Война изнутри. Ваши, наши, свои, чужие
Около 150 женщин и детей эвакуировали из Славянска в Харьковскую область.
Представителям АТО можно начинать чтение со второй части. Со слов: "В столовой мы встретили нескольких женщин с детьми". Остальных я немножко подготовлю.
Село Глушковка, где в одном из детских лагерей поселились беженцы ("переселенцы" или "эвакуированные" – чтоб никого не обидеть), находится где-то посредине между Славянском и Харьковом. Километров сто пятьдесят.
История нашего путешествия туда началась с почти анекдотический ситуации, в которой вдумчивый читатель может уловить эпиграф.
Мы заблудились. Промахнулись на одной из сельских развилок и заехали в городок Сватово. Прямо на блокпост. Двое ребят в камуфляже, с автоматами наперевес, остановили машину перед нами и что-то выясняли с водителем.
Вдруг абсолютно русскоязычная я спрашиваю у своего совершенно русскоязычного спутника: "Саня, а якою мовою вони там розмовляють?" Саня высовывает голову в окно, через секунду поворачивается ко мне и говорит: "Не хвилюйся, нашою".
Мы смеялись всю дорогу. Наши, ваши, свои, чужие – все смешалось в доме Облонских.
У входа в лагерь нас встречает замглавы администрации Купянского района Анатолий Дробот. Он курирует вопросы поселения, питания, быта, досуга. Мы, на всю голову городские, уже и забыли, что чиновник может быть таким приятным, душевным дядечкой.
– Спешили очень, – оправдывается Анатолий Данилович. – В обычном режиме лагерь к отдыхающим месяц готовим, а тут – в авральном: за два дня все сделали. Шторы вот всю ночь вешали. Не побелено, правда.
Сосновый лес, птицы поют, от свежего воздуха голова кружится.
– Бог с ней, с побелкой, – говорим, – мы же не комиссия какая-то. И добавляем мечтательно: "Эх, остаться бы тут, на недельку".
Дробот ведет нас в актовый зал.
– Мы тут сегодня планируем генеральную уборку сделать и телевизор большой поставить. Детворе мультики вечерами будем крутить. Малышей очень много. Мы им краски, альбомы заказали. Надо же занять как-то.
– Может быть, волонтеры нужны в помощь? – спрашиваю.
– Нет, – отвечает. – Вы знаете, мы сначала тоже хотели воспитателей приглашать, вожатых. А потом подумали – мамы же рядом. Если мам освободить, то они будут сидеть и думать о войне. С ума сойдут. Решили, пусть будет, как на курсе молодого бойца: солдата загрузить так, чтобы не было времени о доме переживать.
Они, в общем, и сами пытаются как-то участвовать тут. На кухню приходят: "Чем помочь?"
А пойдемте, кстати, в столовую, там как раз дежурные уже пришли. Накрывать скоро. В два у нас обед.
Светлана Наконечная – шеф-повар местной школы-интерната. Приехала помогать в лагерь по первому зову. Заступают работники столовой "на вахту" в 4 утра. Готовят втроем на 180 человек.
Светлана Наконечная
– Сейчас у нас обед. Будет суп гороховый с гренками и курятиной, гуляш, каша пшенная. Утром был рис, тефтели рыбные, салат из капусты. Соки, яблоки, вафли на полдник.
Малышам кашки молочные варим. Я им, так сказать, от себя еще сгущеночки добавляю в кашку. Они же крошечки совсем. И такое горе пережили.
Почему так рано приходим? Ну, сами понимаете, рыбу почистить, пропарить, чтобы никаких отравлений, не дай Бог.
Я так подробничаю, чтобы вы ощутили атмосферу лагеря "Прометей". В столовой мы встретили нескольких женщин с детьми.
– Здравствуйте, вы переселенцы из Славянска?
– Никакие мы не переселенцы из Славянска, мы – беженцы. И бежим мы от украинской армии. Да, да, так и запишите.
Девушка ушла, не пожелала больше общаться. А Дробот снова будто оправдывается: "Вы не обижайтесь на них. Они напуганы, запутались".
Анатолий Дробот
Пожилая женщина пытается сгладить ситуацию: "Можно, я скажу? Только я за политику не буду говорить, я другое хочу".
