Актер Иваница: Умом я понимал, что будет война, а эмоции говорили: такого не может быть
Тренировки – не самое тяжелое. Самое тяжелое – это копать
– Как вы для себя приняли решение оставить творчество и взять в руки оружие?
– Накануне вторжения я был в Киеве, жил, работал и пытался восстановить свой военный билет. Потому что понимал: к сожалению, орки, скорее всего, пойдут. Это ощущение возникло еще тогда, когда [президент РФ Владимир] Путин написал статью об одном народе. Я понял, что будет война. Сейчас пытаюсь анализировать, помню, что умом я понимал, что все на это указывает, а эмоции говорили: такого не может быть. Я не хотел в это верить. Где-то в конце года я понял, что не хочу признаваться в этом и объяснил себе, что буду просто ходить, готовиться.
Тероборона существует в мирное время, ты ходишь, раз в год какие-нибудь выезды, просто чтобы быть готовым. Но оказалось, что нужно уже было быть готовым. В начале года я задался вопросом возобновления военного билета и успел его сделать как раз 23 февраля. 24 февраля я полностью проспал. Проснулся и увидел какое-то сумасшедшее сообщение на телефоне. Тогда слово "началось" приобрело такую страшную окраску. И пошел в военкомат.
Я вспоминаю, что последний раз в своей жизни дрался в институте. Я не получаю удовольствия от какой-либо агрессии. Но иногда, когда на тебя нападают, нет выбора, и ты должен – берешь оружие и делаешь то, что надо.
– Когда вы приняли решение воевать?
– У меня после Нового года была интересная встреча со старым знакомым, и он говорит: "Ну что, какие планы на войну?" И я ответил, что не побоюсь и пойду воевать. В этом плане я себе поставил плюсик: как задумал – так и поступил. К счастью.
– Не жалеете об этом?
– Я не так давно понял, что нам всем жалеть не о чем. Это гневить Бога. Мы стояли на таком раздорожье в первую неделю вторжения... Нас могли либо захватить, причем почти всю Украину, либо мы устояли бы. Если бы нас захватили, везде началась бы такая партизанская война, что орки стали бы жестко мстить мирному населению. К сожалению, это были бы Ирпень, Буча, но умноженные на всю территорию Украины. И плюс мы стали бы частью этого оркостана, на который Запад наложил бы санкции. Мы бы вместе с россиянами пошли на дно. Нам совершенно не о чем жалеть, у нас все сложилось, наверное, лучшим образом. Мы должны каждый день радоваться. Поэтому я не жалею, что ушел в ВСУ.
– Стрелять приходилось?
– Да, конечно. В людей – нет. Стрельбы у нас сначала были почти каждый день, а теперь с другой периодичностью. Добавляется уже какое-то тяжелое вооружение, а не просто "калашматик". В бою я еще не был. Но и я, и мои побратимы готовы. Нас тренируют активно.
– Трудно ли после гражданской жизни настраиваться на военную?
– Тренировки – не самое тяжелое. Самое тяжелое – это копать. Мы часто меняем позиции. Приезжаешь на новое место – и по-любому нужно копать. Но все в рамках того, что ты можешь сделать. Нет каких-то гиперистощений, по-моему.
– Вы до службы физически тренировались?
– Да, что наверняка мне отчасти очень помогает.
– А вы за эти месяцы похудели?
– Нет, к сожалению! Представляете, немного мышц наросло, но жирка не уменьшилось. Потому что нас так кормят, что иногда невозможно не переедать. Я не набрал критично. Но я надеялся сбросить вес. В первые месяцы так и было. Но когда основная нервозность критическая ушла, вес стал возвращаться. Для меня это вечная борьба с холодильником. Очень трудно похудеть, потому что обеспечение на достаточно приличном уровне, волонтеры помогают. В настоящее время есть и бананы, и яблоки. Не постоянно, но с нормальной периодичностью.
– Чем вас кормят?
– Что сами приготовим, то и едим. Каши, борщи. Побратимчик заскучал по голубцам – бац, накрутили голубцов, насколько смогли. Они получились ленивые, но зато голубцы. Нам выдают продукты на расположение, и мы готовим поочередно.
– Вы живете дома и на службу ходите?
– Как правило, нахожусь в месте расположения подразделения. Мы жили летом в блиндажах даже – это не самая крутая штука. Но какая-то неделя, ты возвращаешься – и все как будто хорошо.
– А как с гигиеной в блиндаже, с водой?
– Сделал душ, натаскал воды – и есть душ. Плюс всегда есть влажные салфетки, когда экстренная ситуация. Пока нам никто еще не говорил: "Пацаны, вы воняете".
