Комбат Корпуса морской пехоты Хрыстин: В Крынках 500 наших военных сдерживали 50 тыс. российского резерва и заставляли их нести безумные потери. Почему об этом нигде в медиа никто не говорит?

Полномасштабное вторжение я встретил в постели. Взрывам, которые тогда были в Одессе, не придал значения. Спросонья подумал, что это салюты.

– Артем, добрый вечер! Я вас приветствую.

–  Добрый день!

– Я сразу представлю вас зрителям: командир 220-го батальона 126-й бригады 30-го Корпуса морской пехоты Украины. Все так?

– Все так. 126-й бригады ТрО 30-го Корпуса морской пехоты. Мы пока не сменили приставку "ТрО", поскольку переформатироваться очень тяжело в зоне боевых действий.

– Вам 31 год. У вас такая борода! Сколько ей уже лет?

– Вообще бороду – такую легкую небритость – я начал носить где-то с курса второго университета, наверное. А такая борода выросла уже на войне. Никогда такую длинную не носил. То есть сейчас этой бороде где-то один год.

– У вас позывной Мудрый. Почему?

– Да. При формировании первого взвода в начале полномасштабного вторжения мой взвод, мои побратимы дали мне такой позывной. Поэтому думаю, что логичнее это было бы у них спросить. Надеюсь, что соответствую этому позывному.

– Я хотел бы спросить, где вы родились. Это Одесская область – да?

– Да, это Одесская область. Село Песчаная, Балтский район.

– Что вы закончили? Какой вуз?

– Окончил Одесский национальный экономический университет по направлению банковского дела. Затем, сразу после магистратуры, там же написал диссертацию и в 2019 году защитил еще диссертацию по банковскому делу.

– Вы занимались до войны бизнесом. Расскажите, пожалуйста, каким. Что это за бизнес?

– У меня после учебы сложилась поначалу карьера. То есть я работал в одесской дирекции "Райффайзен Банка Аваль" долгое время. Но потом один из моих клиентов в то время по факту предложил мне должность исполнительного директора в его компании. Это была дистрибьюторская компания достаточно большая. Мы занимались дистрибуцией напитков и продуктов по всей Одессе и Одесской области всей. И потом с этим же партнером мы открыли мой первый бизнес, можно сказать. Большой первый бизнес. Это была логистическая компания Pride Logistics. И работали по предоставлению услуг доставки разных вариантов. То есть это были и тяжелые автомобили: 20 и более тонн, – и были небольшие автомобили, которыми нужно было сортировать и развозить продукцию меньшего объема.

Потом, спустя некоторое время, решил, что пора все же работать по призванию: заниматься тем, что мне всегда нравилось. Это финансы, потому что я и диссертацию написал в этом формате. Знаете, у меня детская мечта когда-то была такая: я всегда хотел собственный банк. Я себе думал, что у меня будет собственный банк. Но потом я вырос, начал считать, понимать, что такое банк, – и понял, что банк я уже не хочу (смеется).

Потому что это очень такая трудная история. И не такая уж прибыльная, как казалось. Знаете, как в детстве? Ты думаешь: банк – значит, все деньги в банке. Все. Все же логично, все круто.

После этого я открыл с партнерами... Мы открыли несколько финансовых компаний, с помощью которых занимались инвестированием в разные проекты, стартапы в том числе. Таким образом работали. Получили лицензии Национального банка на эти компании. И проработали мы сколько? Два года, наверное. Началась широкомасштабная война.

– На первый день широкомасштабной войны, полномасштабного вторжения вы были богатым человеком, имея собственный бизнес? Богатым человеком, я даже больше скажу.

– Давайте так. Я относил бы себя ближе к среднему классу, наверное, все же. Потому что богатый человек – это понятие достаточно категоричное, я бы, наверное, сказал. Но жил я точно неплохо, скажем так.

– У вас прекрасный украинский. Вы в детстве тоже разговаривали на украинском? Или нет?

