Рамина Эсхакзай: Хочется, чтобы Путина поскорее не стало. Это уже еле живой человек G

Мне украинцы не верят, что меня обижали в школе из-за цвета кожи... Мне говорили "черножопая" до 10-го класса. И для меня это была чрезвычайная травма

– Рамина, добрый день!  

– Добрый день! Добрый день.  

– Ну что, пойдемте?  

– Да.  

– Когда я начал готовиться к интервью с вами, я посмотрел, какое у вас имя и отчество. Рамина Абдулловна.  

– Да.  

– Отца зовут Абдулла? Он афганец?  

– Да.  

– Мать – украинка?  

– Мать – украинка.  

– Где они познакомились?  

– Папа приехал сюда учиться в авиационный университет.

– Киевский?  

– Да. Задержался здесь. Работал в ЦУМе. Мама работала...  

– В ЦУМе – кем?  

– Папа доставлял товар, а мама принимала его. И мама говорила, что ее все боялись, потому что она очень скрупулезно...  

– Тщательно проверяла?  

– Тщательно проверяла товар. И сказала, что ей понравился папа, потому что было модно тогда выйти замуж за иностранца. Плюс папа очень хорошо одевался.  

– Это правда. И уехать отсюда.  

– В Афганистан!  

– В Афганистан – нет. Я просто учился в Киевском инженерно-строительном институте. У нас было много иностранцев. И наши девушки пытались выйти замуж за иностранца, чтобы куда-нибудь уехать: либо в Ливан, либо в Сирию. Многие уехали, кстати. В Афганистан желающих не было.

– Папа решил остаться здесь, и так они познакомились. Мама сказала, что ей понравилось, что он вкусно готовил шашлык. Я говорю: "Мама, ну у тебя критерии выбора мужчин..."

– Папа красивый?  

– Я не знаю. Это же мои родители – я не могу...  

– Надо ответить: "Да, безусловно".  

– Я просто стараюсь быть объективной. Для меня папа и мама самые красивые. Но это же мой отец. Я его не оцениваю как мужчину.

– Они развелись со временем?  

– Да. Когда мне было 18 лет, они развелись. Как-то у них не очень складывалась жизнь. Поэтому я считаю, что если жизнь складывается не очень, если вы ругаетесь, если вы не можете наладить отношения, то лучше развестись, чтобы не травмировать своих детей.

– А шашлык?  

– Ох! Я, кстати, ни разу не ела шашлык от папы.  

– Еще не поздно. Он, кстати, сейчас в Украине?  

– Нет, он сейчас находится за границей. У него есть другая семья, уже четверо детей, вместе с нами. Так что он здесь не живет.

– Вы немножко волнуетесь или мне кажется?  

– Я волнуюсь, потому что я настроена вам сказать прямо, что я о вас думаю.  

– Прямо?  

– Да.  

– Может, не надо?  

– Как раз надо. Мы с вами знакомы давно. И вы мне очень помогли в начале моей карьеры. Вы – тот человек, который давал мне контакты любых людей, каких я просила, всегда меня поддерживал. Ваша жена меня всегда поддерживала. И когда у меня было, кажется, 100 тыс. подписчиков, я еще не была известным YouTube-блогером, интервьюером Раминой Эсхакзай, а просто была начинающим журналистом, вы согласились прийти ко мне на интервью. И я это…

– Знаете почему?  

– Почему?  

– Я сказал своим: "Я буду ходить на интервью только к тем, у кого 100 тыс. и больше подписчиков". У вас как раз было 100.  

– И вы меня поддерживали в начале, и я очень это ценю. Но я не соглашаюсь с определенными вашими тезисами. Особенно мне было неприятно, когда вы устроили информационную кампанию, на мой взгляд, подрывающую репутацию нашего президента. Вы взяли интервью у Андрея Богдана. После этого интервью россияне, которые сомневались, что не все так однозначно... Вы выбрали тезисы из этого интервью, где Андрей Богдан поливал дерьмом нашего президента. И мне показалось, что, может, вы не специально, но немного подыграли российской пропаганде. И сейчас то, что мне не нравилось, – то, что вы просили людей переходить на русский язык и говорить "на общепонятном". А "общепонятный" сейчас – это украинский. Но, Дмитрий, я думаю, что это связано с тем, что вы просто человек старшего возраста. И вы за Украину. И то, что вы делали, – это не сознательно. Вам нужно было трансформироваться. И мое поколение меня отговаривало идти к вам на интервью. А я говорю: "Вы о нем говорите за глаза, а я ему скажу прямо все, что думаю. И мы запишем интервью на его огромную аудиторию с моими проукраинскими нарративами. И я расскажу о ситуации на линии фронта, о наших бойцах и о том, что я вижу за эти полтора года".  

– Не могу не ответить вам прямо здесь, на этой белой линии. Первое: я никогда не говорил "говорите по-русски". Никогда. Я сам разговариваю по-русски в быту и считаю это нормальным. Потому что у нас демократическая страна, и каждый на каком языке хочет общаться, на том должен общаться. При том, что, конечно, украинский язык должен быть единственным официальным языком в Украине. Что касается интервью с Богданом. Настоящий журналист берет интервью у любого, кто может вызвать интерес. Андрей Богдан не был и не является пророссийским человеком. Он на украинском языке общается лучше, чем мы с вами. Он из Львова, он украинский человек. То, что он говорил о президенте Зеленском, – это его собственный взгляд на события. Он имеет на это право. И у него есть информация, которой нет у нас с вами. Что касается меня, то я критиковал нашего президента. Критиковал до вторжения очень сильно. И не жалею об этом. Потому что я всегда говорю, что думаю. Потому что я свободный человек. Кстати, я человек, который очень хотел, чтобы Зеленский стал президентом. Я многое сделал для этого.

– Вот и плохо.  

– И я уговаривал его идти в президенты. А критиковал я его потому, что, во-первых, у него была очень плохая кадровая политика. И вы не можете со мной не согласиться. Которая наносила большой вред Украине. Потому что назначения на руководящие посты ничтожеств, российских агентов и идиотов… Они вредили Украине. Во-вторых, я критиковал за коррупцию. Коррупция была масштабной. И сейчас, во время войны, она до сих пор масштабна. И мы это видим на примере коррупции в Министерстве обороны.

– Не только, к сожалению.  

– И в-третьих, я критиковал президента за борьбу со свободой слова. Я ему говорил это в глаза. Потому что закон о медиа, который инициировал Офис президента, преследовал цель бороться со свободой слова. Вот три вещи, за которые я критиковал президента. Во время войны, я считаю, критиковать президента нельзя, потому что это будет расшатывать ситуацию. Вот вам мой взгляд на события. Я за все свои слова, за все свои поступки всегда отвечаю. А что касается украинского языка – мы с вами еще поговорим. Это очень интересный вопрос. А я возвращаюсь к отцу.

– Я спокойна. Я сказала, что думаю, вам в глаза.  

– Вам нужно быть спокойной вообще. Со мной вообще спокойно и девочкам, и мальчикам. Теперь по Афганистану. Вы когда-нибудь были там?  

– Нет, к сожалению. Или к счастью. Я думаю, что там было бы опасно для меня.

– А хочется посмотреть на родину папы?  

– Вообще хотелось бы. Но я думаю, что в ближайшее время это невозможно. К несчастью.

– В Украине с фамилией Эсхакзай и зная, что отец афганец, – были ли у вас когда-нибудь какие-нибудь проблемы?

– У меня были проблемы из-за плохого воспитания определенных людей. Мне украинцы, у которых сугубо украинские имена, не верят, что меня обижали в школе из-за...  

– Обижали?  

– Да, из-за моего цвета кожи и из-за того, что меня зовут Рамина и фамилия моя – Эсхакзай.

– А какой у вас цвет кожи?  

– Чуть темнее, чем у вас. И мне говорили "черножопая".  

– Говорили? В Киеве?  

– Да, до 10-го класса. И для меня это была чрезвычайная травма...  

– "Черножопая" говорили?  

– Да, мавпа. Отправляли меня на рынок. Те люди, которые...  

– В классе?  

– Да. Было такое.  

– А в каком это районе?  

– Днепровский район, Воскресенка. Между Троещиной и Дарницей.  

– Бульвар Перова?  

– Да, авторынок. Дмитрий, я просто не хочу расшатывать обстановку. Сейчас надеюсь, что изменилась ситуация. Но меня поймут люди, у которых вот эта помесь национальностей. Нас действительно немного обижали. С одной стороны, сейчас это плюс. Потому что Рамина Эсхакзай – о, такая интересная девушка. А тогда это было для меня, как для ребенка, проблемой и травмой. И меня выводила в третьем классе учительница на центр класса и говорила: "Рамина – украинка. Ее папа приехал сюда из Афганистана. И он имеет такое же право, как и ваши родители, здесь находиться. Поэтому, пожалуйста, не обижайте ее". Я об этом родителям не говорила. Но ребенку было очень неприятно, когда о твоем папе говорят "пусть он едет в свой Афганистан".  

