Дорн: Когда ты первый раз встречаешься с Европой, думаешь: “Вау! Да ты че!” Переезжаешь и понимаешь: менталитет не мой, ценности не мои. Свобода? Да нет здесь ни хрена свободы
Сьогодні просто хочеться порозумітися зі своєю країною. І я взагалі не так багато даю інтерв’ю. Коли ми з вами домовлялися, я подумав, що це класна можливість пояснити свою позицію, свої думки
– Иван, добрый день.
– Доброго дня.
– Здоровенькі були.
– Здоровенькі були.
– Был дуэт Тарапунька и Штепсель когда-то. Один говорил "добрый вечер", а второй – "здоровенькі були"… Я не знаю, кто чего добился, но сегодня мы с вами на одной сцене, между прочим. Пока не пою, но все же.
– Да.
– В общем, программу можно переименовать смело в "Гордорн".
– Да.
– Это ваша шутка. Я не претендую на авторство. Расскажите, пожалуйста, где мы сейчас находимся. Это все называется "мастерская".
– Да.
– Замечательное пространство… Я тут побродил, пока вы ехали, посмотрел. Мне очень нравится. Душевно, атмосферно. Что это такое?
– Зазвичай ви запитуєте спочатку, якою мовою ми будемо робити інтерв’ю. То я хотів сказати, що сьогодні хочу, щоб моя країна чула мене українською. Тому почну з цього. По-друге, мастерская – це будинок культури. І ми з моєю спадщиною, зі спадщиною мого досвіду і того, що я весь час вкладав у музику, в культуру – все це тут є, вона цим насичена. Тут працює найкраща команда, яка робить із цього місця культурний рух.
Якось я відпочивав у Тбілісі, і повз мене проходила дівчина, вона запитала, чи я Іван Дорн. Я сказав: "Так". – "Окей. Ми можемо влаштувати з вами якийсь воркшоп?" – "Окей. Можемо". І через годину вона влаштувала мені воркшоп у місті, в кімнаті, де сиділи 20–30 людей зі спрагою в очах. Дуже класно, стильово виглядали. І навколо було багато еквіпменту, обладнання музичного. І всі вони слухали, як я розповідаю про музику, як я надихаюся, що мене надихає, як я її роблю, якою консоллю я користуюся… Усі сучасні питання, які цікаві тим, хто хоче бути саунд-продюсером чи композитором. І я почав заздрити тому, що є такий музичний анклав, а у Києві я не знав такого.
Після того я збагнув, що повинен зробити те саме у Києві, повинен привезти в Україну такий самий проект. Авжеж, я його трошечки змінив. Бо тут простір більший, тут більше можливостей. Тут є і продакшн-руми, де можеш пройти повний цикл від "а" до "я" у написанні пісні, створити пісню, до зведення і мастерингу. Можна обмінюватися досвідом, зустріти людей, культурних діячів, які не байдужі до культурного зростання країни. Тут є офіс видавництва, зосередженого на тому, щоб збирати неординарну, цікаву, альтернативну свіжу українську музику. Автори приходять до нас, і ми цю музику видаємо. Ми шукаємо музику, де є сенс, де є чесність, де є відвертість. І таким чином створюємо рух. Плюс у нас тут є освітня діяльність – лекції. Ми запрошуємо видатних воркшоперів, які розказують про свій досвід, про те, як пишеться, як зводиться музика, на що треба звертати увагу. І такі, власне, теми, які не дістати у музичній школі або десь ще. Ти можеш іти в YouTube, дивитися там, але досвід і ось ця конкретна… Як сказати?
– Особисте спілкування.
– Спілкування, да. Це важливіше. Ось чим займається.
– Іване, у мене і мільйонів людей, які зараз нас дивляться, немає жодних сумнівів, що ви вільно і красиво спілкуєтеся українською мовою. Але оскільки нас будуть дивитися не лише в Україні, а й в усіх пострадянських країнах, я попросив би вас, щоб ми зараз спілкувалися російською мовою. Чи це можливо?
– Це можливо. Але ж є субтитри. Сьогодні просто хочеться так порозумітися зі своєю країною. І я взагалі не так багато даю інтерв’ю. І коли ми з вами домовлялися, я подумав, що це є класна можливість дещо пояснити: пояснити свою позицію, свої думки. І мені здається, що краще буде, якщо я буду це робити українською мовою.
– Будь ласка. Якщо ми будемо робити мікс… Я поясню чому…
– Якщо ми будемо робити мікс – окей. Але ви підкажете мені…
– Я поясню чому.
– Окей.
– Я хочу сказать, что… Я давно уже говорю о том, что русский язык для меня и для миллионов людей – это не язык Путина. Это великий язык, один из лучших мировых языков, на котором общается, наверное, более 300 млн человек. И признаком патриотизма говорить на украинском языке вовсе не является.
– Согласен.
– Признаком патриотизма является любовь к своей родине и понимание того, что такое твоя страна. Поэтому когда будут моменты, где вы захотите общаться по-украински, – пожалуйста. Просто при всей моей любви к украинскому языку я еще уважаю многомиллионную аудиторию, которая состоит и из грузинов, и из таджиков, и из казахов. То есть мне хочется, чтобы все вас услышали сегодня. Я же не случайно пришел к вам. Потому что вы безумно талантливый человек, и я это прекрасно понимаю. Я прекрасно понимаю, что у вас было очень яркое начало, но у вас впереди не менее яркое продолжение. Поэтому вы мне интересны. И я сегодня попытаюсь вас открыть и раскрыть для миллионов людей, которые вас любят, и тех, кто вас полюбит после сегодняшней программы.
– Дякую. Окей.
– Вы родились в Челябинске. Прожили там до двух лет. Но оттуда вы ничего не помните, понятно.
– Ну да.
– Потом семья в 90-м году переехала в Славутич.
– Да.
– Я ушел в армию в 1986 году. И я помню Чернобыльскую аварию. Ужасное, конечно, время было. Потом начали строить городок для пострадавших во время Чернобыльской аварии, для переселенцев. Его строили буквально все советские республики. Там целые улицы были, которые армяне строили, таджики.
– Мы это называли "кварталы".
– Ваш отец работал на Чернобыльской станции?
– Да.
– Кем он работал?
– Мы изначально приехали в Славутич потому, что отца пригласили как физика-ядерщика работать на Чернобыльской АЭС. И он привез всю семью.
– Отец – физик-ядерщик?
– Он учился в институте физиков-ядерщиков, если не ошибаюсь. В Челябинске. И по этой причине, собственно, он приехал в Славутич. Вообще надо отметить, что Славутич был на сосредоточении всего постсоветского. На тот момент еще советского, это был 88-й год. Точнее, когда он стал жизнедеятельным, это был уже 90-й год, когда он запустился и был спроможним працювати.
– А вы приехали в 90-м туда?
– Я в 90-м приехал. Тогда мы уже заселялись семьями активно, тогда раздавались работы. Чернобыльская АЭС насчитывала 9 тыс. сотрудников. Это 9 тыс. человек, которые ежедневно на электричках выезжали в зону, которая находилась в 40 км от Славутича, и работали там до вечера. В общем, город тогда насчитывал 25–27 тыс. человек. То есть не было ни одной семьи, не связанной с Чернобыльской атомной электростанцией.
– Славутич – чистенький, аккуратненький город?
– Да. Это самый молодой город в Украине.
– С нуля построенный.
– С нуля построенный.
– В чистом поле.
– В чистой зоне и в чистом поле. Каждый квартал, который строила та или иная республика, назывался в честь столицы этой республики. Есть Таллинский квартал, Вильнюсский квартал, Рижский, Московский, Киевский, Бакинский, Тбилисский… Мы с семьей часто переезжали по разным квартирам. И я насмотрелся на разные культуры. Потому что каждый квартал был исполнен в архитектуре той республики, которая его строила.
Ереминым я был до того момента, пока мать не развелась с отцом. После этого она сказала, что мне нужно поменять фамилию
– Национальные орнаменты, наверное…
– Да, эти орнаменты, всякие выписанные кружева в Тбилисском или Бакинском квартале. Ереванский сделан из красного туфа. В общем, это уникальный город. И сейчас многие студенты архитектурных факультетов приезжают в Славутич, чтобы посмотреть на то, что еще не испорчено. Потому что сейчас в Славутиче все начинают самостоятельно утеплять фасады. Это, конечно, немножко странно выглядит, но ничего с этим поделать нельзя. Но тем не менее фасады портятся. И там очень много монументов, очень много проявлений искусства в виде скульптур, архитектур и других решений.
– Детство счастливое у вас было?
– Офигенное. Если говорить о 90-х, они не ощущались 90-ми в Славутиче. Этого не было. Это был молодой город, там не было рейдерских захватов. Возможно, они были на уровне разговоров.
– Рэкета, наверное, не было.
– Да, этого не было всего.
– Гопников всяких. Ничего не было.
– Вообще ничего. Приехали разные культурные люди. Были представители физико-ядерных институтов: Обнинск, Курчатов, Челябинск, Снежинск, Севастополь, Вильнюс…
– Интеллигентная, интеллектуальная среда.
