Комбат Кузык: Первую серьезную контузию получил в Рубежном. Пришел в себя, когда боец меня по лицу начал бить: "Командир! Командир!". Я говорю: "Отставить бить командира по лицу"
У меня был в Рубежном, к чести сказать, командир БТГ. Надо было выровнять линию, я ему говорю: "Надо выровнять. Мы неэффективно воюем". А он говорит: "Против меня откроют уголовное дело". Затем глаза вверх поднял и говорит: "Та! Одним больше, одним меньше... Делаем"
– Петр, добрый вечер.
– Добрый вечер. Слава Украине!
– Героям слава! Я хочу вас поздравить с Новым годом и сказать нашим зрителям, что с нами Петр Кузык, комбат батальона "Свобода", один из самых влиятельных украинских военных во время войны России против Украины, по версии опрошенных журналом NV военных и экспертов. Скажите, пожалуйста, хоть немного приятно?
– Безусловно, спасибо. Это очень приятно и неожиданно. Я могу точно сказать: я, возможно, самый нервный из украинских военных, на совещаниях с начальством самый наглый и истеричный, но не думал, что я самый влиятельный. Да и не думаю так, откровенно говоря. Просто я всегда отличался тем, что не боялся на тех же совещаниях или планированиях боевых операций говорить то, что думаю. А иногда я думаю не совсем хорошо о действиях руководства. Поэтому были скандалы на этот счет. Может, это повлияло.
Так случилось, что наше подразделение поднялось в самых горячих точках. Когда освободили Ирпень, Бучу и Гостомель, мы сразу попали в Рубежное. Там бойня была. Затем Северодонецк. Помню, совещание… Мы, значит, в Северодонецке двигаемся вперед, одни из немногих… Меня вызывает один из генералов (не буду поносить его честь в прямом эфире), как сейчас помню: на карте мое подразделение, а от него нарисованы прямые стрелки на линии врагов. То есть такое классное планирование. Я говорю: "Это что, 1942 год? У нас что, лобовые атаки сохранились? Что ты предлагаешь мне?" А ведь это целый генерал. Я при всех стал его авторитет под сомнение ставить. Кончилось это обменом любезностями. Вот если бы меня назвали самым скандальным или истеричным, или тем, кто больше всех высказывал в лицо начальству неприятностей, – это, наверное, было бы обо мне.
– И как после этого вас любить начальству?
– Так а мы добровольческое подразделение. Ну что, они меня уволить могут? Нет, не могут уволить. После войны, по-видимому, будут догонять, а сейчас работаем и работаем.
– Но, Петр, после таких дискуссий была какая-то коррекция, приводившая к более правильным результатам?
– 100%. Это и отличает украинскую армию – время от времени нас слышат. Более того, результатом является не просто выполненная задача, а жизнь...
– Сохраненные жизни.
– К примеру, у меня был в Рубежном, к чести сказать, командир [батальонно-тактической группы]. Надо было выровнять линию, я ему говорю: "Нужно выровнять линию. Мы неэффективно воюем". А он говорит: "На меня возбудят уголовное дело". Потом глаза вверх поднял Николай Николаевич... По сегодняшний день с ним дружим... и говорит: "Так! Одним больше, одним меньше... Делаем". И мы сделали. И, в принципе, сразу после этого наладилась ситуация, мы сожгли кучу танков, очень эффективно стали работать, уничтожили кучу личного состава и перестали терять людей.
Есть задачи, которые мне не нравятся, но когда говорят, что нужно делать, – делаем. Так было под Горловкой, когда мы прошли, как мне кажется, как эффективное подразделение в городских боях, а нас посадили в поля, и мне это очень не нравилось. У нас там по 10–15 раненых в день и приказ любой ценой удержать участок. Держали, держали, я истерил, но все равно – армия есть армия. Сказали, что надо держать, – и держали. Справедливости ради надо сказать, что как только мы оттуда ушли – через две недели сдали тот участок. Не так он и важен оказался, но приказ мы выполнили. То есть не только баланс… Иногда не нравится, но понимаешь, что война, и надо эту работу делать. Некому ее, кроме нас, делать.
– Да.
– А с другой стороны, когда уж совсем нелепая ситуация... Я один из тех, кто честно верит в Залужного, в командование и не позволяет себе по мелочам критиковать: формы нет, еда невкусная или какие-то приборы не такие, как надо... Это все мелочи. Но порой на низших уровнях хочется взять за шкирку какого-нибудь штабника, не вылезающего из этой карты, и привести с собой на позиции, чтобы он почувствовал на себе такие малопродуманные приказы.