– Вы плакали?  

– Плакала. И это была большая травма даже год назад. Это на меня повлияло очень отрицательно. Я решила, что я не достойна здесь находиться, – и мне нужно доказать всем, что я достойна. И у меня это заложилось в психике как обида на украинцев, которую я потом с помощью психотерапии…

Я хотела быть ведущей. Хотелось, чтобы это произошло легко, раз – и все, уже ведущая программы. Я была на всех вероятных кастингах с 18 лет. "Фабрика звезд" или что-то такое… Мне сказали: "Вы, конечно, хорошая девушка, но немного таланта не хватает"

– Преодолевали?  

– Преодолела. И сейчас украинцы – все мои друзья. Это самая лучшая нация. И мне очень обидно, что я иногда могла что-то не то сказать, потому что мне было больно, я хотела отыграться.  

– Но кто-то в классе вас защищал? Нет?  

– Ну знаете, как было? В 10-м классе мне очень нравился парень один. У него был брат-близнец. И...

– Вы встречались с обоими?  

– Нет, не встречалась. Прямо на перемене стояли с его братом, общались. А тот с ребятами из старшего класса бегал, говорил: "Что та обезьяна?" Так было целый год. И это было так ужасно... Потому что брат человека, который мне нравится, говорит мне, что я "обезьяна".  

– Я даже не думал, что у нас такое возможно. Я думал, что все было нормально.

– Смотрите, это проблема, которую поймет небольшое количество населения. Глобально будет такая реакция, что "Рамина, что ты уже, как обычно, в начале интервью начинаешь ныть и говорить, что тебя кто-то обидел". Такое было. Надеюсь, что такого не будет.

– Вы отцу говорили об этом?  

– Нет.  

– И маме не говорили?  

– Нет. Ну, а как я скажу? Что "папа, меня оскорбляют из-за того, что ты другой национальности"? Я не хотела, чтобы моим родителям было неприятно. Но лучше, если вы замечаете, что вашего ребенка могут из-за происхождения буллить, то обратите внимание. Потому что для ребенка это может быть очень сильной травмой.

– А у вас сейчас какие-то комплексы, которые из детства происходят, есть?

– Я не знаю, с чем связана моя постоянная тревожность. Я вчера почувствовала снова, что у меня появилось – как оно называется? Расстройство пищевого поведения. Когда ты постоянно голоден и постоянно у тебя тревожность, которую тебе нужно подавить едой.  

– И не скажешь.  

– Я похудела на 10,5 кг. Тревожности не было. Я три недели не работала с психологом. У меня очень много эмоций и стресса скопилось, которые я не могу куда-нибуть девать. И вот тревожность появилась.

– У вас есть психолог?  

– Да, я хожу еженедельно к психологу. Потому что мне очень тяжело справиться с эмоциями. Я еще с нашими военными общаюсь и поддерживаю их, с девушками. Тебя понимают люди, которые были там, а все остальные говорят: "В поездках будь в безопасных местах". – "Хорошо, буду в безопасных".

– А вашему психологу нужен психолог?  

– Нет, не думаю.  

– Говорят, что каждому психологу нужен психолог.  

– Она уже проработанная.  

– Вы хотели стать моделью, насколько я знаю.  

– Я просто хотела, чтобы меня полюбили. Стать публичной.  

– Вы недолюблены были?  

– Недолюблена абсолютно.  

– С детства?  

– Да, у меня холодные родители. Вот этот буллинг с детства был. Короче, травмы детства были конкретными.  

– В модели пошли или нет?  

– Нет. Я невысокого роста, параметры у меня тоже не модельные.  

– 168?  

– 164 где-то. 168 – на каблуках.

– Как вы, кстати, худели сейчас?  

– С нутрициологом.  

– Это еще один специалист?  

– Еще один специалист. Я всю жизнь ела правильно и весила в начале полномасштабного вторжения аж 63 кг. Для меня это слишком много, потому что я чувствовала вес, отек. Я из-за стресса набрала вес. Для меня это было некомфортно. Я пробовала очень много специалистов, но худела на два килограмма – и снова набирала. И это было обусловлено расстройством пищевого поведения. Мой друг женился на девушке, которая была нутрициологом. Сказал: "Попробуй поработать с моей женой". – "Блин, я не хочу портить с вами отношения, потому что у меня всегда специалист хороший, он меня доводит до какого-то веса..."

– А потом бросает?  

– Нет, а потом я снова набираю вес. И я потом буду зла, что попробовала снова очередную диету. И он сказал: "Попробуй". – "Окей, последний шанс". И что? И похудела за шесть месяцев на 10,5 кг.  

– Вы что-то не то ели?  

– Порции. Я ела больше, чем нужно. Получала больше, чем нужно, белков, жиров, углеводов.

– Пять раз в день ели?  

– Нет, можно есть хоть один раз, хоть два, хоть пять. Главное – не переедать. Когда делаешь заказ в ресторане, там добавляют кучу соусов, растительного масла. Вроде салатик съела, а там было масла много.  

– Вы окончили Киевский университет имени Шевченко, факультет журналистики?  

– Да. Институт журналистики. Специальность – специалист по связям с общественностью. И также окончила Университет культуры, кафедра тележурналистики, диктор и теле- и радиоведущая.

– Эти два вуза вам многое дали для профессии, для блогерства?  

– Для блогерства? Мне очень помог...  

– Что это у вас за татуха, кстати?  

– Алмаз просто. Мне понравилось. У меня был знакомый татуировщик. У него такая татуировка. Я говорю: "Набьешь и мне?"  

– Единственная татуха?  

– Нет, еще есть здесь. Мое имя. Ох, зря это сделала!  

– Все: на этом… Больше ничего нет?  

– Нет. В восточных странах все ребята мои. Нахрена я это тату набила?  

– Да, ну что, идем дальше?  

– Об университете.  

– Помогло ли вам?  

– Мне нравилась очень специальность "Массовая коммуникация". Как люди реагируют на информацию? Что массами легче управлять. Как сделать так, чтобы человек думал, что это его мнение, а не твое. Все манипуляции – я их обожала.

– То есть вы манипулятором были?  

– Можно и так сказать. И немного есть. В профессиональной жизни это можно использовать, но в личной, конечно, нет. Мне очень нравилось наблюдать за реакцией людей, разные социальные темы. Я все это очень люблю. Но при этом не люблю, когда очень большая толпа и нужно общаться с людьми. Я испытываю тревожность при этом.

– Хочется есть?  

– Сначала тревожность, а уж если не успокоиться, то есть хочется.

– А когда вы поняли, что нужно стать блогершей? Потому что вас знают люди и в Украине, и за ее пределами как человека, делающего интересные интервью, у которого успешный YouTube-канал. Сколько подписчиков?

– 1 млн 390 тыс.  

– Это большой, мощный YouTube-канал. Когда вы поняли, что вам нужно туда?

– Я хотела быть ведущей. Была на разных кастингах. Хотелось, чтобы это досталось легко. Раз – и все, уже ведущая программы. Я была на всех кастингах, на которых только возможно, с 18 лет. К примеру, "Фабрика звезд" или что-то такое… Мне сказали: "Вы, конечно, хорошая девушка, но немного таланта не хватает". Это я тогда еще петь думала.

– Да?

– Говорили: "Вам нужно быть телеведущей". Вроде бы телеведущая – это только хорошая, а таланта не надо. "Ок, попробуем в телеведущие". Была на разных кастингах журналистов, редакторов, пыталась попасть на разные каналы. Везде был отказ. И тогда уже я подумала над тем, что нужно создать самой канал, где уже я буду решать, кто придет ко мне в гости, что я буду на этом канале выпускать. И так я создала свой YouTube-канал.

– Вы понимали, наверное, что телевидение скоро?..

– Нет. Сколько лет говорят, что телевидение скоро-скоро – и что-то оно не скоро...  

– Я вам скажу, люди до 45 лет телевидения почти не смотрят. Согласны? У многих телевизоров нет даже.  

– А вы помните, когда был блэкаут, все вспомнили о радио. Мама купила мне радио на батарейках. Когда был блэкаут, у меня и связь не ловила. Я вспомнила о радио! О печечке такой от баллончика.  

– Правда, что для того, чтобы создать свой YouTube-канал, вы продали автомобиль?  

– Машину, да.  

– Что за автомобиль у вас был?  

– У меня тогда был Lexus.  

– Новый?  

– Нет, б/у.  

– И вы его продали?  

– Да.  

– Сколько денег взяли за него?  

– Приблизительно 25 тыс.  

– И на что потратили?  

– 10–12 тыс. я потратила на канал. И другую часть – на покупку другой машины. Это была Peugeot 305, кажется. И когда у меня оставалось уже $2–3 тыс. и было 100 тыс. подписчиков...  

– Вы поняли, что нужно продавать Peugeot?  