– Да. В основном, конечно, больше половины было с российской территории нынче. Вот так мы, собственно, оказались в Славутиче. Мой учитель по фортепиано была из Магадана. Я учился в русскоязычной школе. У меня был русский язык, русская литература. Вот такая история.
– Сейчас Славутич остался таким же? Или это уже другой город по духу?
– Я редко там бываю. Поэтому я не могу четко прочувствовать, насколько он изменился. Конечно, изменился. Из 9 тыс. человек, которые работали на станции, сейчас работает 2. При этом население примерно такое же. Соответственно, все как-то пытаются жить, как-то зарабатывать. Кто-то ездит в Чернигов работать, кто-то занимается предпринимательством.
– Чернигов недалеко.
– Да. Насколько мне известно, появились уже и гопники, и наркотики, и алкоголь. Все это стало более видимым. Это немного расстраивает. Еще чувствуется, что отсутствует этот культурный акцент, который так силен был в Славутиче. Хотя мы приезжали в Славутич и хотели там делать фестиваль с мастерской перед коронавирусом, и собственно, мы были удивлены, что туда сейчас съезжаются делать фестивали архитектурные, художники делают свои фестивали… То есть в целом за счет фестивалей еще что-то происходит, но тот масштаб, который мне известен по временам, когда я там жил, когда была "Золотая осень Славутича"… этот грандиозный фестиваль…
– Да.
– Когда приезжала Патрисия Каас, Ла Тойя Джексон…
– Я был на этом концерте.
– Да?
– Это фантастика. Это 95-й год, я вам точно скажу.
– Zinteco ставила сцену, которая еще не стояла в Киеве. Она была огромнейшая…
– Патрисия Каас. Мы приехали с Валерием Леонтьевым тогда.
– Да. На нас спускались на парашютах. Леонтьев порвал штаны.
– Да.
– Таких масштабов, конечно, уже нет. Но я все время холю и лелею идею, что я когда-то приеду в Славутич и в благодарность за то, что во мне есть – за воспитание, за природу, мое насыщение, – я что-то там сделаю. Организую в первую очередь связанное с детьми… Организую современную школу, которую здесь хочется тоже сделать. Но это уже другая история.
– Вы до второго класса были Ереминым. Потом взяли фамилию Дорн.
– Да. Какой вы…
– Почему?
– Значит, Ереминым я был до того момента, пока мать не развелась с отцом. После этого она сказала, что мне нужно поменять фамилию. Я думаю, что это связано с тем, что она не хотела, чтобы даже фамилия ей напоминала о ее прошлом, связанным с отцом. Я не особо в этом случае соображал. Для меня мать была и есть авторитетом. И я не противился этому. В целом был классный аргумент: "На сцене Иван Еремин" – как-то это не звучит. А "Иван Дорн" – посмотри, как звучит хорошо". Я такой: "Окей, хорошо".
– Отец расстроился?
– Я не говорил с ним об этом.
– До сих пор?
– Нет. Я не говорил о смене фамилии. Я думаю, что ему это было понятно. Если мама меняет фамилию сына после того, как расстается с отцом, – я думаю, всем очевидна причина, по которой это делается.
– Дорн – это фамилия мамы?
– Да. Это фамилия моего дедушки по маминой линии. И вообще это немецко-австрийская история.
– Это же фамилия непростая, правда?
– Вообще dorn переводится как "шип от розы", "колючка". Есть инструмент дорн. Острый такой, типа долота. И оно идет из Австрии, потом перекочевывает в Германию, потом Екатерина Вторая, по-моему, приглашает немцев в Украину, чтобы они орошали земли и параллельно занимали территории, и параллельно учили украинцев, которые были там же. У немцев очень хорошо получалось работать с землей. Таким образом моя прапрадедовская фамилия оказалась на территории Житомирщины, село Лисицы или что-то такое, которого сейчас нет. Мы поднимали архивы в церквях. Кстати говоря, в церкви можно обращаться…
– Занимались этим?
– Да, занимались. Причем занимался отец моей жены вместе с мамой.
– Это хорошая история на самом деле.
– Да. А когда начали наступать немцы, они оказались переселены в Харьков, потом их отправили в Казахстан. Там мой дедушка познакомился с бабушкой, на целине. И они перекочевали в Башкортостан, где была рождена моя мама. В городе Бирске. Так что у меня с Башкортостаном тоже…
– История огромной страны на примере вашей семьи.
– Да.
– Скажите: фамилия Дорн – короткая, решительная – накладывает отпечаток на ваш характер?
– Ну если я решил, то решил. Это 100%. Но чтобы принять это финальное решение, иногда нужно просто с ума сойти. Я, как маятник, пытаюсь определиться между своим мнением и мнением чужим, каким-то еще со стороны. Мне нужно сопоставить факты, чтобы эту середину вымерять. Но если уже принял, то… Я научился уже в какой-то степени обращаться к своей интуиции, чтобы быстрее принимать решения. Но в основном это маятник, поиск: "А что ты думаешь? А ты? А как? А я что думаю?" Короче, вот такая история.
Мои кумиры? "На-на", Газманов, Укупник… Я не шучу. Все эти песни звучали из спикеров "Нивы" моего дяди. Валерия, Queen – это уже мои родители слушали. Леонтьев и Пугачева
– Я тщательно изучал вашу биографию. Поэтому иногда буду кое-что зачитывать.
– Хорошо.
– В детстве вы занимались парусным спортом, плаванием, легкой атлетикой, теннисом, футболом, шахматами и даже бальными танцами. Ничего не забыл?
– Скорее "даже шахматами". Потому что бальные танцы точно в начале стоят…
– Хорошо. Даже шахматами. Как это все сочеталось в ребенке?
– Славутич – это маленький город, два на два километра. Представьте, у нас не было ни такси, ничего. Все в пешей доступности.
– Такси не было?
– Когда появились такси в городе, мы немножко смеялись: "А кто же этим будет пользоваться?" За 5 грн доехать… В школу я могу дойти за пять минут. У тебя заканчивается школа в два часа, в 14.30 начинается занятие в детской школе искусств. И ты идешь пешком. Ты позанимался там до четырех, а в пять занятие по бальным танцам. Вышел, налево повернул – опа! – вот и бальные танцы. Плюс очень много было кружков, спортивных секций и всяких танцевальных кружков. Было так много, что было грех этим не заниматься.
– Слушайте, классно. Базу какую заложили в результате, да?
– Очень серьезную.
– Возвращаясь к бальным танцам. Вы часто танцуете?
– Да, часто танцую.
– Вы хорошо танцуете?
– Нормально. Люди говорят, что я хорошо танцую. Я считаю, что нормально танцую. Я знаю людей, которые танцуют хорошо, и мне далеко до их уровня. Но у каждого своя взыскательность к танцам.
– В "Танцы со звездами" вас не приглашали?
– Приглашали много раз. Я не хочу.
– Почему?
– Сначала мне не хотелось. Я был избирателен к шоу в целом и к тому, как я могу там проявиться, как я могу выглядеть. Позже я уже находился, скажем, на этапе сложных отношений с каналом, который приглашал меня на танцы.
– Учитывая такое насыщенное детство, какое у вас образование в результате?
– В мене немає освіти.
– Да вы что…
– Фінально – немає. Я отримав три роки вищої освіти в [університеті імені] Карпенка-Карого… На експериментальному курсі Володимира Давидовича Оселедчика, який на базі Карпенка-Карого влаштував експериментальний курс для вирощування фахівців телебачення, телепродюсерів, телеведучих та телережисерів.
– Ну да. Он блестящий телепродюсер, работал на "1+1".
– Найкращий. Я вдячний йому за все, що отримав за ці роки. Насправді це був серйозний інтенсив, який, мені здається, може порівнятися із п'ятьма роками в якомусь іншому інституті.
– И вы не доучились?
– І майстерня прийшла звідти, бо наш курс називався "мастерская Володимира Давидовича Оселедчика".
– И вы не доучились?
– Я не довчився. Ми переходимо на наступну тему, яка називається "Пара нормальних".
– Да, сейчас поговорим об этом. Скажите, пожалуйста: почему вы стали сочинять музыку и петь? Изначальный толчок вы помните?
– Мати. Это была моя мати. Она заставила меня это делать. Потому что высмотрела во мне талант. Еще в детском садике я пел. Любая палка была гитарой. Я думаю, что многие могут себя узнать в этом. Но когда она высмотрела это, сказала: "У тебя вроде интонировать неплохо получается". У меня вся семья по маминой линии в целом поющая. А по папиной – хореографы. Папа еще и танцевал. Я и мой брат это унаследовали.
– Генетически.
– Да. И мои двоюродные братья и сестры. Мы генетически унаследовали эту историю. И мама просто взялась, вцепилась за это… Мне кажется, что она чувствовала как долг. Потому что хотела сама реализоваться как режиссер. И у нее это получилось в Славутиче, а хотелось чего-то более масштабного.
– Хорошо. В детстве какая музыка вам нравилась?
– Ой…
– Кумиры у вас были?