– Поскольку я вырос и школу заканчивал в селе, то у нас там был больше суржик, но ближе к украинскому суржику. Поэтому у меня могут проскакивать даже сейчас некоторые такие слова.

– Первый день полномасштабного вторжения – каким он для вас был? И, кстати, понимали ли вы накануне, что война непременно произойдет?

– Я не верил в это до последнего. Вы же помните это время. Из каждого буквально утюга нам говорили, что "есть разведданные: видим, что Россия собирает войска на границе с Украиной". Но я просто отказывался, наверное, в это верить. Я был уверен, что не будет никакого полномасштабного вторжения, что не может быть такого в ХХІ веке. Мы же должны развиваться, а не деградировать. Но я недооценил глупость нашего соседа. И новый год я встретил… Новый год? Извиняюсь. Видите: новый год – война. Полномасштабное вторжение.

– Это новая жизнь. Это не новый год даже, а новая жизнь.

– Новая жизнь – это точно. Встретил я в постели. Я услышал эти взрывы: какие были в Одессе на тот момент – но я не придал значения. Мне звонит по телефону мой друг и говорит: "Все, брат: война началась. Давай, нужно... Что-то будем делать". И я такой спросонья: "Да какая война? Это салюты за окном какие-то, кто-то отмечает. Какая война?" То есть я отказывался верить до последнего уже. А потом, когда [прогремели] следующие взрывы – уже было понятно, что да.

– Что вы почувствовали, когда услышали эти взрывы?

– Что я почувствовал? Знаете, во-первых, трудно было проанализировать, что происходит вообще. Поскольку на тот момент я еще не был военным человеком, для меня это точно так же… Я начал открывать Telegram-каналы, новости, YouTube – смотреть, что происходит. Начал набирать друзей, причастных к военному делу, говорить: "Все, давайте! Что там? Работаем! Кто, где, куда, как? Куда мне ехать? Куда собирать вещи?" Я имею в виду, в какую воинскую часть. Не куда-нибудь за границу, а где давать можно отпор врагам.

Почему решил присоединиться к рядам ВСУ, когда началась полномасштабная война? У меня и мыслей других не было. Это был единственный путь, который я тогда понимал

– Вы знаете, таких, как вы, людей немало. И мне очень интересно психологически нарисовать портрет вашего поколения людей, которые были богатыми людьми – такой крепкий средний класс, – которые зарабатывали деньги, которые жили... Я думаю, что вы прекрасно жили в Одессе. Потому что Одесса создана для того, чтобы в ней прекрасно жить.

–  Именно так.

– И вместо того, чтобы куда-то бежать за границу, вместо того, чтобы прятаться или еще что-то, вы идете в ряды Вооруженных сил. Почему вы это сделали и как это вышло?

– Это хороший вопрос. Знаете, у меня не было на тот момент мыслей других. Это был единственный путь, который я понимал. Не было такого, что я пойду вправо или влево. Я знал, что мне нужно идти прямо. Не стоял выбор: я не стоял на распутье. В мой дом пришли.

Наша страна – это масштаб дома. Если бы пришли в мой дом, где я живу, его грабить, убивать, насиловать – как бы я реагировал? Точно я бы его защищал. И здесь аналогия такая со всей нашей страной. Это наша страна, мы тут родились, мы тут живем. Тут наши родители, дети у многих, жены. Как мы можем допустить, чтобы нас просто уничтожили?

– Вы знаете, что интересно? Я думаю, что сейчас ситуация совсем не такая уже в Одессе, но! Я же много раз бывал в Одессе, спрашивал одесситов, и даже с Михаилом Саакашвили мы об этом общались неоднократно. Михаил мне говорил, что Одесса 50 на 50 – ватники и проукраински настроенные люди. И в Одессе мне говорили люди, что примерно половина населения Одессы если не ждет "русского мира", но она сочувствует россиянам. Как было, по-вашему, в Одессе до начала полномасштабного вторжения? Действительно многие ждали россиян и "русский мир"?