Людмила Винниченко приехала из Славянска со всей семьей. Сын, невестка, пятилетняя внучка и крохотный внук Илюша, который категорически отказывается слазить с маминых рук. Малышу год и десять месяцев.
Людмила Винниченко из Славянска
– Лично я, – говорит бабушка Люда, – хочу передать человеческое спасибо тем людям, которые нас тут приютили, кормят, лечат, заботятся. Не надо ту политику затрагивать, переругаемся все только. Пусть они там наверху сами разбираются. Мы живы, дети живы – это главное.
– Когда вы приняли решение уезжать?
– Когда в детский сад бомба попала, тогда и приняли. Сына долго пришлось уговаривать. Не хотел ехать, у него работа. Но я использовала запрещенный прием, говорю: "Сынок, если ты останешься, то и я останусь". Ну, тогда он, конечно, согласился.
Людмила ведет нас по территории, показать свою комнату.
– Тут как в отпуске. Мы и спасаемся, и отдыхаем. Дети же в последнее время на улицу практически не выходили. Мы недалеко от горы Карачун живем. А сейчас внучка радуется, целый день с детворой бегает, их в номер не загнать.
Илюша, внук Людмилы, с мамой
Выхожу в коридор, пацанята стоят. Я к одному с улыбкой: "Как тебя зовут?" Молчит, насупился, взгляд серьезный исподлобья. Отец подхватил мальчишку на руки.
– Богданом его зовут. Почти два годика малому. Не говорит. И не улыбается совсем. Напуган очень.
Богдан с папой
В семье Светланы и Вячеслава четверо детей. Два сына и две дочки. Самая старшая девочка – восьмилетняя Надя – инвалид детства. Проблемы с ходьбой. Сегодня, признается мама Света, добавилась еще одна проблема.
– Мы с Надюшкой были на огороде, решили малым собрать первой клубнички. Там оно и бабахнуло. Мы как стояли с этим ведерком, так и упали обе лицом в землю. Бог отвел. Вокруг столько осколков, а мы целехонькие.
Только вот Надя с тех пор… Как ляжет спать ребенок, так постель мокрая. Надо бы врачу ее показать. Да и Богданчика младшего тоже. Он совсем не спит, чуть шорох какой услышит – сразу в крик. И так подкидывает его, что силой приходится снова укладывать. Истерики такие.
– Свет, а чей снаряд взорвался, вы понимаете?
– А кто его знает? Может, наш, а может, и чужой. Там разве можно разобраться?!
– Простите, а кого вы называете "наши", а кого – "чужие"?
– "Наши" – это наши городские парни. Они побросали семьи, работы и встали на защиту города.
– От кого?
– От этих, которые на вертолетах летают. Их новая власть послала или новое правительство, я даже не знаю. Они стреляют постоянно. У наших-то ребят нет вертолетов. У них только дубинки в руках. Они могут дорогу перекрыть максимум. А эти, ну, украинская армия – они же бомбят все вокруг. Они детей наших бомбят. Мы под бомбежкой живем, понимаете? Света нет, продукты купить невозможно. Три дня мы с четырьмя детьми без хлеба сидели.
От эмоциональности мамы Богдан расплакался. Я вышла на улицу. Отдышаться. Разобраться в собственных эмоциях. Безумно жаль девочку Надю, ее братьев, сестричку, родителей. Но как же так? Ведь "мы" их спасли, приютили... Или "мы" их чуть не убили? В огороде. С ведерком клубники.
Мир не черно-белый. И люди разные. Папа учил меня всегда помнить об этом.
На улице дети бесятся в траве. Мамы и бабушки рядышком, на скамеечке. Подошла.
– Ваши?
– Наши.
– Вы присаживайтесь, – приглашает пожилая женщина, – меня зовут баба Лида. А отчество – Толиковна, так внук говорит.
Лидия Анатольевна приехала сюда с дочерью и пятилетним внуком Степкой. Она очень живо, с юмором рассказывает о войне. Жестикулирует, изображая автоматчиков. Такая бабулька-хохотушка, которая заставит улыбнуться любого. Но через десять минут я неожиданно расплачусь вместе с ней. Не от кошмара разорвавшегося рядом снаряда. От ужаса человеческого выбора.