– Одеждой и обувью вы обеспечены?
– В первый день в военкомате нам сказали, что все дадут. Выдали только оружие и патроны. Нас спасли волонтеры. Очень повезло – нам попался Сид, это гражданин Австралии, который живет в Украине, и он все наше подразделение затарил. Тогда было довольно тепло, и я пришел в пальто легком в военкомат, а потом стало очень холодно. И когда Сид привез теплую куртку, я чуть не заплакал. Он снабдил теплой одеждой и обувью всех ребят. То есть тогда волонтеры спасали капитально. Мы пытались сосчитать – миллионы гривен Сид потратил на нас. Он золотой человек, и таких у нас много, слава богу.
– Какое у вас звание?
– Солдат. Я пулеметчик.
– Из какого пулемета стреляете?
– "Покемоном" в народе он называется. Это "Калашников", но большой. Пулеметная точка немного больше, чем стрелковая, за ней больше нужно смотреть. Военные всему оружию дают какое-то домашнее название. Например, короткий автомат Калашникова носит название "ксюха".
– А свой пулемет вы как-то назвали?
– Думал, но пока еще имени у него нет.
– Может вам конкурс в Instagram запустить?
– Не знаю... Это как-то интимно. На самом деле это трудно объяснить, но оружие – магическая штука. Берешь в руки – и по телу пробегают импульсы. К своему "калашматику", с которым я с первого дня, я очень привык. Наверное, как придется сдавать, будет тяжело прощаться. Заметил, что к оружию привыкаешь. Раньше был рефлекс, когда куда-то идешь: телефон есть, фух. А теперь – телефон есть, "калашматик" есть, фух. Оружие теперь критичнее телефона. Представьте себе.
Страх был только в первые дни вторжения. А потом злость
– Новости читаете? Что вас больше всего поразило в последнее время?
– Немного времени есть, так читаю. Неприятно поразил Илон Маск. Он всегда был для меня светлым человеком будущего, а тут он оказался не таким. Неприятно поразил весь Запад. Это была моя ошибка, я почему-то думал, если Россия начнет полномасштабное вторжение, в тот же миг будет торговое эмбарго, полная изоляция, потому что это страна-агрессор, разрушающая существующий уклад. Но они этого не сделали.
Это ошибка была вот почему. Я вспомнил нас в 2008 году, когда Россия напала на Грузию. Мы просто были немного обеспокоены. Мы ходили на работу в кафе. Жесткой реакции не последовало. Поэтому винить Запад, что он такой, я не могу. Он помогает нам, хотя и преследует свои интересы. Прекрасно, что наши интересы совпадают, но такого, чтобы они прямо грудью за нас стали... Это было ошибочное ожидание. Правда сейчас Запад все больше видит поведение русских орков и все больше понимает: если их пустить дальше, то это угроза всему миру. Это осознание приходит.
– Людей за границей поразила реакция украинского народа на вторжение России и отвага наших воинов. Даже для многих из нас это было удивительным – такое единение и решительность. А как вы это ощутили?
– До войны были популярны разговоры особенно в русскоязычной среде: "Если российская армия зайдет, три дня – и нет Украины". Я всегда боролся с такой точкой зрения и радуюсь теперь, что не ошибся. Мы – красавчики, поэтому мы побеждаем. Пусть пока не все отстояли, но двигаемся к этому. Меня поразили украинцы. Когда в первые дни были забиты выезды из Киева, люди ехали, машин много, но ни одного случая давки или, чтобы люди по головам других шли, такого не было. Все помогали друг другу. Это отлично. Этим можно гордиться.
– Вам пришлось заходить в освобожденные от россиян города?
– Когда россияне отступили из Киевской области, начали сокращать наши посты, сначала мы не знали, что делать, а потом придумали собирать волонтерскую помощь и отвозить ее в Ирпень, Бучу и еще дальше в ту сторону в маленькие деревни, куда еще не пускали гражданских. Но ведь людям там нужна была эта помощь. Зрелище было малоприятное. Ирпень – прежде красивый город. Я там часто бывал. И когда ты видел все здания обстрелянные, обломки техники и снарядов, когда ты представлял, что происходило, становилось больно. Но вместе с тем это придавало решительности.
– Страха не было?
– Страх был только в первые дни вторжения. А потом злость. Постоянно злиться трудно, поэтому ты вскоре меняешь свое отношение. Скажем, есть бешеная собака во дворе. Ты же не будешь на нее все время злиться. Ты просто должен ее усыпить.
