Рыженко: Когда грянула война, тела погибших привозили самосвалами, а на них складывали раненых. Почему не разделяли? Говорили: "Так им мягче будет"
Через больницу Мечникова прошло около 3 тысяч наших военных. Были самые жуткие истории: когда привязывали оторванную ногу к штахету, когда кишечник тянулся за носилками...
Алеся Бацман: Сергей Анатольевич, здравствуйте.
Сергей Рыженко: Здравствуйте.
А.Б.: Я так понимаю, я вас застала на обходе.
С.Р.: У нас такая работа, что мы, по сути, круглосуточно находимся на обходах, возле операционных, возле реанимационных залов. И сегодня вместе с военными [медиками] мы консультировали нашего солдата Владислава, который получил сложное ранение в голову. Пуля зашла через теменную кость, вышла через затылочную. И нам – начиная с поля боя военным врачам, а потом в Мечникова – удалось его спасти. И он сегодня находится в хорошем состоянии духа, разговаривает, отвечает на вопросы безошибочно. И мы очень рады, что именно солдаты в больнице Мечникова – их прошло более 3 тысяч человек – выздоравливают после самых-самых сложных ранений.
А.Б.: Владислав, можно обратиться? Один вопрос задам.
Владислав: Да-да, конечно.
А.Б.: Как вы себя чувствуете?
В.: Уже намного лучше.
С.Р.: Если учитывать, что Владислав поступал в коме... Он этого, к сожалению, помнить не может. На сегодняшний день самые важные функции восстановлены, однако есть еще проблемы. И мы договорились с врачами из госпиталя во Львове, где будут проводить реабилитацию, что обязательно возьмем его на полноценную реабилитацию.
А.Б.: Мы пожелаем Владиславу скорейшего выздоровления. И чтобы не утомлять, я вас попрошу, чтобы мы продолжили уже из вашего кабинета.
С.Р.: Конечно.
А.Б.: Владислав, выздоравливайте, пожалуйста.
В.: Спасибо большое. До свидания.
С.Р.: Владислав, дай пять.
В.: Спасибо огромное вам.
– Сергей Анатольевич, здравствуйте еще раз.
– Добрый день.
– Мы говорили с Владиславом. Он боец АТО с тяжелым ранением. Я так понимаю, ему удалили часть мозга и он чудом выжил. А еще, наверное, большее чудо в том, что после такого ранения он в полном сознании. И я так понимаю, что, слава Богу, он идет на поправку.
– Очень тяжелая история. И мы уже целую неделю делаем все возможное, чтобы Владислав не только выжил, но и восстановил все функции. Он молодой человек – ему 32 года. И он должен вернуться домой, продолжить свою жизнь. Однако такое ранение оставляет мало шансов. Если пуля попадает в голову, 99% – это смертельный исход. Вот здесь – элемент везения и внутренняя сила бойца, которая позволила довезти его до Мечникова, оказав первую помощь на фронте, сделать операцию. И он потихонечку восстанавливает все жизненные функции. Пуля попала в теменную кость, разбив полностью каску, и вышла через затылок, оставив большое отверстие. Вышла с фрагментами мозга и с поломанными костями черепа. Врачам для его спасения пришлось это все убирать. Операция прошла удачно. И сегодня мы можем сказать, что, если еще и реабилитация пройдет хорошо (а мы провели сегодня встречу с военными врачами), у него в жизни должно быть все хорошо. Он это заслужил.
– Он давно в АТО?
– С 2017 года. Этому предшествовала драматическая ситуация и дома: умер отец, брата убили, к сожалению, – хулиганская травма. Мама одна. Работы постоянной не было. И он решился пойти в АТО, чтобы защищать Родину, чтобы быть занятым настоящим мужским делом. Очень волевой парень. Так как он терпит боль и переносит тяготы, которые приходится ему переносить, потому что каждый день перевязки, осмотры... Мы все восторгаемся силой и мужеством этого бойца. По-настоящему железный. В другом случае он уже бы давно погиб.
– А как это произошло, вы знаете?
– Он был на позиции, в окопе. К сожалению, пуля снайпера попала точно, каска не спасла. Повредила голову с такими тяжелейшими травмами, что, когда смотришь эти снимки с открытым мозгом, понимаешь, что люди с этим не живут. Но наши ребята, а мы их видели около 3 тысяч, которые прошли через Мечникова с самыми жуткими историями… когда привязывали оторванную ногу к штахету, когда кишечник тянулся за носилками... Мы стараемся идти до последнего, чтобы дать возможность каждому из них иметь шанс вернуться домой живым.
