамбре, поглядите на Казань и Кавказ. Прикажете выловить из общего супа одну луковицу и объявить ее самостоятельным продуктом? Прикажете считать, что главное в тарелке – ложка?

Без татарского периода истории и без кавказского периода литературы – России не существует. Украинское культурное влияние на Россию не уступает российскому влиянию на Украину. Пушкин влияет на Гоголя – но Гоголь влияет на всех остальных русских писателей, так получилось.

Мораль общества формируется постепенно, и уж не имперским сознанием формируется христианская душа. После Киплинга в Индию приходит Оруэлл: Киплинг на примере Индии показал природные законы старшинства, но Оруэлл научился в Индии большему – понял идею множества. А Индия может дать еще много уроков.

Есть только одно чувство, на которое имеет преимущественное право титульная нация сравнительно с "малыми народами" – титульная нация в долгу перед ними.

Мы не совершили ничего в нашей жизни, что дало бы нам права на вооруженную мощь, на привилегии. Наше могущество – результат порабощения других. И если идеи исторического превосходства посещают нас – то лишь как результат моральной неполноценности.

Преимущество Европы состоит в возможности аккумулировать множество культур. Германия, некогда поделенная на триста княжеств; Италия, состоящая из разных культурных тел; россыпь юго-восточных культур, Испания, примыкающая к Африке – такого многообразия на ограниченной территории нет нигде.

Если Европа пожелает культурного детерминизма, это войдет в противоречие с основной европейской идеей, с Просвещением. Наполеон, великий реформатор, так резво унифицировал Европу – что уровнял Просвещение с насилием; но вряд ли это следует считать правилом.

Попытка возрождения этнического имперского могущества Европы имела место и в ХХ веке. Было страшно – и бездарно.

Преимущество России в способности совмещать различные культуры в теле единой "православной цивилизации", пользуясь термином Тойнби.

Но "православная цивилизация" не существует отдельно от "христианской цивилизации", это лишь один из фрагментов христианской цивилизации.

Если обособить православную цивилизацию от общей христианской истории, результат будет плачевен. И тот, кто пожелает произвести такой опыт, нанесет России вред.

Второе. Среди имен, упомянутых вами в переписке, одно отсутствует: этот персонаж должен давно появиться – его утверждения просвечивают сквозь ваши.

Вы упомянули сентенцию Пазолини, и я удивился: конечно, Пазолини был отличным режиссером, но вряд ли был оригинальным мыслителем. Существует человек, стоящий за обвинениями потребительской цивилизации. Я имею в виду не Ницше, философ слишком сложен для сегодняшнего дня; хотя в анамнезе сегодняшнего язычества именно бунт Ницше.

Но сейчас говорю о театральной личности Рене Геннона. Геннон и есть автор сегодняшних заклинаний; "традиционализм" и эзотерические знания – это Геннон внедрил их в сознание среднего класса.

Обывателю нужна была своя загадочная мифология – вот ее обывателю и предоставили. Мещанин в философии похож на господина Журдена; тому казалось, что надо усвоить набор манер, чтобы стать дворянином; а мещанину философствующему надо усвоить набор мистических откровений.

Представление о секретном мистическом сверхзнании, которое дается избранным, но недоступно толпе – это генноновские фантазии. Рене Геннон в определенном смысле является отцом сегодняшнего сакрального неофашизма; отдельной темой является Геннон на русской почве.

Все эти европейские националисты-традиционалисты; поклонники консервативной революции и геополитики, Эвола и прочие – их пафос берет начало оттуда, из "премордиальных" откровений Геннона. То была апелляция к мистическому началу, ведомому избранным, тоска по дохристианской иерархии общества.

Идея равенства язычеству чужда, а для христианства – идея равенства это социальная доктрина. К философии (и уж точно к философии Просвещения) эта новая языческая вера отношения не имеет.

Вместе с рациональной Европой хоронили и гражданский пафос Просвещения; начинал Ницше – продолжение получило в театральном генноновском язычестве – а заканчивается на наших глазах очередной "консервативной революцией".

Этот бунт против "материалистической цивилизации", увы, апеллирует не к духовным ценностям христианства, если бы! Материалистическая цивилизация преодолевается за счет возврата к до-христианскому, языческому иерархическому обществу.

