Защитник Мариуполя Химик Касаткин: Конвоир спросил: "Правда, что вы нашим яйца отрезали?" Я ответил: “Мы живем по законам чести. Когда у нас были пленные, мы их кормили и обменивали“. Он поверил, сказ G

Редис – это человек, который никогда не даст слабины. У него все под контролем. В экстренных ситуациях действует хладнокровно, очень спокойно

– Давид, добрый вечер. 

– Добрый. 

– Я хотел бы для начала узнать о вас. Где вы родились?

– В Мариуполе.

– Сколько вам лет сейчас?

– На данный момент – 26 полных.

– И в полк "Азов" вы пошли в 18?

– 18, да.

– Чем родители занимаются?

– Мама сейчас в Германии живет. Отца нет с рождения.

– Мама чем занималась, в Мариуполе когда вы жили? 

– Мама работала на коммунальном предприятии. Уже когда мне было лет 14, она была начальником районного ЖЭК в центре города.

– Я был в Мариуполе в 2021 году. 

– Да, я помню. Я фотографию вашу видел. 

– На Дне освобождения города. Незабываемые впечатления. Я был на базе "Азова".

– На урзуфской или мариупольской? 

– На урзуфской. Мы с Калиной два дня ездили вместе. С Редисом тогда познакомились. Посмотрели базу, пообщались с ребятами. Вообще, на меня Мариуполь произвел очень хорошее впечатление. Красивый, ухоженный, чистый. Не похожий на индустриальные города. Мариуполь – ваша родина. Какой он, Мариуполь, ваш родной город? Как бы вы его охарактеризовали?

– На самом деле до 2014 года не было как таковой инфраструктуры. Были заводы. Когда уже появился полк "Азов" – это 2016–2017 годы, – постепенно начали делать очень много инфраструктуры. То есть к 2022 году у нас уже много чего сделали в городе: и центр, и пляжи, и все-все-все. Куча людей всегда в центре собирается. Прекрасный город. Я сейчас много времени нахожусь в разных и, кроме Мариуполя, ничего к сердцу не ложится.

– В Мариуполе прошло ваше детство. И вы, естественно, много общались и с ровесниками, и с людьми постарше. Мы же не можем отрицать, что в Мариуполе господствовала такая философия у жителей, мол, в Советском Союзе было хорошо. "Мы были молодые, там было хорошо", "Так, как было в Советском Союзе, уже не будет". Вы сталкивались с этим?

– На самом деле да. Но я скажу так: когда в 2014-м это началось, то большинство людей еще думали, какую сторону им принять. Либо Украины, либо России. Но именно о Советском Союзе тогда не было разговоров. Тогда были разговоры: типа в Украине нас обворовывают, а вот с Россией будет хорошо. Либо наоборот: с Россией будет плохо, а в Украине сейчас власть поменяется, и будет все хорошо. Это у старшего поколения, то есть возраст моих родителей. Я относился к патриотическому молодому поколению, которое занималось спортом, околофутбольная тусовка и тому подобное. То есть я занимаюсь спортом, выступаю на соревнованиях, выигрываю, поднимаю украинский флаг, а тут – оп! – и типа что? Ну типа продался? Непонятно за что. И в нашем коллективе это было предательством. Я всей душой любил Украину, любил свой город, и мы все были за Украину. Но были моменты... Не скажу, что именно пророссийская какая-то кампания в Мариуполе. Но просто была такая политическая игра: где-то военный что-то начудил, это медиа распространили – и какая-то часть населения к военным уже относилась вот так: "Фу, военные! Они что-то чудят". Я по своему городу вообще по форме никогда не ходил. Просто чтобы не привлекать внимание. 

– Почему в 18 лет вы решили пойти в полк "Азов"? 

– Ой, я не знаю. Ну, я мужчина, да? Кто, кроме меня, пойдет воевать, защищать свою страну, свой город? Я не мог по-другому. Мой одноклассник, который после 10-го класса ушел в техникум, из техникума ушел в 16 или 17 лет в "Азов" и уже участвовал в [боях в] Широкино. И я сам для себя подумал: "А я что, так не могу? Я хуже чем-то?" Съедал себя как мужчина, можно сказать. Я не мог поступить по-другому.

– Чем "Азов" принципиально отличается от других полков и военных соединений украинской армии? 

– На тот момент или сейчас? 

– На тот момент. 

– Когда мне было 17–18 лет, для меня армия – это ходить, маршировать, чистить картошку в столовой. Когда я увидел "Азов", что там ребята воюют, там никто не говорит им выбриваться, никто не против того, чтобы у них были татуировки... Там ценились мужские качества. Ты тренируешься, воюешь, у тебя есть характер. Вот это и ценится. А не то, как ты должен выглядеть. При этом у меня уже были друзья, которые находились на тот момент в батальоне "Азов". Тогда мы еще были батальоном. И они мне уже рассказывали, что у нас там крутые тренировки, мы постоянно стреляем, мы ездим на боевые. Я хотел стать частью этого коллектива.

Скриншот: В гостях у Гордона / YouTube

– Вообще удивительные отношения у ребят внутри "Азова". Я таких отношений нигде больше не видел. Уважительные, человеческие, мужские, правильные. На чем это было основано?

– Я не знаю, на чем это основано. Могу сказать то, что у меня в голове. Когда туда приходишь, ты меняешься как на физиологическом, так и на психологическом уровне. Ты попадаешь в коллектив – он тебя полностью меняет. И в "Азове", когда я пришел в 18 лет, все жили по каким-то законам чести. Кого нужно уважать, как нужно себя правильно вести. Ты военный – как ты должен правильно носить. Тебе доходчиво объясняли. "Ты военный. Ты сюда пришел – должен тренироваться, должен ходить красиво. Посмотри на них, образно, они, как босяки, кепки носят свои. Это красиво? Нет. Нужно вот так ходить". Грамотное командование.

– "Азов" – это философия, правда? 

– Скорее всего, да. И образ жизни. 