– Человеческий фактор – никуда от него не денешься. Но, скажите, Петр, если сравнивать отношение к солдатам в российской армии и украинской, чем мы отличаемся?
– Это несравнимые вещи. Украинская армия еще не натовских стандартов, и, может быть, и хорошо, что не совсем натовских. Мне кажется, не все надо оттуда так по картинке брать. Но мы отличаемся тем – и это меня радует, – что человеческая жизнь... есть исключения, нюансы, но в целом жизнь солдата – ценна. И я чувствую, что для новых командиров жизнь солдата ценность. И в солдата наша страна будет вкладываться. Опять же говорю справедливости ради, что есть исключения, и я о них только что сказал.
Армия России – у них построено все на другом. У них построено все на системе, у них жизнь солдата не стоит вообще ничего. Есть цель, есть средства и есть система наказаний, обеспечивающая выполнение этой цели. Это приближено к зэковским стандартам, стандартам Второй мировой войны... Из разговоров с пленными – подчеркиваю: из разговоров, потому что я не допрашиваю их принципиально, есть кому их допрашивать… Те, кто хочет общаться, мы с ними по душам можем поговорить. У них есть система заградительных отрядов. Если говорим о "вагнерах" или других сволочах, – у них сохранена смертная казнь за проступки. Уход с позиций – смертный приговор. Сдача позиций – смертный приговор. То есть они строят достижение цели на трех столпах. Первое – это страх смерти, гонящий людей вперед. Второе – это массовость ничего не стоящих людей. И третье – обесценивание человеческой жизни или жизни коллектива людей ради этой цели. У нас наоборот. Опять же вспоминаю Северский Донец. Когда приехал туда президент награждать бойцов, в том числе и из нашего подразделения, я думал, что это уже настолько политически важно, что его не сдадут только ради политики, потому что туда президент приехал. Но уже были разбомблены мосты, уже никакой логистики – на резиновых лодках переправлялись. А я еще большой. Я обязательно раза два опрокидывался.
– Да вы что?! В холодную воду?
– Тогда не было так холодно. Напротив, это было полезно. Дело не в том. Дело в том, что съездить в штаб на совещание – это мне выйти с позиций, переплыть в Лисичанск через Северский Донец, прийти туда мокрым, послушать и уехать назад. Когда приехал президент, я думал, что политический вес Северского Донца станет таким, что его любой ценой не будут сдавать. Но когда стало понятно, что его нет смысла удерживать, положив множество людей, – нам пришел приказ выходить. И, в принципе, организованно, с группами прикрытия вышли. И ничего, сохранили боеспособные коллективы. Не только наш, но и десантники справа стояли, нацгвардейцы слева. То есть наше государство думает о людях. Я вижу это на примере. Не всегда об этом думают линейные руководители низшего звена, но в основу ставят жизнь украинского воина и его профессиональную подготовку.
Опять же есть много ошибок. Сейчас бросают целые подразделения неподготовленных. Я говорю о векторе и разнице между нами и россиянами. Для московитов, для оккупанта главное – выполнить задачу. У них есть один командир подразделения или сектора – вот он будет докладывать об успехах. Все остальные – не важно, успех или неуспех, их мнение не интересует. Их несчастная доля забросила на войну и их задача – умереть или выполнить приказ. Поэтому среди них так много желающих сдаться в плен. Это один из выходов для них.
– Петр, мы еще поговорим о пленных русских, а я вас сейчас хочу спросить о том, что происходит в Бахмуте. Насколько тяжело сегодня? Вы очень много времени проводите именно на передовой.
– В Бахмуте ситуация контролируемая... Скажу кондовым, кирзовым военным словосочетанием: контролируемая сложная ситуация. Что за этими словами кроется? Очень тяжелые и системные бои. Сейчас, в праздники, немного динамика на некоторых участках спала, но в целом картинка такая. Когда сырая погода или осадки, сохраняется болото, в окопе вода, враги поняли, что в лоб им сам Бахмут не удастся взять, и они стали искать обходные маневры. Обходные маневры – это бои за посадки, за кусты, за поля, за тропинки, за каждое дерево. Укрытий нет, довозить нет возможности – грузнет любая техника. Соответственно, боекомплект на позиции заносится на себе, раненых эвакуируют в точку, где есть приемлемая дорога, на себе. Бои постоянные, 7–10 штурмов в сутки, враг малыми группами атакует постоянно, делится: зэков пускают первыми, их уничтожают, и пока зэков уничтожают, более или менее профессионалы заходят справа, слева, пытаются давить, динамику не сбавляют... Сложность в том, что постоянно двигается взад-вперед линия фронта, и то мы захватываем их позиции, то они наши. Работает с нашей и с их стороны артиллерия, иногда налетает авиация, иногда – наша авиация, постоянно работают РЭБы, то есть проблемы со связью постоянно. И поскольку задействовано много подразделений с их и с нашей стороны, выверяешь буквально каждый час: "Так, дела у нас сместились или пошли вперед? Это наши или враги?.. Так, видим противника. Это на нас наступают или что происходит?" Вот постоянно такая работа. Сложная работа. Пожалуй, из всех локаций, на которых мы были, здесь труднее всего работать. Но мы постепенно начинаем привыкать к этому.