– "На-на", Газманов, Укупник… Я не шучу. Все эти песни звучали из спикеров "Нивы" моего дяди. Валерия, Queen – это уже мои родители слушали. Леонтьев и Пугачева.
– Ну разнообразно.
– Параллельно, конечно, это все миксовалось какими-то однодневными песнями и синглами, которые звучали на радио.
– Вы помните первую песню, которую написали?
– Да.
– Что это за песня была?
– Это был мікс слів Івана Франка, мені здається… Там було… Блін… Я взяв просто вірш відомий Івана Франка і додав туди свій приспів українською. "Якщо б ти знала, як тебе кохаю, люблю тебе всім серцем і душею… Весь день та час про тебе я гадаю. Хочу, щоб ти завжди була моєю". Ось такі слова я написав, коли мені було 10 років. Я готувався до фестивалю "Чорноморські ігри". І це теж окрема частина мого становлення як артиста. На "Чорноморських іграх" треба було співати авторську пісню. І вони зарахували це як авторську пісню. Я маю на увазі, мікс вірша Франка і мого вірша.
– В 2007 году вы познакомились с Аней Добрыдневой и вместе создали дуэт "Пара нормальных".
– Нет.
– Это была не Аня Добрыднева, это не был дуэт "Пара нормальных"?
– Ну сейчас можно правду сказать. Да, мы познакомились с ней, но мы познакомились в искусственных условиях. Это был кастинг, на который я обратил внимание, находясь в холле своего института. Были объявления: "Проводится кастинг, набираем ребят в поп-рок-группу для раскрутки по всем странам СНГ". По-моему, так было написано. Я подумал: "Вау! Это же я". И сразу же позвонил. Но не успел. Через две недели был повтор. Только написали уже не ребят, а конкретно пацанов набирали. Я приехал на кастинг и там уже познакомился с Аней Добрыдневой.
На самом деле я всегда рассматривал группу "Пара нормальных" как промежуточный этап перед своим сольным становлением. И я даже не задумывался о том, остаться мне или нет, когда закончился контракт
– Ну три года вы просуществовали. Дуэт был очень популярен.
– Ну с какого-то момента – да.
– Почему вы из этого проекта ушли спустя три года?
– Да я высказался внутри проекта уже максимально. Все-таки когда ты поешь в дуэте, это все равно ограничивает тебя. Ограничивает возможностями не только твоими, но и твоего партнера, продюсера, продюсерского центра, который тебе может дать, согласиться. У всех свои принципы, свои ценности и взгляды. И когда ты начинаешь это калибровать вместе со своим, понимаешь, что не все сходится. У тебя есть свои мысли, какая-то свобода виявлення. Таким образом, пришел конец… На самом деле, если быть еще честнее, я всегда рассматривал группу "Пара нормальных" как промежуточный этап перед своим сольным становлением. И я даже не задумывался о том, остаться мне или нет, когда закончился контракт. Я его честно отработал, сказал "спасибо огромное"…
– Всем участникам.
– Всем участникам. "Увидимся. Я пошел петь".
– Начинать сольную карьеру было не страшно?
– Страшно, конечно. Я не задумывался об этом, если честно.
– Волка бояться – в лес не ходить?
– У меня были сложные условия, и мне они нравились. Чем сложнее у меня по жизни, тем лучше. Потому что я тогда активнее. Это как мотив для меня. Это почему-то моя стихия, в которой мне комфортно, в которой я очень результативен. На тот момент, помню, я несанкционированно, будучи ведущим на телеканале М1, появился ведущим на телеканале "Украина". Я был ведущим детского мероприятия в Крыму. Это, естественно, замечает М1 – и меня увольняют. Это моя вина. Я почему-то вообще не задумывался – у меня просто вылетело из головы. Кроме того, что меня уволили, меня начали еще и запрещать потенциально. Это был как раз период, когда я ушел из "Пары нормальных" и начиналась моя сольная карьера. Тогдашний директор М1 начал, как мне было известно, звонить продюсерам – Диме Климашенко, или Никитину, или кому-то еще – и сообщать…
– "Не берите".
– "Не берите", да. "Не надо ни в коем случае. Это наша с вами договоренность. Хорошо?" При этом я встречался и с Никитиным, и с Димой. И я общался даже с Потапом.
– А с Настей?
– Нет. С Настей мы, кстати, виделись на кастинге на "Фабрику звезд" в Москве, в "Останкино". На самом деле все пересекались в коридорах на кастингах. О чем я говорил?
– О Насте.
– О Насте, да. Собственно, когда я со всеми поговорил, понял, что у меня появилась фраза, которой я объяснял всем своим потенциальным продюсерам: "Дайте мне возможность доказать, что у меня ничего не получится. И тогда я приду к вам обратно сразу же".
– Вы как-то говорили, что в начале музыкальной карьеры вы отдавали до 90% заработка продюсерам. Эта ситуация типична только для постсоветских стран? Или на Западе начинающий артист тоже отдает продюсеру 90%?
– На Западе еще более кабальные условия на самом деле. На Западе группа LMFAO неизвестная подписала сумасшедшие контракты, которые обязуют их выступать еще очень долгие годы, но при этом они не распоряжаются своими песнями, не являются авторами собственных песен – они просто…
– Рабы.
– Рабы, да.
– На плантациях.
– Сейчас, насколько мне известно, разъезжают на достаточно простых автомобилях. С другой стороны, ничего вроде в этом особенного нет. Сейчас чем проще автомобиль, тем ты круче. С другой стороны, когда это была актуальная тема, было очень странно: имея такой огромный лэйбл, богатый бэкграунд, ты еще семь лет… Ты очень быстро становишься никем, быстро падаешь и сам себе не принадлежишь. И эти проценты не имеют ничего общего с теми процентами, которые у нас здесь. Так что у нас здесь на самом деле намного больше все.
– В каком году вы ощутили первую популярность сольную?
– 2011-й.
– В 2011 году сколько вы получали примерно в месяц?
– Тысяч 5, наверное.
– Долларов?
– Да.
– Ну уже хоть что-то.
– Я и до этого, в принципе, работая на М1 и ведя корпоративы…
– То есть 11-й год – это начало популярности, вы ее уже почувствовали, ощутили.
– Да.
– Голова закружилась?
– Чуть позже закружилась. Если вы говорите о звездной болезни.
– Да.
– Чуть позже была, естественно.
– В чем это выражалось?
– Выражалось в планке, которую я завышал в своих ожиданиях от людей, с которыми общаюсь. И эта планка зачастую применялась даже к моим друзьям детства. Мы вместе идем по жизни, разделяем беды, радости и все остальное. И когда я начал на них примерять свой новый уровень, скажем, взыскательности к людям… "Вот эти меня не обогащают. Мне с ними делать нечего. Вот эти – ладно. Что у вас есть ко мне? А вот эти – окей". У меня такое ощущение, что всему миру нужно было от меня что-то. И вообще все важности сходились чисто на мне. Я это ощущал. И слава богу, были нормальные друзья, жена (на тот момент она еще не была моей женой) и просто близкие люди, которые мне говорили: "Ты охренел, что ли? Опустись на землю".
– Самая большая аудитория, перед которой вы выступали?
– Да, наверное, Дворец спорта. Нет? Что-то еще больше было?
– Стадионы были?
– Где у нас было больше?
– Дни городов.
– Стадионы были, по-моему. А, ну да, фестивали были.
– Хорошо. Как вы обычно пишете?
– Могу на телефоне показать, как это происходит. Хотите?
Кожного разу, коли я давав інтерв’ю у Росії, мене запитували: "Чого в Україні такий якісний поп?" Я казав: "Я не знаю. Можливо, через те, що ми більш вільні в плані форматів"
– Да. Заглянем в мастерскую.
– Ну да, в мастерскую, в мой телефон. Допустим, все начинается с такой идеи… Я просто наигрываю. С такой идеей я прихожу, начинаю сначала на басу подбирать… Либо эта идея может касаться моего вокального напева. Допустим, он будет звучать…
– То есть это вдруг приходит в голову. Да?
– Да.
– И вы тут же записываете?
– Да. В основном это все идет с диктофона. Дальше я прихожу сюда и начинаю развивать идею. Либо же я делаю это из-под рабочего "надо". Катя звонит: "Иван, надо сесть. У нас давно ничего не выходило".
– И так тоже получается иногда хорошо?
– Из-под рабочего "надо" тоже получается, потому что у меня богатое мировоззрение, внутри я насыщен разными музыкальными историями. И, в принципе, я знаю, с чего могу начать. И у меня, если честно, очень быстро получается подключиться к каналу и начать что-то придумывать.
– Вы верите в канал?
– Конечно. 100%. Я его чувствую. К сожалению, иногда закрываю.
– И он чувствует вас?
– И он чувствует меня.
– Я вас цитирую. "Туалет – это на самом деле трансовая вещь. Если не брать телефон в руки – ты уходишь в мысли, пока сидишь на унитазе. Когда мозг, по сути, должен отдыхать, ни хера не отдыхает. Приходят идеи, начинаешь креативить. Поэтому унитаз – это абсолютно креативное место. Я уверен, что половина артистов на унитазе рождала кучу всего". Что самое креативное вы создали, сидя на унитазе?