– Денис Прокопенко, командир Азова, знаменитый Редис, Герой Украины. Удивительный человек. Я с ним много общался, и он меня потряс. Вот ему 32 года исполнилось.

– Да, сегодня у него день рождения. 

– Мы его поздравляем с этим. Чем он отличается от других? Почему он в таком молодом возрасте стал лидером?

– В полку ты не можешь получить должность только потому, что ты до нее дослужился. Ставят на должность, если у тебя есть лидерские качества в коллективе. И я с Редисом... Он для меня больше командир сейчас, нежели друг. Мы с ним не в таких хороших отношениях. Мы с ним общаемся, но я с ним общаюсь как с командиром, он со мной – как с подчиненным. И за Редисом я начал наблюдать еще с 2016 года, когда он был командиром батальона. И мы тогда выезжали куда-то под Одессу на 9 мая двумя батальонами. Одним командовал Редис, а вторым... Я не помню, кто у нас тогда командир был, простите. Уже много времени прошло. Когда мы сидели на пункте дислокации, где не было интернета, развалины и тому подобное, – он не сидел, знаете, не ковырялся в носу. Он говорил, приходите в такое-то время, буду лекции проводить, давайте тренироваться, давайте развиваться. Всегда в нем это было. Я думаю, скорее всего, из-за этого. Он на самом деле очень умный человек. Вся подготовка, все знания, которые есть в бригаде "Азова", – это отчасти принес Редис. Конечно, с другими офицерами, но в большей части это все к нам Редис принес. Человек всегда развивается.

– Ну и характер! Какая выдержка, какое хладнокровие! Спокойствие. 

– Да-да. Он лидер. Человек, который никогда не подаст признаков слабины, страха. Ты всегда к нему приходишь (даже когда мы были на "Азовстали"), у него все под контролем, он всегда дает задачи. В экстренных ситуациях действует хладнокровно, очень спокойно. Ты смотришь на него и знаешь, что этот человек – лидер. И он тебя не отправит на мясо. У него все спланировано, у него все подготовлено, у него отличная команда. Приказы он тебе дает – ты даже вопросов не задаешь. Ты действуешь, потому что ты знаешь, что даже если ты обычный солдат, то ты для него значимая единица.

– Давид, разговоры о том, что может начаться полномасштабное вторжение, ходили месяцев пять накануне. Вы верили в это или нет?

– Мы в это не верили. Таких заявок, что вот-вот что-то начнется, было очень много… "Вот завтра может что-то начаться" – и мы на чемоданах сидим. "Ура, сейчас что-то начнется". Потому что "Азов" мало куда выпускали. Мы с 2016 года сидели на базе. Нас в 2019-м выпустили на Зайцево. Мы там проделали кучу работы, показали свою эффективность, что мы одно из самых боеспособных подразделений в Украине. И нас опять закрыли на ППД. Может, вы видели у меня видео, когда Путин подписал... Когда я ходил по расположению, снимал парней, которые танцуют. Ну наконец-то! Хоть что-то начнется – и мы не будем сидеть на базе. Потому что к 2022 году, когда люди не знали, что такое война, и жили своей жизнью, пока ты находился на базе, тренировался и готовился... При этом зарплата была мизерной для этой работы. Официанты в Киеве столько получали. И ты иногда задумывался: зачем я сижу здесь.

– Сколько "азовец" получал тогда? 

– На конец 2022 года я как офицер с выслугой получал 23 тысячи. Обычный боец получал 17–19, по-моему. Это мало, я считаю. Да, это не первая, а вторая линия, но все равно. Люди иногда задумывались: а стоит ли? Начнется что-то, не начнется. Уже сколько лет прошло? Эта позиционка. Нам говорили, что может что-то начаться. Мы на сумках сидим – ничего не начинается. Опять говорят: "Что-то может начаться". Мы на сумках сидим – ничего не начинается. И когда уже сказали, что вот-вот что-то... Даже когда он уже подписывал, я еще сидел и думал: "Начнется или не начнется? Или сейчас еще будет что-то политическое?"

– Как для вас началась широкомасштабная война? 

– Я был тогда в управлении батальона. В секции С3 я занимался боевым планированием. И я тогда был от штаба своего в командовании штаба противодесантной обороны. От Мариуполя и до Урзуфа – у нас огромная линия воздушной и береговой обороны. И я там был от "Азова". Я приехал туда в восемь утра – и до четырех утра сидел в штабе, какие-то заготовки для себя делал…

В Мариуполе во время осады по улице идешь, возле моря – лежат трупы людей. В любой двор заходишь – трупы лежат. Этого не передать словами… Наверное, раньше я к смерти попроще относился. Сейчас начал всерьез это воспринимать

– Но тревожно было уже?

– Не было тревожно, потому что я не знал... То есть я уже принимал участие в боевых действиях. По мне стреляли, я по кому-то стрелял то есть. И я не знал, что может за этим стоять, какая на самом деле эта война. Поэтому у меня тревоги как таковой не было. 

– Было интересно? 

– Сначала было интересно. Когда началось я такой: "Ну все! Класс, сейчас что-то начнется". Потом уже стало не очень весело.

– Как вы почувствовали войну? В четыре утра началось? 

– В полпятого утра где-то. Там был командир ТГр [тактической группы], не знаю его фамилии. У него был позывной Туман. В том штабе, где я сидел, были приборы. Один прибор показывал нашу... Слово вылетело из головы. Наше море, акваторию нашу, где плавали корабли наши либо противника. И на этом приборе два огромных танкера из Ейска друг за другом начали выдвигаться по кратчайшему пути в нашу сторону. И командир сказал: все, началось – и дал тревогу. Я по тревоге передавал задачи от командира вышестоящего "Азову". От "Азова" была РТГр [ротная тактическая группа], рота, усиленная танками, и ГШР, группа быстрого реагирования в составе 40 человек. Командиром роты был тогда Хорус, Герой Украины на данный момент. Командиром ГШР был Амбал, по-моему. Это мой бывший подчиненный. Он после меня принял взвод, когда я ушел в управление батальона. Я им сказал: тревога, пацаны, уже по-настоящему. Выдвигайтесь.

