+1 Киев
26 февраля 1944 г., суббота
Мы все сейчас не работаем. Времени много свободного. Все так же напряженно ждем развития событий. А пока хочу дописать о главном, что было в Проскурове. На какое-то время судьба связала нас – Людмилу и Лиду. Разные судьбы, разные жизни. Людмила – молодая женщина. Муж у нее в рядах Красной Армии, а мать и мальчик шести лет в селе под Харьковом. И она живет в непрестанной тревоге за них. Она очень красивая. И ей трудно приходится, потому что к ней без конца пристают столующиеся в казино. Нужно только отдать ей справедливость – она никому ничего не позволяет. Держит она себя с достоинством и независимостью, а вырываясь с подносом из казино в кухню, всегда чувствует огромное облегчение. Хорошо, что ее постоянно защищают от приставаний два самых старых офицера – полковник Юнг и майор Рознер.
Лида – полная противоположность Людмиле. Худенькая, неприметная. У нее только очень красивые грустные глаза. Очень страшные вещи рассказывала мне Лида. У нее есть только мама. Скромные советские люди, они более полутора лет помогали партизанам. Но их выдали, и мать забрало гестапо. Прошло более двух месяцев полной неизвестности. Лида была уверена, что никогда не увидит матери. И вдруг ее мать вернулась.
Это было совершенно неслыханное событие, ибо из гестапо не возвращались. Но вернулась не мать Лиды, а какая-то чужая, сломленная женщина, с пустыми глазами, ничего и никого не узнающая вокруг. Через некоторое время она рассказала: ее пытали. В одиночном карцере, где можно только стоять, где нельзя склонить или отклонить голову, ее пытали водой, падающей каплями с высоты на темя. Когда она, не выдерживая, теряла сознание, ее гестаповские медики приводили в себя и снова запирали в карцер для продолжения пытки.
Сейчас мать Лиды была в селе под Киевом, и страшные слухи, которые все время говорят об уничтожении Киева и всего вокруг, держат Лиду в состоянии отчаяния. Понятно, что судьба моей семьи и ее матери сблизила нас. И мы обе не верили себе, что на нашем пути оказался такой человек, как Бухчик.
До нас доносились слухи о том, что партизаны действуют в самом Проскурове и вокруг него. Во многих случаях они парализуют силы немцев
В последних числах октября появилась и радость: стало возможным слушать советское радио. В помещении казино, угрюмой голой комнате, стояло два длинных стола, покрытых клеенкой, и стулья на железных ножках. Не было даже обязательного портрета Гитлера. Но стоял там великолепный радиоприемник. Когда там офицеры собирались на ужин, звучала громко назойливо неизменная немецкая шлягермузик. Вот этот приемник стал включать Бухчик в тот час, когда между обедом и ужином нужно было убирать столовую. Он находил Москву, оставлял меня возле приемника, а сам шел в коридор "на вахту". Было установлено, что если он застучит ложками, я должна немедленно переключить ручку приемника. Но за все дни до 5 ноября мне удалось слышать только второстепенные сообщения. И трудно было установить, где проходит фронт и что с Киевом.
В городе мы совсем не бывали. Проскуров – узловая станция, через которую беспрерывно во все стороны шли составы. Без конца везли немецкие войска и технику. Движение никогда не прекращалось. Общая атмосфера была крайне напряженная. Главное настроение – отступление немцев. Но при этом огромные их силы перебрасывали в сторону Киева, то есть в сторону фронта. В районе вокзала совсем не было гражданского населения. Полностью запрещен был какой-либо проезд местного населения любыми видами транспорта, особенно по железной дороге.
Каменец-Подольский во время оккупации. Фото: reibert.info
Необходимость бегства в Каменец к своим все настойчивее заставляла нас искать пути для него. Все было напряженно и до крайности неопределенно. Казалось, что чудовищная немецкая машина поглотила все живое вокруг и что она еще очень сильна. До нас доносились слухи о том, что партизаны действуют в самом Проскурове и вокруг него. Во многих случаях они парализуют силы немцев. Но как найти связь с ними? Здесь это было еще более невозможно, чем в Киеве.
В казармах было человек шестьдесят русских и украинцев. Они выполняли черные работы и жили в подвальном помещении на положении полупленных. Это были либо военнопленные, взятые немцами из лагерей, либо Hiwi, судя по одежде. Заросшие, обтрепанные, как правило, полуголодные или совсем голодные, они медленно двигались под надзором вооруженного немца, пилили дрова, убирали территорию, носили грузы. Какое-либо общение с ними было затруднено не только из-за конвоя, но и потому, что они не доверяли нам. Надо было найти какие-либо пути к связи с ними и определить их настроения.
Одежда Hiwi настораживала нас. Случаи предательства со стороны добровольных наемников, какими были полицейские и Hiwi, были слишком часты, и мы не могли не помнить об этом. К концу моего двухнедельного пребывания в Проскурове только наметились первые шаги к знакомству. Этому способствовал отчасти хлеб, отчасти совместная переноска канистр из солдатской кухни. Хлеб, который давал мне Бухчик регулярно, помог отъесться и мне, и Нюсе, и Гале. И мы могли уже иногда поделиться им с пленными. Но мы еще никого не знали из своих людей.