– Ой, вы бы видели, какой у нас дом красивый был! Мы с дочкой, Верочка у меня глухонемая от рождения, художница она – так мы во дворе с ней детскую площадку для Степки смастерили. Качели поставили, песочницу. Все разукрасили – красотища! Была, пока бомба туда не упала.
– Мы как раз на той площадке вместе и были. На праздник Вознесения. Вечером, часиков в шесть, наверное, закапал дождик. Мы – в дом. Дочка с внуком успели на порог войти, а я по огороду шла, как вдруг "бабах!". И я уже лежу на земле. По спине земля, песок, ветки лупят. Я голову прижала и мысль одна: "Хоть бы не осколок". Пронесло. Встала, огляделась – нет площадки нашей. Сливу старую наизнанку вывернуло с корнем. У соседа окна вместе с рамами вогнуло в дом, представляете? Мы пошли потом смотреть, у кого что случилось. Три двора в одну сторону и три двора в другую – осколки. Не знаю даже, что и за снаряд такой был.
Я их за два месяца по звуку научилась отличать. Если так: "Тра-та-та" – то ничего, жить можно. И одиночное "бабах" тоже. А вот если идет звук такой тупой, протяжный: "У-у-у-у-у" – это беда, это надо в подвал бежать. Потому что не понятно, где оно упадет. В подвале сидишь с детьми и в потолок смотришь, молишься: "Господи, хоть бы мимо".
В первый день как мы сюда заехали, гроза была. Так Степка подорвался и кричит: "Бабушка, в подвальчик!".
– Я его по головушке глажу, успокаиваю: "Малыш, это просто гроза".
А сама дрожу, страшно. Я сама чуть ли не в перестрелку попала. Дело было возле супермаркета АТБ, он единственный у нас работает. Все остальные: "колбасный", "хлебный", "полуфабрикаты" – закрыты наглухо. Вот бежим мы в этот АТБ, хоть что-то из продуктов купить, слышим: выстрелы. Мы шмыг за киоск МТС, там рядышком, от осколков, если что, спрятаться. Человек семь нас. Тут из этого АТБ выходят ополченцы. Или как их там? Ну, в общем, с георгиевскими ленточками. И к нам. Ружье на меня один наставил: "Кто стрелял?" Потом успокоился.
– Кто такие эти ополченцы, по-вашему?
– За всех не скажу, но много наших, городских ребят.
На этих словах в разговор вклинивается еще одна бабушка Валентина Ивановна.
– Да какие они наши?! – кричит, – они же чеченцы натуральные! Ты их бороды видела? Они молчат, ничего не говорят. Чтобы акцент не выдать. Мой сосед к ним обращался, вопросы задавал, так они ни слова в ответ не сказали. Бандиты!
Вы не обращайте внимания, что я кричу. Я не слышу просто. Контуженная.
Шла на Артема, к магазину. Тут едет БТР, в нем четверо с автоматами. Орут: "Женщина, под стенку!" Я встала под стенку. Они как начали бахать! Я села, уши закрыла, но все равно оглохла.
То наши были, украинские. Стреляют они, потому что эти сепаратисты чертовы их провоцируют – первые начинают, а наши вынуждены отвечать.
– А нам что делать? – спрашивает соседку Лидия Анатольевна.
Вопрос риторический. Не рассчитывая на ответ, баба Лида обращается снова ко мне:
– Ваши, наши… Война – это ужасно. А самое ужасное – знаете что?
Женщина вдруг заплакала.
– Я маму там бросила. Парализованную. Она одна лежит в доме. Можете такое понять?
– Могу. У отца недавно инсульт был…
– Я пошла, поклоны всем соседям отбила: "Простите меня, не осуждайте, но я вывезу детей". Она там ни встать, ни сесть, ничего не может. Неподвижная. Соседка заскочила, горшок вынесла. Мама не далась даже постель поменять. Старушка не поймет, почему заходят чужие люди. А своих рядом нет.
Вот сейчас, думаю, может, дочка немного освоится. Понимаете, она глухонемая, ей с ребенком тяжело общаться. Как я их брошу? Нужно им адаптироваться, понять, где тут душ, где столовая, где что. И я поеду к маме. Если меня пустят назад.
