История большого взрыва

В СССР за 70 лет существования произошло три ядерных катастрофы: в 1957 году взорвалась емкость для хранения радиоактивных отходов в городе Челябинск-40 (сейчас – Озерск), в 1985 году – атомный реактор подводной лодки в бухте Чажма (недалеко от Владивостока).

Самой масштабной и самой известной стала катастрофа на Чернобыльской атомной электростанции 26 апреля 1986 года. По международной шкале ядерных событий, принятой в 1988 году, авария на Чернобыльской АЭС – одна из двух, оцененная по максимальному, седьмому, уровню опасности. Сопоставима с ней по масштабам только катастрофа на японской АЭС "Фукусима-1" в 2011 году.

К взрыву на ЧАЭС привела серия конструктивных недостатков реактора и ошибок персонала, ликвидация ее последствий растянулась на десятилетия, в ней приняли участие около 600 тыс. человек. Цепь событий и решений сотрудников станции, которые дежурили в ночь с 25 на 26 апреля 1986 года, известна посекундно: с 24.00, когда персонал заступил на работу и начал подготовку к испытаниям турбогенератора, до 1.23, когда СЦР – самопроизвольная цепная реакция – привела к взрыву.

В атмосферу вылетело облако радиоактивных веществ, которое накрыло часть Украины, Беларуси, России, некоторые европейские страны, а через 10 дней достигло Америки.

Народный депутат СССР Алла Ярошинская, изучая секретные документы о Чернобыльской катастрофе уже после развала Союза, называла "самым страшным изотопом" ложь советского руководства.

"Я всякий раз думаю о том, что главный и самый страшный изотоп, вылетевший из горла реактора, отсутствует в таблице Менделеева. Это ложь–86", – говорила она.

СССР официально признал факт взрыва только вечером 28 апреля, когда радиоактивное облако достигло Швеции. Около 600 работников Форсмарской атомной электростанции были эвакуированы с АЭС, потому что шведы предположили, что радиация может исходить из их станции. При этом эвакуация жителей Припяти началась только к вечеру 27 апреля, через 15 часов после аварии.

Сегодня исполняется 30 лет со дня взрыва. История Чернобыля теперь – это не только и не столько хронология решений, приведших к самой крупной катастрофе в атомной энергетике. Это история ликвидаторов, история так называемых биороботов – солдат, которые вручную разгребали самые радиоактивные обломки с крыши реактора, когда механические роботы отказывали. Это история жителей отселенных городов и сел, которые уезжали на три дня, а в итоге уже никогда не вернулись домой. Это история репортеров, известных и не очень, освещавших аварию и получивших дозы по незнанию и потому, что иначе было не снять нужные кадры.

Накануне годовщины "ГОРДОН" поговорил с российской журналисткой Викторией Ивлевой – единственным фоторепортером, который побывал в четвертом энергоблоке за все это время, а также с Геннадием Гринченко – участником группы советских ученых, которые исследовали помещения четвертого энергоблока в течение долгих лет, чтобы понять суть произошедшего.

Хотя Виктория Ивлева считает, что с Чернобылем, кроме той единственной поездки в 1991 году, ее больше ничего не связывало, с учеными, которые и взяли ее с собой в реактор, она поддерживает отношения до сих пор.

Мы полностью публикуем репортаж Ивлевой, победивший на World Press Photo в 1992 году, сопроводив его выдержками из нашей беседы об этой поездке.

Фото: © Виктория Ивлева / World Press Photo 1992

"Я провела там несколько часов. Сколько именно, я не знаю, счет времени там теряется. Там огромные пространства: пустые помещения, пустые залы, в которых тишина – не звенящая – мертвая. Представьте себе здание размером со стадион – и там ни одного звука"

Дозиметристы Игорь Михайлов и Юрий Кобзарь. Фото: © Виктория Ивлева / World Press Photo 1992

"Я не думаю, что для такого одноразового похода с людьми, которые знали, где ходить и как ходить, это было опасно. Я получила тогда 5 БЭР (биологический эквивалент рентгена). На тот момент это была разрешенная годовая доза для профессионалов. Так что тут говорить особо не о чем"

