Воюющий на Донбассе экс-начальник полиции Киева Крищенко: Думаю, первыми до Путина доберутся свои
В начале полномасштабного вторжения РФ за двое-трое суток в Киеве в тероборону записалось почти в 2,5 раза больше людей, чем было рассчитано по штату
– Андрей Евгеньевич, я вас приветствую.
– Добрый день, Алеся.
– Рада вас видеть, рада вас слышать, приветствовать на нашем YouTube-канале. Хочу сразу вас представить. Перед нами Андрей Крищенко, который пошел добровольцем воевать. Он был на очень важной должности – заместителя мэра Киева Виталия Кличко. До этого многие годы был начальником полиции Киева, до этого был начальником еще милиции Горловки. И мы об этом отдельно поговорим, чтобы наши зрители поняли, почему это важно и какие события предшествовали этому, и что вы делали, когда являлись начальником милиции Горловки.
Прошел уже почти год полномасштабного вторжения России в Украину. Андрей Евгеньевич, как вы встретили 24 февраля 2022 года? Что вы делали?
– Встретил, вероятно, как и все граждане. Ночной звонок около четырех часов утра. Мне позвонили коллеги из полиции, что все началось. В принципе, уже какой-то алгоритм действий, понимание, как поступать, было. И через час-полтора я уже был на работе, здесь и мэр был – Виталий Владимирович Кличко, заместители. Практически вся команда. Я думаю, многие видели и помнят, несколько месяцев проводилась подготовительная работа – совещания, алгоритмы отрабатывали, некоторые учения проводили... В принципе, все это начали с первых часов воплощать в жизнь.
– Мы все помним это время, эти дни. У многих людей была паника. Мы помним, сколько людей пришло к военкоматам получать оружие. Люди, которые до сих пор не только в руках не держали – даже на картинках не очень обращали внимание на то оружие, но они пришли получить его, чтобы с оружием в руках защищать родной город. Мы же помним "задачу" [президента РФ Владимира] Путина – "Киев за три дня". И вот он, начинавший с "Киев захватить за три дня", сейчас ставит ПВО у себя в Москве на Мавзолее и других зданиях, и бомбоубежища проверяет. Его мы отдельно обсудим позже. Но Киев – главная цель Путина в то время, когда он начал эту массированную атаку. Вот что кто делал? Что делали, собственно, вы? Что происходило на улицах города?
– Чтобы подробнее разъяснить, разделю на две составляющие. Первая – это больше военная составляющая: помощь военным, и о выдаче вооружения сказали. И вторая – это больше гражданская составляющая. Потому что первое, что произошло в Киеве, – это массовый выезд людей. Мы все помним: все сразу сели в автомобили, во всяческий транспорт, дороги были забиты, полиция делала все возможное, чтобы все же движение шло. Могу сказать: некоторые мои знакомые или, скажем так, женщины моей семьи ехали на запад Украины больше суток. Это очень безумный был вызов. Помогала и Киевская городская администрация организовывать эвакуацию по разным направлениям: транспорт предоставляли и многое прочее.
Другое направление – военное. Тут же мы включились. Учитывая, что я заместитель по этим вопросам – ТрО, правоохранительной деятельности. Мы к этому готовились, много контактировали с военными, в первую очередь с бригадой территориальной обороны, дополнительно разворачивавшейся с 1 января на территории города. Оказывали огромное количество помощи технической бригаде. Могу сказать, что, по моей информации, это не единственная бригада территориальной обороны Украины, которая в то время смогла завезти стрелковое вооружение в свои комнаты хранения, на свои склады. Поэтому в Киеве, как вы правильно сказали, оружие фактически с первых часов начали выдавать всем добровольцам, кто вступил в ряды территориальной обороны. И в военкоматах, и в самой этой бригаде, в батальонах территориальной обороны, которые уже были развернуты, были просто безумные очереди. Ну, я так, чтобы проиллюстрировать, скажу, что буквально за двое-трое суток в бригаду территориальной обороны записалось людей почти в 2,5 раза больше, чем это по штату военного времени было рассчитано. В 2,5 раза – это точно. Я цифры не буду называть, но в 2,5 раза. Безумные очереди, люди круглосуточно стояли. Потому что все-таки нужно было пройти хоть очень сокращенные, но определенные проверки, чтобы выдать оружие. Много было добровольцев, пытавшихся найти оружие – и уже уезжать на какие-то позиции, занимать какие-то блокпосты, настраиваться, чтобы встречать врага. Потому что первую информацию первых суток мы знаем: она не всегда была такова... Поток информации был рваный, и не всегда она была приближена к реальности, были разные перегибы: где враг, где противник, где происходят бои...