– Взрывы раздались?

– Взрывы начались где-то в семь-восемь утра, когда полетела авиация.

– Конкретные взрывы? 

– Ну как? Для меня это был обычный прилет: ударили по штабу ТГр. Но ударили не авиацией, а корабельными "Градами". И оно где-то рядом прилетело. Может, метров 100 не долетело до здания. Штукатурка попадала. Но для меня это было норм. Такое уже прилетало. Но для тех людей, которые сидели в штабе, это было что-то на уровне кошмара и ужаса, и они все убежали в бункер.

– Давид, я помню, как все вокруг говорили: "Мариуполь – самый укрепленный город Украины..." Вокруг все понимали, что должно начаться. "Куда бы они ни пошли, где-то могут зайти. Но в Мариуполь – точно шансов нет. Там лучшая группировка, там все защищено..." Как получилось, что так быстро вошли в Мариуполь?

– Нет, они в Мариуполь не быстро вошли на самом деле. Я не знаю, кто говорит, что Мариуполь был самым укрепленным городом. Насколько я знаю, из ПВО все, что было под Мариуполем, – это два "Бука". И то я не знаю, работали личные составы с них или нет. По большей части они смогли окружить Мариуполь из-за того, что прорвали бердянское [направление]… Просто колоннами доехали до Мариуполя – никто их не останавливал. Мы их остановили уже под Мариуполем. Тогда я сидел в командном пункте нашего второго батальона, мне доложил наш наблюдательный пункт, что едет огромная колонна – зарево целое из фар. Это утро было. И я разбудил...

– Утро какого числа? 

– Ой, не помню. По-моему, 26-е или 27-е. Я разбудил командира минометного дивизиона. Сказал: давай отработаем, цели намечены. Мы знали, какое село. Там поворот был. Спостережний пункт сказал, что они на этом повороте стоят. У нас на планшетах были отмечены цели. Просто нажать на цель и передать координаты минометам, которые могут туда отработать. И вышестоящий – Редис или кто-то вместо него – услышал, что есть колонна и мы хотим отработать из минометов, и сказал, что подключим туда еще артиллерию. Но они были слишком далеко. То есть это было километров 14–15, может, меньше. Мы не могли туда отправить дрон, чтобы корректировать. Поэтому мы кинули пять или шесть со 120-го [миномета] и где-то шесть артиллерийских снарядов. После чего наш спостережний пункт сказал, что там очень плотно горит, то есть мы куда-то попали, и что заканчиваем работу. Не видно, что там. Где-то спустя пять минут они выпустили четыре или пять полных залпов из "Града" по мариупольскому аэропорту. Думали, что там, возможно, спостережний пункт или мы оттуда работаем.

– Вы же там стояли? 

– На тот момент – уже нет. 

– Они не должны были Херсон пройти, но прошли, прошли Бердянск. То есть они идут, как нож в масло. И они приближаются. Чувство страха было?

– Если лично за себя сказать, то, наверное, нет. Я понимал, что мы очень сильно подготовлены. Мы еще не понимали, что будет, как оно будет и тому подобное. Мы просто знали, что мы подготовлены и очень сильны, очень сильно мотивированы. Поэтому тут страх должен был, наверное, быть и в большей части был не у нас, а у тех, кто узнал, что мы там и что мы готовы. 

– Когда они появились в Мариуполе – ваши ощущения? 

– Да никаких. Чувство ненависти, потому что это мой родной город... Мы делали позиции за городом, не находились ни в каких зданиях. Мы старались держать их за городом. И когда они начали просто сносить... Выкатывались танки в поле… А на тот момент "Азов" не был укомплектован ни Javelin, ни NLAW. У нас были ручные РПГ. Из ручного РПГ попасть в танк на километр – типа нет смысла. Может быть, пугануть. Но даже если ты попадешь, сомневаюсь, что что-то случится. И просто выкатывались танки за километр от наших позиций или от зданий каких-то – и сносили их. Просто сносили здание, заезжали туда, там закрепляли – и сносили следующие. Только так они и продвигались.

Фото: khimikdavid / Instagram

– Варвары. 

– Варвары. Я очень много читал о чеченских войнах, с кем-то общался с Кавказа, кто это все рассказывал. И тактика выжженной земли – она у них всегда была. Я знал, что оно так и будет. Поэтому, когда это происходило, у меня было чувство ненависти, но для меня это не было удивлением.

– Сейчас, когда вы видите... Я смотрю видео, которые русские снимают в Мариуполе, – и виден этот кошмар. Целых районов нет. Что вы чувствуете?

– У меня нет такого словарного запаса, чтобы описать то, что я чувствую. Но когда мы общались с моим другом, пришли к выводу, что когда вернемся в Мариуполь, то первое, что будет, – мы заплачем.

– Когда вы оказались в "Азовстали"... Сколько дней вы, кстати, находились там? 

– Около месяца. Наверное, чуть меньше. Три с половиной – четыре недели. 

– Что там было внутри? 

– Да тут можно много чего рассказывать. Что было даже в Мариуполе – это... Не знаю, как объяснить. Полнейший хаос. Нет уже законов… Люди голодают, нет скорой помощи, которая может приехать. Людей завалило – нет спасателей, которые могут приехать и их откопать. 

– На клумбах хоронили прямо… 

– На клумбах хоронили… Я не плакал, конечно, всегда сдерживал слезы. Но когда я ходил по Мариуполю… В любой двор... Просто по улице идешь, возле моря – везде лежат трупы людей. Везде. В любой двор заходишь – трупы лежат накрытые либо уже похороненные. В другой двор заходишь – трупы лежат накрытые или уже похороненные. Не передать словами… 

– Привыкание к смерти бывает? 

– Наверное, раньше я к смерти попроще относился. Сейчас уже начал всерьез это воспринимать. Наоборот у меня случилось.