К нам привезли военного с Саур-Могилы, он две недели пролежал в реанимации как неизвестный, с тяжелейшим ранением головы. Потом он приходит в сознание и начинает говорить по-русски, по-украински, по-французски, по-английски
– Сергей Анатольевич, вы уже 10 лет главный врач Днепропетровской областной больницы имени Мечникова. Я знаю, что вы часто выезжаете в зону АТО. Что вы там делаете?
– Мы поддерживаем связь с военными медиками. Сегодня они у нас. Мы провели большой консилиум. И каждый день, к сожалению, или через день у нас возникает ситуация, когда к нам доставляют бойцов. Вот сегодня доставили одного 200-го, одного 300-го. И мы видим это горе… Понимаем, что в палатке провести сложнейшую операцию невозможно. Для этого нужны условия, для этого должна быть хорошая аппаратура. А мы здесь имели возможность, нам все помогали – и мы сделали по-настоящему военную базу, которая спасла тысячи человеческих жизней после тяжелейших минно-взрывных ранений.
– Сколько бойцов через вашу больницу прошло и скольких вы спасли с начала войны?
– Конечно. Мы каждого знаем. Мы каждого знаем не просто по фамилии и по имени… Знаем их родственников, знаем мам, которые вместе с нами были во время их лечения, жен, детей. Это 3 тысячи бойцов, которые были в реанимациях больницы Мечникова, пока не могли встать на ноги. И только мы давали им надежду на жизнь, на дальнейшее лечение и реабилитацию. Многие уехали [на реабилитацию] за границу. Это и генералы, и полковники, и майоры... Некоторые по 14–15 операций переносили, особенно раненные в живот. Некоторые перенесли такое, что, если бы у меня спросили об этом еще лет семь назад, я бы сказал: "Такого не бывает". Когда удаляется примерно треть мозга, а человек живой.
Еще мы здесь проводим импровизированную свадьбу, потому что жена беременная, потому что мама плачет… Это все – эмоции, которые позволяют человеку жить дальше. Здесь настоящее хранилище человеческих душ, настоящих, бойцовских, военных. И для того мы все время с фронтом вместе. Мы не делим на военных, гражданских. Все мы – врачи и медсестры – помогаем ребятам выжить.
– Сейчас СМИ, блогеров, политиков часто упрекают в том, что мы мало говорим о позитивных вещах, героических историях… О чем-то хорошем. Хочу у вас спросить, с какими историями героизма вы столкнулись, когда знакомились с нашими военными, с ребятами, которые воюют в АТО, защищая свою Родину?
– Я мог бы их назвать историями войны. Их сотни. Расскажу несколько, впечатливших больше всего. Одного из военных с Саур-Могилы привезли в Мечникова, и он две недели пролежал в реанимации как неизвестный, с тяжелейшим ранением головы. Мы через волонтеров старались найти его близких. Не получалось. И потом он приходит в сознание после операции и начинает говорить по-русски, по-украински, по-французски, по-английски. Мы понимаем, что он, скорее всего, не солдат, а офицер. Потому что образование даже на больничной койке заметно. Потом находится супруга, его друзья. Это полковник, который был заместителем начальника АТО, который во время ранения успел закопать свои документы, уже без сознания его доставили в больницу Мечникова… Сейчас он руководитель военного училища имени Богуна, генерал. Эти истории я вспоминаю, как будто они прошли полчаса назад. Они впечатляют, потому что при таких ранениях обычно не выживают. А они не только выживают – они сегодня являются очень востребованными командирами и людьми, которые воспитывают поколение.
Другой парень, который меня впечатлил, – это Дима. Он был недавно у нас с супругой. У него была оторвана нога, очень высокая ампутация, осколок в животе, осколок в затылке, ранение в груди... Он находился 17 дней в коме, 40 дней в реанимации. Выживает. Потом его отправляем в Соединенные Штаты на реабилитацию. И он в настоящее время открыл свою кофейню. Вместе с супругой приезжает, показывает, как он танцует на протезе. И благодарит всех врачей Мечникова, которые спасли ему жизнь. Я понимаю, что, если бы нас не было, такие операции в палатке на передовой провести было бы невозможно. Спасать таких людей было бы, наверное, невозможно в тех условиях, которые ребята эти пережили. С большой потерей крови… Ему перелили около девяти литров крови – это примерно 20 доноров. Я понимаю, что находить эту кровь на передовой, переливать ее в тех антисанитарных условиях, наверное, было бы невозможно. И мы очень рады, что эти ребята были спасены именно у нас, в больнице Мечникова.
