Киевлянка, в детстве пережившая Аушвиц: Мне часто снилось лицо надзирательницы, которая водила нас на забор крови. Я сразу начинала кричать
G
77-летняя киевлянка Анна Михайловна Стрижкова в детстве почти полтора года провела в концентрационном лагере Аушвиц-Биркенау. По прибытии на левой руке девочки, которой тогда не было и трех лет, вытатуировали номер 69929. По нему позже удалось узнать, что поезд, на котором ее привезли в Аушвиц, следовал из Беларуси. В лагере у маленькой узницы шесть раз брали кровь для переливания раненым немецким солдатам. После освобождения Аушвица советскими войсками девочку привезли в Киев, где ее удочерили. В интервью интернет-изданию "ГОРДОН" Анна Михайловна рассказала, что помнит о пребывании в лагере, как жилось советским узникам в Германии и как сложилась ее жизнь в Киеве.
Анне Михайловне не удалось установить, ни откуда она родом, ни когда родилась, ни кто ее биологические родители. Известно, что в концентрационный лагерь Аушвиц-Биркенау она прибыла 4 декабря 1943 года. После его освобождения советскими войсками Аню вместе с другими детьми отправили в Ташкент, но высадили в Киеве, так как до узбекской столицы обессиленный ребенок мог не доехать. В Киев девочка, которой тогда было примерно 3,5 года, прибыла весной 1945-го. Ее удочерила украинская семья – Анисия Петровна Зазимко и Михаил Андреевич Коваль.
В Киеве бывшая узница концлагеря получила образование и стала микробиологом. Всю жизнь Анна Михайловна, которая является кандидатом биологических наук, проработала в Институте микробиологии и вирусологии имени Заболотного Национальной академии наук Украины. Сейчас она живет с дочерью в Печерском районе Киева.
– Анна Михайловна, вы помните что-то о пребывании в лагере?
– Нет, я только помню, как нам накалывали номера на руки. Помню комнату, как мы заходили, какие там стулья были, как держали руку.
Уже в Киеве мне часто ночами – первое время особенно – снилось лицо надзирательницы, которая водила нас на забор крови. Мы боялись и прятались, но она все равно нас вытаскивала и вела. Когда надзирательница мне снилась, лицо было ее, а сам образ – петрушки, то есть клоуна. Она заглядывала в окно – и я сразу начинала кричать. Мама вскакивала и успокаивала меня.
Справка "ГОРДОН". Концентрационный лагерь Аушвиц-Биркенау был создан в 1940 году в захваченном немецкими войсками польском городе Освенцим (после захвата переименован в Аушвиц). До 1942 года большинство узников лагеря были поляками. С середины 1942 года самую многочисленную группу составляли евреи. Всего в концлагере погибло более 1,1 млн человек. 27 января 1945 года лагерь был освобожден советскими войсками. На тот момент в нем находилось как минимум 700 детей и подростков. С 2006 года 27 января отмечается Международный день памяти жертв Холокоста.
– Помните, как прибыли в Киев?
– Нет. Когда поезд с детьми из Аушвица приехал в Киев, меня на руках вынесла медсестра. Она сказала маме, что у меня шесть раз брали кровь, поэтому я очень слабая и могу не доехать в Ташкент. Я была как поломанный цветочек.
– Почему ваши приемные родители решили взять ребенка?
– Мама в детстве перенесла очень тяжелый туберкулез и не могла иметь детей. Когда киевляне узнали, что приедет поезд с детьми из концлагерей, они вышли на вокзал. Каждый, конечно, принес, что мог. Мама тоже решила пойти и предложила папе взять ребенка на воспитание. Она была красивой женщиной с венком из черных волос вокруг головы, а он – кареглазым одесситом. Договорились усыновить похожего на них мальчика.
Всю жизнь родители делали так, чтобы на моем лице всегда была улыбка
Но когда меня вынесли из вагона и положили на носилки, мама сразу бросилась к медсестре и попросила отдать меня ей. Та женщина ответила, что всех детей отвезут в больницу, а также рассказала, что в лагере меня называли Аней. Вот так имя осталось мое, а откуда я – неизвестно, поскольку, уходя из Польши, немцы сожгли основной архив, остался только так называемый транспортный. Возраст потом мне установила медицинская экспертная комиссия уже здесь, в Киеве (в паспорте Анны Михайловны указано, что она родилась 1 мая 1941 года. – "ГОРДОН"), фамилию дали родители, и Украина стала моей родиной.