– Где свои, где чужие даже.
– Да, где свои, где чужие. Так иногда бывает. Но уже к вечеру достаточно овладели всеми этими процессами. В первую очередь военные, конечно. Потому что мы – Киевская городская государственная гражданская администрация – помогали военным. И кроме того, у теробороны было очень плодотворное сотрудничество непосредственно уже с боевыми бригадами. Я тогда постоянно был на связи с командиром 72-й бригады, которая за некоторое время до начала вторжения занимала позиции вокруг Киева. И в дальнейшем фактически эта бригада героически, я считаю, сыграла одну из решающих ролей в обороне Киева. Потому что враг не прошел и не зашел на территорию Киева фактически – понес огромные потери. И вокруг обороны этой бригады, на мой взгляд, вообще выстраивалась оборона Киева. Это такой скелет был.
В первые дни полномасштабной войны в Киеве выдали тысяч 20–25 единиц оружия
– Сколько единиц оружия раздали в первые дни в Киеве?
– Ну, я не считал. У меня нет такой информации. Я думаю, это тысячи единиц оружия. Если я говорю, что в бригаду территориальной обороны записалось и получило оружия в 2,5 раза больше людей, – это уже больше 10 тыс. Ну, думаю, тысяч 20–25. Это раздали... Слово такое "раздали"... Там не совсем раздали. Выдали людям, выдали неким организациям, а потом, через 10 дней или через две недели, начали создаваться добровольческие формирования территориальных общин. Туда вошли все люди, получавшие оружие. Более или менее упорядочивался этот вопрос. Но оружие выдавали людям, которые записывались в территориальную оборону, какие-то добровольческие формирования. Ну, думаю, тысяч 20–25, по меньшей мере, было выдано единиц оружия. И это, кстати, по моему мнению, сыграло – эта информационная кампания, эта волна. Потому что это было отражено на многих ресурсах. И, я думаю, враг увидел, сколько киевлян получает оружие. И это немного им пыл сбило заходить в Киев.
– Я хочу поговорить о вас. Потому что у вас в Киеве были и есть задачи, обязанности, должность... То бишь есть чем заниматься. Но все же, несмотря на то, что важное направление, вы его курируете, но вы принимаете решение – и едете на фронт, на передовую. Когда вы уехали? Почему вы так решили поступить? И на каком направлении вы сражаетесь сейчас? И если можно, то как называется ваша должность? Что можно рассказать, расскажите.
– Ну, когда непосредственно угроза была Киеву – это март месяц – я здесь и занимался. Разумеется, здесь было много вопросов: взаимодействие с военными, правоохранительными органами, вопросы обороны Киева, организации каких-то инженерных сооружений... Киев много помогал военным, много предоставлялось материалов и непосредственно городской администрацией, и теми же строительными компаниями. Много.
После того как непосредственно угроза Киеву была снята – мы помним: в начале апреля, – было еще очень много вопросов: организация работы, взаимодействия, помощи. А потом май – уже спокойнее стало. Но ведь война продолжалась. И, в принципе, у меня не было колебаний, сомнений, какое для себя принять решение. Еще раз говорю: прямо для Киева угрозы не было. Здесь достаточно эффективно действовали силы сектора обороны, руководители обороны города, зоны обороны. Все было налажено. И у меня роль как заместителя главы гражданской администрации, все же, по-моему, немного снизила военный статус...
– Андрей Евгеньевич, но ведь у вас теплое кресло, теплый, уютный кабинет в столице. Как так – взять и променять его на место в холодном, мокром окопе? Как вы это решали?
– Как решал? Я фактически 30 лет служил: в милиции, в полиции. У меня не было даже каких-либо колебаний и так далее. Я закончил дела, которые начались с вторжением, дотянул все эти вещи, которые были важны, наладил все – и потом призвался уже в июле в Национальную гвардию, в Вооруженные силы. Я не знаю, для меня не было какой-то серьезной дилеммы, часов или недель раздумий. Это не такая история. Это был для меня сам собой разумеющийся вопрос: что я должен быть там. Тем более, я сам с Донбасса. Основные из самых трудных боевых действий проходят на территории Донецкой, Луганской областей. Поэтому, опять говорю, для меня это не было предметом каких-либо долгих раздумий. А теплое кресло, холодное… Там тоже можно утепляться.
– Андрей Евгеньевич, на каком направлении вы сражаетесь? Какое звание, какую должность вы занимаете?