– …ко мне постучался в дверь первый рекламодатель. И тогда я продала свою первую рекламу на канале. И тогда пошло.  

– Перед тем как вы открывали канал, у вас была своя концепция? Вы понимали, что вы хотите делать, с кем вы хотите делать интервью?  

– Нет, к сожалению. Я не понимала, что такое концепция. Мне просто хотелось интервьюировать. Я не думала о смыслах, последствиях, о концепциях.

– Вы хотели быть профессионально похожей на кого-то? Были ведущие, девушки, которые вам нравились?

– Если брать из интервьюеров, то, конечно, ориентировалась на вас. Тогда еще на Ксению Собчак. Тогда Юра Дудь начинал, Ирина Шихман.  

Меня очень разочаровал Максим Кац. Я в начале полномасштабного вторжения так верила ему! Человек с большой аудиторией из России поддерживает нас. Я сижу в Киеве, и он так рассказывает, будто тоже сидит в этом подвале. А потом я вижу в Twitter, что "российская оппозиция никому ничего не должна, тем более украинцам". Ну, что это?

– Вы все смотрели?  

– Конечно.  

– И понимали: "Я не хуже"?

– Нет, я так не думала. Я просто думала, что мне очень хочется. Если у них получилось...  

– "Если у таких получилось, то что уж обо мне говорить"?

– Знаете, когда люди очень выпендриваются и строят из себя крутых, я говорю: "А вы что, сразу были таким крутым? Вы вспомните, с чего вы начинали. Это вы доросли уже до своего уровня", – и сразу попускаются. "Я ведь тоже обычный человек. Не сразу у меня был успех".  

– Меня сейчас смущает то, что вы сказали, что хотели быть певицей. Вы хорошо поете?

– Да я же говорю, что нет.

– Ну, а хоть немного можете спеть?  

– Ой, нет! Я вам говорю, не нужно. Я не знаю, что со мной случилось. Я училась в музыкальной школе. У меня был голос первого сопрано. Я нормально пела. А потом…

– А потом появилось второе сопрано?  

– Потом что-то пошло не так. И как-то мимо нот. Поэтому лучше...  

– Собака лает, а вы петь не хотите!  

– Лучше не рисковать… Было желание попасть на сцену. Это не из-за таланта шло, а потому, что мне хотелось, чтобы меня полюбили. И я прямо выпрашивала. У меня это была большая проблема.

– "Полюбите меня"?  

– Да. Чтобы меня любили… То, что я вам сказала в начале интервью, я бы не решилась вам такое сказать, когда мы с вами записывали интервью полгода назад или семь месяцев назад. Потому что мне казалось, что надо быть хорошей девочкой максимально, чтобы тебя воспринимали.

– А надо быть плохой?  

– А надо просто быть собой. И то, что люди тебя критикуют – это нормально. А я это всегда воспринимала: "Хочу, чтобы меня все любили!" А такого не бывает...

– Но сегодня вас любят?  

– Да, сегодня очень любят. И я волнуюсь. Потому что эти люди, которые меня любят, могут в один момент, если я, как человек, скажу что-то не так, так же меня опустить. То есть они меня сейчас подняли...

– Вы боитесь хейта?  

– Я не то что боюсь… Я знаю на примерах других людей, как сначала ты нравишься аудитории, аудитория на тебя надеется, что ты не человек, а какой-то мессия и что ты знаешь ответы на все вопросы. А потом ты ляпнешь что-то не то – и эта аудитория скажет: "Отмена!"  

– Это присуще политикам вообще. Журналистам – я не знаю, насколько. Но политиков любят, потом ненавидят.  

– Присуще. Блогерам тоже. На вас тоже был хейт, на Машу Ефросинину был хейт, помните? На меня.

– Все дело в том, что я хейт люблю.  

– А это я знаю.  

– Потому что если тебя хейтят, то ты там.  

– Это я знаю. Но можно такое что-то сказать, не подумав, и обидеть людей.  

– Так вы всегда думаете?  

– Я стараюсь думать. Но иногда ляпаю на эмоциях, бывает такое...  

– Вы считали, сколько интервью вы уже взяли?  

– Я думаю, что до 150.  

– Банальный вопрос, но он интересен. Кто из тех, у кого вы брали интервью, вас поразил? С кем запомнилось больше всего? Я понимаю, что это не может быть одно интервью, но все же.  

– В целом все гости у меня вызывали положительные эмоции. И даже если не положительные, то я узнала о них, о том, как они мыслят. И открыла для себя новые книги, новый образ мышления. Вот Гороховский посоветовал прочитать "Эссенциализм"…

– Он интересный человек, правда?  

– Да. Я бы без его совета не заинтересовалась этой книгой. Андрей Лузан. Тоже невероятный мир современного мужчины. Леша Дурнев, Вова Дантес. Разные врачи, у кого я брала интервью… Я стараюсь брать от людей самое лучшее, совершенствоваться. Были у меня интервью с россиянами – я уже их забыла. Файл стерт. Прошлого не отменить, но... Я могу сказать, кто меня разочаровал. Максим Кац... Знаете, кто это?  

– Да.  

– Я в начале полномасштабного вторжения так верила ему! Человек с большой аудиторией из России поддерживает нас. Я здесь сижу в Киеве, и он так рассказывает, будто он тоже сидит в этом подвале. А потом я вижу в Twitter, что "российская оппозиция никому ничего не должна, тем более украинцам". И начинает там хамить в комментариях. Ну, что это? Если бы кто-нибудь другой написал, окей. Но если ты гражданин страны, которая ежедневно убивает граждан другой страны, то надо поскормнее себя вести.  

– Он же даже к Соловьеву поперся на интервью во время войны.  

– Да? Я уже перестала. Я везде...  

– Такое же чудовище, как они почти все.  

– Ну, он как-то втерся в доверие. И я взяла у него интервью. Моя ошибка, но уж как есть.

– Мы еще вернемся к творчеству. Вы помните первый день войны?  

– Да, четыре утра...  

– Каким он был для вас? Вы были в Киеве?  

– Да, в Киеве. На девять утра у меня маникюр, потом макияж, а потом запись интервью.  

– С кем?  

– Андрей Федоров. И тут меня поднимает экс-жених и говорит, что началась война. – "Ты что-то не так понял. Что значит война? Мне на маникюр на девять". А я еще легла в два ночи… Он говорит: "Мы же смотрели обращение Путина. Точно война, Рамина!" – "Мне в салон писать, что я не приду? Андрею писать, что интервью переносим? Подумают, что я безответственный человек". И потом мне Женя говорит, что война. Я говорю, что я никуда не уеду. Какие у нас действия? Включаю телевизор, звоню по телефону Диане, своей сестре, маме, говорю, что началась война. Они тоже шокированы. Мы включили телевизор и сидели дома.  

– Шок был?  

– Да, я не верила вообще.  

– Ели много в этот день?  

– Нет, в этот день, кстати, не ела.  

– В этот день только пила?  

– Боже, те дни вспоминаю... Когда в Киеве вообще было безлюдно на улицах. И так гулять, давать интервью – это было невозможно. И когда мой экс-жених уехал в "Гудвайн", взял кофе и круассан... Боже, я так была рада! – "Где ты взял круассан? Ты что, взял кофе в стаканчике?" Для меня это была дикость. Уже после 20-х чисел марта оказалась в Австрии, и я там увидела продукты на прилавках: овощи, фрукты – можно было есть все, что хочешь! И люди ходят, не надо никуда прятаться. И корм для животных доступен в магазинах. Для меня это был шок, потому что с 24 февраля по 20 марта я провела на паркинге. Спала в машине. Иногда выходила на улицу… Я хоть и родилась в независимой Украине, но откуда-то у меня было совковое мышление, что "не все так однозначно". Я вообще не понимаю, где оно взялось…

– А какие мысли у вас были? Были опасения, что Украина может не устоять?  

– Вот этого не было. Я даже уложила себе в тревожный чемоданчик кухонный нож. Думаю: "Сейчас кадыровцы зайдут именно ко мне, ко мне домой, – и получат".  

– Да нет, они бы сказали: "Ты же наша".  

– Да. Просто уровень уверенности в себе. Никто сдаваться не собирался. Я сказала, что из Киева никуда не уеду.  

– Как только они узнали об этом ноже, даже передумали заходить.  

– Конечно, у меня остались знакомые в Москве. И они меня постоянно пугали: "Все, Рамина, 10 тыс. кадыровцев двигаются по Киевской области в вашу сторону". Уже на следующий день…

– Спросили адрес?  

– Уже на другой день я сказала: "Девочки, вы там сидите в своей Москве, а мы сидим с кумой здесь. Поэтому ваши сообщения засуньте себя знаете куда?"  

– Они засунули?  

– Надеюсь, что да. И перестали пугать. Потому что это было психологическое давление. Я, во-первых, думала, что россияне сейчас как выйдут на площади!  

– Ага, я тоже так думал.  

– Которые скажут: "Нет войне".  

– Митинги начнутся – Путина снесут.  