– В больнице вы долго находились?
– Мне кажется, очень. Я тогда была очень серьезным ребенком, не улыбалась и неохотно отвечала на вопросы. Потом мама с бабушкой тихонечко, чтобы никто не видел, принесли в больницу котенка. Когда я его увидела – впервые улыбнулась. Ну а потом всю жизнь родители делали так, чтобы на моем лице всегда была улыбка. Они очень хотели, чтобы я забыла все, что было в концлагере.
– Вы еще тогда знали, что вас удочерили?
– Нет, я об этом узнала немножко позже. Слыхала я об этом еще в детстве, например, когда выходила гулять во двор. У нас же люди "добрые". Но близко к сердцу я это не принимала.
Когда оканчивала школу, снимали фильм "Необыкновенные встречи". Там одна часть была о нас с мамой. Съемочная группа очень хотела показать такой трогательный момент, когда мама мне рассказывает, что она мне не родная. Снимали в цветущем яблоневом саду. Мы с мамой шли, гуляли, потом она сказала, что хочет со мной поговорить. Мама тогда вся аж затряслась, хотя всегда была очень спокойным человеком, а съемочная группа все микрофон ближе подставляла. Я как-то почувствовала, о чем она будет говорить. Хотя я вообще человек уравновешенный, но так рассердилась – двинула этот микрофон, обняла маму и сказала: "Не надо ничего говорить, я все знаю". Больше мы никогда эту тему не обсуждали.
Когда этот фильм показывали, нас с мамой возили с ним как героинь. Меня тогда часто спрашивали, почему я не ищу своих родных. Я отвечала, что они у меня есть. Сейчас я примерно такого же мнения. У меня одни родители. Они окружили меня любовью и заботой, дали образование, прививали хорошее и доброе. Родители в прямом смысле возродили меня к жизни: трижды мне переливали кровь, и всегда донором была мама. У меня уже, наверное, ее крови столько, что можно говорить, что это родная кровь.
– Я правильно понимаю, что вы не знали ни украинский, ни русский язык, когда приехали в Киев?
– Конечно. Мама говорила, что я часто вставляла в свою речь белорусские, польские, немецкие и какие-то другие непонятные слова. Хлеб я называла "брот", молоко – "млеко" (Brot (нем.) – хлеб , mleko (пол.) – молоко. – "ГОРДОН"). Потом постепенно выучила русский.
Дело в том, что в лагере были представители более 27 национальностей. Детей держали от родителей отдельно, потому что служили биологическим материалом. У них брали кровь, органы. Если попадались близнецы, врач Йозеф Менгеле тут же забирал их на опыты. По статистике, выживал один из 10 детей. Мне повезло.
– Вы всю жизнь проработали микробиологом. Почему выбрали эту профессию?
– Где-то в седьмом классе я прочитала книгу Поля де Крюи "Охотники за микробами". Мне она так понравилась, что я решила стать микробиологом. Это очень удивило моих родителей, ведь в детстве, когда я встречала людей в белых халатах, всегда съеживалась и тряслась от страха, но молчала. Видно, хорошо в концлагере усвоила, что кричать нельзя, ведь будут бить.
Я окончила биологический факультет Киевского государственного университета имени Шевченко (сейчас – Киевский национальный университет имени Тараса Шевченко. – "ГОРДОН"), работала 38 лет в Институте микробиологии и вирусологии имени Заболотного. Аспирантуру проходила в Ленинградском университете (сейчас – Санкт-Петербургский государственный университет. – "ГОРДОН"). Я считаю, что выбрала очень интересную профессию. Помню, поставишь опыт и не терпится поскорее узнать, что же там выросло.
– Ваш муж тоже был микробиологом?
– Нет, Вадим был техником-механиком, очень хорошо разбирался в самолетах, танках. Он жил под Магаданом и работал там в аэропорту. Мы познакомились, когда он приехал с мамой в отпуск к знакомым в Киев. У кого-то из этих знакомых как раз был день рождения. Они меня пригласили, и там мы познакомились. С Вадимом мы прожили вместе 21 год. Он умер в 1997 году из-за проблем с почками и давлением. С тех пор мы с Олей живем вдвоем.