Были случаи, когда трое-четверо украинских защитников отбивали пять – семь штурмов по 20 человек. Их меняешь раненых, а они говорят: "Я не уйду, ребят не брошу". Говорю: "У тебя нога прострелена". – "Положите меня, дайте пулемет. Я двигаться не могу, но стрелять еще могу"
Во-вторых, к погодным условиям трудно привыкнуть, но это уже не самая большая проблема. Самая большая проблема сейчас – дефицит артиллерийского боекомплекта Это беспокоит. Враг, в принципе, не то что успеха не имеет – очень большие потери понес на этих участках. И я думаю, что какое-то время они увлеклись политическими обещаниями взять Бахмут и бросили сюда очень много ресурсов. Как раз наша задача была перемалывать этот наступательный потенциал. Мы видели, что там невероятно сумасшедшие потери. Сначала были вообще картинки апокалиптические: поля и посадки усеяны трупами, можно было наблюдать, как новое подкрепление русское не хоронит убитого россиянина, а сдирает теплую одежду и тут же надевает на себя, а через полчаса она снова попадает под пулеметный огонь, и это ему не помогает. Иногда, когда вы наступаете, заходите в какую-нибудь новую посадку, а она опять же завалена убитыми оккупантами. Иногда, наоборот, есть трагические истории: оккупант наваливается, подразделение отходит и не может своих "двухсотых" и "трехсотых" унести.
Были и такие моменты, что настолько плотно работала артиллерия, что ночью приходилось откапываться бойцам, потому что нас засыпало. Ночью немного стихает обстрел, чтобы не засекали, откуда они работают. Сейчас ситуация уже выровнялась – уже нет таких рывков линии обороны. Она более или менее стабильно держится. Произошла слаженность подразделений, обменялись рациями, обменялись контактами. Все работают слаженно более-менее. Враг постоянно искал, где есть слабина в обороне. Они ее сейчас нашли на уровне Соледара, давят сейчас там. Я думаю, там тоже стабилизируется ситуация, дадут им хорошо по зубам. Потому что как только у них серьезные потери – передышка. Потому что пока им привезут новых людей, пока объяснят задачу, можно хоть поспать.
– Удается поспать вообще или нет?
– Ну, на уровне командиров – нет. Честно, нет. Потому что там штурмы проходят почти постоянно или провокации. Соответственно, если реально управлять боем, сон где-то четыре часа в сутки – это шикарный режим. И так же у бойцов, к сожалению. В таких условиях трудятся. Кстати, спасибо вам: благодаря вам, вашей журналистской работе… мне хотелось бы сказать, что там обороняют ребята, сделанные из стали. Украинская пехота – и уже ничего не нужно никому доказывать – это люди высшего сорта. И они уже вошли в историю. Ребята в нечеловеческих условиях творили чудеса. У нас были ситуации – сейчас о них можно уже говорить, – когда подразделения, не готовые к работе в таких условиях, покидали участки [фронта]. И нам приходилось растягиваться, за себя и за них линию держать. Количество людей ограничено. Были случаи, когда трое-четверо украинских защитников отбивали пять – семь штурмов по 20 человек, которые постоянно на них заходили. И когда их меняешь раненых... Я меняю, а он вместо того чтобы замениться, говорит: "А кто меня меняет?" Не услышав ответ, говорит: "Я не уйду. Я ребят не брошу". Говорю: "У тебя нога прострелена". – "Положите меня, дайте пулемет. Я двигаться не могу, но стрелять еще могу". Это факты. Был боец, на растяжке подорвавшийся, осколок залетел в шею. Мы его силой эвакуировали, а он сбежал из больницы, ночью пришел, держит пакетик с антибиотиками, шея перевязана, и говорит: "Я ходить могу, стрелять могу. Что я там буду лежать?" Ну вот такие люди там работают. И это реально не единичные случаи. На уровне командиров рот с двумя ранениями просто уже моим приказом покинули... С помощью, извините, мата уже приходилось забирать, потому что с двумя ранениями оставался управлять. Есть очень много травм от артиллерии, контузии и т.д. – в этот период на этих участках это не считается ранением. Пока кровь из ушей не пойдет...