На этой фотографии – Виктория Ивлева вместе с дозиметристом Юрием Кобзарем. Фото: © Виктория Ивлева / World Press Photo 1992

"Я сделала эту съемку, стала на три минуты героем. (Когда рядом есть настоящие герои, называть это геройством, конечно, смешно). А потом началась жизнь, в которой Чернобыль особо и не вспоминался. Он и сейчас вспоминается ближе к датам. И мне бы не хотелось остаться в профессиональной фотографической памяти как человек, который снимал только в Чернобыле, потому что я в своей жизни еще что-то делала. Международные награды – это не всегда мерило" 

Фото: © Виктория Ивлева / World Press Photo 1992

"Для меня, да и для всех остальных, эта премия стала полной неожиданностью. Я жила своей собственной, отдельной от официальной фотографической жизнью, немного работала на Запад, делала, что хотела. А к тому времени были уже известные имена, известные фотографы… Какое первое чувство? Зависть. Какое второе чувство? Неприязнь. И дальше пошли разговоры, что я эти фотографии купила, что я дала инженерам свой фотоаппарат, чтобы они сходили поснимали, что меня там близко не было, что Иван Иваныч знает Петра Петровича, который точно знает людей, у которых я это купила"

Фото: © Виктория Ивлева / World Press Photo 1992

"Одно время на меня смотрели как на героическую женщину. Я даже была почетным гостем на фотофестивале в Перпиньяне. Ну и все, собственно. Никакого особого ажиотажа не было. Почему-то вспомнили, когда было 20-летие Чернобыля. В течение очень-очень многих лет я была единственной женщиной из постсоветскогого пространства, которая получила World Press Photo, но никто об этой съемке не вспоминал. Она была один раз – не полностью – опубликована в журнале "Советское фото". И больше никогда не была напечатана в моей стране, за исключением двух черно-белых фотографий в "Новой газете". И вот во сегодня вся эта съемка уже опубликована на российском сайте "Такие дела". Так вот странно сложилось"

Фото: © Виктория Ивлева / World Press Photo 1992

"Я сама эту съемку не считаю своей лучшей. Вот сейчас смотрю – и она мне кажется хорошей. С журналистской точки зрения это конечно круто – попасть туда, куда другим не удалось. А чисто фотографически я сама оценивала съемку достаточно низко"

Фото: © Виктория Ивлева / World Press Photo 1992

"Мне очень нравилась картинка с лучами, прибивающимися через щели в саркофаге. Там пространство невероятное. И одиночество… потом мнение мое стало меняться, и мне сейчас больше нравится та, где фосфоресцирующая белая фигурка. И еще та фотография, где двое людей идут по коридору, такая смазанная (ее нет в серии, которая победила на World Press Photo, но есть в статье на сайте "Такие дела")"

Фото: © Виктория Ивлева / World Press Photo 1992

"Хорошо, ты – единственный в мире, кто это сделал. Что дальше? Или ты начинаешь играть в космонавта, который один раз слетал в космос, а потом всю жизнь ничего не делал, сидел в Звездном городке и регулярно на всех празднованиях выходил, бил себя в грудь и говорил: "Я космонавт", или ты продолжаешь жить, делаешь что-то, кроме Чернобыля, идешь на какую-нибудь войну, рожаешь детей, начинаешь писать, рассказываешь о других вещах, едешь в Африку, делаешь массу всякого интересного, хорошего и плохого. Но живешь нормальной жизнью, а не жизнью бронзовой статуи. Жизнь такая короткая и длинная одновременно, что есть огромное количество интересных дел, которыми можно заниматься"

Фото: © Виктория Ивлева / World Press Photo 1992

"Когда моему сыну было 10 месяцев, я поехала в Руанду. Собственно, это было уже на излете войны – это был июнь, а все эти события, убийства массовые, были в апреле–мае. И меня настолько поразило поведение моих коллег из разных стран, даже не поразило, а просто убило, – и я решила, что профессия отвратительнее, чем журналистика, подлее и спекулятивнее, просто не выдумана еще. Что я решила, что я из профессии ухожу. И 10 лет я провела дома с детьми. А потом обнаружилось, что закончились деньги, а ничего другого я не умею"

О том, что четвертый реактор ЧАЭС долгое время после аварии изучала группа ученых под руководством московского физика Константина Чечерова, я узнал только во время разговора с Викторией Ивлевой. Чечеров официально – самый облученный человек в мире, получил около 2200 БЭР, из которых 1500 – в Чернобыле. Он умер в 2012 году. Несмотря на важность и – главное – доказуемость выводов ученых, их версия не стала известной. Если сильно упростить: почти все топливо из реактора вылетело, что совсем не совпадало с версией властей СССР.