– Знаете, я не хочу в это верить, думать об этом. Всегда хочется думать о лучшем. Но, к сожалению, те движения, которые были в Одессе... Я вам больше скажу: которые и есть в Одессе на сегодняшний день. И не только в Одессе. Достаточно много людей, которые не понимают до конца, что такое Россия, что такое, когда они приходят в любой город, в любую страну. Поэтому мне очень больно, когда я вижу эти случаи даже на сегодняшний день, когда военным в Одессе машины жгут, когда неуважение проявляют к военным, к людям, которые каждый день, каждую минуту рискуют своей жизнью для того, чтобы Одесса могла продолжать жить так, как она живет на сегодняшний день – абсолютно мирной жизнью.

Да, иногда бывают, конечно, удары ракетами, но тем не менее там нет войны. И не будет войны. Поэтому мне очень интересно, как будут развиваться события после того, как мы победим, в той же Одессе и изменят ли одесситы мнение. Сейчас мне судить тяжело, поскольку я там не бываю вообще, в принципе. Потому как настроены жители Одессы – трудно сказать. Но я хочу сказать, что мой круг общения, который был и до полномасштабного вторжения, и есть сейчас, не заставляет меня разочаровываться. Я уверен в этих людях. Как-то так.

– Ваша первая боевая операция – вы помните ее?

– Первая боевая операция моего взвода, когда я был еще командиром взвода, – это было оборонительное сражение. Мы держали оборонительные рубежи за Николаевом. Мы были прикомандированы ротно-тактической группой к 59-й бригаде и выполняли задания вместе с ними. К сожалению, тогда у меня была первая потеря как у командира нашего побратима. Это была первая операция. Но я скажу, что больше на тот момент мы просто сидели в окопах и терпели, как постоянно разносят наши позиции и обстреливают. То есть попыток штурмовать противником не было в то время, но нас постоянно пытались убить с помощью минометов, артиллерии, танчиков, БМП. "Беха" выезжала так близко, что просто работала по нам крупнокалиберным пулеметом. Мы, к сожалению, на тот момент не могли ни выяснить точно, где она находится, ни ее уничтожить.

Одессу или Киев от оккупантов спасло не чудо. Это были наши люди, многие из которых впервые в жизни видели автомат.

– Вы знаете, я помню те первые дни российского наступления, когда россияне зашли в Херсонскую область и когда казалось, что они сейчас могут совершить быстрый марш через Николаев, через Николаевскую область – и в Одессу. И к этому шло. Потому что они готовили морскую операцию, они хотели высадить десант. Это сейчас мы понимаем. Я вспоминаю сейчас, как я разговаривал с генералом Марченко, руководившим николаевским направлением. Он мне такое рассказывал о тех днях, что, сейчас говорю, мне жутко просто от воспоминаний о том, что он рассказывал! Вы знаете, я всегда говорю, что нашу страну, мой Киев, вашу Одессу спасло, наверное, чудо. Просто чудо. Потому что все было против нас тогда. И утрата украинской государственности в те дни была почти решенным делом для россиян. Как вы сегодня вспоминаете эти дни? Вы опасались того, что Одессу может постичь судьба Херсона?

– Знаете, Дмитрий, вы говорите: "Такое впечатление, что чудо какое-то спасло на тот момент Одессу, Киев". Но это не чудо. Здесь нет никакого чуда. Это были мои побратимы и посестры. Это были генералы: такие, как Марченко, – которые руководили этими операциями, которые планировали эти операции. Планировали их на колене быстро максимально, в телефонных разговорах просто, насколько это было возможно. Побратимы и посестры, которые брали в руки автомат, – многие в первый раз вообще в жизни видели его. Чудо – это наши люди. Чудо – это наши военнослужащие. Это те люди гражданские, которые стали в ряды Вооруженных сил.