– А ваша дочь чем занимается?
– Оля – как и я, микробиолог. Окончила Одесский национальный университет имени Мечникова и сейчас работает в КНУ на кафедре микробиологии и иммунологии.
– Вы давно на пенсии?
– 15 лет. Я ушла с работы где-то в 60. Пенсия у меня примерно 4,5 тыс. грн. Это, конечно, маловато, потому что каждый месяц на лекарства идет не меньше 1,5–2 тыс. грн. Мясо и рыба у нас редко появляются. Иногда бывает очень туго, но то друзья помогают, то займем у кого-то. Мы с Олей очень любим читать. Можем от многого отказаться, а вот от книг – нет, хотя они сейчас дорогие. На них наша бедность не распространяется, но тоже, конечно, не все можем себе позволить и покупаем их очень выборочно.
– В музее концлагеря Аушвиц вы много раз были?
– Да, я первый раз туда поехала в 2005 году, когда было 60-летие освобождения Аушвица. Это очень страшно, ходишь, как по кладбищу, по костям, по могилам. Помню, как неожиданно воздух разрезал пронзительный звук сирены, хорошо известный всем узникам. Некоторые из тех, кто был постарше, даже упали в обморок. Я пришла в ужас и покрылась потом.
Тогда нас было много. На 60-летие приехало почти 800 узников, а также главы 32 государств, члены правительств многих стран и папа римский. Второй раз я была там на 70-летие освобождения. Бывших узников приехало уже где-то 200 человек, а на 75-летие – еще меньше.
Аушвиц-Биркенау – это единственный в мире концлагерь, который сохранился примерно таким, как был. Только когда немцы отступали, они взорвали некоторые печи, газовые камеры, крематории, некоторые бараки сгорели. 16-й детский барак, где я была, тоже, но остовы остались.
– Почему важно сохранять такие памятники?
– Потому что нельзя забывать историю. Иногда говорят: "Мы так плохо живем. Наверное, лучше бы мы жили под немцами". Вначале меня это удивляло, а теперь возмущает, потому что раньше не было так много литературы, как сейчас. Любой человек, который заинтересуется этим вопросом, может прочитать воспоминания Гитлера, эсэсовцев, где четко сказано, что "после окончательного решения еврейского вопроса надо решить вопрос славянских народов, нам вполне хватит 10–15 млн для обслуги".
В этом году на празднование 9 Мая я не ходила, потому что очень болела нога, смотрела по телевизору на это нескончаемое море людей. Говорят, где-то 60 тыс. пришло. Это был бальзам на душу. Что бы ни говорили, для меня День Победы – это, можно сказать, четвертый день рождения. Первого я не знаю, второй – освобождение Освенцима, третий – который дали родители, ну и четвертый – это общий праздник, День Победы.
– Сейчас уже очень много известно и о Первой мировой войне, и о Второй мировой. Дети изучают это в школах, снято и написано много фильмов и книг, но все равно войны не прекращаются. В Украине, например, сейчас опять идут боевые действия. Почему так происходит?
– Наверное, потому, что в свое время очень увлеклись темой героизма. С одной стороны, я это понимаю, ведь смотреть фильм о героизме, о победе нашей армии как-то легче. Только сейчас начали показывать, что у войны две стороны: первая – это радость от победы, а вторая – это оккупация, концлагеря, насильственный угон на работу, это когда смерть ходит за тобой по пятам. Об этом раньше как-то старались не очень говорить и считали, что во время войны мы чуть ли не шапками всех закидаем, а оказывается – нет.
И притом, это ведь наше правительство довело до того, что когда в 2014 году начались военные действия, Украина была почти без армии: оружие и технику распродали, нажились на этом, Вооруженные силы сократили, а ведь еще Наполеон говорил: "Народ, который не желает кормить свою армию, будет кормить чужую". И это так. Сейчас немножко восстанавливается армия. Никто, конечно, не ожидал, что так получится. Тут еще сыграла роль политика. Может быть, и удалось бы этого избежать, если бы власть больше думала о народе, чем о своих карманах, а война всегда определенному классу приносит большие доходы. Может быть, именно из-за этого это все тянется и тянется.