"Мы использовали метод теплометрических измерений. Топливо выдает тепло, и если померить тепловой поток, можно измерить мощность топлива, которое осталось, а по мощности, зная радионуклидный состав, высчитать – примерно, конечно, – вес оставшегося топлива. И мы получили примерные оценки в 1988–1989 годах. Оказалось, что топлива там не очень много. Что противоречило генеральной линии партии о том, что там осталось 95% топлива", – говорит коллега Чечерова Геннадий Гринченко.

Именно из-за таких огромных расхождений в цифрах выводы ученых не получили широкой известности. Компартия СССР не любила признавать ошибки.

А ошибки были не только в оценках масштаба катастрофы, но и в том, как боролись с последствиями. Перечисляя их, Гринченко делает сноску: никогда раньше с авариями таких масштабов в стране не сталкивались, и принять правильное решение было крайне сложно. Тем более, что решения принимали партийные функционеры, а не специалисты.

"Первая ошибка в том, что сбрасывали с вертолетов бор, свинец и доломиты, чтобы процесс, который, как предполагали, там продолжается, затормозить и остановить. Эти работы подставили вертолетчиков под бешеные дозы облучения: ведь им надо было спускаться на минимальную высоту. А это – в первые дни после аварии. Но то, что они сбрасывали, никуда не попало: крышка реактора была поднята и перевернута. То есть она закрывала реактор, и попасть туда было почти невозможно. Груз падал где-то рядом, поднимал радиационную пыль и еще больше ухудшал радиационную обстановку".

"Только потом стало ясно, что там (в реакторе) все расплавилось и растеклось. Расплав за короткое время остыл – и все, процесс закончился. Можно было бы дальше ничего не делать. Из наших дальнейших исследований было ясно, что эти топливосодержащие массы уже не представляют собой ядерной опасности. То есть СЦР – самопроизвольная цепная реакция – в этих формах не могла произойти уже никогда. Но это выяснилось потом, после нескольких лет исследований".

"Второе: решение заливать бетоном. Бетон залил нижние уровни (реактора), потом из-за этого нельзя было подобраться к очагу взрыва. Еще бетон частично залил топливосодержащие массы, и потом определить, сколько именно топлива находится в толще, было очень проблематично".

"Третье. Боялись, что произойдет так называемый китайский синдром: проплавление защитных конструкций реактора и выход этой массы в землю. И они готовили плиту под реактором, шахтеры там работали, как черти. Это не понадобилось, а люди потеряли там здоровье".

В качестве примера правильной борьбы с последствиями аварии на АЭС Гринченко называет ликвидацию ЧП на американской атомной станции Три-Майл-Айленд.

"Законсервировали ситуацию, подготовились, а потом ее (станцию) разобрали. А мы куда спешили? Запустить четвертый энергоблок? Были ведь и такие разговоры: отремонтировать и запустить... По заказу "Росатома" делали фильм, посвященный 25-летию Чернобыльской катастрофы, и там были такие слова Чечерова: "Катастрофой была не авария на четвертом энергоблоке, а ликвидация последствий. Вот это была катастрофа". 

С Викторией Ивлевой мы поговорили еще раз вечером: ей было интересно, работают ли еще телефоны друзей, записанные в блокноте, и удалось ли мне поговорить с ними. Сошлись на том, что самой страшной трагедией Чернобыля были даже не человеческие жертвы (во многих случаях – самопожертвование), а то, что властям той страны было глубоко на этих людей плевать.

"Мало кто теперь понимает, что Чернобыль тогда был абсолютным счастьем. Это было настоящее дело для настоящих людей – там не было советской власти и вранья", – так в 2004 году описывала Виктория Ивлева настроения людей, работавших на ЧАЭС.