Я за то, чтобы каждый человек имел право на свою точку зрения. Если ты поддерживаешь, условно говоря, сатану, то поезжай туда и там поддерживай. Трудно понять, как еще можно верить РФ
– Ваше отношение к россиянам изменилось?
– Я ожидал, что они хотя бы в большем количестве начнут поднимать протесты против войны. А они все словно из ада. Я раньше любил Александра Солженицына, а потом мне показали его статью "Как нам обустроить Россию", а там та же имперская хрень: нам нужен северный Казахстан, Украина и тогда Россия заживет. После этого, блин, перестаешь верить в хороших людей в России. Как будто и хороший человек, сражался против системы, советской власти, но все равно эта имперскость, это московское превосходство... Они меня разочаровали. Я рассчитывал на большее движение сопротивления Путину.
– Видите, как у них мобилизация идет – уехало из страны в три раза больше людей, чем хотели мобилизовать.
– Мне очень приятно наблюдать за этим. Мы сами не золотые, у нас много недостатков, коррупции, рукожопства, тяп-ляпства. Но в России этого гораздо больше. И страха у них гораздо больше.
Помните момент, когда у них объявили мобилизацию, а у нас в то время сказали, что осеннего набора призывников в армию не будет? Я просто кайфовал от этой новости. Действительно, у нас достаточно сил и добровольцев. Мы крутые, но нужно становиться лучше. Не так давно я понял, что, когда мы победим кацапов, останется победить их только внутри страны и в себе. Мы ведь тоже лояльны к коррупции, порой не верим, что мы можем что-нибудь сделать.
– У нас было много симпатиков России, и, вероятно, такие еще остаются. Что делать с ними?
– В идеале я бы им доплатил, чтобы они уехали в Россию. Я за то, чтобы каждый человек имел право на свою точку зрения. Если ты поддерживаешь, условно говоря, сатану, то поезжай туда и там поддерживай. Трудно объяснить, как еще можно верить РФ, поддерживать ее. Таких людей становится все меньше, но они, к сожалению, есть.
– Есть и ваши коллеги, которые сделали себя в Украине, а уехали в РФ и теперь поддерживают Путина.
– К сожалению, есть. Но других больше. Мне было очень кайфово, когда я видел множество украинских актеров, режиссеров, операторов и других людей, ушедших воевать, из кино.
До 2014 года на украинском кинорынке российские деньги занимали весомую часть. Уехать в Москву на съемки – было все равно, что поймать звезду с неба. Всегда было благосклонное отношение к России. Это было неприятно для меня. Думаю, что это останется в прошлом, потому что поддерживать зло – не круто.
– Как вы считаете, как изменится культурная среда в Украине после войны?
– После Первой мировой войны и Второй мировой войны в странах Европы были всплески в литературе, поэзии, музыке. В кино такие острые обстоятельства жизни нации высвобождают сильные чувства, и люди могут создавать шедевры. Поэтому я бы ждал появления шедевров после войны.
Война делает людей более агрессивными, холодными, жестокими, но вместе с тем я чувствую, что стал более сентиментальным
– Где сейчас ваша семья?
– Мои дети вернулись в Киев. Они были в западной Украине вместе с бывшей женой. А я женился во время войны, и уже три месяца как женат. Это произошло в июне. У меня были отношения с девушкой Ланой. Я долго к ней подбивал клинья, она же была холодной ко мне. После вторжения мы начали чаще общаться, переписываться, потом встретились, снова загорелись и поженились.
– И как совмещаются супружеская жизнь и военная служба?
– Во время короткого увольнения я встречаюсь с женой, езжу домой.
Когда, помню, в первый раз нас отпустили домой, это было где-то через месяц после начала вторжения, буквально на пару часов, помыться, взять вещи. Такой кайф был зайти к себе в квартиру, принять душ, полежать. А потом возвращаюсь в расположение – это было удивительное для меня чувство – словно домой. И я такой: "Все, иду домой… Подожди, я же был дома"!
Я вам скажу, война делает людей более агрессивными, холодными, жестокими, но вместе с тем я чувствую, что стал более сентиментальным.
– Как это проявляется?
– Помню, первые дни. Киев, сирены, все бегают. Ко мне подходит бабушка и говорит: "Сыночек, все же будет хорошо?" Я не знаю, как я тогда удержался. Внутри столько эмоций накопилось, поднялось все это... Я сказал: "Да, все будет хорошо". Отошел и вытер слезы. Трудно все объяснить. Иногда накатывает...
– А когда во второй раз плакали?
– Я ведь солдат! Я сдерживаюсь. Внутри я рыдаю почти каждый день, но снаружи – нет.
– Вы считаете, что слезы – проявление слабости?