И принять это – при том, что я не поклонник консьюмеризма – я отказываюсь.

В моем понимании, именно равенство, законодательство и избирательные права (то есть правовые завоевания "материалистической" цивилизации) являются условиями существования христианских принципов в общежитии.

Возможно, на этом пути Европа и теряет былое могущество и открывает себя иммигрантам; возможно, материалистическая цивилизация сделала европейцев уязвимыми и ленивыми; возможно, даже и христианство оказывается рядом с мусульманством; что же делать? Это лишь последовательная логика христианского общежития.

Лечить болезнь ожирения организма тем, что организму прививается холера – не лучший рецепт.

Мне представляется важным проследить связи между мистическим христианством и агрессивным империализмом Достоевского; проследить соответствия эзотерической критики западной цивилизации Геннона, цели "одинокого воина" Эволы, пафос "консервативной революции" ван дер Брука, католицизм Шарля Мореаса – и мистические разыскания Гиммлера; это все, на мой взгляд, явления одного порядка.

Европа тоскует о былом могуществе. Следует ли вернуть могущество ценой фашизма?

Сходная проблема и в России; современные российские идеологи и молодые писатели – переживают романтический имперский пафос. Сегодня они обслуживают войну, постепенно смыслом деятельности становится не искусство, а служение государству.

В целом, это тоска по мистическому миру общины, который отняла материалистическая цивилизация. Такого "русского мира", о коем они тоскуют, в природе не было – мало того, этой идеологией питается сегодняшняя братоубийственная война. То, что это пафос антигуманистический, никого не останавливает.

Третье. Я всегда думал, что искусство существует лишь по одной причине – чтобы являть пример морального отношения к бытию. Мне трудно найти иное оправдание праздным занятиям – производству ненужных вещей, вместо того чтобы печь хлеб и строить дома.

Поэтому я никогда не любил поэзию Бодлера, и его "Литании Сатане" не кажутся мне ни мудрыми, ни интересными. И сравнить даже не могу Гюго и Бодлера; и не по причине "прогрессивности" и "не-прогрессивности", но исключительно по причине ответственности Гюго перед миром.

Бодлер был морально ленивым человеком; это всего лишь мое мнение – но оно именно таково. Кстати говоря, я не понимаю, как христианин может восхищаться всеми этими черными мессами; как правило это не ведет к хорошему.

А что касается прогресса в "гуманизме" искусства – сложный вопрос; но, думаю, таковой присутствует; критически важным стало наличие христианства как свидетеля. "Илиада" – значительно менее моральное произведение, нежели "Отверженные".

Четвертое. Все, что я написал в письмах против тирании и рождающегося вновь фашизма – никак не отменяет моих упреков неолиберальному Западу.

Вы глубоко правы, мсье, в том, что неолиберализм растлил общество – создал привилегированный холуйский класс интернациональных культурных рантье; эти пройдохи фактически стали рекламными агентами корпораций – а их деятельность: журналистика, декоративные биеннале и триеннале, кворумы и форумы – обслуживали компрадорскую буржуазию.

То, что сегодня приходит жестокая логика патриотизма или даже фашизма, не делает эту публику ни на йоту привлекательнее. Неолиберализм аморален – и вина за новый виток автократии лежит именно не нем, на этом интернациональном жадном звере.

Российская пропаганда часто врет, обвиняя Америку в захвате Украины – однако отрицать то, что мораль неолиберализма развратила мир – невозможно.

Есть ли в случившимся вина финансового капитализма и корпораций, приравнявших себя к обществу? Несомненно.

Нам никогда не выстроить социум, не признав того, что правды нет ни в одном из противостоящих лагерей. Нас обманули – причем обманули все.

Сегодня, когда из олигархов прочат новых президентов – на смену тиранам, что можно сказать? Если Бог желает погубить, он лишает разума – вот в этом состоянии глубокого помешательства мы и существуем.

И рецепт один, иного рецепта не будет – сохранять разум. Не надо выбирать между тиранией и олигархией, не надо выбирать между неолиберализмом и неофашизмом; и то и другое – абсолютное зло.

Очень жаль людей, которых доводят до экстатического состояния, заставляя выбирать между двух зол. Когда картину мира нарочно упрощают и уплощают – человек и впрямь оказывается загнан. Но история богаче, культура живее, жизнь сложнее.