– Три дня, я думала, – и все. Но то, что Украины не будет – нет! Когда мне иностранцы говорят, что нужно договориться... Меня возил таксист из Грузии в Варшаву. Говорит: "Надо вам как-то договориться. Вы не выиграете". – "Вы не понимаете. Мы умрем, но будем бороться". Все, другого ответа нет. – "Ну как же? Вы такая молодая?" – "Я не хочу быть под Россией. И так все украинцы. Никто сдаваться не будет". Люди этого не понимают.  

– Меня друзья, когда узнали, что я буду делать интервью с вами, просили спросить: вы же после 2014 ездили в Москву.  

– Да, я там училась.  

– Брали интервью?  

– Да.  

– И учились?  

– Да, училась.  

– И жили там некоторое время. Сколько лет?  

– Где-то четыре года точно жила.  

– Четыре года жили в Москве?  

– Да.  

– Как жилось в Москве?  

– Сначала тяжело.  

– Это ведь уже война была?  

– Да. Поначалу тяжело очень. В 2014 году, когда началась война, я снималась в проекте "Холостяк". Мне тогда было 20 с чем-то лет. Ветер в голове. Я решила, что нужно уехать в Москву, учиться в школе Константина Райкина.  

– Вы в школе Райкина учились? Серьезно?  

– Переподготовка по актерскому мастерству.  

– У него прямо учились?  

– Да. Он мне поставил "тройку". Я ему сказала: "Константин Аркадьевич, "тройка" – это вам за обучение. Потому что тот, кто и так талантлив, не улучшил свой показатель. А я не талантливая. У меня был говор украинский – и вы ничего не сделали".  

Хочется, чтобы Путина скорее уже не стало. Это уже едва живой человек

– То есть вы хотели в театре играть? Райкин – это же ого-го!  

– В каком театре?! Мне хотелось получить какие-то актерские навыки, чтобы чувствовать себя более свободной, уметь импровизировать, научиться правильно говорить. Я единственная девушка была из Украины.  

– У него жена из Харькова.  

– Мне как-то преподавательница по технике речи говорит: "Давайте, Рамина, вы попробуйте. У вас, конечно, говор". Я вижу, что у человека разочарование еще до того, как я начала что-то говорить. "Ну, вам тяжело будет". Я просто расплакалась, выбежала. – "Вы же должны учить, а не говорить..."  

– И здесь хейтят?  

– Да. Я уже сейчас понимаю, что это все эти имперские замашки.  

– А с Райкиным интересно было?  

– Райкин как преподаватель интересен. Он действительно хотел, чтобы люди чему-то научились. Он был вовлечен в процесс.  

– В театр "Сатирикон" вы часто ходили?  

– Конечно. На моноспектакль его ходила.  

– Просмотрели весь репертуар?  

– У нас была возможность, да. Он нас приглашал на свои представления.  

– "Сатирикон" мощный театр, верно?  

– Да. Но там было обучение где-то с девяти утра до шести, а еще потом в театр ходить... Я такая была уставшая, что даже...  

– Четыре года жизни в Москве. Вы снимали квартиру?  

– Да, снимала обычную квартиру. С подружкой пополам.  

– Были мысли остаться в Москве?  

– Были. Да, были мысли остаться в Москве. Особенно, когда россияне начали повально идти ко мне на интервью. Я была и на этом рынке, и на том. У них есть такая черта, что они, видя талант, максимально хотят подружиться с тобой и помочь.  

– И использовать.  

– И использовать. Есть у них такое. Я сейчас уже понимаю, что они просто хотели использовать меня и мой ресурс, украинскую аудиторию, чтобы вливать свои нарративы.  

– А кто из россиян шел к вам на интервью?  

– Очень много… Честно, у меня уже настолько этот файл стерт, что нужно посмотреть, если я сохранила фотки…

– Эти интервью есть в YouTube?  

– Нет. Я их скрыла...  

– Почему?  

– Я не хочу… Я считаю, что люди, не высказавшиеся против войны, вообще не достойны быть на моем канале. Для меня эти люди уже не существуют.  

– Умерли?  

– Да.  

– Для вас было удивлением или потрясением то, как подавляющее большинство видных деятелей русской культуры восприняли полномасштабное вторжение?  

– Конечно. Для меня до сих пор удивление, почему россияне свободно разгуливают по Италии и пьют Aperol. Или на Патриках гуляют. Для меня эти люди должны быть в заточении в районе своей страны или в странах, где их поддерживают. Они могут летать туда.  

– У вас, у человека, который четыре года прожил в Москве, который был эти четыре года частью российской культуры, – есть ненависть к россиянам сегодня?  

– У меня не то что ненависть – у меня холодный расчет.  

– Это как?  

– Я не трачу негативные эмоции на них. Если человек на территории Украины, то это временно живой россиянин, пришедший с оружием. Те россияне – нужно делать, чтобы они не имели доступа к цивилизованному миру.  

– А "хорошие русские" вообще есть?  

– Раньше я думала, что есть. Теперь...  

– Есть, но очень мало?  

– Можно и так сказать. Есть, но очень мало. К сожалению, немного тоже разочаровалась в "хороших русских". Чтобы вести борьбу с политикой, которая у них в стране, и с режимом, нужно общаться не на языке дипломатии, а на языке силы. А "хорошие русские" очень дипломатичны и очень долго разгоняются. В начале вторжения можно было думать, как и что: коалиция, не коалиция, как будем устранять Путина. РДК и легион "Свобода России" – видно, что они делают. А вот те, с политической стороны, что-то ходят и обсуждают. Спасибо, что помогают, но конкретные действия...  

– А что вы о Путине думаете сегодня?  

– Хочется, чтобы скорее его не стало – и все. Это уже еле живой человек.  

– Я бы не сказал, что еле живой. Что-то он еще дышит нормально.  

– Нормально?  

– Ходит, двигается. Улыбается. Мне кажется, преувеличение, что он еле живой.  

– Он выглядит не очень.  

– Да?  

– Да.  

– Дай бог, чтобы все в 70 лет так выглядели. Это нам хочется, чтобы он не очень смотрелся.  

– Ну, может. Я так занята нашими ребятами… что где происходит, чтобы поддержать их, закрыть собрание, жен поддержать, что-то снять, что-то смонтировать, что просто нет времени думать еще о россиянах. Я сконцентрирована на нашей стране.

– Что вы сейчас думаете о Ксении Собчак, которая была для вас образцом?

– Это разочарование. Это оппозиционерка?  

– Типа.  

– Когда нужно показать свою позицию, то мы видим, какая у нее риторика. Какая она оказалась хитрая…  

– Чтобы закончить тему Москвы. Вас часто упрекают в том, что вы жили в Москве, общались на русском языке, имели друзей там. Или сейчас уже нет?  

– В начале полномасштабного вторжения часто пеняли. Есть люди, которые, думаю, до сих пор мне этого не могут простить. Я их понимаю, принимаю их позицию. А есть те, кто видит, как я изменилась, меняюсь. Понимают, что я тоже живой человек, который может ошибаться. Это мое прошлое. И если бы его можно было изменить... Но нельзя отыграть назад. Поэтому что есть, то есть. Работаем с тем, что есть.  

– Вы разговаривали по-русски?  

– Да.  

– В детстве, в юности. В Москве – понятно. И даже в начале вторжения говорили, что нужно говорить по-русски. 

– Да.  

– Но впоследствии перешли на украинский. Почему говорили, что нужно разговаривать на русском и почему перешли на украинский?  

– Я не люблю, когда на меня давят. Как шутит один из моих друзей, тебе нужно дать награду, потому что тебя пинали и наши, и россияне. Наши говорили, чтобы я уезжала в Россию. А русские говорили, что я их предала. А я не хочу никуда уезжать. Я родилась в Киеве и хочу здесь остаться со своей страной. Я очень жалею, что ошибалась. И когда мне говорили, что нужно выучить украинский язык, то я говорила, что знаю его, потому что с первого класса изучала.

– У вас же украинская школа была.  

– Да. Но, к сожалению, я украинский не использовала в жизни. Ко мне нужно с добром, если хочешь что-нибудь получить от меня. Когда говорили: "Давай, переходи", – то я, знаете, как маленький ребенок: "А я не буду!".

– Понимаю, понимаю.  

– Вместо того чтобы по-взрослому рассказать, что ты на стрессе… Я потом начала общаться больше на украинском языке. Сейчас я расскажу вам об инсайте, который у меня появился недавно. Когда я была в Великобритании буквально несколько дней назад, я общалась с украинским журналистом, работающим на BBC уже 20 лет. Он сказал, что ему понадобилось полтора года, чтобы объяснить британцам, почему украинцы говорят на русском языке. Потому что, по мнению иностранцев, язык – это проявление твоей политической позиции...

– Это не так.  

– Я такая: "В смысле "проявление политической позиции"?! Все. Даже когда мне хочется перейти на русский, я такая: "Стоп! Какое проявление политической позиции?" Позиция у меня одна – за Украину.