– "Целовать другого". Одна из самых больших песен, которые у меня есть. Я горжусь абсолютно всеми составляющими: от аккордов, музыки, мелодии до текста. И того, собственно, что она делает с людьми до сих пор.
– У вас здесь потрясающая коллекция синтезаторов.
– Yes.
– У вас много музыкальных инструментов.
– Да.
– Вы всеми владеете понемножку?
– Понемножку – да. Но сейчас, наверное, я больше всего владею бас-гитарой. Барабаны – в меньшей степени. Хотя и ими тоже можно побаловаться. Клавиши, гитара – это по убыванию уже. И у меня еще есть инструмент пимак. Это такая индийская сопилка, вырезанная из бамбука, в пентатоническом строе, которой я тоже балуюсь. Ну и электроникой можно научиться пользоваться любой.
– Вы синтезаторы возите даже из Китая, насколько я знаю.
– Из Японии. Из Китая у нас нет ни одного. Но если китайцы сделают годный син, то мы с удовольствием его приобретем.
– Японцы делают классно.
– Японцы – да, это культовая история. В 80-х они поменяли звук.
– Я плавно сейчас перейду к политике. Мы же без нее никак.
– Ага.
– До войны, когда мы воспринимали Россию абсолютно нормально, огромное количество украинских исполнителей занимали нишу на российской эстраде. Я как-то считал, что только киевлян в Москве… Слушайте, ну только начать: Наташа Королева, Люба Успенская, Таня Овсиенко, "Кролики", Цекало…
– Кабаре-дуэт "Академия", да.
– Лолита.
– Долина.
– Долина – одесситка, но все равно, да. Я только киевлян считал. То есть огромное количество.
– Меладзе засчитываем?
– Меладзе, Укупник, Крутой, Серов…
– Николаев.
– Нет, Николаев из Южносахалинска. В общем, огромное количество людей. Как было в советское время? Москва забирала лучших. Но лучшие и сами стремились поехать в Москву, потому что это был центр вселенной. Если ты София Ротару и живешь, допустим, в Черновицкой области в Украине, тебя показали по центральному телевидению – и ты уже полноценная советская звезда, условно говоря. Поэтому даже после того, как Союз распался, все равно центр шоу-бизнеса был в Москве. Естественно, что лучшие люди из Украины, Молдовы, Беларуси ехали в Москву. Скажите, пожалуйста: когда вы первый раз поехали в Россию – до войны, естественно, – как вы ощутили различие украинского шоу-бизнеса и российского? Принципиальная разница в гонорарах, в количестве выступлений была?
– У той час, коли ми переходимо на теми, які торкаються політики, я буду переключатися українською мовою для більш конкретного позиціонування.
– Будь ласка, із задоволенням.
– Бо в першу чергу я тут сиджу як український артист. І коли я приїжджав до Москви, я відчув у першу чергу масштаб. Зовсім інший масштаб. І у фінансах, і у справі. Це більш системний шоу-бізнес, діловитий. Якось так.
– Великий завод.
– Да. Це реально фабрика, яка працює за своєю класною системою, яка відпрацьована вже. Є конкретні формати. Вони зовсім інші, але вони є. І, до речі, я відчув різність форматів, різність звуку, смаків.
– Продюсерів.
– Продюсерів.
– Телевізійних можливостей.
– Так. Взагалі до масштабу можна звести все. Проте звук, смак, принцип – ось це було різне. І це відчувалось. Кожного разу, коли я давав інтерв’ю у Росії, мене запитували: "Чого в Україні такий якісний поп?" Я казав: "Я не знаю. Можливо, через те, що ми більш вільні в плані форматів".
Як я сприймав початок війни на Донбасі? Я це сприймаю як повний п…здець, якщо чесно. Це єдине, що я можу сказати. У мене досі не вкладається у голові, що ми після усіх подій залишаємося без частини Донеччини, Луганщини, без Криму, те, що на Донбасі йде військовий конфлікт, і те, що за фактом між Україною і Росією відбувається війна
– Та й не тільки форматів.
– І не тільки форматів.
– Как вы восприняли начало войны в 2014 году? Вот что вы об этом думали?
– Я це сприймаю як повний п…здець, якщо чесно. Це єдине, що я можу сказати. У мене досі не вкладається у голові, що ми після усіх подій залишаємося без частини Донеччини, Луганщини, без Криму, те, що на Донбасі йде військовий конфлікт, і те, що за фактом між Україною і Росією відбувається війна. Це повний п…здець. Ось що я відчуваю.
– 2014 год, Юрмала, "Новая волна". Вы выходите в футболке с тризубом и а капелла поете "Танец пингвина" Кузьмы Скрябина. В интервью Юрию Дудю вы объясняли, что вышли в такой одежде и спели на украинском, чтобы никто, цитирую, "не вонял, что Ваня Дорн поехал на российский конкурс, когда на его родину вторглись российские танки". Что это было? Это был протест?
– Це був протест проти… Ні, це не був протест. По-перше, я вийшов на сцену для того, щоб підтримати свою країну. В першу чергу. Це була перша мета, з якою я вийшов.
– Это смело было, согласитесь: с тризубом выйти.
– Авжеж. Ми приховували те, що ми будемо виходити з тризубом і символікою українською, від режисерів "Нової хвилі". Ми сказали їм, що ми вийдемо у чорних костюмах. Якщо б ми сказали, що ми вийдемо у символіці, вони б заборонили нам це робити. Бо це буде транслюватися на телеканалі "Росія". І ми приховали це. І вийшли, і це показали. І таким чином я підтримав свою країну і заявив про свою позицію: що я українець на міжнародному фестивалі.
– Після цього до вас хтось підходив із російських діячів шоу-бізнесу на "Новій хвилі"?
– Ні, ніяких питань стосовно цього не було. Взагалі.
– Дальше я цитирую: "Через своего друга Сергея Притулу вы выделяли деньги волонтерам для помощи медикаментами украинским военным на Донбассе".
– Да.
– Сам Притула сказал, что "пожертвования Дорна, которые он делал исключительно с гонораров, полученных в России, шли на покупку обмундирования и техники для украинских военных". Вы заявили, что деньги предназначались пострадавшим от обстрела в Мариуполе. Но Притула распорядился ими самовольно. Что там на самом деле произошло с Притулой?
– Я не хочу просто ворушити це питання. Ми з Притулою вже давним-давно порозумілися по цьому. У нас немає ніяких претензій один до одного. Усі, кому треба знати правду, знають. І тому я просто хочу…
– Ви спілкуєтеся з ним зараз?
– Так, все нормально. Іноді навіть зустрічаємося. Ні, давно не зустрічалися. Останній час зустрічалися в Києві на вулиці. Один одному помахали – і роз’їхалися. Все нормально, посміхаємося один одному.
– Что вы почувствовали, когда оказались на российских федеральных телеканалах в эпицентре скандала, и ваше имя полоскали, нелицеприятно говорили о вас? Испугались ли вы?
– А в який саме момент? Я просто не розумію…
– После того, как стало известно о ваших пожертвованиях и так далее.
– Скандали – це невід’ємна частина шоу-бізнесу. На жаль чи на щастя, для тих, хто обожнює шоу-бізнес в якомусь ступені, в якому його не обожнюю я. І взагалі я себе відношу до музичної індустрії – для мене є різниця між шоу-бізнесом і музичною індустрією. Але, на жаль, я не можу бути повністю у музичній індустрії, бо надто приваблива фігура для того, щоб робити рейтинги. Усі видання працюють на те, щоб заголовки призводили до клікабельності.
– Звичайно.
– І це не завжди відповідає дійсності. А здебільшого взагалі не відповідає. І через це відбуваються такі скандали. Якщо ти не адвокат, то ти завжди можеш сказати щось не те і щось не так. Вони вихоплюють це, висмикують і роблять свою правду, розповсюджують. На жаль, таким чином це розповсюджується і на мене. Бо надто я цікава фігура. І у випадку, коли я не усе розумію, не все правильно можу пояснити і розкласти по поличках… "Мы не можем похвастаться мудростью глаз и умелыми жестами рук", – як співав Цой. І в цьому разі хейти, скандали будуть завжди. Але я вірю в те, що правда врешті-решт переможе.
– Но вы же живой человек. И я сам слышал, какие гадости о вас говорили российские федеральные каналы. У вас внутри выгорало что-то в этот момент?
– Я навчився вже закриватися і не звертати увагу на те, що мене насправді не повинно цікавити.
– Вы после начала войны выступали в России? Как принимали простые люди, которые приходили на ваши концерты? Которые, может, не понимали ничего в политике. Они приходили послушать любимого исполнителя – как они принимали, что вы приехали из Украины?