Нюся была верна себе. Когда я, вся зареванная, прибежала к ней и сказала о Киеве, она очень спокойно, внешне совсем не волнуясь, сказала: Так чего же вы плачете?
Так окончился октябрь. Все последние дни настроение было особенно тяжелым. Временами ночью мне казалось, что я вижу кровавое зарево над Киевом. Но это были очередные галлюцинации, потому что нельзя было увидеть даже гигантское зарево на расстоянии пятисот километров.
Наступило шестое число ноября 1943 года. С утра это был самый обычный день, наполненный кухонной суетой, спешкой, немецкими криками в коридоре. Но каждый из нас мыслями был на той стороне, и мы тихо говорили, ночью – с Нюсей, днем – с Лидой, о том, что советские люди готовятся к празднику Октября. Разные неотложные дела помешали мне вымыть пол в казино до обеда. И как только туда можно было войти, я принялась за эту работу. Наконец все ушли из столовой и из кухни.
Во всем казино были только Бухчик и я. Тогда Бухчик включил Москву. Сначала были обычные каждодневные сообщения о жизни Союза. И вдруг… я не поверила себе. Четкие, ясные позывные Москвы. И такой знакомый голос медленно и твердо, отчеканивая слова, передал сообщение Совинформбюро с приказом-благодарностью Верховного Главнокомандующего войскам 1-го Украинского фронта, шестого ноября на рассвете освободившего столицу Советской Украины – Киев. Ничего нельзя написать о том, что произошло дальше. Нет таких слов, чтобы передать, какое чувство было при этом. Я выбежала в коридор, где стоял Бухчик, и с трудом, задыхаясь от плача, сказала ему, что услыхала. Он молча нахмурился. Потом сказал:
– Вернись, выключи радио и вытри лицо. Когда я снова вышла в коридор, Бухчик позвал меня в кухню, почему-то осторожно, без стука положил на стол ложки. Потом повернулся ко мне и вдруг широким жестом, по-крестьянски, перекрестился католическим крестом слева направо и сказал:
– Gott sei dank, Irene! – И добавил по-русски: Беги скорее скажи своим.
Горящее здание Дома офицеров на Хрещатике. Ноябрь 1943 года. Фото: archives.gov.ua
И я побежала искать Нюсю. Пробегая мимо подвала, где жили пленные и Hiwi, я через форточку сообщила им казавшуюся нереальной новость.
А Нюся была верна себе. Когда я, вся зареванная, прибежала к ней и сказала о Киеве, она очень спокойно, внешне совсем не волнуясь, сказала:
– Так чего же вы плачете? Вы же знали, что это должно случиться.
В этом была вся Нюся. С этого дня нам стало много легче и много тяжелее. Киев свободен, а мы здесь. И когда сможем вернуться? И сможем ли?.. Сознание, что Киев снова советский, наполняло жгучей радостью. Мы все же дожили до его освобождения. Но от своего Киева нас отделял фронт. И немцы еще так сильны. Не знаю только, многие ли из них видели, что теперь уже война идет к несомненной победе наших. А пока мы были среди врагов, и трудно было предвидеть, что нас ждет.
Свою записную книжку носила за голенищем сапога. Надежда на то, что когда-нибудь наши люди прочтут о том, что было здесь, в оккупации, заставляет писать
В казино была все такая же напряженная работа. Нельзя было остановиться ни на минуту. Это спасало от необходимости думать в те дни, когда были мои дежурства. Но когда я оставалась одна, до прихода с работы Нюси и Гали, места себе не находила. Я продолжала писать о том, что происходило вокруг. Вспоминая о Шевченко, сшила себе маленькую записную книжку и вела в ней дневник, никогда не оставляя ее в комнате. Ведь кроме нас, в ней жили еще две женщины, чужие и малосимпатичные. Одна из них была парикмахером, вторая, как и Галя, работала в картотеке бельевого склада.
Свою записную книжку носила за голенищем сапога. Пишу об этом так подробно, потому что потеря этой книжки трудно восполнима. Надежда на то, что когда-нибудь наши люди прочтут о том, что было здесь, в оккупации, заставляет писать. Чудовищная война, с одной стороны, попрала все, что некогда называлось человечностью, и обнажила жуткую сущность фашизма. Никто никогда не сможет оправдать гибель и страдания миллионов ни в чем не повинных людей. С другой стороны, наряду с предельной жестокостью фашистов и иже с ними раскрылись высокие моральные, душевные качества особенно нашего народа и многих людей различных национальностей. И среди них – немцев. Логан и пастор Вигерс, Бенцинг и Бухчик, майор Резенер.
Можем ли мы считать этих людей врагами? А рядом скоты, которые идут бездумно убивать наших людей. Назвать их животными было бы оскорблением для животных, потому что звери убивают, только чтобы жить, а не лишь бы убивать. Такие мысли непрерывно мучили меня.