Я могу рассказать десятки таких историй. Это военные, которые, по сути, потеряли полкишечника, которым провели десятки операций, но они сегодня служат. Они приезжают к нам, они показывают, как они подтягиваются на турнике. Иногда слезы текут, потому что понимаешь, что такого не должно быть. Потому что люди перенесли то, что убивает. А они живут и работают, служат. Молодцы!
– Каких ранений больше всего?
– В больницу Мечникова, как правило, поступают с ранениями лица. Дальше – ранения головы, ранения конечностей, ранения груди. По сути, все ранения, которые бывают на войне. И мы сегодня обсуждали с военными: нам удалось спасти 1200 конечностей… Тянули до конца. Ребята остались с ногами и с руками. И я знаю, что восстановлены функции этих конечностей. Там, где уже не было шансов, оперировали. Теперь они с протезами. Но все они – наши очень большие друзья. Мы как единое военно-медицинское братство. Они говорят: "Когда идем в бой, говорим, чтобы в случае ранения нас отвезли в Мечникова. Там спасут". И мы этим гордимся.
Я наблюдаю за армией в течение почти семи лет и могу сказать однозначно: то, что было в 2014 году, и то, что сейчас, – две большие разницы
– Скажите, пожалуйста, как с начала войны поменялась украинская военная медицина?
– Земля и небо. Мы абсолютно не были готовы к войне. Военная медицина у нас, к сожалению, сокращалась. Все считали, что мы никогда не будем воевать и нам не нужны военные врачи, военные фельдшеры. И когда грянула война, самосвалами, всеми видами транспорта, вплоть до легковых машин, привозили тела погибших. А на них складывали раненых. Мы спрашивали: "У вас не было возможности это все разделить?" Они говорят: "Нет. Так им будет мягче"… Некому было даже руководить эвакуацией. И мы рады, что сегодня у нас есть военные, которые, по сути, делать могут все прямо с передовой. А уже для высокотехнологичных операций, которые должны проводиться под большими микроскопами, на специальных столах, специальными лапароскопами и оборудованием, доставляются к нам. Мы не делим, кто больше, а кто меньше. Просто спасаем их жизни.
– Я вам сейчас не совсем медицинский вопрос задам. Учитывая все то, что вы увидели за эти годы, какие чувства вы испытываете к россиянам?
– Я испытываю чувство ненависти. Но я не могу сказать, что это россияне. Я в первую очередь хочу сказать, что это люди, которые пошли на войну убивать своих братьев, которые им доверяли. Знаете, самое страшное – когда тебя калечат, убивают, предают люди, которым ты веришь. Вот здесь получилась, наверное, та ситуация, которую никто не ожидал. И именно братья-славяне, которые должны были помогать во всем, начали забирать не только территорию, но и человеческие жизни. Вот это самое страшное. Это настоящая ненависть. Но ни в коем случае не ко всем, а именно к тем, кто решился на эти поступки.
– Государство Украина сегодня по достоинству оценивает тех, кто его защищает?
– Хотелось бы больше. Но я наблюдаю за армией в течение почти семи лет и могу сказать однозначно: то, что было в 2014 году, и то, что сейчас, – две большие разницы. Уже есть специальное оборудование, специальные места для размещения солдат, мобильные госпитали, которые уже обучаются по стандартам НАТО, о которых мы семь лет назад и не мечтали. Плохо так говорить, но война нас многому научила. И я очень рад, что армия учится настоящей медицине, учится, как правильно воевать. Я понимаю, что это тяжелый опыт, но нам пришлось его испытать.
– Наши ребята в АТО на каком языке больше разговаривают: на украинском или на русском?
– Я понимаю, что в настоящее время языковой вопрос некоторые ставят на первый план, но 90% говорит по-русски. Я не осуждаю...
– То есть тех ребят, которые воюют за Украину?