– Вы смотрели на бесконечное множество трупов – женщины, мужчины, дети – что вы чувствовали? 

– Пустоту. Я не понимал, что происходит, куда я попал... Что я попал не в тот мир, в котором живу… Откуда эта жестокость? Мы же типа в цивилизованном мире живем.

– XXI век. 

– XXI век, да. Вот такие философские мысли были. 

– Какие условия у вас были в "Азовстали"? Мне Калина и Редис говорили, что не хватало еды, воды, лекарств. Раненые люди гнили заживо. 

– На самом деле было много всего. Там уже был, так сказать, свой образ жизни. Как будто ты попал на другую планету, и там свои законы выживания. Еды не хватало. Она была, но мы не знали, на сколько ее нужно нам растянуть. Поэтому... Я не знаю, кто принял это решение – возможно, Редис, возможно, кто-то из управления… Решили, что мы будем есть определенное количество того, что у нас есть, раз в день.

– Что вы ели? 

– Когда я только попал на "Азовсталь"... Я порвал связки на голеностопе, когда мы прорывались, – и попал к раненым. Раненым давали какой-то суп. Там лежал кусок сала и одна картошина. Такой околосуп. И чуть-чуть каши. И возможно, к каше – маленький кусочек сыра... Это еще было достаточно еды у нас. Спустя недели две по нам ударил тактический бомбардировщик – завалило подвал, где был наш тыл и взвод снайперов. И большая часть еды осталась там. Нам пришлось еще больше урезать паек. Мы ели в день на 350 человек – шесть килограммов каши и банка тушенки. Из этого делали похлебку в 40-литровой кастрюле. У каждого были банки из-под тушенки – туда насыпали вот столько каши с юшкой. И это – на целый день.

– Вас было 350 человек?

– Это был второй батальон. "Джерело" назывался наш командный пункт. И на тот момент именно в том подвале было 350 человек. У нас один взвод уходит на позицию – другой взвод возвращается и находится там. Мы по дням менялись на позициях. 

– Сколько воды вы пили в день? 

– Мало. Я не помню. 

– Это правда: что даже из луж приходилось пить и из батарей? 

– Из луж – не знаю. Но когда питьевая вода в "Азовстали" закончилась, мы нашли какую-то трубу, из которой какая-то лилась вода. И ее кто-то то ли просверлил, то ли расковырял дырку – и оттуда начала литься вода. Но это была техническая вода. Она была желтая. 

– И вы ее пили? 

– Мы ее кипятили и пили, пока она тоже не закончилась.

– Вы не мылись? 

– Мыться? Я не мылся, даже когда мы в Мариуполе были. Потому что был ужасный холод, командные пункты были в подвалах и там был минус. Когда мы переехали в очередной командный пункт, мы заехали в очень глубокий подвал. И там было – ну просто не объяснить, как холодно. Когда Раз-два сидел за радиостанциями, мы его укутывали своими куртками, клали ему под ноги карематы, чтобы ноги не мерзли. Что только ни делали, лишь бы он себя чувствовал тепло. Мыться в таком холоде – вообще не вариант.

– Сколько месяцев вы не мылись? 

– Три месяца. Я помылся, уже когда началось "перемирие", перед тем, как мы выходили с "Азовстали". Ну как помылся?.. Голову помыл. 

– Холод страшный был, да? 

– Холод ужасный был. 

– И согреться нечем? 

– У Хоруса была теплопушка или что-то типа того. У них позволял генератор ее включать. Там, где мы были, не позволял генератор включать камины или что-то типа того. Поэтому мы сидели в холоде…

– С мамой получалось поговорить? 

– С мамой – по сути, нет. У меня было очень много работы. Я мог написать: "Как ты?" – она: "Все хорошо". Мне этого было достаточно. 

С "Азовстали" нас везли дагестанцы. Они к нам очень лояльно относились. Один из них пожал руку на прощание моему товарищу и сказал: "Я тебе желаю удачи и надеюсь, что вы всю свою землю вернете обратно"

– Много было раненых, у которых гнили раны, не было медикаментов... Как им приходилось?

– Этого не передать. Ужасные муки... Шесть или семь дней я пробыл на "железяке", где были наши раненые, и я не вывез это морально. Там были самодельные четырехэтажные кровати, на которых лежали люди без рук, без ног, кишки… Кто-то весь обожженный. Очень ужасная картина. У кого-то уже мешочки, куда собирается все. Все стонут, обезболов нормальных нет. Ты мог только одну таблетку обезболивающего в день выпить, по-моему. И ходили девочки, медсестры: "Обезбол, обезбол! Кому нужен обезбол? Кому нужно сделать укол?" Когда еще были какие-то антибиотики... Потом антибиотики закончились, обезболы закончились. Люди лежали, стонали. Запах гнили проедал стены.

– Вы понимали, что это конец?

– Не знаю. Я был готов, наверное, умереть. У меня было двоякое… Ну, конец – так конец. В бою умру, да. А если не конец, то окей... Вы, наверное, видели видео, как я выходил с "Азовстали". Вот таким я человеком был и на "Азовстали". Все такие были. Все были уставшие очень сильно. И некоторые даже хотели побыстрее умереть.

– Я знаю, что многие ребята были готовы покончить с собой, только бы не идти в плен. 

– Того, что готовы покончить самоубийством, я не слышал. Но были разговоры о том, что некоторые подразделения хотели остаться до конца на "Азовстали". Не хотели выходить.

– Я знаю, что у некоторых ребят забирали оружие, чтобы они не стрелялись. 

– Этого я тоже не слышал. 

– А какие у вас были мысли? Вы же не могли не думать, какое развитие событий, какие варианты? 

– Когда мы выходили? 

– Нет, до выхода. 