– Вам стыдно сейчас, что вы в быту общались до войны на русском языке?  

– Нет, мне не стыдно. Я и сейчас общаюсь. Моя мама общается на русском. Просто когда ты находишься в Украине, то вопроса в том, что ты украинец, нет. А когда ты за границей, то могут подумать, что ты из России. А я не хочу, чтобы думали, что я из России.

– Мои знакомые зашли в аптеку за границей, а им сказали: "Мы россиянам не продаем, прочь отсюда".

– Поэтому вот именно за границей нужно общаться на украинском. И после того, как я узнала эту информацию от журналиста, то... Если это проявление позиции, то сори.

– Я обратил внимание на ваше интервью с Ириной Фарион. Безусловно, это человек, который привлек к себе внимание. Я уважаю людей, которые могут привлечь к себе внимание. Но в моем представлении, Ирина Фарион – это человек, который раздувал пожар постоянно и многое сделал, чтобы столкнуть украинцев лбами. Особенно когда ты знаешь, что та, кто говорит, что все, кто не говорит на украинском языке, плохие, была в юности членом Компартии СССР и отвечала за работу с иностранными студентами. Она добилась больших успехов в том, чтобы они изучали русский во Львове. На такую работу ставили тех, кто имел очень хорошие отношения с КГБ. Как вам Ирина Фарион?  

– На этот вопрос она отвечает, что она...  

– Чтобы разваливать изнутри?  

– Да.  

– Это прекрасно.  

– Короче, в жизни она нормальная приятная женщина. И в глаза она очень редко когда скажет, что говорит, когда у нее берут интервью. Я не знаю, где включается этот механизм. Но даже на примере Феликса Редьки, которого она назвала "совершенным рабом и нищим из Сум", когда она увидела его вживую, сказала "зайчонок" или что-то такое. Очень мило. Есть у нее такая черта. Любит она поссориться с людьми…  

Я для себя решила, что война будет продолжаться всю мою жизнь. Мне надоело ждать

– Интересное интервью было с ней вообще?  

– Очень. Она как преподаватель очень мощная.  

– Да?  

– Да. У нее такие знания! Так интересно она все рассказывает! Мне говорили, зачем ты взяла у нее интервью? А ей говорили: "Зачем ты пошла к Рамине? Вы же не должны встретиться в этой вселенной". Но настолько она интересно подала информацию об истории Украины, языке, об идентификации. Мои зрители ее не посмотрели бы. А так она на моем канале. Посмотрели, взяли себе список литературы, новые знания. Не вижу ничего плохого для того, чтобы получить знания. Да, позиция – она не поддерживает мою. Или не поддерживала. Я могу не соглашаться с ней. Но, как вы говорили, это не повод не брать интервью.  

– Не повод.  

– Как вести диалог?  

– Журналист может и должен брать интервью у любого, кто интересен аудитории. Кроме войны. Поскольку сегодня брать интервью у врагов – это поддерживать врага. У врагов брать интервью во время войны нельзя.

– А ведь мы с вами были в лагере для военнопленных.  

– Да.  

– Дмитрий, как вы справились? Я когда оттуда вышла, я записала...  

– Я больной был…

– Я написала смс Владимиру Золкину, что у меня раскалывается голова. Я не знаю вообще, как он с ними общается.  

– Он молодец, кстати.  

– Это просто ужас. Такой вынос мозга.  

– Какие хари, да? Я много видел в жизни харь еще в 90-е годы. Но такой концентрации я не видел никогда.  

– Вы заболели?  

– Я заболел… Я там был восемь часов.  

– Я тоже была целый день.  

– Восемь часов было тяжело, потому что беспросветная аудитория. Но когда я вышел, немного тяпнул – все пошло нормально.  

– О чем мы говорили?  

– О Фарион. У вас во время войны было много разных интервью. Был хейт на интервью. На какие больше всего?

– Светлана Лобода.  

– Вам говорили, что вы ее обеляете?  

– Обеляю, да. То есть когда ты берешь у кого-то интервью, то кого-то обеляешь. Светлана занималась с преподавателем, хотела говорить по-украински, специально готовилась.  

– И как вам Светлана Лобода?  

– Как человек – хороший. Но во время полномасштабного вторжения... Она была тогда в России. И на нее тоже повлияла, я думаю, российская пропаганда и вся эта повестка. Мне лично хотелось, чтобы она просто сказала: "Извините, я ошибалась, я облажалась".  

– Не сказала?  

– Сказала, что не сожалеет. Чисто совет – сказать "простите, пожалуйста, я ошибалась".  

– Я была курицей.  

– Мне очень жаль. Как я говорю, что я ошибалась. Мне – жесть, как жаль. Но все, идем вперед.  

– Но это честно. И я это приветствую.  

– Она не сказала. Но это ее дело. Я не могу подсказывать герою, что говорить.  

– Вы можете представить после войны, как вы берете интервью у Ани Лорак или у Таисии Повалий?  

– Нет. Вообще нет.  

– Такие прекрасные певицы! Украинский хорошо знают, кстати. С детства на украинском общаются.  

– Лорак – это капец. Жесть.  

– Песни украинские поют.  

– Здесь же вопрос не в том, что они поют на украинском, а вопрос в другом.  

– В душе.  

– Вопрос, что...  

– Или украинская душа, или запроданская.  

– Да. За нас борются и иностранцы, которые только начали понимать украинский. Поэтому надо думать о более глубоких вопросах. Я думаю, что вопрос языка уже отпал. Люди учатся, общаются. У нас много других проблем. Это и психологическая реабилитация населения, и психологическая реабилитация бойцов. И экономические проблемы. И проблема возвращения людей в Украину.  

– И коррупция страшная во время войны.  

– И коррупция. И вопрос того, что война не закончится завтра-послезавтра, и не надо ждать конца войны.  

– Вы это хорошо понимаете?  

– Я для себя решила, что война будет продолжаться всю мою жизнь.  

– Интересная мысль.  

– И не важно, я проживу несколько месяцев или еще долго до старости. Мне надоело ждать. Я первые полгода ждала, когда все кончится. Летом закончится…  

– Я ждал две-три недели.  

– Тоже две-три недели. Потому я прохожу курсы тактической медицины. Если что-нибудь случится, как наложить себе турникет, как сделать тампонаду. Американцы разработали протокол TC-3. Каждый украинец должен научиться оказывать первую медицинскую помощь. Также, в идеале, владеть оружием, заниматься спортом. Потому что поездки на фронт, носить броню, каску – потом болит спина. И вот такие прекрасные мужчины, как этот, тоже...

– Что-то поносить.  

– Что-то поносить тяжелее своего телефона.  

– Как вы думаете, как все-таки война закончится? У меня нет сомнений, что вы задавали себе этот вопрос десятки раз.

– Я думаю, что как-то неожиданно. Так нельзя прогнозировать. Я просто делаю максимум, что от меня зависит, в рамках тех условий, в которых я сейчас. Для психики неправильно ждать. Я была в Великобритании и виделась с украинцами. И они говорили, что не живут, а ждут, пока закончится война. Я говорю: "Вы решите: или вы возвращаетесь в Украину – и живете жизнь, или признаетесь честно, что нужно строить жизнь в Британии. Потому что вы не сможете так ждать. Вы не думайте, что война завтра закончится. Это неправильно".

– Украинская трагедия, по моему мнению, не только в самой войне, в том, что гибнут люди, но и в том, что миллионы людей останутся за границей.  

– Это большая трагедия.  

– Это главная украинская трагедия, на мой взгляд.

– Я разговаривала со священником, который общается с нашими военными, проходящими подготовку в Британии. И он сказал, что среди переселенцев уже есть четыре самоубийства. Так как кто-то умер на фронте, кто-то не знает, как жить. И тоже есть проблемы в семьях. Потому что женщины уехали за границу. К сожалению, не у всех есть возможность увидеть своего мужа. И мужчины ему говорят, что хочется поддержки, хочется семьи. Я знаю, у меня есть знакомый военный... Когда он воевал в Бахмуте, к нему приезжала жена каждый месяц. И она говорила, что была в соседних городах, виделась с ним. И у него недавно родился четвертый ребенок. То есть у него была семья, она никуда не девалась. И для мужчин это действительно проблема. Им требуется поддержка. И я слышу от наших военных, что "жена оставила меня из-за того, что я воюю". И тогда остается только поддержать: если можно спасти семью – постарайся. Если не получится... Такое бывает, это жизнь. Но это не редкий случай.

– Вы сейчас вспомнили о самоубийстве. Я знаю, что и вы в начале полномасштабной агрессии думали совершить самоубийство.  

– У меня были мысли, что я не знаю, как жить. Как жить, если я здесь не нужна? Туда я не хочу уезжать. Я просто облажалась максимально и верила стране, ориентировалась на страну, потом пришедшую с войной в мою страну.  

– Так поэтому вы хотели наложить руки?  