– Господин майор, у вас у самого сколько контузий?
– Ну, серьезных, таких, что приходилось лечиться, – три... Первая серьезная в Рубежном была... Это как раз на 9 мая. Им нужно было до 9 мая пробить нашу оборону, мы готовились к этому, заминировались крепко там. Удавалось нам стоять – они вызвали авиацию... А там я работал... По науке, КСП управление должно быть оттянуто, а мы работали в одну линию с позициями. И как раз по моей позиции ударил самолет. Было три залпа. Я помню, что первой волной меня на колени прибило. Я начинал вставать – и второй залп – я уже выключился. Потом, говорили, был еще третий залп. Я пришел в себя, когда боец меня по лицу начал бить: "Командир! Командир!". Я ему говорю: "Отставить бить командира по лицу".
– Все нормально.
– Да. Если шутит – все в порядке. Было тяжело. Я до вечера пробыл на позициях, а потом на день нуждался уже в лекарствах, потому что стал терять слух… и голова… Серьезно так. Я почувствовал, что такое контузия. Вторая серьезная контузия была под Горловкой. Там меня откапывали. Спасибо побратимам, что есть уважение к командиру, – не оставили.
– Петр, может, вам нужно с передовой сейчас немного полечиться уехать? Ну, в принципе, это нужно...
– Да, обязательно. Мы уже много времени работаем, и рано или поздно какой-нибудь ротационный период наступит, и мы отойдем обязательно. Я тогда где-нибудь залягу на неделю в какой-нибудь санаторий, возможно. Если будет время. Пока мы при исполнении. Я не жалею… Я вам благодарен, что вы таким героем меня представляете. Я нормально...
– Не представляю – это же есть, это правда. Вы и все ребята там – реальные герои...
– Я прекрасно себя чувствую. Я в превосходной физической форме. Очень точно стреляю. И сейчас на передовой очень качественно и классно воюют ребята, у которых состояние в сотни раз хуже, чем у меня. Поэтому мы, в принципе... Такие правила у нас есть: тяжелораненых мы эвакуируем, а все, кто может воевать, остаются и воюют. И подразделение, когда заслужит отдых, тогда все поедем на отдых.
– Расскажите мне о крысах, которые там напротив вас стоят. Напротив вас на самом деле стоят нелюди, пришедшие на нашу землю, бегущие с поля боя при любой возможности, насколько я понимаю. Настоящие крысы, не знающие, за что они воюют. Напротив вас, я так понимаю, и эти вагнеровцы воюют? Наверное, и пленные у вас есть оттуда? Что это за люди? Что у них внутри? Что они говорят? За что они воюют? Какие у них убеждения? И правда ли, что Пригожин куда-то рядом приезжает? Потому что эти видео регулярно всплывают в интернете.
– Начну с конца. По Пригожину все-таки, пожалуй, правда. И это их никчемная, бестолковая попытка выровнять репутационную ситуацию у этого не вылезающего бункерного карлика. Не все голосовали за нашего президента, и я, в частности, был иного мнения, но все же украинский президент приезжает на линию столкновения, общается с военными, не боится, приезжают другие: Буданов приезжал к нам на позиции прямо. И они, чтобы выровнять эту ситуацию, пробуют это заместить... Мне так кажется. Потому что у Пригожина профессионализм военный – ниже плинтуса. Это решала и деятель. Его приезд – это исключительно попытка пиарно отвлечь от вопроса, что типа "украинский президент был, а когда российский президент приедет к своим военным на линию столкновения?" Это единственное объяснение, почему оно там бродит.
Относительно "вагнеров". Это неоднородная структура. Это многокомпонентная организация, состоящая из профессиональных военных, солдат удачи, которые за деньги способны на все. То ли оно вышло из титушек на более серьезный уровень, то ли это попытка создать а-ля французский легион – это другой вопрос. Но у них есть небольшой костяк людей авантюрного склада характера, способных на специфические действия. Но спецоперации в какой-то Сирии – это одно. Операция по захвату или охране офисных структур – это другое. А полномасштабная война... Не вытягивает эта конторка полномасштабной войны. И они это сами поняли, потому им нужно пополнение. Пополнение они набрали крайне некачественное... Чтобы удерживать их на столкновении, им приходится применять смертную казнь. И только так они могут удержать своих солдат. Военный из Беларуси полчаса в нас бросал записочками с гильзами... Он писал: "Я хочу сдаться. Не стреляйте", – запихивал их в гильзу и бросал в нас. Придурку повезло, потому что мы чуть ответную гранату не бросили. Но потом разобрались, что там внутри есть бумажка, которую нужно прочесть. Они хотят сдаться, они постоянно ищут возможности, они сдаются каждый день, поверьте. На линии столкновения каждый день есть пленные вагнеровцы. Экипированы они крайне плохо, если это зеки или работники. Отношение к ним откровенно скотское.