– Мы надеялись. Даже когда мы были в Мариуполе, у нас всегда было ощущение: "Вот сейчас, чуть-чуть – и нас деблокируют". Всегда была какая-то надежда. Когда мы были на "Азовстали", надежда была только на экстракшн в Турцию. И когда было "Евровидение", Калуш сказал: "Сейв "Азовсталь"! Сейв Мариуполь!" И мы такие: возможно, это даст толчок – и сделают экстракшн. Какие-то мысли были, но мы особо не надеялись.

– Когда стало известно, что вы будете выходить, о чем вы думали? 

– Да много о чем я думал. Мы выходили, по сути, в неизвестность. Нам сказали, что будут все условия и все будет хорошо. Но по факту мы знали, что России нельзя доверять. Всегда договоренности нарушались. И поэтому мысли были: "Что будет, то и будет". Если я был готов умереть на "Азовстали", то типа умру в плену – окей. Это был приказ. И Редис сказал, что делаем так, – значит, он считает, что так правильно. Поэтому...

– Я разговаривал с Редисом за пару часов до вашего выхода. Вы не боялись, что над вами будут издеваться в плену? 

– Наверное, нет. Я даже с такими мыслями не выходил. Я спортсмен, и с детства меня бьют по голове. Поэтому получить... Для меня не было чем-то страшным, что меня будут там бить. Побьют – и побьют. 

– Ваши эмоции во время выхода. 

– Даже чуть-чуть смешно было. Потому что стояли российские военные, корчили из себя очень крутых типов, а для меня они... Уже на тот момент я понимал, что они здесь никто... Они орали – я на это улыбался. Такие были.

– А они орали? 

– Я подходил, когда сказали подходить, где вещи проверяют. Один мне сказал подходить – второй этого не услышал. Я туда начал идти – и он начал на меня орать: "Я тебе говорил подходить?" Говорю: "Куда мне идти?" Он говорит: "Проходи", – уже спокойный. Когда нас грузили в автобусы, зашел парень из спецподразделения какого-то. И такой типа: "Азовцы есть?" Мы все молчим, чтобы эти провокации... Он пристал ко взрослому мужику какому-то. Ему лет, может, 60. Обычный мужик. И он к нему: "Ты – азовец?" Начал ему что-то рассказывать. Тот сидел и молчал. Я к нему развернулся и говорю: "Ну, я из "Азова". Что дальше?" Он мне говорит: "Ты отвернись! Я с тебя потом спрошу!" Я ему говорю: "С меня не получится спросить". Я не помню, что ответил, но грубо. И он такой сразу – оп! – и начал по-нормальному. Начал вопросы спокойным тоном задавать. Говорил: "Правда, что вы нашим яйца с гениталиями отрезали?" Я говорю: "Нет". Он говорит: "Как это? Неправда, что в Telegram гуляло видео, где вы яйца отрезаете?" На что я ему ответил: сомневаюсь, что какой-то медиаресурс такие видео публиковал и их бы не заблочили. Где бы вы это видели? А он его не видел. Он где-то услышал, что где-то кто-то был... Ну, понятное дело, что для них это мотивация. Им это рассказывают…

– Фашисты, яйца отрезают. 

– Да. Я говорил: "Посмотри на меня, посмотри на парней. Мы живем по законам чести. Когда у нас были пленные, и Редис тому свидетель, мы их обменивали. Мы их кормили, давали "Сникерсы". И он то ли поверил... "Ну ладно, я тебя услышал. Вопросов больше нет".

Скриншот: В гостях у Гордона / YouTube

– Вообще была нехорошая ситуация. Там же стояла бригада морпехов 36-я. И их было много. И они как-то бездарно сдались в плен, да?

– Я не могу лезть в эту ситуацию. Как они сдались: бездарно, не бездарно... Я скажу, что и в 36-й бригаде были парни, которые очень хорошо воевали. Я там сталкивался с танкистами, которые очень хорошо воевали и выполняли свои задачи. Да, это очень сильно... Не сказать, что оскорбило. Очень сильно дало по нам, когда сначала сдалось 300 человек, тысяча человек. Это сильно дизморалило нас… Не знаю, либо это они хотели сдаваться, либо это командование.

– Там с командирами проблема. 

– Да, возможно, командование. Но когда сбежал командир из штаба ТГр, я не сбежал. Я принял командование. Громко сказано "принял командование"… Я там что-то делал.

– Что значит "сбежал"? Прямо взял – и убежал? 

– Да. После первой команды "Воздух" он просто убежал в бункер – и оттуда не выходил. И по сути, я людей выводил обратно в штаб и какие-то задачи давал. 

– Вернемся к выходу. Вы вышли, сели в автобус. Что было дальше? 

– Нас повезли в Оленовку. Кстати, нас везли дагестанцы. На самом деле дагестанцы к нам очень лояльно относятся. Даже тех парней, которых недавно обменяли, – они говорили, что их эвакуировали дагестанцы и что они очень лояльно относятся. Парни из другого автобуса рассказывали, что автобус возле магазина остановился, дагестанец вышел в магазин, купил там хлеба, кефир, молока и в автобусе пораздавал пацанам, сказал: "Пацаны, это все вам. Я вас уважаю. И если кто-то из наших попадет к вам – я хочу, чтобы вы относились к ним так же".

– Интересно. 

– Позже, мы стояли под самой Оленовкой, я выходил из автобуса – нам давали покурить. И там стоял, как я понял, командир то ли роты разведки из Дагестана, то ли типа того. Мы с ними стояли и нормально общались. Они, как я понял, на тот момент войны не видели. Потому что он меня спросил про кучу сгоревшей техники возле "Азовстали": "А что там было?" Я говорю: "Да бой был..." Куча сгоревшей техники – он таких боев не видел... Я его понимаю. До полномасштабки и я такого не видел… Они еще не стреляные, можно сказать: "Блин, ну круто. Круто, вы молодцы, пацаны. Стояли, не сдавались". И потом мне мой товарищ сказал, что он общался с другим – и тот ему пожал руку, когда уходил, и сказал: "Я тебе желаю удачи и надеюсь, что вы всю свою землю вернете обратно". 

– Дагестанец сказал, да? 