– Я служу в 4-й бригаде Национальной гвардии: в 4-й бригаде оперативного назначения сейчас на востоке. Кстати, об этой бригаде: мы служим вместе – туда входит 3-й батальон оперативного назначения "Свобода", возглавляемый Петром Кузыком. Кстати, он получил государственную награду здесь на днях. Я хочу его поздравить, пользуясь этой возможностью.
– Поздравляем. Это очень заслуженно.
– Это высокая заслуженная государственная награда, которую он, по моему мнению – я его много лет знаю, – заслужил еще с 2014 года, воюя за независимость Украины. Заместитель командира батальонно-тактической группы. Сражаемся на направлении. Кстати, на направлении – неподалеку от моего родного города Горловка – под Бахмутом. Так уж сложилось, видите, как запланировалось, так и поехал воевать на Донбасс.
В Бахмуте оказывается достаточно существенное сопротивление: никто не собирается отходить или оставлять противнику этот город
– Андрей Евгеньевич, расскажите, что сейчас в районе Бахмута, что под Бахмутом, что происходит и какие настроения.
– Ну, у военных и добровольцев, с которыми я имею честь служить, настроения – вообще разбить противника. Но ситуация достаточно напряженная. Наши позиции немного на южном фланге. Там более-менее постоянная ситуация, противник активных действий не предпринимает. Потому что они достаточно серьезный отпор получили. И если где-то в начале декабря, в конце ноября было 10–15 штурмов в сутки, очень активные боевые действия, то сейчас уже поменьше. Сейчас мы не там находимся. Буквально несколько дней назад произошла ротация: вывели на пополнение, восстановление боеспособности подразделение. Поэтому я рассказываю, что было тогда. Вообще, ситуацию мы там понимаем.
На северном фланге немного другая ситуация... Опять-таки, я вижу это из информации военных, Генерального штаба. Несколько более сложная ситуация: враг продвигается. Удалось там занять некоторые места, имеющие важное значение. Но в самом Бахмуте хотя и проходят уличные бои, но там достаточно спокойная, контролируемая ситуация. Я много общаюсь и с военными, и с полицейскими, продолжающими нести службу. Ну, оказывается достаточно существенное сопротивление: никто не собирается отходить или оставлять противнику этот город.
– Президент на днях сказал, что анонсировано уже наступление россиян – сколько раз об этом говорили и военные, и эксперты, и Россия стягивает силы и накапливает... То есть это наступление, которое было ими запланировано, – началось. Скажите, пожалуйста, что значит это наступление? Что они сейчас делают? Много ли у них техники? Какую технику они используют? Много ли у них мяса? Ибо ресурс они не жалеют. Расскажите, как они его в бой бросают, как они вообще относятся к своим "двухсотым", к "трехсотым"? Берегут ли они, поднимают ли их, спасают ли их с поля боя или бросают, как мне рассказывают ваши коллеги? Что о них сейчас можно сказать? Что такое армия орков?
– Ну, мяса у них – да, много. Такое впечатление иногда, что у них даже безлимит какой-то, потому что очень быстро пополняются, причем не экономя. Я начну с того, что вы сказали: что им новые сроки поставили захвата. Мы уже видели это много раз: сначала "Киев за три дня", потом срок у них был до 9 мая взять территорию Донецкой и Луганской областей – административные границы. Затем у них было 24 августа – ко Дню Независимости взять Бахмут. Затем было взять до Нового года еще Бахмут. Теперь – опять же, выйти на границы Донецкой и Луганской. Я бы не относился к их заявлениям серьезно. Потому что это, на мой взгляд, для внутреннего потребителя пропаганды русского, чтобы показать какие-то сроки. Это для них, опять же.
Мы на них не обращаем внимания. Наша задача – оборона тех рубежей, где находятся наши ребята: 4-я бригада и батальон "Свобода". Об использовании техники. Сейчас ее стало гораздо меньше. Ну, может быть, и погодные условия какие-то. Опять же, причинены очень серьезные потери технике и здесь, под Киевом, и после харьковской наступательной операции, на херсонском направлении очень много ее выбили. И там, где мы непосредственно находились, – там такие условия, что большую бронированную технику большими массами не применишь. Хотя у меня товарищ служит на угледарском направлении. Там есть такие атаки, что по 10–15 танков за один раз идут. Там они эту технику используют, но она и горит сразу по 10–15 танков. Кстати, там сражается героическая 72-я бригада, которая, как я уже говорил, сыграла одну из основных ролей, по моему мнению, в обороне Киева.