Взяли пленного, я с другой позиции прибыл посмотреть на него. Смотрю – он избит… У нас не принято издеваться над пленными. Это и отличает нас, делает, простите за нескромность, воинами, защитниками. А у воина есть определенный кодекс. А издевательство над пленными как раз характерно для деградантов, криминалитета и людей, которые с военным делом ничего общего не имеют. Но присмотрелся – у него ссадины такие, которым уже неделя. Очевидно, что не здесь он их получил. Хотя, откровенно, наши бойцы не обременены гуманизмом по отношению к кадыровцам, вагнеровцам и оккупантам в целом. Они как только видят их, пытаются уничтожить. Но когда человек попадает в плен, он может получить человеческое отношение. Могут и сигарету дать, и чаю. Ну никто не будет избивать связанного человека. Так вот о чем идет речь? У него эти ссадины, кровь запеклась уже около недели. "Что произошло?" – говорю. Он по специальности был оператором ПТКР, управляемая ракета, советский аналог Javelin. Ему приказали идти на штурм. Он говорит: "Я просто высказался: почему я, профессиональный оператор ПТКР, должен быть штурмовиком?" Ну страшно идти на позиции. Он говорит: "Меня били два дня, а потом еще два дня держали в яме. Потом вытащили из ямы..." Это, по его словам. За что купил, за то продаю. "Нас построили, таких кавалеров, в строй. И перед строем такая картина. Выходит новый командир, ранее невиданный, и говорит: "Я понимаю: погода плохая, укропов штурмовать страшно и тяжело. Кто отказывается – скажите. Чтобы мы понимали и на вас не рассчитывали". Говорит, двое парней подняли руки. Он говорит: "Хорошо. Отойдите сюда". Они отошли – и перед строем их расстреляли. И говорит: "Кто еще отказывается выполнять задание?" Поэтому он был вынужден идти на штурм. Воспользовавшись тем, что штурм захлебнулся и как раз наступило темное время, он ничего лучшего не придумал, как бросаться в нас записками с гильзами. Некоторые его коллеги – он в них был не уверен, что они его не продадут, или они сдадутся. И по всей линии сдается очень много невыдерживающих. У них очень мало людей доживают до зарплаты.
Несчастных, которых наловили на оккупированных "ЛДНР" территориях, зэков, представителей малых народов – бурят, удмуртов, кавказцев – россияне пускают вперед для утилизации... Мы же минируем все перед собой – они могут в лоб для разминирования запустить отряд зэков
– А сколько им платят за это?
– Ну, по его словам, обещали примерно $3–3,5 тыс.
– В месяц?
– Да. Как для русской глубинки – вполне деньги. Но, опять же, система наказаний такова, что они этих денег не видят. Их либо урезают, либо штрафуют, либо они банально не доживают до первой зарплаты.
– Петр, что пленные о Путине, Пригожине думают?
– Я вам откровенно скажу: я задавал вопрос, где они стоят, какое у них вооружение, какая профессия у их командиров... Мне интересно, какое оборудование они используют, на каких радиочастотах, есть ли у них наши трофейные станции, слушают ли они. Они очень лояльны, когда попадают в плен… Те несчастные, которых наловили из "Л/ДНР", с нами разговаривают исключительно на украинском языке. Причем на хорошем украинском языке. По крайней мере, сознательные. Они полагают, что это повысит лояльность к ним. Я вам сброшу потом это видео… Я в шутку спрашиваю: "Вот дам автомат – будешь за нас воевать?" У него появляется огонь в глазах, и он говорит: "Буду!"
– (Смеется.)
– "А за что ты будешь воевать?" Говорит: "За идею". – "За какую идею ты будешь воевать?" – "Ну чтоб все свободные были" (читает на шевроне "Свобода"). Говорю: "Будешь за украинский язык воевать?" – "Буду". То есть люди беспринципные, загнанные в тупик. Есть люди действительно несчастные. Которых наловили на оккупированных территориях ЛНР и ДНР, из которых сформировали какие-то кизячьи полки с атаманами и всей этой атрибутикой. Им обещали, что они будут копать и стоять на блокпостах, а потом их ловят пьяными и говорят: "Ну у тебя залет..." И отправляют на передовую. Так вот этих людей, зэков и представителей малых народов – бурят, удмуртов, кавказцев – пускают вперед для утилизации... Мы же минируем все перед собой противотанковыми и противопехотными минами. И вот они прямо могут в лоб для разминирования запустить отряд зэков.