– Да. Именно они. Из разных областей. Хотя все команды на построениях звучат на украинском языке: "Шикуйся", "Рівняйся", но в быту, когда ты начинаешь с ними обсуждать какие-то вопросы, в том числе медицинские, как правило, переходят с украинского на русский.
– После всего, что произошло, на ваш взгляд, Донбасс вернется в Украину?
– Очень хотелось. И мы почему-то все предполагали, что он вернется в ближайшее время. "Вот еще год – и обязательно Донбасс будет с нами". Потому что народ не может постоянно жить на бомбе, которая может каждую секунду взорваться. А там именно такая ситуация. Когда там едешь, понимаешь, что может быть заминировано. А там, говорят, вообще проезда нет, там – мост разорванный... Нельзя жить в состоянии войны вечно. Это накладывает депрессию на население. Не только на военных, но и на тех людей, которые там проживают. Я знаю, что большинство из них не может никуда уехать... Этих людей по-настоящему жаль.
– От кого реально зависит мир на Донбассе?
– Только от политиков. Уверен, что именно политики должны поставить точку в этом вопросе. Военные – люди подневольные. Они будут воевать, жертвуя своей жизнью, ровно столько, сколько им будут давать приказы. А политики должны выполнять свое дело, защищая тех ребят. Это поколение, которое прошло только через нас, – это люди, которым 20–30 лет. Их очень много погибло. А еще больше стали инвалидами. Вот это очень большая проблема.
– Каких политиков? Украинских или все-таки российских?
– Политики и украинские, и российские должны искать договоренности, которые позволят ребятам не воевать, которые позволят не убивать друг друга. И на той стороне лінії розмежування, и на этой есть люди, которые любят Украину и неплохо относятся к России. Есть патриоты, есть антипатриоты. Но сегодня Донбасс – это территория Украины. И в любом случае, любым путем политикам надо ее вернуть к нам. Потому что это наши люди, и мы их должны защищать, мы их должны лечить. К нам много обращается сейчас людей, которые остались без медицинской помощи, которые остались без средств к существованию. Они ищут, где сделать самое элементарное: какую-то простую операцию по замене сустава... Они обращаются в больницу имени Мечникова, находясь там… Переезжают, показывают паспорт и документы, что они все-таки граждане Украины…
– Сергей Анатольевич, а как можно украинским политикам повлиять на Путина, если он не хочет уходить с Донбасса, если не хочет отдавать Крым, если не хочет прекращать финансирование террористов? Сдаться? Или как? Видите ли вы механизм, как президент Зеленский может повлиять на Путина?
– Есть очень много международных организаций. В том числе Евросоюз и наши партнеры в НАТО. Мы с ними проводили медицинскую конференцию. Они очень заинтересованы в тех технологиях, которые мы уже отработали в больнице Мечникова, спасая раненых. Я считаю, что все уровни для политиков подвластны во имя защиты населения страны, в которой мы живем, страны, из которой мы никуда не уедем. Я понимаю, что многие люди сегодня имеют свободу выбора, где жить. Но большинство (наверное, 99%) хотят жить в Украине и остаются здесь.
Был месяц, когда мы не получали раненых с фронта. Мы посчитали: "Наверное, все хорошо. Наверное, все уже закончилось". Хирурги начали дежурить дома, а не оставаться на работе. И тут снова череда ранений пошла в последние дни...
– Какие настроения у местного населения на оккупированных территориях? Они хотят в Россию, они так же продолжают любить и звать Путина? Или все-таки они начинают прозревать и понимают, что нужно возвращаться в Украину, что это их дом?
– Абсолютно разные настроения. Есть те, которые патриотически настроены и готовы до конца оставаться и защищать, а есть те, которые сегодня очень активно просматривают все российские программы и заангажированы на российский стиль жизнь. Нам необходимо сделать все для того, чтобы предложить людям жизнь без насилия, возможность без разных дополнительных ухищрений жить в нашей любимой стране.
– Я от нескольких докторов слышала о том, что на оккупированной территории и непосредственно в зоне АТО серьезно ухудшилась эпидобстановка, что там разгулялись ВИЧ, гепатиты, сифилис и другие инфекционные заболевания.
– Войны и революции всегда приносят социальные болезни. И как бы мы ни хотели, уровень заболеваемости туберкулезом и ВИЧ, другими вирусными инфекциями и тем же COVID будет гораздо выше. И смертность будет гораздо больше. Потому что настоящего медицинского сопровождения нет, помощи нет, все поставлено на иммунитет, на выживание. В таких случаях определенная часть населения погибает дома, а другая в силу возраста и иммунитета выживает.