– Давайте скажем, кто командир, чтобы люди знали.
– В тот момент был командиром 72-й бригады, с кем я общался, полковник Вдовиченко Александр. Он продолжает служить на другой должности. Мы общаемся. Очень умный, отважный офицер. Я горжусь, что война познакомила со многими такими людьми. На нашем направлении меньше бронированной техники. Хотя есть танки. Да, они уезжают, отрабатывают, но было там, буквально за несколько дней до ротации: наши артиллеристы нашли позиции танка, самоходной артиллерийской установки – и уничтожили. Поэтому там они не очень многое применяют, меньше. А пехота, живая сила... Фактически весь декабрь, весь ноябрь и где-то почти до конца января против нас воевали так называемые отряды вагнеровцев, в основном зэки, которых было действительно безлимитно – очень много. Они шли фактически сами вперед, их гнали.
Отношение у россиян к своим, как к мясу: посылают вперед, а затем запрещают эвакуироваться, отходить, выносить раненых
– Петр Кузык мне как раз рассказывал в интервью, что россияне буквально изобрели новый способ разминировать поля. Потому что они загоняют новую партию зэков-вагнеровцев – и те проходят. Вот тебе и разминирование. В принципе, во время Второй мировой советские командиры так же поступали.
– Ну да. Даже хвастались.
– Да. Но это свидетельствует об отношении. Вот они так к ним относятся.
– Ну, поля. И фактически чтобы раскрыть оборону наших сил, передний край, где находятся наши СПшки, где находятся наши ОПы, также идут в первую очередь эти малопрофессиональные вагнеровцы. И уже потом, когда раскрывается система огня – идет применение артиллерии врага. Потом более профессиональные отряды идут. Но этим вагнеровцам и вообще всем им запрещено отходить и принимать решение об отходе. Им запрещено, пока не поступит команда, выносить своих раненых, какой бы тяжести ранение ни было, им запрещено выносить трупы без команды. Если это нарушается, у них единственное наказание – расстрел. Это такое общение... И пленные все это рассказывали, и на других участках мы видели много пленных, которые все это рассказывали. И мы это все видим из наших квадрокоптеров, из наших "глаз", фактически постоянно имеющих возможность висеть над полем боя и демонстрировать эту картинку. Там было очень много таких иллюстраций.
То есть отношение у них к своим, как к мясу: посылают вперед, а затем запрещают эвакуироваться, запрещают отходить, запрещают выносить раненых. Есть задача дойти до определенной точки на карте, которую им указали. И он доходит, закрепляется. Либо получает команду идти дальше, либо его меняют, но ни шагу назад, невзирая на количество жертв. У нас была позиция... Фактически мы неделю наблюдали. Там семь-восемь этих вагнеровцев находятся. Она фактически состоит из одного-двух окопов, такого блиндажа. В день наши выбивают там половину: пять-шесть. За ночь они снова загоняют туда такое же количество. И снова наши артиллеристы выбивают. И так в течение недели. Можете сами сосчитать. Ну, это такая особенность этой, условно, "второй", как они себя называют, армии мира.
– Почти за год полномасштабной, большой войны, как эта путинская армия изменилась? Вот вы же можете наблюдать за ней своими глазами и делать выводы. Что сейчас? Они сейчас другие? И почему?
– Ну, потому что где-то мы немного их и научили. Во-первых, вы правильно в начале говорили: они шли, как на парад, – "Киев за три дня". Я уже не говорю обо всем остальном. Харьков они пытались тоже, я думаю, за три дня, Сумы – все большие города, в которые они хотели войти. Это иллюстрирует то, что ситуация в Ирпене... Как ехать на Киев – там подорван мост, и на этом мосту мы видели, когда в конце марта туда заходили с Петром, с батальоном "Свобода", сожженные автомобили и уже почти месяц валялись трупы этого кемеровского... Где-то я в Facebook публиковал. Кемеровского ОМОНа, что ли. То есть фактически уже полицейские подразделения, которые предназначены для поддержания порядка, для зачисток с дубинками, со щитами ехали в Киев фактически чуть ли не в первом эшелоне войск. Они были уверены, что через день-два-три они будут не боевые действия проводить, а стабилизационные мероприятия в захваченном городе.