– Да, потому что меня очень хейтили. Ты сидишь в Киеве на паркинге 20 дней и тебе говорят ехать в Россию? А ты не хочешь ехать в Россию, понимаете? Ты выбрал Украину, ты здесь родился. И пишут это люди, которые не остались в Украине. А когда пишут, что "из-за тебя мой отец пошел воевать, из-за тебя началась война"... И для моей психики война – это трагедия. То, что я ошибалась – это трагедия. И еще россияне пишут, что "не все так однозначно".  

– Вы что, серьезно думали о самоубийстве?  

– Я думала, что не хочу жить. Я не думала прямо подробно...  

– Вы думали, как это делать?  

– Нет, не думала. Я просто хотела... Думала, блин, было бы круто просто не проснуться. Такие были мысли. Способы – я не думала. Психика была очень напряжена. Благо это уже в прошлом.  

– Я вас хочу поблагодарить лично за то, что вы ездите на фронт, за то, что вы это снимаете. Это, на мой взгляд, очень важно. И вообще для девушки такое делать... Как вы до этого дошли? И как там на передовой глазами девушки?

– Я когда очутилась в Австрии с мамой и сестрой в конце марта, начала снимать онлайн-интервью о том, как живут украинские города в оккупации. Первый фильм был о Киевской области, о Буче. Второй был уже...

– Вы были в Буче?

– Нет. Это выехавшие люди рассказывали, как россияне заходили, что там происходило по свежим следам.

– Наслушались?

– Да. Потом я сняла о Мариуполе, потом сняла, что происходит в Изюме, эти массовые захоронения... И я тогда сказала девушкам, что когда освободят Изюм, то сниму выпуск из Изюма. Я ждала, когда же освободят Изюм. Это стало моим первым выпуском, снятым на деоккупированной территории.

– Что вас поразило в Изюме?

– Все разрушено, все так, как я видела на тех онлайн-видео. Мне мои герои предоставили фото- и видеофиксацию. И такое впечатление, что я была уже в том Изюме и я знаю все эти места. Просто разруха. Все города, где побывали россияне, выглядят одинаково.

– "Русский мир" пришел.

– Там просто нет жизни. Все вокруг серое. Вот эти все могилы, пыточные – я это все видела. Просто ужас. Потом я очутилась в Лимане, когда его деоккупировали. Там было труднее найти людей, согласившихся говорить на камеру. Потому что они боятся. Потому что говорят: "Лиман сегодня под Украиной, завтра – под Россией, потом снова под Украиной... Мы сейчас вам что-нибудь скажем, а потом нам будет плохо". Я говорила: "Давайте без лица". Людям очень нужна поддержка. Просто они хотят знать, что они нужны Украине, что их здесь ждут. Из свежих у меня выйдет выпуск из Авдеевки. Там города нет. Один человек на весь подъезд живет. Квартира вся уставлена досками. Я говорю: "Почему вы не уезжаете?" – "А куда? Здесь у меня квартира". – "Где ваша квартира?" Она показывает, что "там, разбомблена". Я говорю: "Что у вас в той квартире? Вы можете уехать – я вам все куплю, что там". – "Ну там же холодильник, телевизор..." – "Я куплю вам. Ваша жизнь важнее". Она говорит: "Ну Зеленский сказал, что будет восстановление, будут заводы работать". – "А люди? Где нам брать людей?" Две тысячи человек живут в Авдеевке просто за счет того, что есть пункт несокрушимости, куда им привозят еду, где есть украинские новости... Но жизни в городе нет. Эти старики уже сейчас готовят дрова, чтобы топить себе подвалы. Вероятность погибнуть гораздо выше, чем выжить. Авдеевка – это прифронтовой город. Я была на точке, из которой виден Донецк.

Я иногда прохожу в бронике 20 тысяч шагов. Это жара... Как наши ребята наступают, я не знаю

– Когда вы общаетесь с нашими ребятами-военными, что вас больше всего поражает? Что удивляет, может?

– Меня поражает их подготовка, насколько это профессиональные воины.

– Это уже суперпрофессиональная армия.

– То, что они постоянно на драйве. Я заметила, что мне как девушке говорят только все мотивирующее. А потом я, когда узнаю, что... Мы переписываемся, и мне человек пишет, что все хорошо. А я понимаю, что его ребята три дня под артиллерийским обстрелом, и там есть "трехсотые". А это командир. И я это узнаю, а человек спрашивает, как у меня дела, и желает мне хорошо отдохнуть. А потом узнаю, что он едет на похороны своего побратима. Это какая-то параллельная реальность… Он мне пишет: "Хорошего отдыха тебе", – а в это время едет хоронить своего побратима.  

– Кто сегодня есть из военных, художников, спортсменов, условно говоря, у кого бы вы хотели взять интервью?

– Хочется поговорить с командирами, вернувшимися из плена.

– YouTube-канал дает деньги?

– Конечно, дает.

– На жизнь хватает?

– Да, конечно. YouTube-канал – это один из заработков, благодаря которым я могу ездить на фронт. А это очень дорогие поездки.

– Да, конечно.

– Очень дорогие. Прямо как съездить на курорт.

– Есть еще заработки какие-нибудь у вас?

– Конечно. Рекламодатели берут рекламу на странице в Instagram. Вот за это я живу. Иногда приглашают на выступления. Я не на все соглашаюсь, потому что у меня просто нет сил. Когда ты бегал по Донбассу... Я иногда прохожу в бронике 20 тысяч километров... Ой, шагов, блин... А вы еще так смотрите (смеется)...  

– Я подумал: "Вот так девушка..."

– Конечно. Превзошла Арестовича: и пилот, и боевые выходы...

– 25 тысяч километров – ладно, но еще в бронике!

– Короче, 25 тысяч шагов, жара... Как наши ребята наступают, я не знаю. Это же я приехала, походила четыре часа или четыре дня – и уехала, а наши ребята наступают. И еще у них снаряжение – 40–60 кг на себе. Поэтому они все такие красивые, подтянутые, спортивные. Это я к тому, что у меня просто нет ресурса, чтобы отдавать его людям. Поэтому я отказываюсь от выступлений, но спасибо рекламодателям, потому что они берут рекламу и видят, куда я вкладываю деньги.

– Ну вы состоятельная девушка?

– Можно сказать, да.

– Ребята тянутся? Сейчас такие ребята, которые любят состоятельных девушек.

– Ну вот когда мне исполнилось 30 лет...

– Потянулись?

– Начали писать 20-летние: "Привет. Мне 20 лет. Давай познакомимся". Я думаю: "Господи, я что, где-то анкету выложила?!" Уже 35-летние не пишут. Даже 30+ не пишут.

– Уважаемые ребята 30–35, пишите Рамине. Пишите, не стесняйтесь.

– Но кто холост, обязательно.

– Да. Кто холост. Есть маленькая поправка.

– Да. И, пожалуйста, не те, кто уехал за деньги из страны. Эти тоже не пишите.

– А те, кто бесплатно?

– Тоже не надо.

– Ваш громкий первый роман был, я знаю, с сыном Димы Коляденко.

– Да.

– Еще в университете.

– Да. Я училась на втором курсе, он – на первом.

– Полюбили?

– Да. Он мне очень понравился.

– "Покохала..." До боли или нет?

– Сначала – не очень. Я помню, как мы встретились у кинотеатра "Киев". Он стоит так же, как эта девушка. Я иду и думаю: "Блин, что-то он не очень". А потом подхожу поближе и думаю: "О, интересный..." Он мне очень понравился тогда. Это был первый парень, который мне прямо впал в душу.

– Такой же колоритный, как папа?

– Другой. Очень творческий, спокойный.

– Это от Елены сын?

– Да.

– А, ну это он в маму.

– Да. Очень творческий, спокойный, интеллигентный.

– Танцует?

– Он больше музыкант. Я думаю, что он способен танцевать. Хороший парень, но не сложилось у нас.

– Вы не общаетесь сейчас?

– Нет, если увидимся, то можем пообщаться, а так чтобы дружить, нет.

– А потом был громкий роман с...

– С Виталием Козловским.

– Да. Потом и вы сказали, что это не был роман, а это было так. Ну что-то было или нет?

– Это касается другого человека. Я не могу рассказывать.

– Ну что-то было у вас с ним или нет?

– Мой бывший адвокат сказал, что нельзя комментировать отношения с другим человеком, если он не дал разрешения.

– Когда ваш бывший с вами жил, нельзя было. Но он уже бывший. Потому теперь можно.

– (Смеется) Извините, я не буду отвечать на этот вопрос.

– Хорошо. С Виталием Козловским вы общаетесь?

– Да. Мы с ним общаемся.

– Он в ВСУ пошел?

– Он сейчас на фронте. "Вот когда поеду на фронт, – сказала, – выпьем кофе". Он написал: "У нас только растворимый". – "Виталик, господи, ты что, думал, какой-то кофе будем пить другой?"