Из шестидесяти человек пленных и Hiwi тридцать восемь исчезли. Нужно было сделать вывод, что мы недостаточно активно ищем возможности бежать
А время не стояло на месте. Прошел ноябрь. Несмотря на изнуряющую работу, температура у меня начала понижаться. Мы больше не испытывали чувства голода. По-прежнему оторванные от своих, не имея известий даже из Каменца, мы не оставляли попыток найти связь со своими людьми.
В окрестностях Проскурова и в самом городе действовали партизаны. По ночам иногда можно было увидеть зарево пожара, были слышны глухие звуки взрывов и отдельной стрельбы. Иногда среди немцев возникала паника, и нередко можно было услышать слово "партизаны". Теперь их никто не называл "бандитами".
В начале декабря пронесся слух о срочной эвакуации лагеря. Ждали распоряжения об упаковке кухонного инвентаря. День пятого декабря прошел в томительном ожидании. Но за утро шестого стало известно, что все остается на месте. В эту ночь из шестидесяти человек пленных и Hiwi тридцать восемь исчезли. Нужно было сделать вывод, что мы недостаточно активно ищем возможности бежать. В тот же день мне удалось поговорить с одним из пленных, из тех, которые остались. Мы уже раньше присматривались друг к другу. В этот раз я его прямо спросила, не знает ли он, кто может нам помочь добраться до Каменца к своим.
– Сколько вас? – спросил он.
– Трое, – ответила я.
Он помолчал. Посмотрел на меня угрюмо и недоверчиво. И сказал:
– Придется немного подождать. Сейчас ни поездом, ни машиной отсюда не выберешься. На дорогах облавы. Обстановка сложная. Наши наступают.
Он внимательно посмотрел.
– Попробуем помочь.
– Мы хотели бы что-нибудь сделать для наших, – сказала я.
Он только усмехнулся. И, не сказав ни слова, вернулся к своей работе. Мы говорили с ним возле солдатской кухни, где они с товарищем кололи дрова.
В ожидании, неизвестности и напряжении прошел весь декабрь. Сильные морозы сменялись слякотью. По-прежнему во все стороны двигалось огромное количество немецких войск. Казалось, что силы их неисчерпаемы.
На рождество часть немцев уехала домой, в Германию. Выходило, что их положение на фронте несколько стабилизировалось
В казино тянулись и мчались одновременно будничные дни. Все так же стремительно носился Бухчик с шипящими яичницами и бифштексами. Все так же непреоборимыми казались горы грязной посуды. И все так же после каждой трапезы столовников казино наполнялось вонью газов, которые они выпускали из своих кишечников. И не раз казалось, что стены столовой обрушатся, потому что кованые каблуки ее посетителей доканчивали их уничтожение. "Светловолосые рыцари", насытившись, выражали свои высокие чувствования, методически разбивая до дранки штукатурку. Они поворачивались на стульях спиной к столу и колотили каблуками по стенам. И столовая стояла обглоданная, как развалина, обреченная на снос. А мы должны были убирать куски, и после каждой обеденной и вечерней еды мыть полы.
На Рождество, которое за границей празднуется 25 декабря, часть немцев уехала домой, в Германию. Выходило, что их положение на фронте несколько стабилизировалось.
Накануне Нового года потеплело. Перед окном кухни, в которое мы изредка выглядывали, образовалась большая лужа. Ее затянуло тонким слоем льда. И вот странную картину увидели мы 30 декабря. Возле этой лужи стоял старый майор Розенер, один из тех, кто защищал Людмилу и Лиду от нападок нахалов. Он был в полной офицерской форме и задумчиво расковыривал носком сапога лед на этой луже. Он стоял долго, не подымая глаз. Казалось, что для него крайне важно разбить этот лед. Мы спросили Бухчика, что должна обозначать эта картина. Он ответил:
– Майор приехал в Гамбург на Рождество. Там он даже улицы, где жил, не нашел. Вся его семья, восемь человек, погибла во время бомбардировки Гамбурга англичанами. Так вот он теперь не в себе.
Хорошунова: 3 января был получен приказ об эвакуации лагеря. Но к концу дня пришла отмена приказа. Фото: warsite.ru
Наступил новый год. 1944-й. Что-то он принесет нам? Долго ли нам еще ждать освобождения? Доживем ли?
2 января появились сведения о том, что нашими освобожден Житомир и что бои идут в районе Новограда-Волынского. 3 января был получен приказ об эвакуации лагеря. Началась срочная упаковка столового инвентаря. Но к концу дня пришла отмена приказа. Снова наши надежды не оправдались. И снова потянулись такие же трудные и напряженные дни. Теперь совсем невозможно было терпеть ожидание и неизвестность. А потом нас постигла большая беда.
Предыдущая запись в дневнике – от 25 февраля. Следующая запись – от 27 февраля 1944 года.
О личности автора мемуаров об оккупации Киева – Ирины Хорошуновой – и том, как сложилась ее жизнь после войны, а также о судьбе самого дневника читайте в расследованиях издания "ГОРДОН". Полный текст мемуаров публикуется в спецпроекте "Дневник киевлянки".
Редакция благодарит Институт иудаики за предоставленные материалы.
За идею редакция благодарит историка и журналиста Александра Зинченко.