Опять же говорю, что и Вооруженные силы, и Национальная гвардия, киевляне-добровольцы их сильно разочаровали в этом. Конечно, они уже после нескольких месяцев таких потерь поняли, что здесь никто не будет встречать. Поэтому переделали свою тактику и действуют более или менее уверенно, более военными методами. Но эти методы остаются на уровне, как вы сказали, Второй мировой: опять же, советской стороны. Разминирование телами... Ну, это условное разминирование. Отправка вперед неопытных, неподготовленных всех этих вагнеровцев или мобилизованных, которые идут и погибают, но проходят несколько метров. Это иллюстрирует вообще оборона Бахмута. У нас предварительная ротация в августе прошла. Они находились там где-то в километрах 15–20. Когда ротация началась в феврале, они подошли. Они три месяца проходили эти десять километров. Мы видим, что какие-то современные методы ведения боевых действий, я думаю, там не очень приветствуются.
– На ваш взгляд, мы освободим сначала Крым или Донбасс?
– Ну, я бы хотел Донбасс, конечно, учитывая... Но мне кажется, юг: Запорожье, Мелитополь, Бердянск, Мариуполь... Я опять-таки не военный стратег, но там, мне кажется, скорее это получится. Все же Крым – там он больше в плане военного вторжения защищен от нас, чтобы туда заходить. Там узкие эти улицы, переходы. Но здесь больше... Все-таки я не знаю планов военного командования, но Донбасс, мне кажется, первым будет освобожден.
У нас еще впереди очень жестокие бои, очень жестокие стычки. Россия еще не исчерпала ресурс. Они идут, лезут. И их еще убивать и убивать
– Начальник Главного управления разведки Минобороны Кирилл Буданов – кстати, все, что он говорит, сбывается, поэтому я всегда прислушиваюсь к его заявлениям. Вот он не раз уже в интервью говорил, что летом можем рассчитывать на празднование победы в Крыму. То есть берите билеты, купальники – и вперед. "Настраивайтесь на то, что будем праздновать там". Вот вам с фронта видно такое развитие событий? Вы верите, что мы можем к лету освободить, то есть выйти на наши границы 91-го года?
– Ну да, чуть-чуть... Я пытался, кстати, купить билеты. Есть же расписание движения поездов в Донецк, в Мариуполь. Но что-то не продает "Укрзалізниця". Я хотел себе купить на Новый год, так положить – и чтобы он уже лежал.
– На фарт.
– Услышат меня – и начнут в интернете продавать. Это будет классная история. У меня нет стратегической, разведывательной информации, информации от наших партнеров, которая есть у главы нашей разведки. Потому я не могу ни прокомментировать, ни сказать. Я бы очень хотел, и мы все хотели бы, чтобы летом действительно мы были в Крыму.
У меня есть впечатление от того узкого участка фронта, где мы несем службу вместе с побратимами. На мой взгляд, у нас еще впереди очень жестокие бои, очень жестокие схватки. Россия, как мы видим на месте, еще не выдохлась. Они еще не исчерпали ресурс: в первую очередь, это человеческий ресурс. Они идут, лезут. И их еще убивать и убивать.
Не знаю, не могу прокомментировать. Еще раз говорю: мы очень хотели бы летом это закончить и быть в Крыму. Но, возможно, у главы разведки есть стратегическая разведывательная информация, он знает планы, есть информация от наших партнеров. Если завтра, образно, сдохнет Путин – и у них начнутся какие-то центробежные движения, передел власти, – все эти группировки вцепятся друг в друга и забудут о нас, так мы и раньше в Крыму будем. Ну, будем ждать.
– Кстати, о "сдохнет". А как вы считаете, кто первым до Путина доберется: украинская армия или свои что-нибудь организуют ему?
– Думаю, свои. Я немного люблю историю, исторические события. Я все же думаю, вся история этих их царей, генсеков... До них первым добиралось их окружение. Начиная с императоров павлов и всех, всех. Первым до них добиралось их окружение. Нам бы хотелось быть первыми, но, к сожалению, его окружение скорее...
– Думаете, что уже достал всех своих, да? Миллиардеров, которые рядом с ним, которые сейчас не могут пользоваться этими миллиардами так, как они привыкли и как они привыкли ко всей роскоши западной цивилизации.
– Ну, миллиардеры – да. Я не думаю, что они к нему имеют доступ. Его более близкий круг – это его эти ФСБшные коллеги.
– А они что? Я их тоже имею в виду. А что, они, вы думаете, бедны как церковные мыши?
– Ну, они... Здесь мысль такая: они все-таки с ним из одного теста слеплены. Все-таки для них эта ситуация... Они для этого и жили фактически: чтобы в хаос весь мир этот... И для них это привычное существование. Но найдутся люди, которые поймут, что за этим нет будущего у них или у детей, они не смогут ничем пользоваться. И их конец будет один: ряд подсудимых какого-то международного трибунала. Поэтому они захотят себе какие-нибудь преференции. Может быть, не себе, а своим детям. Там же была история, что один из его приближенных желает продвинуть собственного отпрыска на место этого правителя России.