– Вы со многими бывшими узниками общаетесь?
– Я нахожусь в Украинском союзе узников – жертв нацизма. Более 15 лет проработала заместителем председателя киевского отделения союза, а сейчас являюсь заместителем председателя украинского союза. Конечно, общаюсь с ними постоянно.
В 1988 году в Киеве состоялась первая встреча 800 малолетних узников со всего Советского Союза. Я тоже была на ней. Там организовали Международный союз бывших малолетних узников фашизма, в который вошли узники со всех республик СССР. Он до сих пор существует, проходят встречи, форумы антифашистского направления. В 1991-м в Украине был организован первый украинский союз тогда еще малолетних узников фашистских концлагерей. Сейчас это Украинский союз узников – жертв нацизма. В него входят узники всех возрастов, национальностей, религиозных и политических направлений. Главное – что у нас одна судьба – бывший узник нацизма. Мы поддерживаем друг друга, помогаем. Как-то у бывших узников концлагерей на несколько лет забрали льготы. Мы тогда несколько лет боролись, чтобы их вернули. Сейчас они уже снова есть. Конечно, когда мы объединены, нам намного легче.
В Германии узники были людьми низшей расы, а на родине стали врагами народа
Когда Германия начала платить нам так называемые компенсации, в Украине подали заявления 560 тыс. узников. Я думаю, сейчас осталось не больше 100 тыс. В наш союз входит до 40 тыс., из них две трети – не мобильны. Они одинокие, лежачие. Мало кто смог семью создать. Некоторые и создали, но по состоянию здоровья рано умерли.
Иногда вспоминает бывший узник, как он вернулся на родину, и сразу начинает рыдать, а ты его слушаешь и тоже хочешь плакать. Ведь если лагерь освобождали американские или английские войска, они приглашали узников уезжать в страны Западной Европы, но те рвались домой. Небольшая часть согласилась, а все остальные – нет, вернулись на родину, хотя здесь были разруха и голод. А когда приехали, оказалось, что они – враги народа и предатели, бывших узниц вообще всех считали женщинами легкого поведения и называли "немецкими овчарками". Нельзя было получить высшее образование, поступить в институт, попасть на работу, только на самые плохие должности. В Германии узники были людьми низшей расы (Untermensch), а на родине стали врагами народа. И это продолжалось до 1988–1990-х годов.
– А вас это затронуло?
– Нет, я же маленькая была. Что мне скажут? Почему я не взяла винтовку и не пошла стрелять?
Когда-то одну женщину при мне бывший солдат упрекнул, что она поехала в Германию работать на врага. Ее туда вывезли в 15 лет и отправили на завод. Однажды там произошла авария и работников сильно побили. Она вернулась с отбитыми органами. Я потом ему говорю: "Дорогой мой, скажи мне, пожалуйста: детей, мирное население кто должен был защищать? Армия! А вы что сделали? Да, вы плакали, когда уходили, но вы оставили их врагу. И враг погнал их туда, а не они сами поехали. Они в этом виноваты? А может быть, ты виноват, что ушел и не остался до последнего защищать их?" Он молча развернулся и ушел. Вообще те ветераны, которые освобождали концлагеря, рабочие лагеря, видели узников и условия, в которых они жили, и были настроены совсем иначе.
И узники по-разному жили. Некоторые из тех, кто жил у бауэров (Bauer (нем.) – фермер, земледелец. – "ГОРДОН"), на хозяйстве, рассказывали, что ели вместе с хозяевами, но если кто-то посторонний приходил, их тогда выгоняли, потому что за такое могли не только их, но и хозяев отправить в концлагерь. Но там было хорошо, работникам даже устраивали дни рождения, свадьбы. Когда они уезжали, давали с собой еду и вещи. Некоторым предлагали остаться.
В каждом народе, в каждой нации есть порядочные люди и есть непорядочные, и тут ничего не сделаешь
Конечно, хуже всего было в концентрационных и рабочих лагерях, на шахтах. Это вообще ужасно. Да и у бауэра, если какое-то большое хозяйство, было тоже очень тяжело. Но если отношение было более-менее нормальное (хотя это бывало редко), еще можно было жить.