Это настораживает, но никто этого не считает, статистику не ведет. И сегодня это люди, которые живут сами по себе, имея какой-то клочок земли, огород, с которого они живут. Очень хочется, чтобы все дончане, наши соседи, которых мы очень любим и с которыми много-много лет дружили, были рядом с нами и имели такие же, как в Днепре, а может, даже лучшие условия для проживания.
– Как вы оцениваете вероятность открытого нападения и дальнейшего вторжения России в Украину?
– Как правило, отслеживаем ситуацию по количеству раненых. Был месяц, когда мы раненых не получали с фронта. Мы посчитали: "Наверное, все хорошо. Наверное, все уже закончилось". Хирурги начали дежурить дома, а не оставаться на работе. И тут снова череда ранений, которые пошли в последние дни. Вероятность очень высокая… Я помню 9 мая 2014 года, когда все думали: "Да нет, наверное, все будет хорошо". И к нам в Мечникова начали поступать десятки раненых прямо с поля боя, обсыпанных песком, в крови, в грязи... Не поймешь, где рана… Их собирали прямо в грузовики и не оказывали первую помощь. То, что мы пережили, что получили большинство из нас… врачей, которые всю жизнь занимались болезнями… депрессию, из которой сложно выйти...
– Сейчас опять много раненых поступает к вам каждый день?
– Не много, но поступает. Это показатель того, что боевые действия идут. На территории Мечникова судебный морг – мы с коллегами общаемся и знаем, что, к сожалению, поступают и убитые. Очень бы хотелось, чтобы все это закончилось. Знаете, каждый [погибший] человек – это трагедия для страны. Крик матерей, которые видят своих раненых ребят... Реанимация у нас на первом этаже, а я их слышу на девятом. Это ужасно.
– В украинской медицине сегодня большое воровство?
– Что вы называете "воровством"?
– Когда высшие чиновники от медицины воруют, и помощь в виде оборудования, лекарств, зарплат, премий не доходит до больниц, до врачей, до пациентов…
– Ну, наверное, мой ответ кому-то не понравится… Больнице Мечникова, во всяком случае последние 10 лет, активно все помогают. Начиная от простого волонтера и заканчивая руководителем высокого и высочайшего ранга. Нам в этом плане повезло. Наверное, обсуждать какие-то коррупционные вопросы некстати. Потому что если нам компьютерные томографы дарили бизнесмены, покупали аппараты УЗИ...
– Сергей Анатольевич, это же государство должно было делать, правда?
– Согласен. И как раз больница Мечникова, наверное, в этом плане исключение. Потому что именно та база, которая сегодня у нас есть, создана с помощью всех: и власти, и меценатов. И сказать, что нас где-то обделили, – это сказать неправду. Дай Бог, чтобы так всегда и всем больницам… И все будет хорошо в медицине.
– Отток врачей за границу сегодня большой?
– Не столько врачей. У нас уехало где-то десятка полтора врачей еще до эпидемии COVID. Но при всем этом уехало больше 200 медсестер. Это большая потеря, потому что даже на 2,5-тысячный коллектив больницы Мечникова мы почувствовали, что не хватает операционных сестер, мы почувствовали, что некем закрыть смену... И вот здесь была громадная проблема. И я старался в ней разобраться, спрашивал: "Почему ты уезжаешь? Ты здесь звезда, заслуженный человек, тебя все знают". – "А у меня дочка заканчивает школу. И у меня нет возможности собрать ей на выпускное платье. Я хочу, чтобы она поступала, училась. И для этого надо какие-то средства". Им со старта предлагали заработную плату €700 с проживанием и с питанием. К сожалению, фирмочка, которая поселилась через дорогу от больницы, больше 200 медсестер отвезла за границу для работы в лечебных учреждениях.
Мы снова заполнились. Сейчас у нас больных COVID-19 такое же количество, как было в ноябре, когда был самый большой подъем
– Это рекрутинговая компания?
– Именно они. Даже без знания английского – просто по навыкам и по стажу работы. Это все молодые сестры, как правило, до 40 лет. Им пришлось ехать за границу для того, чтобы улучшить материальное положение своей семьи.
– В какие страны в основном они уезжают?
– Начиная с Польши, Чехии и заканчивая Германией, а часть – даже в Британию.