– То есть вместо саперов, чтобы собой разминировали.
– Ну да.
– Какой дешевый способ... Прекрасный просто.
– И меня это натолкнуло на мысль, что у них две задачи. Первая задача – захватить нашу территорию. Но если не удается, то утилизировать нежелательный элемент. Это же классно. Вот они зэков из тюрем набрали – их не нужно охранять, кормить, обогревать, платить деньги. Прямо перед днем зарплаты – раз! – послал на наши позиции и все.
– Главное перед днем зарплаты.
– Это не просто моя фантазия. Мы на линии понимаем: 28-е число, значит, будут усилены штурмы, потому что деньги для выплат их командиры получают с 25-го по 27-е. Это я знаю из попавших к нам блокнотов уничтоженных командиров. Соответственно, на списки живых получают деньги, затем посылают на штурмы своих подчиненных и тем самым организуют дополнительную прибыль к зарплате. За каждый штурм, как правило, уничтожают 60–70% штурмующих.
– Фантастически. И смех, и грех.
– Да. Этот волшебный блокнотик я передал Службе безопасности. Первый такой мы добыли еще в Северодонецке. И по датам сходится: как только конец месяца – начинаются усиленные штурмы. Был нюанс в Северодонецке. У нас были разбомблены мосты, а там же очень плотно все, бои в городе, – и заблудился их командир на белой "Ниве". Перепутал поворот в свой квартал – и поехал на нас… Я кричал вправо: "Не стрелять!" Потому что мостов нет, машин почти не осталось у нас. Но сделали дуршлаг из той белой "Нивы". И командира уничтожили. Но у него мы взяли интересные документы и книги. Мы все их передали Службе безопасности Украины. И потом эта информация от других командиров, живых или уничтоженных, подтверждалась. То есть это не мои предположения – это, по сути, их бухгалтерия такова.
– Класс. Кирилл Буданов в одном из свежих интервью сказал, что весной Украина планирует большое контрнаступление. До этого он сказал, что летом будем праздновать победу в украинском Крыму и освободим всю украинскую территорию. До сих пор все его прогнозы сбывались. Как вы на эту ситуацию смотрите?
– Я бы очень просил Господа и был бы счастливым человеком, если бы это сбылось. Но я скептически настроен в отношении этих планов. Во-первых, военная аналитика – такая наука, которая рассчитывается всегда по самым тяжелым сценариям. Во-вторых, я вам прямо скажу: у нас до сих пор огромный дефицит в наступательных системах, в артиллерийских системах, в боекомплекте к ним. И третье: у нас начинается дефицит линейных командиров. Командир отделения, командир взвода, командир роты. Имевшие опыт, к сожалению, погибли, либо получили травмы, либо пошли на повышение. И некоторые подразделения, приходящие после слаженности, – вроде теоретическая часть есть, а практического опыта нет. В условиях динамичного боя с применением разных видов оружия, тяжелого оружия, когда танк запросить, где крупнокалиберный пулемет поставить... Ну, такие практические вещи. Это решение не уровня Генштаба или штаба округа – это уровень управления ротой. У нас дефицит кадров квалифицированных именно таких. И для наступательных действий нужен большой боекомплект, чтобы обработать артиллерией их позиции. Надо штурмовое оборудование. Это танки, БМП, бронированные машины. Нужны штурмовые отряды. А это специфическая работа, не оборонительная. Это специфический вид работы, на который многие подразделения не способны. Многое нужно.
Я бы хотел и мне было бы приятно, чтобы все летом кончилось. Но мне кажется, нужно готовиться к более тяжелому сценарию. Надо готовиться, что к лету мы перемелем... Я так себе планирую, что будет где-то на уровне февраля, на уровне весны какая-то агония, еще такой рывок, что-то попытаются доказать нам, попытаются или Киев штурмовать, Волынь или другое направление.. Нам нужно будет до лета это уничтожить. И это будет непростая, трудная работа. А после этого начнется период ползучего нашего наката. Если нам удастся уничтожить их рывок, соответственно, нам пойдет оборудование. Ибо то, что приходит сейчас, – это слезы, честно говоря. Я не говорю о прекрасно работающих HIMARS. Я говорю, что очень большой дефицит артиллерийских систем, особенно контрбатарейных. Их не хватает на всем участке столкновения. Я уже не говорю о танках, авиации, обо всех этих приборах, которые нужны для серьезных штурмов, радарах, радиоэлектронной борьбы и т.д. Нам нужно сейчас выдержать это нашествие, перемолоть их... И это при большой динамике – где-то середина лета, когда мы забьем последний гвоздь в гроб их наступательных действий. А дальше начнем наступать, отберем территории: Крым и так далее. Сейчас их очень тяжело отбросить. Если мы отбрасываем их на несколько километров от Бахмута – это считается успехом. И то мы их откинули от Бахмута, а они на Соледаре нашли слабину и прорвались. Такими темпами, я думаю, к лету не справимся. Дай бог, чтобы я ошибался. Дай бог, чтобы Буданов оказался прав. Я очень этого хочу. Но мне кажется, надо запасаться терпением и готовиться к немного худшему сценарию. Где-то еще год-полтора.