– Секретаря Совбеза России Николая Патрушева имеете в виду?
– Ну да, да, да.
– Андрей Евгеньевич, за все это время вы плакали?
– Нет. Нет, к сожалению. Ну, не увы, а нет. Таких чувств не было.
– А как вы сам с собой договариваетесь? Как вы переживаете стресс, потерю побратимов – какие-то такие вещи?
– У нас есть цель. И нужно собраться просто – держаться в кулаке. Я ведь 30 лет служил. И не самая спокойная у меня служба была: криминальный, уголовный розыск. Там тоже много эмоций не приходится проявлять. Возможно, это какую-то свою роль играет. Возможно, людям, которые меньше были связаны с этим человеческим горем, – им немного тяжелее. Но нужно держаться, себя держать: люди смотрят вокруг. И уже после войны будем и побратимов поминать, и все такое.
– Я у вас спрошу как у человека, награжденного орденом за мужество. На фронте каждый день совершаются какие-то героические поступки, люди проявляют себя так, как потом будут в книгах описывать. Расскажите какие-нибудь такие истории, которые вы видели или о которых слышали. Кто-то из наших ребят что делал?
– Фактически каждый день какие-то героические истории случаются. И каждый день ребята... Это уже потом приходит понимание, что это был героический поступок. Когда, увидев ситуацию ухода... Это был необходимый уход: маневр на войне. Увидев, что один из наших побратимов ранен, и где-то близко подходят противники, сразу несколько бойцов сорвались назад и фактически из-под носа вытащили своего бойца.
Когда из другого подразделения ребята заходили на штурмовые действия, там произошло некоторое сопротивление противника. Они почти в окружение попали. Тоже наши подразделения сразу переключились – и несколько бойцов помогли увезти. Фактически каждый день происходят какие-нибудь серьезные вещи. Но война – это работа, и геройские поступки там постоянно, но и есть, скажем так, незаметные. Вот у нас есть два парня-аэроразведчика. Они каждый день, корректируя огонь, делая сбросы, убивают десятки орков, но, казалось бы, не героическая работа: они немного за линией стоят, – но это все постоянно. И были ситуации, когда их тоже накрывали огнем. Поэтому каждый день фактически сама вся работа... Опять же, сидеть где-то на передовой тропинке: три-четыре человека в темноте, дождь, снег, туман, – понимая, что от тебя в 50–100 метрах есть противник, – это требует от них героического настроя.
– Для вас на фронте что труднее всего?
– Ну, потери, да. Понимать, что, пообщавшись с человеком, несколько дней проходит – и он ранен или что-то такое. Ну, потери – это больше всего. К этому мы не должны привыкать. Мы не можем превращаться в машину, как россияне. Потому что наши герои – каждая потеря бесценна. И если они теряют сотни тысяч, и фактически для самих россиян это биомусор какой-то, который сюда ссылают, то наши все ребята – это люди просто невероятные. И начиная от личных характеристик, образования – всего. И каждый человек – это большая потеря для Украины.
– Лично для вас какие были самые опасные мгновения? Если можно какие-нибудь истории рассказать, расскажите.
– Но, опять же, опаснее всего на войне все. Смотрите: чтобы потом не было комментариев "а кто ты и что там делал?". Я не всегда бываю на самом передке, учитывая должность. Я не сижу с ребятами на передовой линии, на "нуле". Не всегда, не часто. Поэтому сказать, что я принимаю активное участие в штурмовых боевых действиях, – я так не могу расписывать какие-нибудь вещи. Я никогда никого не обманывал. Но учитывая близость к линии фронта, там может быть каждый миг.
– На фронте везде небезопасно.
– Да, всегда. Переезжать из одного города в другой, переезжать... В Бахмуте мы несколько задач выполняли. Там уже с декабря очень громко и артиллерия работала по городу. Поэтому выделить какой-то особо опасный день или какой-то страшный случай – такого я не могу.