– Сколько у вас в больнице получает медсестра?
– Порядка 6 тысяч. И я как раз хочу отметить: все-таки правильный ход был сделан с тройными окладами. Я наверняка знаю, что COVID-больные остались бы без присмотра, если бы мы не дали людям по три оклада. Мы сейчас имеем возможность компенсировать состав медсестер и врачей в этих отделениях. В любом другом случае, наверное, пришлось бы главному врачу и заместителям ходить и лечить этих больных.
– А сколько получает медсестра, которая работает с пациентами с COVID?
– В среднем 15–17 тысяч. Это хорошая заработная плата, по сравнению с тем, что они получали в других отделениях.
– Хорошо. Хороший оперирующий хирург сколько у вас получает?
– В пределах 10 тысяч. Это максимум, что он может официально заработать, имея хорошую подготовку. Если он заведующий, доктор наук, кандидат – чуть больше, до 15 тысяч. А начинающие – 6–7 тысяч. Маленькая заработная плата.
– Потрясающе.
– Не позволяющая книги покупать, учиться. И я очень рад, что мы говорим об этом открыто. Потому что медицина – это в первую очередь обучение, новые технологии. Нельзя на кофейной гуще ставить диагнозы и назначать лечение.
– Вы понимаете, что, если бы не было коррупции, медсестры должны были получать от тысячи долларов, а врачи – по несколько тысяч долларов, официально, с налогами… Не прятать глаза от коньяка и конфет от пациентов, а быть уважаемыми людьми, иметь возможность себе все позволить. У нас богатое государство – просто воровать меньше нужно...
– Я полностью с вами согласен. Я понимаю, что каждый человек должен приходить на работу, зная, что его семья будет обеспечена. Но пока не будет на уровне государства акцентов правильных, как бы мы ни хотели, люди будут брать и коньяк, и будут радоваться сотне гривен, которую ему засунут в карман… Такая, извините, жизнь.
– По коронавирусу какая сейчас обстановка? Свободные места есть?
– Нет, конечно. Мы снова заполнились. У нас количество больных такое же, как было в ноябре, когда был самый большой подъем. И, к сожалению, каждый день мы принимаем десяток тяжелых пациентов, которые идут прямо из приемного в реанимационное отделение. COVID, к сожалению, снова наступает. Я не знаю, как это назвать правильно: третьей волной или возобновлением второй волны. Но коронавируса снова стало много. И людям необходима помощь. Сегодня все наши "ковидные" отделения после небольшого снижения снова начали работать в полную силу. Очень тяжело, когда видишь десятки людей, которые не могут жить без кислорода. Сегодня у нас 22 человека находятся в реанимации, только с помощью аппаратов дышат. Одни – с маской, другие – трансназально. Очень сложная ситуация.
– То есть болезнь стала еще тяжелее? Ведь сначала были прогнозы, что, пройдя несколько кругов через человеческий организм, болезнь станет протекать легче.
– Знаете, ничего не изменилось. Был период в феврале, когда было меньше поступлений. Как бы мы сегодня ни говорили, что карантины, локдауны – это плохо, для больных, наверное, это было лучше. Потому что именно в тот период было меньше больных. Сейчас пошла снова волна – мы каждый день принимаем людей с тяжелыми проявлениями пневмонии, понимая заранее, что многих из них можем не спасти.
– Почему поступают сразу с тяжелым поражением легких? Из-за того, что моментально болезнь наступает? Или люди тянут до последнего и не обращаются?
– Одни считают, что они сильные и могут вылечиться дома. Пьют травы, пьют разные снадобья, о которых рассказывают соседи. И в последнюю минуту, когда уже теряют сознание в подъезде, их привозят в больницу. И сразу поступают в отделение реанимации. Многие из тех, которые поступают в тяжелом состоянии, верили до последнего, что коронавирус можно вылечить дома. Это глубокая ошибка, и надо убедить людей в этом. Любое проявление болезни: особенно одышка, повышение температуры – может привести к тяжелым последствиям. Надо обращаться к врачам.
В начале войны я получил депрессию – похудел сразу на 15 килограммов. Не спал месяцами
– Болезнь стала моложе?