– Дивіться. У першу чергу, коли я виходжу на сцену за кордоном, я виходжу як представник української культури, як український артист, який насичений ДНК, етнікою місцевою, фольклором, мелодикою, гармонією, народною творчістю. Усе це через мене проходить і трансформується у мою музику. Я не можу, живучи тут, повз це пройти. Це наситило мене за усі ці роки. І я в першу чергу через це українець: через ту мелодію, через ті рішення, які в музиці у мене є. Навіть мова все одно впливає на мене. Якщо навіть я не користуюся українською мовою так вільно, як російською, все одно це мій вплив. І коли я виїжджаю виступати за кордон, я виступаю як український артист і поширюю українську культуру. Вони сприймають це суперкруто. Бо коли я співаю українською "Танець пінгвіна", і усі підспівують мені… Вони обожнюють Україну через це. Я не вважаю, що через мої виступи у Росії якимось чином я викликаю агресію до своєї країни. Я вважаю, що це, навпаки, щеплення від агресії. Бо дуже важливо, щоб вони чули голос України, щоб вони знали нашу культуру. І щоб я і усі інші її поширювали. Бо таким чином ми впливаємо на неагресію.
– Вы знаете, я для себя очень четко разделяю Кремль, руководство России и российский народ, российских людей.
– Я так само.
– То есть Кремль – это одна кровожадная история, а люди же ни в чем не виноваты. Они думают в основном иначе. В России вы же общались с людьми. Ненависть на бытовом уровне к Украине и к украинцам ощущается или нет?
– Ні, немає. Але є один дуже важливий факт. По-перше, у них немає агресії. Вони усі шкодують, що так сталося у нас.
З боку ФСБ жодних "заходів" не було. Якщо б це сталося, я б припинив виступати на території Росії. Бо я люблю свободу, я хочу вільно висловлювати і транслювати свою музику
– Вони розуміють.
– Вони розуміють. І в той самий момент не розуміють. Далеко не усі розуміють, що відбувається у нас. Бо є люди, які вважають, що Росія і Україна – це те саме.
– Да. Один народ.
– Да. І їх дуже багато. І що ми повинні бути частиною Росії… І я кажу про те, що це зовсім інша країна, це незалежна країна зі своєю історією, зі своїм майбутнім. У нас зовсім інші цінності, інші принципи, у нас інший смак, у нас інша культура в цілому. І це треба розуміти. Мені здається, що коли це зрозуміють усі, війна скінчиться.
– В свое время я брал интервью у первого заместителя председателя КГБ СССР, генерала армии Филиппа Денисовича Бобкова. Ему уже было около 90 лет, но он был в полном здравии, в полном уме. Это было его первое и единственное телевизионное интервью. Он знаменит тем, что и в СМЕРШ в свое время был. Но он занимался в 5-м управлении КГБ в том числе вербовкой представителей интеллигенции.
– Ого.
– И он мне рассказывал, что вербовали огромное количество писателей, поэтов, режиссеров, артистов, певцов и так далее. То есть они работали с КГБ, и другого варианта выехать за границу в советское время практически не было. Редко кому удавалось проскочить, не будучи завербованным комитетом. Я же понимаю, что методы КГБ перешли к ФСБ. Вы – популярнейший человек. Со стороны ФСБ не было заходов?
– Жодного разу. Взагалі. Якщо б це сталося, я б припинив виступати на території Росії. Бо я люблю свободу, я хочу вільно висловлювати і транслювати свою музику. І я не хочу залежати від політичних аспектів. Я не буду цього робити у жодній країні. Є моя особиста позиція, моє ставлення до моєї країни, до усіх інших країн, до моєї місії. І якщо хтось почне впливати на це, то я припиняю просто діяльність одразу.
– В январе 2017 года вы выступали во Львове и сказали, что являетесь украинским артистом даже за границей. Скажите, пожалуйста…
– Я артист. Для мене музика – життя. І я ділюся нею з усіма, хто побажає. Це головний момент для мене і навіть для тих, хто мене зовсім не сприймає. Я виступаю за музичне майбуття. Не просто мікрофон, не просто сцена, а рупор, який каже: "Вірте у своє я і в незалежність кожного окремо". Коли мене не люблять через музику, думки чи голос – окей, сприймаю це нормально. Мені стає образливо тоді, коли звинувачують у нелюбові до країни. Я не кричу зі сцени про свій патріотизм, проте від мене цього деякі сили вимагають. Проте я кажу, що я український артист. І саме українцем за кордоном залишаюся. Я хочу через музику збирати тисячі. Не за промови патріота. Саме тому у мене найкращі глядачі, які не сумніваються у патріотизмі Дорна.
– Ну, лучше не ответишь, собственно говоря. Цитирую дальше прессу. "В конце мая 2017 года запланированный на 9 июня концерт Ивана Дорна в Одессе был отменен из-за угроз со стороны радикалов".
– Так.
– О каких радикалах речь? Кто конкретно вам угрожал? Что это были за люди?
– Я прізвища не пам’ятаю, але я точно пам’ятаю, що були скасовані концерти. Це було і буде. Це невід’ємна частина стосунків артистів і радикалів. Що для мене дивно? Активісти не можуть впоратися з українськими корумпованими політиками, які ненавидять країну і відверто це визнають, то їм якось треба випустити пар. І мені здається, що їм треба відображати бурхливу політичну діяльність. І в цьому сенсі я є найпривабливіша риба, як легка здобич, за рахунок якої можна зробити рейтинги. Ось саме тому це відбувається.
– Вы сказали "активисты". Я очень не люблю активистов, я вам честно скажу. Я сразу первым делом спрашиваю: "Где работаешь?" И оказывается очень часто, что эти люди нигде не работают, а зарабатывают только тем, что они активисты и проводят то одну, то другую акцию. То они идут ломать заборы застройщикам за то, что те не платят им взятки, то идут срывать концерты, потому что кто-то платит, и так далее. Я очень не люблю таких людей.
– Я теж. Але я особисто із ними не спілкувався ніколи і не мав змоги взагалі з’ясувати, що вони і хто вони, чи працюють вони.
– Когда в Одессе отменили концерт, вы испугались?
– Ну, було, да, почуття… Не те щоб страху, проте якоїсь незрозумілості, що мені робити. Бо я живу у цій країні, тут народжуються мої діти…
– Давайте скажем: вы же живете в Украине?
– Я живу в Україні. І ніколи не виїжджав звідси.
– Вы живете в Киеве?
– Біля Києва, у Вишгороді. Ось. І тут народжені мої діти, тут моя сім’я, мої батьки. І коли ти з’ясовуєш, що тебе не сприймають у країні, – це накладає відбиток чогось важкого і незрозумілого. І ти не знаєш, як далі рухатися. Бо нічого поганого для своєї країни ти насправді не робив і завжди був впевнений у тому, що усе, що ти робиш, – це тільки проукраїнське. Проте виявляється, що можна перегорнути все зовсім по-інакшому, просто вихоплюючи різні контексти. Знову ж таки, роблячи заголовки, спрямовані на клікбейти. Ось таким чином ти опиняєшся у ситуації, коли не знаєш, що робити. І в той момент, коли скасовували концерт в Одесі, я реально просто не розумів, що я можу робити і як.
– Во время подобных событий, во время травли… Мы же называем вещи своими именами…
– Ну, цькування я не відчував, чесно кажучи.
– Ну вы стали сильнее вот за это время? Даже не как артист – как человек.
– З моменту, як сталася мастерская, у мене тут безліч концертів, проектів, спрямованих на зростання української культури. І мені ніхто не заважає це робити. І навіть сприяють тому, щоб це відбувалося. Культурні діячі приходять і рахуються зі мною. Нічого поганого за те, що я роблю тут, ніколи не чув. І все, що ми робимо, – тільки люди аплодують. Приїжджають іноземці: "Вау, ніколи такого не було. Ми це вперше бачимо". Із Atlas Weekend ми співпрацюємо, виставляємо своїх артистів на сцені. Ніяких активістів немає. Ми приходимо до передових креативних індустрій цієї країни типу "ЮнітСіті", "Банда", "КАМА", робимо разом із ними освітницьку діяльність. Просто про це ніхто не знає, ми нікому про це, можливо, не кажемо. Тільки серед своїх. Але все нормально, все класно. Ніякого цькування я не відчуваю. Все супер.
– Вы знаете, я задал вам все вопросы, которые хотел задать, о политике. Поэтому заканчиваем с политикой. Скажите, пожалуйста, кто из коллег вам нравится?
– Из коллег?
– Да.
– Ну из девушек или?..
– Из девушек и из парней, которые занимаются похожим искусством.
– А, все, я понял. Я чего-то затупил… Да мне много кто нравится на самом деле.
– Например.
– Я в каждом могу найти что-то, что мне близко. Мне нравятся, во-первых, те, кто выпускаются на мастерской. Они не могут априори мне не нравиться. Это "Тонка". Через свіжість, альтернативність и тексты, и чувства. То же самое с "Джонатан Ливингстон" и их мелодикой. Народность какая-то. Плюс мне нравится "Юко". К сожалению, "Юко" закончили свою карьеру. Очень надеюсь, что их сочетание фольклора и этники, электроники еще вернется. Они как никогда актуальны. Плюс группа "О". Если не говорить об артистах мастерской, это "Один в каноэ", это Вивьен Морт… Да блин, у нас огромнейшая куча артистов.
– Вы же встречались с Земфирой?