Оставшиеся на оккупированной территории Донецкой и Луганской областей не стали жить лучше и счастливее, а медленно погружаются туда, куда погружается Россия
– Андрей Евгеньевич, я хочу вспомнить 2014 год. Я с этого начинала. Когда вы были начальником милиции Горловки, сепаратисты под руководством России захватили админздания, захватывали другие здания и затем оккупировали уже часть Донбасса. Мы всю эту историю знаем. Вот тогда был такой период и такая ситуация, когда вы буквально приняли бой с россиянами, с сепаратистами, пытавшимися захватывать здание милиции. Да? Была история с тем, что они хотели русский флаг на здание поместить – и вы его сорвали, вы отстреливались. То есть это была очень громкая история. Даже российские сепаратистские СМИ писали, что вас убили. А мы знаем: если такое пишут, человек будет жить до 120 лет. То есть пусть такое пишут. Это хорошо.
– Дай бог, спасибо. Я не возражаю.
– Вы за это тогда, кстати, получили орден за мужество. Расскажите, как это было? Что там происходило и как вы полезли под огнем флаг срывать?
– Ну, опять же... Может быть, я по-русски расскажу?
– Чтобы и там услышали.
– Да, чтобы и там услышали некоторые вещи. Потому что прошло время, и я думаю, многие из тех людей, которые или молча стояли, или даже аплодировали и были довольны: все-таки милицию захватывают... Милицию, полицию никогда не любили. Тем более, такой у нас город. И я думаю, многие пожалели о тех временах: о своей позиции и тому подобном. Очень многие пожалели. Я знаю многих, кто там остался на территории, сейчас оккупированной, этих квазиобразований [территорий, подконтрольных террористам] "ДНР" и "ЛНР", – они не стали жить лучше, счастливее, а медленно погружаются туда, куда погружается Россия: в беспросветное такое... Не хочу это слово употреблять.
А сами события... Ну да, я сам из Горловки. Я на тот момент там проработал большую часть своей карьеры милицейской. Хотя в Горловку я был назначен за две недели. Я до этого работал в Кировоградской области несколько лет. Был назначен – ну да, как горловчанин. И уже события происходили: все эти пророссийские митинги, пророссийские блокпосты... Уже народ был заряжен и заражен этой бациллой. В Донецке уже проходили митинги. Я не помню... Погиб парень на митинге: подрезали его. Не помню фамилию. Но точно помню: он из партии "Свобода" был. Проукраинские митинги, и уже происходили стычки. Сами события эти были после того, как захват был горотдела в Славянске за два дня, если помните, вооруженными людьми.
– Да, да.
– Мы уже с учетом того, что там произошло, были готовы к вооруженному захвату. Не один же я там был. Там было много офицеров, милиционеров. И практически со всеми я потом дальше работал, многие продолжают служить. Были к захвату вооруженному готовы. Возможно, и противник понимал эту нашу готовность. Мы ее, кстати, не скрывали, а демонстрировали, что не будет такой истории, как в Славянске – быстрого захвата. Поэтому использовали другую тактику. Привезли, согнали на митинг, и было много привезенных из других регионов, условно, "мирных жителей", которые толпой в несколько тысяч человек штурмовали наш этот горотдел. Ну вот, к сожалению, на тот момент все-таки не все понимали – да и не скажу, что я понимал до конца, – чем это может закончиться. Ну и стрелять в невооруженных людей – я не думаю, что кто-то смог бы. Тем более, это же не один такой горловский был захват горотдела. Мы видели, как военные колонны останавливались, военные эшелоны останавливались толпами этих "мирных граждан", условно. Хотя сейчас-то мы уже понимаем, что это были все организованные и спланированные мероприятия. Ну, вот таким образом это все и произошло. Хотя – да, это курировалось, я уверен, российской агентурой, которая была заранее имплементирована в город, заранее там был этот самый...
– Так Андрей Евгеньевич, не только российская агентура – там же были штатные сотрудники и ФСБ, и ГРУ.
– Да, да, да. Я имею в виду, агентура российская.
– Они же завезли своих.
– Они же себя не называли на тот момент штатными, да. Такие, условные, "зеленые человечки", как в Крыму. Все гражданское население на тот момент было уже перевозбуждено, я думаю, событиями Крыма: "присоединением", которое после 16 марта произошло в Крыму.
– Аннексией.
– Да, аннексией. Ну, "присоединение" – с их точки зрения. А с нашей точки зрения – естественно, это аннексия.
– Конечно.
– И они все тоже рассчитывали, что прямо завтра, через неделю Горловка, Донбасс тоже станут Россией, и вот они как заживут... Ну вот такое.
– Ага, зажили...
– Да.