– Многие украинцы узнали о вас именно из-за романа с Виталием Козловским.

– Да.

– То есть этот роман задумывался, чтобы о вас узнали?

– Вообще это был промо клипа, в котором я снималась. И да, мне хотелось поддержать медийный имидж после проекта "Холостяк". Сначала мы думали, что будем ходить вместе, чтобы делать промо клипа, а потом как-то так завязалось.

– А потом развязалось.

– А потом развязалось. Такая жизнь.

– Такая жизнь. Ваш бывший – он юрист, адвокат.

– Да.

– Четыре года вы были с ним вместе?

– Пять.

– Почему развязалось?

– Потому что мы перестали быть счастливы друг с другом, начали часто скандалить и не смогли вырулить отношения так, чтобы снова...

– А были счастливыми?

– Были счастливы. Война также очень сильно повлияла на отношения. Мы пытались их спасти, работали со специалистом, но не получилось.

– И сегодня сердце девушки свободно?

– Да.

– И что девушка хочет?

– Найти время, чтобы наконец пойти на свидание? У меня, честно, столько запросов, что такое впечатление, что приемная комиссия. Мне уже надоело шутить на тему свиданий и почему я не могу на них сходить. Но я думаю, что потенциально человек, с которым могут сложиться отношения, сможет найти способы, чтобы встретиться.

– Ну вы же задавались вопросом: каким я хочу, чтобы был мой любимый?

– Я могу озвучить, как хочу чувствовать себя с этим человеком.

– И сейчас окажется, что таких людей нет?

– Посмотрим. Пусть зрители напишут в комментариях, есть или нет.

– Да.

– Я беру на себя огромную ответственность в работе. И вообще я трудоголик, я лидер в команде мужчин. И мне в целом приходится управлять мужчинами. И у меня было такое, что даже операторы, ездящие со мной на фронт, говорили: "Я не могу так работать, один прием пищи, только с утра, спать два-три часа". Я не вывожу". А я говорю: "Блин, а я же за это еще плачу деньги". Я очень мощная в работе. Уже ребята спят – я еще работаю. Они еще спят – я уже проснулась, потому что мне нужно собраться... У меня два монтажера работает, а я одна...

– То есть вы трудоголик?

– Да. Очень большая сконцентрированность на работе. И мне бы хотелось иметь отношения, в которых я могу расслабиться, не контролировать все...

– Многие ребята захотят быть с вами рядом. Многие хотят рассказать все, чтобы его расспросили просто.  

– Мне хочется, чтобы мы были с человеком друзьями, чтобы это был порядочный человек, у которого в ценностях – не изменять, распределять обязанности, чтобы он хотел становиться лучше. В целом нет каких-то нереальных...

– Деньги важны, состоятельность?

– Сейчас я полностью сама себя обеспечиваю. И когда мы были в отношениях, какие-то подарки, конечно, мне дарили и поездки общие оплачивали, но в целом я так работаю, чтобы иметь возможность себя обеспечивать.

– Мечта для любого парня.  

– В целом главное – какой человек. Потому что я считаю, что я такая женщина… Если человек захочет, то у него будет все в порядке.

У меня есть страх, честно скажу, что снова я скажу: "Люди, собираем миллион", – и этот миллион не скинут, а бойцы ждут. Но мои волшебные подписчики всегда закрывают. Я уже не знаю, сколько миллионов я у них попросила скинуть

– Сколько детей вы хотите?

– А я не хочу детей.

– Я даже остановился.

– Не хочу.

– Почему?

– Просто не имею желания. Я с детства думала о том, что мне бы хотелось усыновить ребенка, но я не хочу рожать. Наверное, потому, что у меня был непростой пример отношений родителей. У меня есть сестра, которая на семь лет меня младше. И я была для нее мамой, можно сказать.

– Диана?

– Да. Когда родители развелись, я еще взяла на себя ответственность за маму. Вот почему так случилось. И потому, что я не хотела, чтобы Диана испытывала те эмоции, которые испытывала я, я о ней очень сильно заботилась.

– Это вы еще никого не любили. Как полюбите – захотите и детей.

– Да это у вас шаблонное, стереотипное мышление.

– Да?

– Да. Патриархат.

– Ну тогда я женщин не знаю совсем (смеется)…

– Это ведь не зависит от мужчины. Это зависит от желания женщины.

– Это зависит от любви. Если вы полюбите мужчину, вы захотите родить ему ребенка. Я так думаю.

– В любом случае, когда рожаешь ребенка, нужно иметь возможность полностью его обеспечить самостоятельно. А вдруг случится, что у мужчины какая-нибудь неизлечимая болезнь? И что тогда с ребенком?

– Так, пророчу: полюбите, родите, будет парень, назовете Дмитрием.

– (Смеется)...

– Чтобы все сделали именно так.

– По схеме.

– Не перепутайте, да.

– Все.

– Что вам дает воодушевление в жизни? От чего вы получаете удовольствие?

– Когда вижу результаты своей работы. Вот, например, поехала я на Донбасс, сняла выпуск. Мы быстро собрали с подписчиками миллион на банке, ребята рады, я рада, подписчики рады – и двигаемся дальше.

– И Верховная тоже Рада.

– (Смеется.) И Верховная тоже Рада. И я дальше думаю: "Надо снова ехать". Мне пишут: "Тебя же никто не заставляет ехать на фронт, что-то делать". Вы знаете, как ребята рады, когда видят нас с командой? Я была на донецком направлении, снимала нашего раненого бойца. Такой, тоже неприятный опыт. Мы сидели с командиром танковой роты и снимали, как он управляет экипажем. И наши работали по российским посадкам. И на авдеевском направлении очень сильно активизировались дроны-камикадзе. У нас стояли РЭБ. Один РЭБ стоит 44 тыс. грн. Дрон-камикадзе – вы знаете сколько. И сколько стоит танк. А жизнь людей бесценна.  

Итак, уже наш танк отработал по посадкам. Командир говорит: "Уезжайте". И я помню свои эмоции в 4.00. Я сижу и думаю: "Боже, мы такие классные... Отработали по посадкам". Вижу – вспышка. А командир мне сказал, что у нас РЭБы стоят, что с танком и экипажем будет все окей. Я вижу лицо командира – попал... Россияне перепрошили антенны. Я думаю: "Блин, ну что случилось?" И командир говорит: "Рамина, нужно узнать, что произошло". Попал по нашему танку дрон-камикадзе. Сколько – 42 или 72 – осколки у механика-водителя, у командира танка что-то с ногой. Слава богу, все выжили, но... Вот когда ты это видишь, очень тяжело. Но я знаю, что мы откроем сбор на РЭБ... Это нормальная сумма. Но это сумма, которая спасет жизнь ребят. И мы посещали этого парня, и идут раненые бойцы из супермаркета. – "Рамина, это вы? Боже, я не могу поверить! Я сейчас маме передам приветствия! Я смотрел проект "Холостяк". Мы с мамой..." Сразу у человека хорошие эмоции. Если я могу обрадовать наших военных, то почему бы это не делать?

– Когда выходит свежий материал ваш в YouTube, вы каждый час смотрите, сколько набирает?

– Да, смотрю. Я очень волнуюсь. Особенно когда выходят тяжелые выпуски. К примеру, мой выпуск о работе медиков на линии фронта: эвакуация, стабилизационный пункт, когда везут раненых в госпитали. Мне иногда мои подружки пишут: "Рамина, извини, я ставлю лайк, захожу, но я не смотрю твои видео, потому что мне тяжело". И мне подписчики в комментариях пишут: "Рамина, извините, мы вам ставим лайк, пишем комментарий, но смотреть морально нет сил".

– А не чувствуете ли вы, что люди немного устали от таких тяжелых материалов, тяжелых интервью и хотят развлекаловки: артистов, спорт, может? Ну что-то другое. Есть ли усталость у людей от такого контента?

– Возможно. Я потому запустила новый формат на своем канале, который называется "30+". Взяла себе в соведущие двух девушек. И мы будем приглашать на конкретную тему какую-нибудь звезду или эксперта – и будем, сидя на кухне или в ресторане, обсуждать это.  

– Иногда выходит проект "Дорослі дівчата", Оля Полякова и Маша Ефросинина.

– Да. Я тоже смотрю. Мне тоже нравится.

– Заходит.

– Да. Меня люди просят что-нибудь легкое сделать. Я буду выпускать два выпуска с военными или социальными, или с фронта интервью – и развлекательный формат. Кстати, когда выпустили развлекательный формат, мне написали: "А нормально ли во время войны выпускать такие развлекательные видео?"

– Недовольные всегда будут.

– Я такая: "Йо-ма-йо... Что не так?"

– "Что опять не так?"