Были и положительные моменты. Рассказывали бывшие узницы, что на одном заводе работавший там немец приносил из дома бутерброд и показывал одной из них, где он его положил. При этом подойти к ним, заговорить он не мог – за это наказывали.
Я считаю, что в каждом народе, в каждой нации есть порядочные люди и есть непорядочные, и тут ничего не сделаешь.
– Сколько в Киеве осталось бывших заключенных концлагерей?
– По последнему подсчету, где-то около 3 тысяч.
– А из Аушвица?
– Еще меньше. Дай бог, чтобы было человек 40–50. Не больше 45. И то я в этом году список еще не проверяла.
– А раньше сколько было?
– Я начала вести учет узников Аушвица после 60-летия освобождения, в архивном отделе музея попросили. Тогда было около 200.
– Какие компенсации получали бывшие узники?
– Мне как бывшей узнице концлагеря в 2001 году назначили компенсацию в размере 15 тыс. немецких марок или €7669. Выдавали деньги, наверное, уже в евро. Выплачивали их двумя частями – 65% (€4985) и 35% (€2684). Я также получила еще примерно €1,5 тыс. как ребенок-донор.
Справка "ГОРДОН". Компенсации людям, которых в годы Второй мировой войны принудительно вывезли в Германию, выплачивал в 2001–2006 годах немецкий федеральный фонд "Память, ответственность и будущее". Выплаты на общую сумму €4 млрд 370 млн получили более 1,6 млн бывших принудительных работников или их потомков, писала "Німецька хвиля". В Украине для назначения выплат был создан национальный фонд "Взаимопонимание и примирение". К его компетенции, кроме Украины, относилась также Молдова. Всего фонд выплатил компенсации более 468,6 тыс. жертв нацизма на общую сумму 1 млрд 724 млн немецких марок (€881,5 млн).
– Вы были когда-нибудь в Германии?
– Очень много раз. Когда работала в Институте микробиологии и вирусологии, часто ездила с докладами и выступлениями, бывала на семинарах и съездах всяких. А потом, когда ушла на пенсию, ездила как член Украинского союза узников.
– У вас не осталось какого-то негативного отношения к немецкому народу?
– В 1986 году, как раз после Чернобыля, мы поехали в Германию на конференцию, которая проходила в городе Веймаре. Все славянские делегации поселили в гостинице на территории бывшего концлагеря Бухенвальд. Было ли это сделано специально, не знаю. 8 мая у них День поминания жертв войны. После всех мероприятий мы вернулись в гостиницу и сидели, разговаривали. А у немцев есть привычка пить пиво и распевать свои песни (а они у них резкие), стуча по столу в такт пивными кружками. И вдруг я слышу такую песню и этот стук. Я думала, что потеряю сознание. Мне стало плохо, меня затрусило. С нами был врач. Он пришел и оказал мне помощь.
В какой-то мере и немецкий народ пострадал в войне. Я плохо отношусь к фашистам, в том числе к неофашистам.
– Что вам больше всего запомнилось из воспоминаний бывших узников?
– Я была в экспертной комиссии "Фонда взаимопонимания и примирения". Работники фонда разбирали, какую кому дать компенсацию. Но если человек был не согласен, документы отдавали в нашу комиссию, и мы уже решали. Когда читаешь или слушаешь, как человек рассказывает, думаешь: "Боже, неужели такое могло быть на белом свете?" Это иногда вообще несовместимо с понятием человечности. С другой стороны, сколько у людей сил, чтобы все это вынести?!
Но воспоминания были и хорошие. Некоторые немцы даже забирали молодых девочек якобы к себе домой на уборку, но сами все делали, а их просто кормили, давали искупаться и так далее. Были и очень страшные моменты. Рассказывали, как женщину, у которой в Германии родилась дочь, хозяин отправил в тюрьму, когда она ему что-то не так сказала. Ребенка этот немец решил отдать свиньям, а его собственная дочь, которая была немного старше, сказала: "Папа, оставь. Я буду с ней играть, как с куклой". Она эту девочку кормила, пеленала. И когда мама, уверенная, что уже не найдет свою малышку, вернулась через месяц, ребенок был жив. Сейчас эта женщина, дочь той узницы, живет в Киеве. Она нашла женщину, которая ее тогда спасла. Они ездили друг к другу в гости. Меня это потрясло.