– Да, я встречался с Земфирой.
– Какое впечатление?
– Офигенное, честно говоря. Я понял, почему она Земфира, почему она именно такая, почему у нее такие тексты. Потому что она просто, не здороваясь, взяла меня за руку, выдернула из моей компании и завела в свою компанию. "Ну что, слышала, слышала я. Была на твоем концерте. Проезжала мимо и думаю: "Кто такой Дорн? Все о нем говорят". Приехала, услышала. Там было долгое вступление, одна нота, диссонанс какой-то… Скучно. И я поехала дальше. Но скажу честно: ты не лажал. И это мне понравилось. Потому что те, кто поют лажово, – им нужно в других местах, в переходах, петь. А те, кто чисто поют…" Так что такая история.
– Крутая Земфира?
– Офигенная.
– Я сейчас попрошу тебя дать краткие характеристики некоторым особо продвинутым ребятам в сегодняшнем шоу-бизнесе. Начну с Morgenshtern.
– То есть мне нужно дать какие-то слова ассоциативные?..
– Твое мнение об этих людях.
– Morgenshtern… Отображение нового нашего поколения. Искренний, сумасшедший в этой искренности. Свободный, независимый, зависимый.
– От определенных вещей.
– От определенных вещей, да. Ну как-то так.
– Егор Крид.
– Красивый, форматный, нежный, хитовый, умный, рассудительный.
– Монеточка.
– Монеточка.
– Звонкая.
– Звонкая.
– Так…
– Быстро взлетевшая и так же быстро упавшая, мне кажется.
Я смотрел на себя в фильме Серебренникова и думал: "Блин, какой я красавчик…"
– Упала Монеточка?
– Мне кажется, да. Потому что я ничего про нее не слышал. То есть бросили, позвенела – и…
– Фейс.
– Ищущий, экспериментирующий, умнеющий в плане творчества. Достаточно смелый, откровенный, искренний.
– Монатик.
– Танцевальный, ритмичный, яркий, любвеобильный, наверное. Еще и заботливый, чувствуется. Ответственный.
– Кто из старожилов советского и постсоветского шоу-бизнеса вам интересен в музыкальном плане? Пугачева, Леонтьев?
– Антонов, Леонтьев, Пугачева.
– Вайкуле, может, Киркоров…
– А украинские, кстати говоря, весь постсоветский фанк, который был записан, ВИА. "Песняры". Потрясающая вообще музыка.
– Это гении, правда?
– Это гении сумасшедшие. И таких ВИА-коллективов разных очень-очень много.
– Вы первой назвали фамилию Антонова. Крутой Антонов?
– Крутейший.
– Потрясающий.
– Недавно слышал его песню. И я всех отправляю сейчас послушать. Песня называется "Каникулы". Просто зацените.
– Это новое что-то?
– Нет. Это старое. Просто не суперизвестное.
– Я не знаю.
– Я показываю людям, которые работают в шоу-бизнесе. Вроде должны знать, а они не слышали эту песню. Просто зацените аранжировку, слова и чувства, то, как стильно это сделано. Блин, такое ощущение, что это спродюсировал европейский саунд-продюсер. Сумасшествие просто. Кайф и слезы. Поэтому Антонов и прозвенел сейчас.
– Ну раз пошла такая пьянка… Я обращаюсь к нашим зрителям: посмотрите мое интервью с Юрием Антоновым.
– Ух ты.
– Он вообще не дает интервью, но мне дал. Посмотрите.
– Вам нельзя не дать.
– Можно. Но…
– Но осторожно.
– Но осторожно. Ваня, кстати, если вы любите Антонова, посмотрите это интервью.
– Да. Я не знал, что вы сделали с ним интервью.
– Он крутой. Он приезжал много раз на праздники наши. Мы с ним в очень теплых отношениях. Он замечательный, конечно.
– Я пересекался с ним на корпоративе. Достаточно строгий взгляд на себе испытывал с его стороны.
– Да?
– Да. А слухами он обрастает очень спорными. Во-первых, что он мизогинист какой-то, что у него жен нет – есть только кошки…
– Жен нет – есть кошки. Но музыкант какой!
– У меня есть просьба к людям, которые занимаются музыкой Антонова и ее распространением. Пожалуйста, сделайте так, чтобы это появилось на Apple, Spotify, на стриминговых платформах. Потому что нет музыки Антонова в стриминговых платформах, и это очень хреново. Приходится рыскать в YouTube, в SoundCloud или где-то еще. Пожалуйста, объясните Юрию, что это важно. Возможно, он сам на принцип пошел и не хочет этого делать.
– Юрий Михайлович, кстати, недавно Instagram завел.
– О, значит, мы уже близки к тому, чтобы услышать его музыку в стримингах.
– Вы вспомнили "Песняров". Я абсолютно уверен: гениальные люди. Мулявин вообще, Борткевич.
– Есть очень много западных "диггеров"…
– Да.
– Поисковики, скажем. Люди, которые приезжают в наши виниловые сторы с Запада и отыскивают музыку, которая была записана ВИА-коллективами.
– Там же много находок.
– Где есть бивки, где есть барабанные решения, ходы с трубами, трембитами и чем-то еще, что для них диковинка и очень экзотично. И они просто с жадностью это отыскивают. "Песняры" – это одни из самых благородных и плодородных песен. Потом они вставляют это в свои машинки, разбивают на части – и, собственно, делают новую музыку.
– Поразительно, вы человек другой формации, другого поколения, а вам интересны "Песняры" и Антонов. Это говорит о том, что вы ищете.
– Моя будущая музыка не может быть без прошлого. Я, конечно же, фундамент рыскаю, пытаюсь понять детали. Потому что все, по сути, уже написано давным-давно. Вопрос, как ты это можешь интерпретировать, переформатировать.
– Юрия Михайловича я спросил: "Вы новое пишете?" Он говорит: "Зачем? Все написано". Вы были звездой красной дорожки фестиваля в Каннах. По какому поводу?
– В связи с тем, что я снялся у великого режиссера Кирилла Серебренникова. Мне посчастливилось поработать с этим легендарным режиссером…
– Вы сказали "великого".
– Да. Это великий режиссер.
– Вы абсолютно уверены?
– Однозначно. Не зря его картины попадают второй или третий раз подряд на Каннский кинофестиваль. И я видел, как его встречает публика, как к нему относится мировой кинематограф. И я охренел от этого. Быть частью такого движения – это, блин, важный отпечаток в моей истории и в моем сердце…
– Вам нравится вообще в кино сниматься?
– Ну вот в том-то и дело, что не нравилось до того момента, пока Серебренников не позвал, пока я не встретил настоящего режиссера. Мне стыдно вообще признаваться в том, что я когда-то снимался в кино, кроме этой работы и еще одной короткометражки… И именно поэтому он великий. Потому что он может увидеть без кастинга, знать, что из тебя достать, чтобы ты сыграл это. Даже играть не нужно – ты прочувствуешь. Вот что он со мной сделал. Он мне просто наслоил контексты моей роли и сказал: это вот так. И, честно говоря, я смотрел на себя в экран и думал: "Блин, какой я красавчик…"
– Вот что значит режиссер.
– Да. Поэтому великий, однозначно.
– Какой в быту Кирилл Серебренников?
– Он очень молодежный, очень трендовый. У него выскакивают сленги. Он суперинтересно мыслит. Он пользуется Telegram и ведет свои каналы. Где нужно, смачно матерится. Рассуждает про все современные темы насущные…
– У него же в России проблемы были, его чуть не посадили.
– Собственно, поэтому…
– Вся российская интеллигенция встала на его защиту.
– Именно поэтому для меня было важно поехать и поддержать его в Каннах. Потому что я был причастен. В тот момент, когда он находился под домашним арестом, я считал долгом поехать и поддержать.
– В Каннах понравилось?
– О, да. Безумно. Несмотря на то, что я уже был там и просто, и выставке яхт… Потому что я яхтсмен, и мы иногда ездили, чтобы посмотреть на новые модели яхт. И тут я оказываюсь на фестивале кино. И меня поражает культура потребления кино. Когда ты заходишь в зал и стоя приветствуют всю труппу. Стоя приветствуют и аплодируют минут семь с того момента, как мы зашли и встали вдоль своих сидений. Это незабываемые ощущения. "Вы еще не видели кино – и так долго аплодируете?" А они знают, что просто так на Каннский кинофестиваль кино не попадает. Это уже заслуживает аплодисментов.
Когда ты первый раз встречаешься с Европой, с западным миром, с западным менталитетом, с тем, как все обустроено, думаешь: "Вау! Да ты че!" Переезжаешь. Потом поживешь больше недели и понимаешь: не-не-не, менталитет не мой, ценности не мои, принципы не мои. Свобода? Да нет здесь ни хрена свободы
– Кто еще играл из хороших актеров?
– Юлия Пересильд, Юра Колокольников, Чулпан Хаматова.
– О, прекрасно.
– Варя Шмыкова.
– И Юлия Пересильд в космос летит – вы знаете?
– Да, знаю.
– А вы хотели бы слетать в космос?
– В очень недалекий.