– Но я очень благодарна подписчикам. У меня есть страх, честно скажу, что снова я скажу: "Люди, собираем миллион", – и этот миллион не скинут, а бойцы ждут. Но мои волшебные подписчики всегда закрывают. Я уже не знаю, сколько миллионов я у них попросила скинуть. Я уже пишу: "Нам осталось собрать 300 тысяч. Это, значит, по 3 гривны с каждого. Поехали". "По 7 гривен сбросили – и свободны". И люди скидывают. Пока люди скидывают, я буду ездить на фронт. Если люди прекратят донатить, мои поездки на фронт закончатся – я просто буду делать развлекательный контент. Также буду делать интервью с бойцами и донатить из своих денег. Просто это будут не столь большие суммы, как мы можем аккумулировать вместе.

– Война обязательно закончится, и начнется другая жизнь. Какой вы видите себя в другой, послевоенной жизни?

– Мне очень трудно вообще прогнозировать, какой будет моя жизнь. Я же вам говорила, что я решила, что война будет продолжаться всю жизнь. И когда она закончится, я просто обрадуюсь, что ошибалась. Тогда будем жить иначе.

– Увидел собаку. У вас ведь собаки есть?

– Да.

– Сколько?

– Если на всю семью, то пять. А у меня лично – две.

– Маленькие, большие?

– Маленькие, чихуахуа.

– Где вы их взяли? Подарил кто-то?

– Нет. Одну я покупала, кстати, в качестве подарка своему экс-жениху. Но собачка выбрала меня в качестве хозяйки.

– Кто покупал, того и выбрала.

– А другую мы забрали из "черного" разведения. Я подписана на разные группы в Facebook, где люди спасают животных. И вижу объявление: чистокровная чихуахуа в каком-то сарае. И я это объявление вижу уже полгода. И пишу: "Кто-то забрал собаку?" – "Ой, это мошенники в Фастове". – "А я наберу". Набираю, говорят: "Приезжайте. Собачка есть". Я приезжаю в Фастов...

– Город контрастов.

– Понимаю, что это "черное" разведение. "А покажите, какие у вас есть еще собачки. А дайте я поснимаю на камеру". Она говорит: "А вы приводите клиентов. Я вам дам процент". И в следующий раз я прихожу с полицией, волонтерами, телевидением...

– Вы опасная, Рамина.

– И говорю: "Вы же просили привести клиентов. Я и привела…"

– Как зовут ваших собачек чихуахуа?

– Одну зовут Сири, другую – Моня.

– Любите собачек?

– Очень! Я обожаю собак. И мне очень хочется, чтобы в Украине вообще не было черных разведенцев. Для тех зрителей, кто не понимает, что такое "черное" разведение: это когда человек покупает собаку... К примеру, мою Моню. Это не на 100% чихуахуа, помесь.

– Просто чиахуа.

– И получается так, что собачку заставляли рожать каждую течку. Ее щенки погибали. У Мони вокруг шеи следы от веревки. Потому что она не желала рожать. Ее заставляли. Эта женщина, хозяйка Мони, занимается этим бизнесом 15 или 20 лет. Я говорю: "Вы же налоги не платите – все нелегально. Да?" Она говорит: "Да, не плачу. Это мой бизнес". Она кормила собак, знаете чем? Котятами.

– Ай-яй-яй.

– "Мивиной". Ей отдавали котят, чтобы она кому-то отдала – и все. Это непорядочные люди. И нужно наравне с коррупцией лишать людей права вести такую деятельность. А это действительно проблема. Люди не хотят работать, а хотят за две-три тысячи продавать собак таких – и жить себе хорошо.

– Как человек, который делает такой интересный контент, что вы смотрите? Я не имею в виду интервью, а имею в виду кино, развлечения.

– Мне очень нравится сериал "Фауда" на Netflix. Знаете?

– Да.

– Смотрели?

– Нет.

– Вот я вам советую посмотреть. Там о...

– Разведке.

– О работе израильской разведки, да. Вот мне очень нравится. Напоминает работу наших спецназовцев.

Недавно ездила на Донбасс. Идем в 170 метрах от врага. Хотели дойти до позиций пехоты и показать, как работают наши ребята. Видим "птичку". Чья "птичка"? Говорят, что наша. Потом начинает работать – пух-пух! Командир говорит, что работают по нам. Оказывается, что "птичка" не наша

– Наши уже круче, я думаю.

– Да.

– Наши уже такие мышцы мощные нарастили...

– Я думаю, что о наших тоже можно будет снять такие сериалы. Мне очень нравится сериал "Шпион" с Сашей Бароном Коэном. Он на реальных событиях: о том, как шпион пробрался на самые высокие позиции к врагу – до сих пор его тело не отдают уже погибшим.

– И у нас такое можно снимать: у нас многие российские шпионы пробрались…

– Российские шпионы, конечно... Вот такой мне жанр нравится. "Карточный домик" с Кевином Спейси.  

– Но поездки на фронт не отпускают?

– Да не отпускают, нет. Я не могу расслабиться.  

– Что вы вспоминаете, когда приезжаете, рассказываете друзьям о том, что с вами было там?

– Я не знаю, как рассказать, потому что меня понимает только тот, кто был со мной. Большой травмой для меня было, когда я отсняла интервью, выставляю фрагмент в Stories. И мне пишут: "Это Холм Ярослав. Он погиб". Я пишу: "Да нет, не может быть. Вышлите фото". Это была для меня первая такая травма. Человек погиб еще до того, как получился материал. Это вообще первый погибший человек из тех, кого я снимала. Я помню этого парня. Он такой прикольный, такой классный... И он мне еще говорил, что его жена не отпускала на войну, что у него родился ребенок, и он ей соврал: пошел воевать, и она попросила признаться. И он погиб. И это было морально тяжело. Я написала его жене, спросила, могу ли я выпустить материал. Она сказала: "Конечно, можно. Это последнее видео Ярослава. И он ждал, пока выйдет интервью". Мои подписчики сбросили семье Ярослава 700 тысяч гривен… Сегодня в интервью увидела, что погиб пилот Джус. Такой симпатичный молодой парень. Я видела его на видео. Это просто ужасно. Мы с психологом прорабатывали моменты. Я боялась, что обязательно погибну, когда уеду на фронт. Потому что, когда ты видишь, как российская ракета попадает в авто, где находятся...

– А вы видели?

– Волонтеры… Мне присылал… Я общаюсь близко с волонтером Денисом Христовым. Он мне всегда говорит: "Рамина, как ты думаешь, мне можно ехать в Бахмут?" – "Денис, не езди. Дорога обстреливается. И уже нельзя туда ездить". И он говорит: "Я все-таки съездил. Все нормально". А вот недавно пишет: "Я все-таки поехал в тот населенный пункт, Рамина, в который собирался ехать. Представляешь: я уезжаю – прилет – и погиб человек, с которым я разговаривал". Несколько недель назад – помните? – в Покровске было попадание в "Корлеоне".

– Да.

– Вот я там ела в последнюю мою поездку. Затем попадание в "Рио". И когда ты видишь, что российские ракеты попадают в те места, где ты был, и они рядом с людьми, которых ты знаешь, то ощущение смерти, что ты можешь не там оказаться...

– А бывает страшно на передовой?

– Всегда. Мне всегда страшно. Мне очень страшно. Но я смотрю в глаза наших военных, и они говорят: "Рамина, сюда можно. Мы отвечаем за вашу жизнь, мы за вас волнуемся еще больше, чем вы". Зрители же думают, что это просто: поехала, договорилась.  

– Да.

– Ты получаешь письма, чтобы поехать на определенный участок. Тебя сопровождают пресс-офицеры, тебя сопровождают медики, профессиональные военные. За нами следят дроны. Вот недавно у меня была поездка. Мы идем в 170 метрах от врага. Хотели дойти до позиций пехоты и показать, как работают наши ребята. Видим "птичку", идем. Россияне нас палят. Чья "птичка"? Говорим, что наша. Потом уже начинает работать – пух-пух! – командир говорит, что работают по нам. Оказывается, что "птичка" не наша.

– Это же, кстати, вы брали интервью у Евгения Нужина?

– Да.

– Вагнеровца, которого потом убили кувалдой.

– Да.

– Я думаю, переживания были большие у вас?

– Ой, у меня было переживание, когда сказали, что из-за меня, из-за моего непрофессионализма убили вагнеровца. Я говорю: "Уважаемые, напишите, пожалуйста, в ГУР письмо: пусть вернут тело вагнеровца и отдадут назад наших пленных. Если вы, блин, такие умные". – "Боже, вы такая хамка!" Я думаю: "Господи, люди, ну что это? Это наш враг. Его обменяли, его убили россияне. Какие к нам вопросы?" К нам вернулись наши ребята. Жизнь наших ребят важнее жизни любого россиянина.

– Вы видите, какой я честный человек? Я вас сюда взял – и сюда вернул.

– (Смеется.)

– Невредимой. Скажите, пожалуйста, что такое счастье?

– Счастье – это возможность делать то, что ты хочешь, быть свободным человеком, жить в свободной стране. Я думаю так.

– Вы счастливый человек?

– Да. Однозначно да.

– Я вас благодарю.

– Я вас благодарю.