– Да. 

– Руки связаны у вас были, когда везли? 

– Когда везли на Оленовку – нет.

– Привезли туда – что там было? 

– Начали проверять наши вещи. Потом отвели в бараки, в которых мы должны были находиться. Из бараков нас потом человек по 10 водили в их штаб. Нас там фотографировали, допрашивали, пальчики отбивали.

– Баня была? 

– Да. Это же была зона, то ли малолетка бывшая. И там был летний душ. Уже лето было… В подвале из крана набиралась вода. Мы в ведрах носили в летний душ воду и отмылись. Там я первый раз нормально помылся. Когда снял термобелье с себя, у меня просто отшелушивалась кожа.

– Чем там кормили? 

– Первое время давали кашу. Нормально кормили первых три или четыре дня. Давали достаточное количество каши и много хлеба, чуть ли не по полбуханки. Потом начали рацион уменьшать. 

– Не было пыток каких-то, щемления? 

– Я не могу это рассказывать. 

– Нельзя? 

– Да, нельзя. 

– После Оленовки где вы находились?

– После Оленовки я находился в каком-то подвале 12 дней. После этого уехал в Макеевку, в СИЗО на строгий режим.

– Как там было?

– В Макеевке? Нормально. Там ко мне относились как к осужденному. Без лишнего.

– Кто охранял? Местные или русские?

– В Макеевке?

– Да.

– Жители Донбасса.

– Не было с их стороны злобы?

– Я не заметил.

Если россияне 86 дней не могли взять Мариуполь, какой там Киев, какой Харьков? Ну стереть город с лица земли – для этого много мозгов не надо. А зайти и захватить – не получится

– Они не пытались разговаривать с вами? Вы ведь тоже житель Донбасса.

– Пытались, но не на политические темы. Ну могли и на политическое, вкратце, "а что думаешь по этому поводу?", "что ты думаешь по этому поводу?". Они мне как офицеру, можно сказать, какие-то вопросы задавали, потому что они сами не военные. А так я не высказывал им свое мнение, они не высказывали мне свое мнение.

– Российские спецслужбы, представители российских спецслужб с вами общались?

– Да. ФСБ.

– Плотно?

– Ну нормально.

– Они обдолбанные или все понимают?

– Да они все понимают на самом деле. Все они понимают. Один из тех ФСБшников, который со мной общался, говорит: "Так что, кто Мариуполь разбомбил?" Я говорю: "Вы". Он улыбается и говорит: "Нет-нет, это вы были".

– Были предложения о вербовке какие-то или нет?

– Я не знаю, это было в шутку или нет. Типа мне этот ФСБшник говорил: "Че, ты за нас воевать будешь?" Я говорю: "Нет". Он говорит: "А чего?" Да, я ему говорю: "Устал". – "А тренировать наших будешь?" – "Нет". – "А чего?" – "Устал". – "Ну все, я тебя услышал". Больше после этого ничего не было. Ну я даже там показывал характер, и они видели, что не вариант.

– Какие у вас были мысли? Что вы будете сидеть 20 лет в России или что вас выменяют?

– Я много о чем думал, но в заключении пришел к выводу, что война не будет длиться вечно. И когда война закончится, все захотят вернуть своих военных. Я просто сидел и ждал: если меня не убьют, конечно, когда-то да обменяют.

– Вам можно было там читать, получать какую-то информацию?

– В СИЗО в Макеевке мне давали доступ к библиотеке. Я брал там все, что угодно.

– Что вы читали, помните?

– Я читал фантастику, детективы, но на самом деле я ненавижу и фантастику, и детективы. Мне нравится философия, что-то типа такого. Хотя мне потом попалась "Так говорил Заратустра" Ницше. Это одна из моих любимых книг... Я просто в Макеевке просидел где-то месяц – полтора в одиночке. И там, кроме как читать, больше нечего было делать. 

– Информации о том, что происходит на фронте, вы не имели никакой?

– Нет. В Макеевке был телевизор, когда меня уже из одиночки пересадили. Там русские новости показывали. Со мной сидел еще один парень, и мы уже со своими знаниями понимали, где правда, а где ложь, и что русские просто копируют ту информацию, которую говорит Украина, и просто то же самое говорят у себя. Например, наши говорят, что русские понесли кучу потерь, мы где-то прорвались, а русские говорят, что "мы там вообще не понесли потерь и никуда они не прорвались". 

– Но вы понимали, что Киев не взят, они отошли от Киева?

– Конечно. Если они 86 дней не могли взять Мариуполь, какой там Киев, какой Харьков? Я понимал, что это нереально, невозможно. У них нет той подготовки, чтобы брать города. На тот момент ее не было просто вообще. Я не знаю, есть ли она сейчас. Ну стереть город с лица земли – для этого много мозгов не надо. Им же эти города нужны, да? Киев, Харьков, возможно. И зайти туда и его захватить – не получится.

– А Мариуполь не нужен был?

– Ну, видимо, им Мариуполь стал как кость в горле, и для них это была демонстрация силы. Типа смотрите, что мы сделали с Мариуполем, и если в других городах будет то же самое, мы с этим городом сделаем то же самое.

– Сколько дней вы провели в плену?

– Ровно четыре месяца. Но это немного, по сравнению с тем, сколько сейчас парни там находятся.

– Да. Как вы поняли, что вас будут менять?

– Я понял это, только когда мы уже в Беларуси приземлились.

– А как это было? Вот вы сидите у себя в камере?..

– По слухам, меня искал Кадыров и предлагал за меня миллион долларов.

– Да, я знаю. Расскажите эту историю.

– В Мариуполе я начал вести Telegram-канал, у меня была какая-то медийность. У меня было 6-8 тысяч подписчиков. И меня много кто из молодежи в городе знал. Я давал информацию, что авиаудар может быть – в подвалы спускайтесь, где есть еда, вода. Какую-то информацию для жителей. Это мой город. Я не мог сидеть сложа руки...

– Почему у вас позывной Химик? 