– Я думал, вы ответите: "Я уже там".
– Ну отчасти. Внутри себя точно космос можно найти.
– Хорошо. Вы записывали альбомы в Америке.
– Да.
– Вы хорошо владеете английским?
– Ну, не так, чтобы хорошо. На разговорном уровне – нормально, да.
– Но англоязычный альбом выпустили.
– Англоязычный альбом я выпустил, да.
– Сложно было?
– Достаточно сложно. Когда не знаешь языка, тебе приходится его учить в экстренных… Как это называется?
– В экстремальных условиях.
– Не экстремальных, а в интенсивных. В интенсивных условиях. Потому что у тебя есть три месяца на то, чтобы приехать, разложиться, придумать, сочинить, записать и уехать.
– Вы три месяца в Америке находились?
– Да, с командой. Всех, собственно, перевез туда.
– Так что, звук лучше, студии? У вас же прекрасная студия здесь.
– Да. Но в чем проблема мастерской для меня лично?
– В чем прикол вообще Америки для артиста?
– В чем прикол Америки и в чем проблема мастерской? Когда я захожу в свою студию, чтобы записаться, каждый раз в дверь кто-то стучит и говорит: "Иван, на пять минут". С вопросом на 25 минут. Возвращаешься назад – и тебе нужно опять зайти в состояние. И опять… "Секундочку. Дайте, пожалуйста, пописать". Невозможно. Здесь такая текучка… Я уже понял, что мастерская – не моя студия. Это студия для всех. Поэтому мне нужно выбираться.
– А там зашли – и никто не трогает.
– Тебя никто не трогает. Солнце, пальмы, другая обстановка. Работаешь себе, пишешь.
– Вы снимали клип в Уганде. Да?
– Да.
– Понравилось?
– Ну, это была моя первая, скажем, глубокая Африка.
– Интересно было?
– Офигенно. Меня удивило, что там крутые дороги. Оказывается, китайцы им построили дороги, взамен выращивают на их землях разные зерновые культуры.
– О, так китайцы туда нормально проникли?
– Нормально. Сделали дороги. Мы по отличной дороге добрались в город Массака, пересекли экватор, встретились с детьми, с которыми мы снимали.
– Вы знаете, что там в 70-е годы был президент Иди Амин, который ел людей?
– Серьезно? Нет, не знаю. Я знаю, что там рядом Руанда…
– Да. В Руанде страшная резня была.
– Страшная резня. И в целом некое недоверие к нашему присутствию внутри абсолютно другой культуры было. Мы не знали, как там относятся к нам, что будет. Но в целом мы сразу поняли, что нужно действовать, что разницы между нами абсолютно никакой нет. "Да, мы из Украины, у нас разные языки, но тем не менее вы по-английски говорите, мы тоже на ломаном говорим". Мы нашли общий язык в танце. И это, собственно, было фундаментом для построения нашего общего приключения под названием "Африка".
– Вы много путешествуете?
– Да, достаточно. В связи с профессией в том числе.
– В какой стране больше всего нравится? Где экзотика интересная?
– А, именно в экзотичной стране?
– Да.
– Потому что естественный ответ – мне больше всего нравится здесь.
– Я имею в виду другие страны.
– Если говорить про экзотику, то в любой стране, я пытаюсь задаться вопросом, смог ли бы я здесь жить, нравится ли мне здесь. И каждый раз я нахожу что-то, что мне нравится. Будь то Португалия с самыми высокими волнами, низкими ценами, будь то Берлин с прекрасной андеграундной ночной жизнью. Будь то Париж с их культурой и масштабами истории. Америка с возможностями и с этой – как выяснилось потом – поверхностной любовью ко всем. Собственно, везде мне нравилось. Но сказать, что где-то понравилось больше…
– Бросить якорь не хотелось.
– Нет.
– Но вы ведь одно время хотели уехать в Америку. Это так?
– Нет.
Мне трудно в этом признаваться, но у меня есть фобия большого скопления людей. Мне становится не по себе
– Не хотели?
– Все задаются этим вопросом рано или поздно. Когда ты едешь в Британию либо еще куда-то, первый раз встречаешься с Европой, с западным миром, с западным менталитетом, с тем, как все обустроено, с определенным порядком, режимом. Ты думаешь: "Вау! Да ты че…" Все, переезжаешь. Потом возвращаешься. Поживешь больше недели и понимаешь: не-не-не, менталитет не мой, ценности не мои, принципы не мои. Свобода? Да нет здесь ни хрена свободы.
– "Скорее домой".
– Приезжаешь домой и думаешь: "Да, хорошо. Yes!"
– Одно время вы обрили голову и запустили бороду. По какому поводу?
– Я хотел подытожить таким образом новый период своей жизни. Я запустил бороду, просто чтобы стимулировать себя не затягивать с альбомом. "Как только альбом будет написан, я сбрею бороду".
– Борода большая была?
– Ну такая. В попы можно было спокойно податься. И там же во время записи мы сбрили волосы, чтобы подытожить начало записи. Таким образом я себя сам мотивировал. Вот с этим было это связано.
– Фобии какие-нибудь у вас есть?
– Мне трудно в этом признаваться сейчас, но у меня есть фобия большого скопления людей. И внимания людей ко мне.
– Это говорите вы, артист.
– Я не говорю, наверное, про концерты. Я говорю о каких-то закулисных историях. Когда я встречаюсь с большим количеством внимания в мою сторону, если я не исполняю роль артиста в этот момент, то мне становится не по себе. Я всегда бегу.
– Некомфортно.
– Да. Хотя мне очень нравится, потому что я познаю само событие. Мне нравится, потому что я впитываю культуру, мне интересны какие-то решения: будь то свет, звук, что-то еще. Но в то же время я испытываю определенное давление от внимания, взглядов, вопросов. Слишком много всего контекстуального и нарративного случилось со мной в этой жизни, что теперь мне не дает комфортно себя чувствовать. Это моя фобия. Я к смерти уже в целом свыкся. Я понимаю, что она произойдет – и все.
– А вы об этом думаете?
– Ну, раньше много думал. Для меня это было сложно принять. Но вот сейчас уже нормально. Плюс есть еще одна фобия: собственной бесполезности. Мне очень сложно проводить время без пользы. Мне страшно с самого детства, потому что мама меня каждый раз тыкала носом в неправильное проведение свободного времени. "У тебя времени мало. Умрем все рано или поздно. Так что ты должен быть полезным. Займись чем-то полезным".
– Ну это хорошо, между прочим, мама делала.
– Ну, с одной стороны, да. С другой стороны, что такое отдых, я не совсем понимаю. "Блин, ну как это я лежу на шезлонге и ни хрена не делаю? Что мама скажет? Что люди подумают?"
– Как вы относитесь к хейту?
– Да прекрасно. Это неотъемлемая часть социального движения…
– То есть вы философ.
– Меня это очень сильно мотивирует. Я за счет этого двигаюсь. Поэтому хейт – это офигенная история. И я очень рад, что он есть.
– Мы говорили уже о музыкальных инструментах, которых у вас в мастерской очень много.
– Да.
– Вы во время карантина, я знаю, научились играть на бас-гитаре.
– Да. Что, на бас-гитаре сыграть? У меня здесь, по-моему, нет бас-гитары…
– Я об этом даже не думал. Хорошая история. Скажите, пожалуйста: концертов сейчас хватает? Или все-таки локдаун сказался на концертной деятельности?
– Локдаун, конечно, сказался на концертной деятельности. Но все быстро переходит с сотрудничества…
– То есть сейчас концерты есть?
– Есть и партнерские договоры, которые приносят финансы, есть концерты, которые приносят финансы. Есть цифры, которые со стримингов приходят. Есть мастерская…
– Но ситуация с локдауном по заработкам ударила?
– Нет. Объясню почему. Потому что еще до локдауна я сказал: "Ребята, я иду в отпуск на год". И я сказал об этом всей своей команде. И сказал, что мы отдыхаем. И финансово в том числе. Никто ничего не делает. Мы никак не зарабатываем. Мы расходимся и просто отдыхаем. И эта история случилась до того, как карантин появился, в мае 2019-го. Обидно немного, что когда я решил отдохнуть, в итоге отдохнул весь мир.
– Вам просто китайцы заранее все сообщили.
– Предупредили…
– Вы сегодня состоятельный человек?
– Ну я считаю, мне всего достаточно.
– Вы заядлый яхтсмен. Часто ходите под парусом?
– Не так часто, как хотелось бы, в связи с графиком. Но последний раз ходил две недели назад. Я вместе с отцом отрабатывал повороты на яхте класса "Финн", на которой он стал европейским призером и чемпионом Советского Союза. Он заслуженный мастер спорта, заслуженный тренер Украины.
Истории нетрадиционной ориентации и всяких других меньшинств – это есть везде, не только в шоу-бизнесе. И это окей, это уважается
– Ничего себе…
– И, собственно, наш тренер.
– Вы болеете за стамбульский "Галатасарай". Почему?