– Ну, когда солдат на посту рыдает, наверное, это не самое лучшее (смеется).
Когда я видел, сколько добровольцев идет воевать, как нам люди помогают, я понял, Украина не может проиграть
– Военное дело вообще не очень веселое, но военные – тоже люди. Остается ли у вас время и вдохновение пошутить?
– Конечно, и причем на первый план выходит черный юмор. И о смерти в том числе. Однажды побратимчику привезли новый броник. Все говорят: "О, какой крутой броник!" А один подходит: "Слушай, если тебя убьют, можно я заберу броник себе?" Смеемся. Как и в любой ситуации, юмор сближает, помогает, разряжает ситуацию, когда нужно.
Мне повезло – моя рота на 90% состоит из людей, пришедших 24 февраля в военкомат, все мотивированные, добровольцы, понимают, что они делают и ради чего. Но и у нас бывают недоразумения. Я думаю, это такой психологический момент: кипеш, формируют патрули, посты, надо следить за порядком. Прошел месяц-другой, ты должен бороться с врагом, а врага нет. И наверняка подсознательно человек начинает все, что накипело, выплескивать на побратимов. Мне нравится, что среди занятий наших в том числе есть психология и боевая психология. Мы многие из сложных моментов проговариваем. Иногда толковые разговоры настраивают на здоровый лад: надо прощать, потому что у нас общая цель – бить врага и освобождать свою землю. Потому критических моментов не было за это время.
Кстати, сначала в теробороне Киева было 12 рот. После того как россияне отступили, ситуация стабилизировалась, некоторые роты начали распускать, а часть оставили и ввели в состав ВСУ. До этого были определенные испытания.
У нас изначально казарменное положение, оружие постоянно с собой. Мы стояли недалеко от городов, где шли боевые действия, но у нас были боевые задания. Мы круглые сутки работали на постах, это было нелегко. И некоторые ребята отказывались сразу. Их поблагодарили и отпустили. Затем последовало несколько проверок. Командование приходит: "Все собираемся, завтра – выдвигаемся на восток, кто не хочет – пишите заявление". Потом оказалось, что это проверка – если люди были не готовы воевать, лучше сразу об этом пусть скажут. Таких оказалось немного. Все оставшиеся после этого приняли присягу и стали бойцами ВСУ.
– Для вас присяга стала событием?
– Присягу на верность Украине я принес 24 февраля, когда пришел в военкомат. Потом это уже была формальность – я узаконил свои отношения с ВСУ. Но принял решение я в тот день: до победы я здесь. И это произойдет очень скоро, я уверен. У меня с самого начала было это чувство, что победа неизбежна. Я – оптимист. Мы не можем проиграть. Когда я видел, сколько добровольцев идет воевать, как нам люди помогают, я понимал, что Украина не может проиграть. Да, это займет некоторое время, будут жертвы, но мы победим.
– Весной было очень тяжелое время – мы потеряли Херсон, враг захватил часть Сумской, Харьковской, Запорожской областей. Это не поколебало ваш оптимизм ни разу?
– Даже когда россияне пытались оцепить Киев, я не сомневался. Я понимал, что будет тяжело, что будут жертвы, но точно они не смогут выиграть эту войну. Они не мотивированы, они настолько коррумпированы... Эта огромная колонна военной техники не добралась до Киева из-за плохой резины, плохого масла и горючего. Все крадется, всего мало, и это влияет на боеспособность русской армии. В коррумпированной стране руководство деградирует – у него задача воровать, а не быть эффективным. И кацапское военное руководство именно такое.
Нам повезло реально по факту, что с президентом Владимиром Зеленским, что с главнокомандующим ВСУ Валерием Залужным. В нашей коррумпированной военной сфере то, как Залужный управляет, – это реально круто. Я не создаю себе кумиров, но признаю, что он – красавчик.
Мне нравится Зеленский после 24 февраля – он, во-первых, не убежал, а во-вторых, не лез в военные дела. Никто не ставил цели, скажем, ко Дню Независимости вернуть Харьков и плевать, какой ценой. Президент доверился Залужному. И Залужный все делает максимально эффективно с минимальными потерями. К сожалению, победа не сочетается с тем, чтобы делать все как можно быстрее. Надо планировать и готовиться, а на это требуется время.
– То есть мы все должны набраться терпения и дать возможность военным сделать свое дело?
– Нам всем нужно помнить, что важнейшую черту мы уже прошли – мы не стали частью оркостана. На нашей территории нет террора и нищеты, которые могли быть. Мы уже победили, просто, чтобы окончательно выгнать россиян, нужно немного времени.