– Да это с детства у меня. Я занимался до 17 лет тайским боксом. В 17 я весил 60 килограммов. А потом мне на областных соревнованиях раздробили нос, плотно попали. Это был не просто перелом, а хороший перелом. Чтобы я мог нормально дышать, мне нужно было ринопластику сделать и выровнять переносицу. Сделали мне ринопластику. Сказали, что девять месяцев или год нельзя, чтобы тебя ни в нос били, ни давление чтобы поднималось сильно. Я врачу говорю: я же спортсмен, что мне делать? Он говорит: "Иди на танцы". А у меня во дворе парни уже занимались бодибилдингом и пауэрлифтингом. Привели меня в спортзал, и я очень быстро... Ну я человек крайностей. Если я за что-то берусь, то я иду до конца… И я за девять месяцев с 63-65 кг, я набрал 80. Все говорили: "Да он по-любому химичится". Химик... Меня потом уже между собой друзья так начали называть. Это оттуда и пошло.

Фото: khimikdavid / Instagram

– Так, возвращаемся к Кадырову.

– Да. Русские эти Telegram-каналы пытались... какую-то информацию брать и что-то писать в комментариях. Сделали фейковый пост: якобы я написал обращение к Кадырову. Но я грамотно пишу, и видно было, что какой-то 16-летний дебил это обращение написал: там ни запятых, ничего. Было что-то из разряда: "Ты пес… Матери отрежу голову, дочерей изнасилую". В Telegram это делается очень легко. Создаешь похожую страничку, пишешь точно такой же никнейм. По сути, даже ФСБ в этом разбиралась, задавали мне вопросы эти. Я им показал, как это делается, они сказали: "Ну да, фигня".

– То есть ходили слухи, что Кадыров вас ищет?

– Не ходили слухи, а оно так и было.

– Искал?

– Да.

– Почему перестал искать?

– Не могу рассказывать. Может быть, потом расскажу.

– Хорошо. Переходим к освобождению. К вам пришли в камеру?

– Да. Мне сказали: "Собирайся, на выход"... Мне говорили, типа сиди, все будет нормально – просто ничего не исполняй. Потому что им рассказали на зоне, что я бунтарь жесткий… А когда я пришел и начал с ними общаться, они говорят: "Блин, мы думали, что ты наглухо отбитый человек, а ты адекватный парень". В общем, дошли слухи, что перед тем, как обменять, тебя в любом случае осудят. Куда-то привезут, навесят тебе... Мне шили пять статей по терроризму… В общем, суд – и потом только на обмен. В тот день утром открывается дверь, говорят: "Собирай вещи, на выход". А меня еще не осудили. Куда? Если бы меня в суд повезли, то вещи какие-то я мог бы оставить, а так сказали: "Собирай все вещи". И я не понимаю, куда я еду. Может, в Чечню... Я собрался, вышел, нас посадили в "КрАЗ". Нас очень, кстати, неудобно везли тогда...

– Руки завязали...

– Ну да. Конвоиры, которые нас везли, уже меня знали… Нам завязали скотчем глаза, завязали руки… Типа обычное отношение… Тебя садят не на седушку, а просто в конец, спиной к кабине...

– Может задницу отбить запросто.

– Да. Ты поднимаешь руки – и тебя сверху человек обнимает, расставляет ноги – и ты ему садишься между ног. Вот так в линию садят 10 человек, еще тут 10 человек. Передо мной посадили парня очень большого, и когда он дышал, я не мог сам дышать. Мы доехали до Ростова, может, нас пересадили в самолеты-транспортники – и мы куда-то полетели. И кстати, когда мы ехали в "КрАЗе", я услышал, что вокруг меня офицеры, которых я знаю. Мы уже между собой перешептывались, конвоирам вопросы задавали. Такое количество офицеров – я сомневаюсь, что это обмен. Вряд ли будут офицеров менять. Тогда такие мысли были. Я думал, что нас куда-то в Россию перевозят, потому что на тот момент ходила информация, что по Донецку уже прилетает. Думал, что где-то наши прорываются, и они, чтобы не потерять пленных, нас куда-то перевозят. В самолете рядом со мной сидел Кильт, мой бывший командир батальона. Он у меня спрашивает: "Че думаешь?" Я говорю: "Не знаю, либо в Сибирь куда-то, работягами будем, либо экстрашн в Турцию". Он говорит: "Ну, посмотрим". Мы приземлились, открывается дверь – и я слышу, что там на русском говорят. "Блин, ну все, точно в Сибири". Слышу: "Сейчас дозаправляемся – и дальше летим". Оп, опять надежда появилась. 

Мы, по-моему, в Москве приземлялись, точно не знаю. Как я понял, кого-то еще подсаживали к нам и дозаправлялись. И уже в Москве начали по спискам проверять. А этот Ил – двухэтажный. Человек, который читал список, был на первом этаже. Он называет мою фамилию, а я не слышу. Слышу, что кто-то говорит: "Да нет, нет его уже". Все думали, что я мертвый, что сердце в Чечне где-то остановилось, что Кадыров лично пристрелил. Куча информации гуляла. И тут мою фамилию во второй раз говорит уже громче – встаю и говорю: "Я". Все услышали, что я жив, и все: "Химик, братан..." Радовались, короче. Даже ходил конвоир и шокером в воздухе бил, чтобы мы замолчали. 

И короче, мы взлетели второй раз. Возможно, пилоты были гражданские, то есть пилоты были нормальные ребята, так сказать… Кабина пилотов была возле места, где я сидел. Парень спросил: "Можно ли задать ему вопрос?" Они сказали: "Да". И он сказал: "Где мы находимся?" И они шепотом сказали, что Гомель. И мы поняли, Гомель – это все, обмен, значит. И уже понимали, что мы на обмен.

– Вышли вы в Гомеле. И?

– Нас посадили в обычные автобусы и повезли на границу с Украиной.

– Повязок не снимали?