– С этого момента?
– Да.
– Какая у вас мечта сразу после победы?
– Однозначно: обнять детей, выспаться. Я обещал самой младшей дочери "Диснейленд" показать. Как муж, как отец должен выполнить свое обещание. Затем – извините, что говорю это в эфире, – неделю-две буду крепко бухать, чтобы забыть эту всю историю. А потом приложу максимум усилий, чтобы стать снова нормальным человеком. Потому что война отдаляет от нормальности жизни очень серьезно.
– Для вас война началась не 24 февраля, вы воюете с 2014 года. Вы также были успешным депутатом Киевсовета от партии "Свобода". У вас биография очень яркая. Я понимаю, что это нельзя сравнивать, но спрошу: если брать боевые действия с 2014 года и то, что происходит сегодня, – чем отличается?
– Очень сильно разнится. Во-первых, динамикой. Эта война очень быстрая. Во-вторых, этот этап войны, с февраля начавшийся, отличается античеловечностью. Когда они начинали в 2014 году, это была определенная авантюра с их стороны. И они пытались сохранить лицо, и они, как ни странно, пытались заигрывать с украинцами, ну, по крайней мере, с восточной частью нашей страны, которая, по их мнению, была ориентирована [на Россию]. Сейчас, мне кажется, они приняли решение, что украинцы им не нужны, и война идет на уничтожение живущего на этой территории народа.
Без помощи партнеров невозможны были бы наши успехи. Их разведданные очень вовремя приходят и оборудование их на голову выше: от стрелкового оружия до артиллерийских систем и связи
– Геноцид.
– Геноцид, именно так. И, к сожалению, я не преувеличиваю. Динамика обстрела мирных домов, защитников... Я помню бои в донецком аэропорту – первое ранение я получил на взлетной полосе… Не было такой концентрированной ненависти. Были бои на уничтожение, и мы их ненавидели, они нас, но все равно не было такой концентрации. В Рубежном мы посчитали: на наш пятачок сыпалось 500 снарядов в час разного калибра. Я с Резниковым общался, по данным Министерства обороны, от 20 до 70 тыс. снарядов в день выбрасывает Россия на нас. Это пиковый период, конечно. То есть когда мы освобождали Ирпень, Бучу, я собственными глазами видел расстрелянных пожилых людей на велосипедах, я видел расстрелянную в затылок маму и рядом ее маленького ребенка. Кого у кого на глазах расстреляли со связанными руками? Я видел мирное население расстрелянное…
Этот этап войны отличается ненавистью к украинцам, ненавистью к нам с вами, людям, которые здесь живут. И очевидно, что этот этап вызвал, что к ним пришло осознание, что информационную войну они проиграли, что вот-вот потеряют Украину и возможность присоединить ее к себе. Кто в этом виноват? Не просчитавшиеся служаки ФСБ. Не казнокрады, которые их обокрали. Виноваты "бандеровцы". А "бандеровцами" стал весь украинский народ. И им нужна территория, а люди – мы – не нужны. Это страшно. Потому что, если им дать выиграть эту войну... Буча, Ирпень – это будет стандартная ситуация во всех городах. Она такая и была под оккупацией. Поверьте, еще мир содрогнется, когда узнает, что они творили в Макаровском районе, в Чернобыльской зоне, когда находили мирное население.
– Мариуполь.
– Мариуполь. У меня боец из Черниговской области. Волосы дыбом встают от того, что вытворяли буряты и удмурты в этих селах. И как только люди стали сопротивляться, они вообще взбесились. То есть не больше, не меньше: это экзистенциальная война, за право жить. Нас какой-то ублюдочный карлик решил лишить права жить. А мы еще, негодяи, не хотим умирать.
– Мне кажется, что Запад сейчас хорошо понимает, кто есть кто и что этот карлик на Украине не собирается останавливаться.
– Это 100%.