– Андрей Евгеньевич, у меня важный вопрос к вам. Все равно какие-то же до вас доносятся новости оттуда – с Донбасса оккупированного – сейчас, какие-то люди, может, что-то рассказывают, может, какие-то знакомые там остались. Именно меня интересуют те, кто остался, которые граждане Украины. Они были гражданами Украины. Вот что они сейчас думают? И когда мы освободим украинский Донбасс, как они себя будут вести, эти люди? И каким образом их нам, Украине, нужно будет возвращать, как бы раззомбировать, лечить? Это же, по сути, целый процесс, чтобы они вообще понимали, что произошло, и в голове все на место встало, а не вот то, что сейчас происходит в головах россиян повсеместно. Ну, там вообще неизлечимая ситуация. Что вот эти люди, которые живут в Украине – просто на оккупированной территории Украины, – что они сейчас думают? Не жалеют ли они? И что будет, когда мы освободим наши территории?
– Те, кто там остался, – о том, что они жалеют, они боятся даже друг другу говорить. Может, там, дома на кухне муж с женой. А на работе, где-то на улице высказать такие мысли сейчас они точно не смогут. Это однозначно пресекается, карается. И просто человек может пропасть – и все. Там очень мало осталось людей. Те, кто хотел, с проукраинской позицией – все выехали. Практически за два-три года очень многие активные граждане, предприниматели. Потому что практически сразу столкнулись с грабежами. Я знаю несколько случаев, когда все поддерживали... Как они их называли, "наших мальчиков" поддерживали. Они практически в течение года-двух были ограблены. Кто-то лишился бизнеса, каких-то накоплений – и поэтому уезжали на неоккупированные территории Украины.
То, что я общаюсь с кем-то из знакомых... Некоторые люди, естественно, в силу каких-то причин не могут выехать: родители – что-то такое. Но они не могут ни высказаться, ни поделиться, жалеют они или не жалеют. Я уверен, жалеют. Второй вопрос более масштабный: что делать с теми, кто остался. Действительно, там значительная часть населения – по крайней мере визуально – в общении друг с другом говорят, как они довольны Россией. Но часть убежит: коллаборанты и те, кто сотрудничал.
– Те, кто принимал участие непосредственно в преступлениях.
– Да. Активное участие непосредственно принимали в преступлениях, ну, те же какие-то полицейские, судьи всех эти квазиобразований, которые создали. Часть, естественно, убежит в Россию, что бы, там, с ней ни случилось. И с ними нужно будет действовать международными правовыми методами, доказывая вину, объявляя подозрения и просто экстрадируя и привлекая к ответственности. В любом случае, я уверен, будет нужен закон про коллаборантов, где будет дано четкое определение тем людям, которые сотрудничали, на месте исполняли какие-то административные функции, не совершая преступлений с точки зрения украинского законодательства. Однозначно.
А наводить порядок в головах... Все-таки надо не забывать, что восемь-девять лет почти. И там уже дети, которым было по девять-десять лет, – они уже в армии служат, им уже полностью промыты мозги. Все нужно будет начинать со школы. По-монему, все нужно будет начинать со школы. Естественно, все органы управления, все правоохранительные, судебные органы должны быть только какие-то временные, с неоккупированных территорий Украины должны там быть. Это и полицейские силы заедут, судебные какие-то органы, прокуратура – полностью все государственные институты управления. И практически каждому давать оценку. Если человек работал в ЖЭКе на должностях каких-то по поддержанию инфраструктуры – это один вопрос.
– Да.
– Если он в больнице работал, не выполняя какие-то административные функции, – понятно, это один вопрос. Ну вот такая история. А со школы... Возможно, обидятся и учителя, и все, но надо будет, наверное, полностью менять каким-то образом всю школьную администрацию, учителей. Люди должны быть с неоккупированных территорий Украины. И в первую очередь дети, студенты, которые уже на тот момент будут организовывать обмен, – чтобы они могли четко видеть, что Украина – это большая, светлая, принятая в международную семью, что у них тут гораздо больше возможностей, чем жить в этих никем не признанных "республиках". Дети это поймут. Большое влияние будет семьи, но дети по мере взросления, развития, доступа ко всем возможностям, которые открывает нормальное правовое государство, уже будут тогда влиять на своих взрослых. Ну, только так, я думаю.
– Андрей Евгеньевич, я вас очень благодарю за этот разговор. Берегите Украину, берегите себя. И слава Украине. Желаю, чтобы как можно скорее Украина одержала победу.
– Благодарю вас. Героям слава! Спасибо за возможность высказать свои мысли и ответить на интересные вопросы, как мне кажется.
– Спасибо.
– Спасибо. Хорошего вечера.
– Взаимно. Спасибо.
– До встречи.