Именно поэтому нам удалось удержать, сдержать это вражеское нашествие на тот момент. Да, большими потерями, к сожалению, и с нашей стороны в том числе, но удалось сдержать. Поэтому мы смогли выстоять. Я вообще считаю, что самая большая ценность нашей страны – это именно наша нация. Хотя многие со мной будут не согласны, потому что до нации еще нужно дорасти. Народ, можно сказать. Народ – точно. Потому что за право называться нацией мы только сейчас боремся по факту.

Днепр – одно из водных препятствий, которое в пособиях НАТО не рекомендуют никогда форсировать. Когда мы победим, все пособия будут переписаны

– У вас были тяжелые бои в плавнях Днепра и на херсонском направлении. Очень тяжело было?

– Знаете, это такой вопрос… Очень ли тяжело было? Это, наверное, ничего не сказать. Это постоянная работа, это постоянное несение службы прямо вместе со смертью. Вот она такая ходит рядом с тобой. Ты с ней здороваешься, когда проснулся, если спал, прощаешься, когда выходишь с задачи. Говоришь: "Да, точно не сегодня. 100% сегодня не твой день". Тяжести этим операциям добавляет то, что у тебя есть вода. У тебя есть вода, и достаточно большая вода. Когда мы говорим о Днепре – по натовским стандартам, это одно из водных препятствий, которое они в своих пособиях не рекомендуют никогда форсировать. А мы это делаем.

– А как продвигаться?

– Если мы берем классику войны, для нас что должно быть? Что такое любое наступление? Это комплекс действий, предполагающий преимущество в воздухе, на воде и на суше. Об авиации, я думаю, мы можем не говорить вообще. О нашей, к сожалению. О количественном преимуществе – тоже. О преимуществе в артиллерии – тоже. О преимуществе на воде – ну, у нас есть лодки. У нас есть лодки, которые нам помогают покупать и волонтеры в том числе, и сами покупаем. То есть это по факту то, что у нас есть для форсирования.

Но самое важное, что у нас есть, – это желание защитить свою страну и выгнать врага отсюда. Каждый клочок земли – святой, он на сегодняшний день полит кровью наших побратимов, посестер и гражданских людей. Поэтому, знаете, мы творим историю. Мы не проигрываем эту войну, не проиграли ее еще до сих пор. Потому что мы понимаем, за что мы боремся. Что бы в пособиях ни было написано, в любых книгах что бы ни было написано, они будут переписаны после того, как мы победим. Там будут анализироваться наши операции, описываться и приводиться в пример. Как правильные, так и неправильные, возможно. После войны с этим будем разбираться.

– А какие были самые большие вызовы при освобождении правого берега Херсона?

– Самые большие вызовы в освобождении правобережья Херсона заключались в том, чтобы навязать противнику темп, не дать ему возможность дополнительного заминирования при отходе и максимально быстро закрепиться на позициях. Максимально закрепиться уже на правом берегу и не дать ему в будущем возможности попытаться еще раз зайти на наш правый берег.

– Много ребят погибло на ваших глазах?

– Когда вопрос о смерти моих побратимов, то один – это уже слишком много. Поэтому отвечать... Много, да. Много. К сожалению, много. Много на моих глазах. Много по рации, уже будучи командиром, руководя операцией, слышишь их, что они "300-е", а потом их побратимы сообщают, что, к сожалению, с нами уже такого и такого нет, на щите – это очень тяжело.

Одна из таких потерь моих – очень близких мне максимально, потому что это уже не просто побратим, потому что это был мой товарищ, мой друг, который был со мной на каждом моем боевом задании. Это Женя Лапчевский. На одном из заданий своих на плавнях, к сожалению, он погиб. И когда гибнут такие люди, ты понимаешь, что эти люди должны были строить нашу страну в будущем. Они должны были жить, рожать детей, развиваться. Это был воин, который в 17 лет пошел в ряды Вооруженных сил Украины, в 18 подписал контракт. И с 2014 года до декабря 2021-го провоевал – и потом уже списался по ранению. У него было множество ранений. Началось полномасштабное вторжение – и он пришел и снова вступил в ряды Вооруженных сил Украины.