– И Запад понимает угрозу для себя. И сегодня он Путина воспринимает не как возможного партнера, а как врага. И именно поэтому мы получаем помощь от Америки, Великобритании и Польши, стран Балтии и других партнеров. Даже Германии... Подумать ниогда не могли, что они нам оружие будут давать... А они дают. Это оружие ощущается? Как вы скажете?
– Ну, без него нам было бы очень трудно. Во-первых, мне кажется, что до конца масштабов людоедства этого диктатора мир еще не понял, как и мы с вами. Я уверен, что все чувствовали, что будет война, но по себе скажу, я думал: "Да нет, уйдет. Не могут они настолько... Что-то человеческое там должно быть". И мне кажется, мир так же воспринимает сквозь призму человечности – они не хотят верить, что в нашем столетии, в наши годы в мире есть кровожадный диктатор, просто безумный, но там и ядерное оружие, и какие-то отношения, и компромат. Они еще масштабов трагедии до конца не осознают.
Второй момент. Оружия нам давали сначала мало, а потом больше и больше, но все равно еще, поверьте, дефицит. Но без него было бы крайне тяжело. Потому что наше оборудование, любое оборудование амортизируется... на войне – быстрыми темпами. Любой вид оружия очень быстро на войне изнашивается. А нам нужно все больше и больше оружия. Без помощи партнеров невозможны были бы наши успехи. Их разведданные очень вовремя приходят и их оборудование на голову выше: от стрелкового оружия до точности артиллерийских систем, до связи... Все лучше. Любят некоторые категории совок хвалить, но все виды оружия, предоставленные партнерами, – на голову выше. Да, есть нюансы. Например, если артиллерийские системы сравнивать, то они более дальнобойные, более точные, классно работают, но они не могут в таких темпах и в таких количествах работать. Красные стволы у тех Д-30, но они валят и валят. Современному оружию нужно давать передохнуть. Но это ясно. Потому что современный мир не планировал войны в таких масштабах, с такой динамикой, такой концентрацией ненависти. Поэтому этого оружия, возможно, не так много, и боеприпасов к нему. Мир следовал в военном плане к спецоперациям. Никто не будет воевать с народами, никто не собирался в цивилизованном мире воевать с народами. Армия выясняла отношения с армиями на уровне неких локальных спецопераций. Но Россия затянула нас в какую-то реинкарнацию Первой и Второй мировых войн, с окопами, с артобстрелами, с миллионными расходами боекомплекта… Как питекантропы воюем. Они нас опустили до своего уровня, и мы вынуждены так воевать.
Поэтому без помощи западных партнеров... не только западных – более 50 стран в антипутинской коалиции… Без них нам было бы очень трудно. Я думаю, мы имели бы шанс на победу, потому что с народом воевать невозможно, но это было бы с очень большими жертвами, еще большими потерями и кровью. Тем не менее хорошо, что цивилизованные страны начинают понимать античеловечность этого режима и, главное, начинают понимать, что здесь история не об Украине – здесь история о противостоянии цивилизационного развития. Или себя сохраняет, по сути, реинкарнация нацизма... В России... Каков парадокс истории...
– Да-да. Чистый фашизм, нацизм и Путин – самый главный нацист. И государство у них сейчас полностью фашистско-нацистское.
– Все лозунги, все пропагандистские клише калькированы из нацистской Германии. Это просто сатана шутит и издевается над историей. Хорошо, что цивилизованные страны с умными аналитиками поняли масштаб угрозы и начинают давать отпор. Начинают, конечно, очень осторожно это делать... Если брать ту же Германию, о которой мы упоминали, – страна еще недавно была поделена на два лагеря, агенты Штази еще живы, еще агенты влияния по всей Европе живы, еще деньги "Газпрома" не так давно лояльно заходили в разные фонды. Потому это все тяжело, но разворачивается против России. И кончится катастрофой для России. К сожалению, мы в таком историческом периоде, что я, гедонист по жизни, никогда не думал, что буду военным, но никак не вылезу с 2014 года из этого болота.
– Петр, я вам очень благодарна за это интервью. Я благодарю вас, благодарю всех ваших собратьев, благодарю всех защитников и защитниц, которые непосредственно на фронте находятся. Я желаю, чтобы в 2023 году наступила наша победа. Желаю вам, всему народу Украины и всему цивилизованному миру этой победы. Спасибо еще раз.
– Благодарю вас. Поверьте честно: вы делаете не менее важное дело. Потому что информационная война – это составляющая всеобщей войны. Благодарю вас, что вы на нашей стороне, и мы с вами делаем одно дело.
– Благодарю вас, Петр. Слава Украине!
– Героям слава, честь!