+6 Киев
12 октября 1942 г., понедельник
Девятого числа отдали немцы очередной "исторический" приказ: все женщины города Киева в возрасте от 16 до 45 лет, не имеющие детей до 16-летнего возраста, обязаны явиться на пункт по набору рабочей силы на Некрасовской, №1, с вещами для отправки в Германию. Явке не подлежат до особого распоряжения студенты учебных заведений, дозволенных штадткомиссаром и генералкомиссаром, и женщины-фольксдойче. Все учреждения, немецкие и украинские, имевшие раньше броню, обязаны наново подать списки своих женщин данного возраста. Порядок явки по буквам: А-Б – в понедельник, 12 числа, последние – в субботу, 26 числа. Неявка будет расцениваться как саботаж и т.д. и т.п. Словом, как пишутся все немецкие приказы.
Этот приказ был помещен в газете 9-го числа, а 10-го появился на всех углах, на голубой бумаге, как приказ о евреях. А рядом еще приказ о наказании тех, кто будет давать повышенные требования на рабочую силу и скрывать людей, работающих менее положенного времени.
Ехать невозможно, лучше смерть, а освобождение за счет других — ведь ужас. Вышла из кабинета с таким чувством, словно сейчас же сойду с ума или упаду здесь же
Что сделалось с людьми! Даже те, кому не нужно идти, и те, у кого никто не должен идти, ополоумели. На углах толпами читали приказ. В первый день никто не знал, во что это выльется. Будут ли какие-нибудь возможности у учреждений защитить своих сотрудников или так всех поголовно и заберут? Что будет с бездетными иждивенками? Ясно было из приказа, что никакой комиссии не будет. На каждые две буквы дан лишь один день. Появились слухи, что всех заберут, отправят во Львов, а там будут разбираться.
В библиотеке:
— Знаете ли вы вчерашний приказ? — спросила меня Луиза Карловна.
— Конечно, знаю, и хотела бы знать подробности.
— Кое-что могу вам сказать. – Луиза Карловна улыбалась при этом. Были еще сотрудницы из числа обреченных. Все хотели знать, известно ли что-нибудь. Луиза Карловна сказала ждать прихода доктора Бенцинга. Через нас выяснились подробности. По всем нашим библиотекам должно идти двадцать три человека. Освободить могут восемь человек. И вот за счет тех библиотек освобождают наших людей, которых и так освободила бы комиссия. Это известие поразило меня много больше, чем приказ, потому что и я была в числе освобожденных. Может ли кто-нибудь, кого нет сейчас с нами, представить себе это состояние? Ехать невозможно, лучше смерть, а освобождение за счет других – ведь ужас. Вышла из кабинета с таким чувством, словно сейчас же сойду с ума или упаду здесь же. До чего же я дослужилась!
К 9 часам у нас, у пяти человек взяли паспорта, чтобы отнести их в генералкомиссариат. Там должны поставить этот самый штамп освобождения.
Сегодня Лысенко идет с паспортами хлопотать о консерватории. Пока он не вернется, нет сил ни о чем думать
В городе творится что-то невероятное. Учреждения, где шеф настроен менее патриотично, отстаивают большинство или даже всех своих сотрудниц. Полиция ставит штампы всем женам своих работников. Что будет с женами работников других учреждений, еще неизвестно. Люди освобождаются как только могут. И больше всего говорят о том, что самое страшное – сидение здесь до отправки. Сидят на пунктах по неделе, в невероятной тесноте, без еды. Там ужасная вонь и масса паразитов. Когда отправляют, набивают людьми до отказа товарные вагоны, и в тесноте, грязи и голоде люди едут. На пункте бьют, это стараются полицейские под надзором немцев. Теперь выходит, что главный удар будет обращен на неработающих иждивенок. До сих пор их не трогали. Все это касается женщин. А есть уже люди, которые знают даже число, когда будет объявлена мобилизация мужчин. И для нас это не будет неожиданностью. Сегодня Лысенко идет с паспортами хлопотать о консерватории. Пока он не вернется, нет сил ни о чем думать.
В городе говорят только об отправке. Ни разгоняемые базары, ничто не волнует сейчас людей, когда такое поголовное избиение свалилось на город. Многие уезжают из города, так как этот приказ касается только Киева. Управдомам вменено в обязанность проследить за своевременной явкой всех женщин данного возраста из их домов. Не явившихся в положенный день и не предупредивших управдома, что у них есть отметка в паспорте, на следующее утро полиция забирает силой.
На тротуарах стоят плачущие женщины. Они хотят дать пленным еды или денег. Но дать нельзя, потому что этой же плеткой разгоняют и их
Мы весело живем!
И, тем не менее, жизнь идет своим чередом. У гестапо все эти дни пленные носят торф, подвезенный трамваем. Над ними стоят с плетками украинцы и немцы. Их бьют при каждом их движении, чтобы они скорее двигались. Они не ходят, а бегают, хотя они прозрачны как тени. И их все равно все время бьют. На тротуарах стоят плачущие женщины. Они хотят дать им еды или денег. Но дать нельзя, потому что этой же плеткой разгоняют и их. И все равно не дают ничего передать. Количество калек-пленных на улицах все возрастает.
О фронте в эти дни не знаем ничего.
Предыдущая запись в дневнике – от 29 сентября.
О личности автора мемуаров об оккупации Киева – Ирины Хорошуновой – и том, как сложилась ее жизнь после войны, а также о судьбе самого дневника читайте в расследованиях издания "ГОРДОН". Полный текст мемуаров публикуется в спецпроекте "Дневник киевлянки".
Редакция благодарит Институт иудаики за предоставленные материалы.
За идею редакция благодарит историка и журналиста, сотрудника Украинского института национальной памяти Александра Зинченко.