– Конечно, среди молодых людей в основном погибают те, кто имеет хронические или вирусные заболевания, диабет и прочее. Пожилые люди, к сожалению, больше погибают от постковидных осложнений. Это различные тромбозы, инсульты, инфаркты. Успешно пролечили коронавирусную пневмонию – через неделю поступают с инсультом… То же самое с инфарктом миокарда или тромбозом конечностей, легочных артерий. Вот такая коварная болезнь, которую еще никто до конца не расшифровал. И я надеюсь, что в ближайшее время все-таки ученые расскажут нам, что необходимо, чтобы успешно вылечить больного.
– Вы будете вакцинироваться препаратом Covishield?
– Обязательно. Я сделал анализ – у меня еще есть антитела. Так получилось, что я заболевание перенес, видимо, на ногах. Потому что особых симптомов не чувствовал. И очень жаль, что вакцинация не прошла раньше. Наверное, я смог бы себя защитить. Вакцина – это единственный способ цивилизованной защиты. Независимо от того, какая вакцина. Пусть ее называют самой плохой, индийской, или самой хорошей, европейской, вакцинирование – это самый цивилизованный путь быть свободным человеком и исключить инфекции. В первую очередь в обществе. Я всячески призываю всех обязательно сделать прививку.
– Сергей Анатольевич, вы были и замминистра здравоохранения в свое время, были депутатом местного совета от "Европейской солидарности", на последних выборах мэра Днепра выдвигались от "Слуги народа". Скажите, пожалуйста, вам, человеку, который имеет репутацию, имя в медицинских кругах и уважение среди коллег, зачем это надо? Зачем вам политика?
– Политика – опосредованное, скажем, название нашей работы. Мы не можем без политики, потому что мы постоянно вовлечены в этот процесс. Особенно в Днепре. Та же больница Мечникова, которая является основным медицинским кораблем области, очень во многом зависит от политиков. Наверное, если бы я не был несколько раз депутатом всех советов, наверняка бы не было того акцента, [не получилось бы] больницу Мечникова содержать в надлежащем виде. Наверное, это бы не была больница, которую знают сегодня не только в Украине. Политика в этом здорово помогает. Я не стесняюсь, потому что каждый мой приход в политику давал в первую очередь больнице возможность получения дополнительных ресурсов, которые шли на лечение и восстановление больных. Ну и парк аппаратуры – это тоже очень важно.
– То есть сегодня чтобы защитить и приумножить материальную базу в своем медицинском учреждении, вам нужна политика? Потому что если находиться только во врачебной системе, этого не получается сделать?
– Да, Алеся, именно так. Потому что есть доступ к людям, которые принимают решения. Это очень важно в наше время, чтобы показать, как это необходимо. Все же думают, что жизнь – только на набережных и в крутых ресторанах. Но есть и другая. И мы ее видим каждый день. Так что политика – местная политика, региональная политика – обязательно присутствует.
– За последние семь лет в каких-то ситуациях вы плакали? И что это были за ситуации?
– Я уже сказал, что в начале войны получил депрессию – похудел сразу на 15 килограммов. И честно говоря, не спал месяцами. Мог уснуть от усталости на пару часов. Потом снова просыпался и бежал на работу, оставался на работе. У меня даже не было чувства дома и работы. И когда спрашивали: "А что ты будешь делать после работы?.." Например, гости приезжали… Я говорил: "Я не знаю, что буду делать дома. Я останусь на работе". Это состояние потом позволило мне разобраться, позволило еще раз понять, что все люди, даже те, которые видят ужастики каждый день, связанные с человеческой болью, все равно бывают подвержены эмоциям…
– Как вы лечитесь? Как вы спасаетесь от стресса, который получаете на работе каждый день?
– Очень важно, чтобы было четкое разделение: "Вот это – работа, а вот это – дом". Самое лучшее лечение – быть с семьей, быть с близкими, быть с теми людьми, которые тебе дороги. И если человек возвращается домой и видит в этом радость, утешение, успокоение, то у него в голове все в порядке. Но если он хочет оставаться на работе даже по очень небольшой необходимости, то у него с психикой пошли какие-то нелады. Я хочу такой совет дать: обязательно при всех сложных ситуациях всегда возвращаться домой.
– Сергей Анатольевич, я вам благодарна за эту беседу, действительно важную и нужную. И я, конечно же, хочу пожелать и вам, и всем вашим сотрудникам, и всем вашим пациентам крепкого здоровья и чтобы те, кто попадают к вам, поскорее с вашей помощью выздоравливали.
– Спасибо, Алеся.