– Кто это вас не пустит? – спрашивает молодая женщина, парикмахер из Славянска Анна. Она приехала в лагерь с дочкой.
Анна не успевает договорить, Лидия Анатольевна перебивает ее:
– Если, по-вашему, всех спокойно выпускают, почему нас тогда вывозили под конвоем? Два автобуса – впереди и сзади мигалки. На каждом блокпосту – досмотр. Все сумки проверяют!
Анна меняет тему:
– Вот вы говорите "вернуться". А куда возвращаться? Предприятия разрушены, школы, садики разрушены. Вчера в детский сад бомба попала, слышали? В тот, что за ЗАГСом.
– Да вы что?! О Боже! Лидия Анатольевна переводит дочери новость. Артикулирует каждое слово: "Сад. Разбомбили. Тридцатый. Степкин садик".
– Возвращаться некуда, – продолжает Анна. – Через десять дней, сказали, электричества в городе не будет совсем. Пусть вам баба Лида расскажет, что она два месяца не получает пенсию и пособие на дочь.
– Да, это правда, – кивает Лидия Анатольевна. – Но в то, что через 10 дней света не будет, я не верю. После инаугурации все должно наладиться. Просто у нового президента еще нет полномочий, чтобы войну остановить.
– Как это нет?! – Анна повышает голос. – Армию прислать у них есть полномочия, а отзывать – нет?
Я опасаюсь ссоры. Но из столовой спасительно зовут на обед. Баба Лида прощается, надо накормить Степку. Желаю ей сил. И продолжаю беседу.
– Ань, на кого вы обижены?
– А как вы думаете? Если украинская армия стоит на Карачуне, видит город, как на ладони, и стреляет в нас? На кого я обижена? Почему они не уведут войска?
– Возможно, для того, чтобы террористы не пошли дальше. Я, например, не хочу, чтобы они пришли в Харьковскую область.
– Почему они террористы? Они – ополченцы. Они защищают наш город. И много сделали хорошего.
Вот у нас на Центральном рынке руководил всем один депутат. Он брал с торговой палатки по 800 гривен налога. Когда пришли ополченцы, они рынок взяли как бы под свое крыло. И теперь торговцы платят не 800, а 500 гривен. Потом они цыган выгнали из города, которые торговали наркотиками. Запретили продавать спиртное с восьми вечера до девяти утра. Объявления везде висят об этом. Если кто-то в неположенное время продаст бутылку, то ополченцы приедут и закроют этот магазин. А те, кто у нас были сильно богатые, – их начали как бы раскулачивать, машины у них забрали.
– Но это же преступление...
– Я понимаю. Но они пришли и начали наводить порядок. Может, как-то по-своему, но плюсы были. А украинская сторона что? Бомбит – и все.
– Простите, Аня, но именно "украинская сторона" приютила вас тут.
– Я хочу жить в своем городе, и оставалась бы там. Ничего не хочу сказать, тут люди очень добрые и заботливые. Встретили нас, как родных. Я вот ногу подвернула, когда в подвал от бомбежки спускалась, тут врач меня осмотрел.
Дочку спрашиваю: "Даш, тебе тут нравится?" Она говорит: "Мама, я не верю до сих пор, что тут не стреляют".
– Всем хочется мира, хочется жить спокойно. У меня в Славянске муж остался с бабушкой 82-летней. Звонил вчера, говорит: "Бомбят еще сильнее". Кто ответит за все это? За смерти людей? За разруху?
– Ань, вы еще помните, с чего все это началось?
– С референдума. Мы хотели независимости. Хотели республику сделать. Люди шли на референдум, очень много людей, больше, чем на выборы. Думали, после него мир наступит. А получилось наоборот. Ладно, пойду я, мне тоже дочку накормить нужно.
Большинство жителей "Прометея" разговаривать отказались. "Не снимайте", "не подходите", но "напишите правду". Написала. Уверена, эти откровения многих удивили. Разозлили, разжалобили, заставили думать. Мир таки не черно-белый.
Ожидала ли я услышать такое? Нет. Имею ли моральное право осуждать кого-то? Ни малейшего.
Думаю, этим людям нужны психологи, историки и человеческое добро. Оно лечит.
Назад мы ехали молча. Наши, ваши, свои, чужие – все смешалось в доме Облонских. Только больше было не смешно.