– Ну, на самом деле это уже инертная история. Я давно не смотрел, кто играет в "Галатасарае", какие трансферы они провели и какие у них успехи. Я не был равнодушен к турецкой лиге, потому что мать однажды привезла мне флаг "Галатасарая" из Турции. А также привезла две кассеты Таркана. И я просто стал влюблен и в их культуру, и в футбол. На следующий год "Галатасарай" выиграл у "Арсенала" в Кубке УЕФА. Это был еще один мотив болеть за "Галатасарай". Просто я играю в FIFA на PlayStation и по умолчанию выбираю "Галатасарай".
– "И по-прежнему люблю Таркана".
– Обожаю Таркана. Есть даже песня, которую я выучил на турецком. Чтобы уважить в том числе и турецкую аудиторию, когда мы выступали в "Риксосе" или в каких-то клубах.
– Вы женаты на однокласснице Анастасии.
– Да.
– Сколько лет вы уже вместе?
– Почти 15.
– Любовь не уменьшается с годами?
– Она трансформируется, но не уменьшается.
– Во что?
– Ну это закон сохранения энергии: она никуда не девается. Она просто трансформируется в другую. Да? И в этом случае закон сохранения любви трансформирует любовь страстную, неосознанную, бессознательную абсолютно, всеобъемлющую в конкретные вещи, которые ты обожаешь в своей половине.
– Ну это дружба прежде всего?
– Дружба, поддержка, взаимопонимание. Это принятие всех ценностей и принципов, с которыми ты не согласен был. Это калибровка. И это бесконечная благодарность, уважение. И дети впоследствии.
– Жена – ваш лучший друг?
– Ну да.
– Ваш тесть – заместитель генерального директора Чернобыльской станции.
– По технической безопасности.
– Вам интересно посещать станцию? Вы бываете там периодически?
– Да я был там много раз благодаря тестю.
– Опасно там или нет?
– Ну, я не могу сказать, опасно там или нет. Однозначно дозу облучения работники получают. И именно с этим связано переселение всего женского пола, который работал на станции, в Славутич.
– Если приехать туда как турист, разово, то не опасно?
– На станцию непросто попасть.
– Радиации нет уже такой?
– Нет, она есть. Поверхностно нет, 100%, но она есть. Когда ты идешь по Припяти, ты все равно идешь с высокими ботинками, заправленными штанинами. Нельзя ничего трогать. Есть, конечно, сталкеры, которые набегают туда и делают это все…
– Есть люди, которые там живут. Правда?
– Есть люди, которые там живут. И им в целом пофиг. И это обратная сторона медали. Опасно, в общем.
– Мы с вами говорили о жене. Не секрет, что в шоу-бизнесе высокая концентрация людей нестандартной сексуальной ориентации. Скажите, пожалуйста: за время вашей музыкальной карьеры вам поступали какие-то непристойные предложения, может, от продюсеров, режиссеров, от очень богатых людей?
– Вы знаете, как-то я ехал в метро со своей мамой на вокзал. И я почувствовал, как к моему пенису что-то пробирается, тянется. А была сильная давка внутри вагона… Я типа дернулся…
– Сколько вам лет было?
– Лет 13–14. Я дернулся – и увидел, как взрослый мужчина руку – хоп! – и прибрал.
– Шаловливые ручки.
– Да. Это, наверное, немного другая история… маньячного плана…
– Ну да.
– Истории нетрадиционной ориентации и всяких других меньшинств – это есть везде, не только в шоу-бизнесе. И это окей. И это уважается.
– В интервью Юрию Дудю вы говорили, объясняя, как несколько месяцев прожили в США без женщин. Цитирую: "Мы на самом деле дышим музыкой. Поэтому о них как-то и не думалось. Слава богу, есть руки. Они решают проблемы". Как часто руки помогали вам решать такого рода проблемы?
– А какого рода проблемы? Еще раз.
– Вы объясняли, как несколько месяцев прожили в США без женщин.
– Ах вот как… Да, я связал теперь это все. Ну как… Ну дрочили.
– Уставала правая – переходили на левую.
– Переходили на левую. Когда уставала левая, переходили на правую.
– Так и жили.
– Так и жили. Да.
– У вас двое детей: Василиса и Иван. Чем они занимаются, увлекаются?
– У меня была позиция однозначная и принципиальная, что дети должны получить музыкальную грамоту. Как в Швеции. Это, собственно, должны получать все дети страны. В моем случае дети должны иметь музыкальное образование. Потому что музыкальное образование – это не только музыка, но и математика. Сейчас они получают музыкальную грамоту, а я хочу, чтобы они владели своим телом, чтобы координация у них была развита. Чтобы легче было заниматься парусным спортом, легче заниматься чем угодно… И танец очень помогает это делать. Поэтому Иван занимается брейк-дансом. Василиса ходит на эстрадные танцы. Кроме прочего, дедушка учит их парусному спорту по классу "Оптимист". Но это бывает не так часто… Василиса делает сарабан – когда на пальцах или на считалке считаешь сложные трехзначные и четырехзначные числа. Иван ходит на шахматы. Они учат французский, английский и украинский языки.
Я совершил определенную революцию в музыке
– А какую музыку дети предпочитают?
– Я разрешаю им слушать любую музыку. Жена тоже. И у нас нет определенной строгости и предвзятости к каким-то музыкальным жанрам или вкусам. Но мы подкидываем то, что нам нравится.
– Ненавязчиво.
– Ненавязчиво, да. Это работает, как в ротации радиостанции. Я ставлю это просто чуть-чуть чаще, чем все остальное. То есть я не говорю: "Ребята, а ну сели послушали. Это круто". Я – хоп! – Прокофьева закинул, "Петя и волк". Целую сказку они отслушали. "Папа, папа, переключи на что-нибудь другое". Я такой: "Послушай более простую музыку".
– Рахманинова.
– И я на обратном пути – опять Прокофьева. И они уже мотивчики запомнили… Короче, прикольно. И таким вот образом мы воспитываем вкус.
– Вы много уделяете внимания детям?
– Я стараюсь как можно чаще с ними видеться. Провожу с детьми вечер, когда они возвращаются с занятий, выходные. Но, опять же, по мере возможности. Если я нахожусь в Киеве, в вечернее время я семейный обязательно. Стараюсь с утра отвозить детей в школу. Но это не часто происходит, к сожалению.
– Дети гордятся тем, что их папа – популярный артист?
– Я не знаю. Думаю, да. Но я пытаюсь максимально эту гордость трансформировать в гордость за то, что их папа – полезный и интересный человек. За то, что он делает классную, неординарную музыку, которая обогащает. За то, что он является полезным гражданином, каковыми я хочу видеть и своих детей. Мы с женой воспитываем своих детей так, чтобы они впоследствии выросли полезными людьми для общества, для страны и для самих себя. Я пытаюсь эту гордыню все-таки приспустить и трансформировать в другую сторону.
– Вам скоро 33 года.
– Да.
– Как вам кажется, это много?
– Это еще нормально. Совсем половина.
– Покойный Михал Михалыч Жванецкий – великий человек – когда-то сказал: "Что толку вперед смотреть, когда весь опыт сзади?"
– Да.
– У вас весь опыт сзади?
– Ну нет. Он где-то по центру. Я его несу, все время трансформирую, обогащаю. Где-то переставляю, что-то неважное выкидываю. Как у каратистов: у них вся энергия сосредоточена в чреве, в чакрах. Вот у меня то же самое. Мне кажется, что мой опыт не сзади, не спереди, а где-то по центру, внутри меня.
– Как вам кажется, пик вашей популярности позади или впереди?
– Пик моей популярности? Ну смотря где. В музыке я совершил революцию определенную.
– Вы это понимаете?
– Однозначно. Я достаточно скромный был, чтобы это признавать, но когда я услышал об этом от разных людей… "Ты вообще понимаешь, что ты сделал? Что с твоим появлением все поменялось в музыке. Что как будто формы стали шире, форматы исчезли, появилась определенная свобода высказывания?" Книги об этом пишутся. Моя мечта войти в бумажную историю произошла в том числе. Я не буду каждое десятилетие совершать революцию. Конечно, хотелось бы. Мало ли…
– Революция совершается раз, наверное.
– Ну да. В моем случае 100%. Окей, я это отпустил. У меня есть еще много проявлений. Теперь я хочу, чтобы было если не революционным, то достаточно важным культурное движение под названием "мастерская". И моя актерская карьера тоже может быть для меня этим событием. Мое отцовство. Вот тут пики у меня еще, мне кажется, впереди.
– Скажи: сегодня ты счастливый человек?
– Абсолютно.
– Не задумываясь. Прекрасно.
– Очень счастливый.
– Мы сейчас находимся в твоей замечательной мастерской в центре Киева, где все располагает к творчеству. Столько инструментов… Я бы предложил тебе напоследок что-нибудь спеть.
– Да, без проблем.
– А если еще и сыграть, то вообще было бы замечательно.
– Что сыграть?
– Боже, я уже на "ты" перешел. Кошмар.
Поет "Сонце пече, річка тече…"
– Це був спогад про тепле літо. А зараз вже холодна осінь… Иван, спасибо большое.
– Спасибо огромное.
– Спасибо. Здорово было.
– Дуже дякую.