– Мы повязки сняли... Мне такие хомуты надели плохие, что их можно было зубами снять. Я их на сколько надо отпустил, чтобы мне руки не давило, но был со скотчем на глазах...

– Когда вас меняли, вот в этот момент ваши эмоции какие были?

– Я не скажу, что радость какая-то. Не знаю. 

– Опустошение?

– Опустошение, выход в неизвестность. Какая-то радость была. Что я могу поесть, что я могу идти куда хочу. А прям радости, что я выжил... Такого не было. Потому что война еще не закончилась, еще много работы впереди. И я уже когда вышел, понимал, что еще куча работы. Я не мог отдохнуть. 

Для меня победы уже не будет никакой... Мой город разрушили, кучу моих друзей убили… Для меня будет победа, если Российская Федерация распадется

– Война, плен вам снятся?

– В первое время, наверное, полгода я очень сильно варился в этом. Я мог сесть и вспоминать какие-то моменты. Постоянно...

– Полгода?

– Да. Что-то прокручивал в голове. На данный момент меня вроде отпустило. Не варюсь по поводу этого всего. Но сны снились. Снилось, что якобы я опять попал в Донецк, но я еще не в плену. И мне нужно оттуда выбираться. Вот такие сны снились.

– Я не сомневаюсь, что вы все равно возвращаетесь к тем событиям даже сейчас, когда уже попустило немножко.

– Угу.

– Какие мысли у вас? О чем больше всего думаете? 

– Что будет дальше? Когда это закончится? Чем я буду заниматься? Смогу ли я вообще адаптироваться в этом мире? Я сейчас стараюсь не высказывать свои мысли, то, что у меня на самом деле в голове. Потому что, может быть, каких-то людей это может испугать, потому что они к этому не привыкли... Мне нужно сначала закончить, внести максимально свой вклад в эту войну для победы… А после этого найти свою зону комфорта, понять, как я буду вообще жить дальше.

– Это правда: что после войны будет тяжелее, чем во время войны? Украине.

– Не знаю, но думаю, что кипиша будет еще много. Начнутся политические баталии, какой-то бандитизм, каких-то военных будет подкупать, какие-то неадекватные военные, которые ведутся на деньги, начнут с кем-то разборки. Я думаю, что это нас еще ждет, конечно.

– Сегодня много говорят, да, мы победим, вот какой будет наша победа. Вы в нашей победе уверены?

– Для меня победа – это философский вопрос, потому что для меня победы уже не будет никакой. Мой город разрушили, кучу моих друзей убили… Для меня будет победа, если Российская Федерация распадется. Возможно, тогда я смогу это назвать победой. А если мы вернем свои границы – для меня это будет просто, что мы выстояли.

– Вы верите в то, что мы сможем вернуть свои кордоны?

– На самом деле уже не знаю. Пока ответить точно, с уверенностью, не могу. Но я на это надеюсь.

– Как вы думаете, сколько будет еще идти война?

– Даже не представляю. Не буду загадывать.

– Это может длиться годы?

– Ну, это может длиться очень долго. Может завтра и закончиться на самом деле.

– Я тоже так думаю. Могло закончиться несколько дней назад, если бы Пригожин дошел куда он собрался.

– Да. На самом деле я сильно подваренный ситуацией с Пригожиным. Мне не верится, что он дал заднюю... Мне кажется, что это было спланировано и они что-то жесткое задумали. Посмотрим, что будет.

– Я никогда не думал, что буду переживать за Пригожина (смеются)... Так хотелось, чтобы он дошел...

– Ну, я не переживал, но мне было интересно, что же будет в конце.

– Сейчас идет контрнаступление. Вы хорошо разбираетесь в военном деле. Быстрых побед не стоит ждать?

– Нет, быстрых побед не стоит ждать. Это то, что я могу на данный момент ответить. Когда была возможность, мы были не подготовлены к тому, чтобы делать такие операции. Сейчас мы более-менее подготовлены и укомплектованы техникой, вооружением, но противник тоже не глупый и у него уже выстроена первая, вторая, возможно, третья линия обороны.

– И заминировано все.

– Да. Поэтому не так все легко будет.

– Руководители полка "Азов", Герои Украины Редис и Калина и несколько других ребят находятся в Турции. Наверняка рвутся домой, рвутся в бой.

– Конечно.

– Когда мы сможем их обнять уже здесь?

– Не знаю. Но мы боремся за это. Знаю, что Редис и другие командиры отказались от того, чтобы к ним приезжали семьи, чтобы быть на уровне всех остальных военнопленных.

– После всего, что вы видели, что вы вынесли, вы оптимист?

– Мне кажется, я всю жизнь был пессимистом. У меня даже отчасти проблемы есть с самооценкой. Наверное, я пессимист больше, чем оптимист.

– Вы ощущаете себя героем?

– На самом деле нет.

– Вы уважаете себя?

– Не скажу, что уважаю, я скажу, что я уверен в себе. Я смогу постоять за себя и кого-то защитить. Я в этом уверен.

– Когда все закончится и закончится, даст Бог, в нашу пользу, когда внутренние распри уйдут, жизнь будет прекрасна?

– Для меня или для страны?

– Для вас, для страны.

– Не знаю. Посмотрим, что будет дальше. Буду искать то, что мне будет приносить удовольствие. Но я сомневаюсь, потому что я такой человек, у меня повышенное чувство справедливости. И мне кажется, я всегда буду за что-то бороться. И это не даст мне покоя.

– Я вам хочу сказать спасибо не только за это интервью, но и за то, что вы есть, за то, что благодаря вам и таким ребятам, как вы, мы можем сейчас общаться, мы можем надеяться, у нас есть перспектива. Спасибо вам. 

– И вам спасибо тоже.

– Общество будет говорить вам это спасибо и персонально, и в общем. Простые люди, украинцы, которые понимают, что вы сделали, будут говорить вам всегда. Спасибо еще раз.

– Спасибо вам.

– И слава Украине!

– Героям слава!

Видео: В гостях у Гордона / YouTube