Пятое. Да, демократия и либерализм в глубоком кризисе. И даже значение этих слов искажено – многие люди не верят больше словам именно потому, что в реальности этими словами называлось то, что не являлось ни демократичным, ни либеральным.

Современный циничный капитализм так же далек от идеи демократии, как сталинизм от марксова идеала.

Глядя на современный кризис западного общества, можно утратить веру в демократию в принципе.

Много лет я критиковал капиталистические трансформации в России и неолиберальную идеологию и был на стороне ограбленного народа; много лет твердил, что демократия – это лишь инструмент, который при неправильном употреблении приходит в негодность; но цель работы инструментом – контроль за соблюдением единообразных законов и равенства.

Можно ли было предполагать, что униженный народ будет готов к еще большему унижению – к войне? Да, разумеется.

Война вообще не воспринимается как унижение, несмотря на то, что это самое ничтожное, что может произойти с моральным субъектом – убийство себе подобного.

Существует постулат, произнесенный и доказанный Сократом – "лучше терпеть несправедливость, нежели творить несправедливость" – согласитесь, это перекликается с христианской доктриной.

Внедрить этот постулат на уровне социальном – означало бы построить идеальное общество, о котором и мечтали Данте и Платон. Но даже в условиях реального мира, лежащего во зле, следует воздержаться от массовой истерии – а именно ей оборачивается классовое неравенство.

Демократия современного разлива стала основанием и утверждением неравенства; это оказалось критичным для основополагающих ротационных механизмов демократии. Таковые попали в зависимость от интересов корпораций – причем, в той или иной степени, это произошло везде.

Ограбленное население стало идеальной питательной средой национализма – это, увы, хрестоматийное развитие событий. Выходом из кризиса стало отрицание демократии и фашизация; в некоторых странах процесс фашизации идет стремительно.

Мутации российского общества потрясают – но ведь и традиций демократических русское общество не знало.

Однако ничто из вышесказанного не может отменить моих взглядов, они не менялись никогда.

Я убежденный республиканец, верю в демократический ротационный механизм, который должен обслуживать законы республики. Либерализм понимаю как идею равенства, а вовсе не как оправдание неоколониализма, и не вижу причин отвергать Монтескье, Джефферсона и идеи Просвещения. Прямо наоборот.

У нес нет иного оружия для того, чтобы победить рожденный фашизм – только принципы демократии, только постулаты гуманизма, нашедшие воплощение в идеологии либерализма.

Однажды – нет, не однажды, но многократно! – эти законы извращали и идеи демократии предавали. И что с того?

Идеи коммунизма были так оболганы прямыми последователями, что граждане считают Маркса создателем концлагерей, а именем Христа жгли индейцев и истребляли города.

Что делать, придется сказать все заново. Более ясно и учитывая ошибки. Мы конечно ошибемся снова. И тогда снова придет националистический диктатор и пообещает (поверх голов своей зажравшейся дворни) освободительную войну. Так будет повторяться снова и снова. Ничего не поделаешь, мы будем снова и снова повторять один и тот же урок.

Я расцениваю происходящее сегодня как надежду демократии. Сегодня демократия, либерализм и гуманистическое искусство – обретают второе дыхание.

Побеждает национализм? Ну что ж, тем больше оснований бороться за принцип интернационализма. Побеждает язычество? Тем больше нужды в том, чтобы стоять за христианство. Побеждает принцип монархии, опять зовут диктатуру? Ну что ж, вот и повод бороться за демократию.

Сегодня многое стало ясно, а прежние годы все было точно в тумане. Говорили слова "демократия", "прогресс" и ничего не понимали. Теперь, ценой потери – поймем. Пусть ненадолго, но поймем.

Не менялось только одно: цель искусства. Искусство как и прежде, как вообще и всегда, обязано защищать гуманистические ценности; должно бороться за единство наций, сострадать бедным, защитить любого слабого.

Вот и все – но разве этого мало?

Дорогой Ришар, наш диалог завершен. Я не нахожу этот разговор напрасным, хотя взгляды наши и не совпадают. Даже если спор услышал только один человек, возможно он задумался.

Всего вам доброго. Максим Кантор.

Максим Кантор. Автопортрет