– После всего, что вы видели на поле боя, вне поля боя, вы плакали когда-нибудь?

– Да. Давайте так: у меня катились слезы. Просто шли бесконтрольно, шли слезы. Это были моменты обычно уже после завершения операций, когда можно было просто побыть наедине, отойти от всех. И несколько раз на похоронах моих побратимов во время общения с их родителями, с их близкими. Довольно тяжелая ноша. Довольно тяжелая ноша.

Мы семь месяцев удерживали плацдарм Крынки в максимальном окружении. Позади – вода, слева, справа и впереди – противник.

– Плацдарм в селе Крынки. Вообще слово "Крынки" знает весь мир. Вы удерживаете этот плацдарм уже сколько, скажите, времени?

– На сегодняшний день мое подразделение уже не выполняет задание на Крынках. Мы получили приказ – контролируемо отошли из Крынок, насколько это было возможно. В общем, мы удерживали его, выполняли задания, семь месяцев.

– Как вам удавалось удерживать этот плацдарм ?

– Для того чтобы рассказать о Крынках, давайте представим просто вообще, что такое Крынки. Крынки – это плацдарм в 2 км 800 м ширины и 900 м глубины. Это маленький населенный пункт, который когда-то существовал. Поэтому как выполняли там задачи? В максимальном окружении. Позади тебя – вода, справа – противник, впереди – противник и слева – противник. И туда еще нужно добраться.

Но этот плацдарм... Знаете, Дмитрий, в последнее время, когда у меня есть хоть немного свободного времени, я могу полистать новости, посмотреть. Есть такое украинское слово: "вкурвлює" меня, когда гражданские блогеры и вообще гражданские люди – многие рассказывают о том, насколько эта операция была нужна, не нужна. Что она была совсем никому не нужной операцией.

Я знаю, видел, вспоминаю, как героические наши военнослужащие: 500 человек, условно, которые находились в то время на Крынках, – насколько они показывали, что такое украинская армия, сдерживали 50 тыс. резерва российской армии на тот момент, которую там Россия накопила. Потому что они уже начали и в Армянске дополнительно копаться. Они думали, что мы еще оттуда будем заходить. Насколько они не верили в свои силы, насколько они боялись нас.

Да, мы понесли там потери. Но, Дмитрий, давайте так: когда я выполнял там задачи, мне тоже эта операция вообще не нравилась. Потому что не может нравиться то, где погибают твои побратимы, и тому подобное. Когда у вас есть много проблем с обеспечением, и противника больше, и Днепр вам нужно форсировать. Но насколько она нужна была или не нужна, должны разбираться военные, владеющие картиной в целом, – понимаете?

Мы сейчас с вами можем подумать, что где бы оказалась эта 50-тысячная армия, если бы мы ее на тот момент эти семь-восемь месяцев не сдерживали. Было бы у нас наступление на Харьков сейчас, на Харьковскую область в таком формате, как он есть. Сколько бы у нас держалось авдеевское направление и т.д. Мы же не знаем, куда противник перекинул бы этот резерв. И когда наши ребята героически – просто героически! – удерживали этот плацдарм, сковывали такую огромную силу России, говорить о том, что это не имело смысла, не было нужно?

Возможно, у них есть какие-то большие данные, чем мы можем думать, чем о которых я могу конкретно говорить. Но я считаю – тем более во время войны, – что единственный человек, наверное, кому на пользу такие разговоры, сейчас сидит себе в Москве и радуется этому. А может, не в Москве – не знаю. Но вы понимаете, о ком я говорю.

Потери врага в Крынках – минимум один к восьми. В первые месяцы в технику с их десантом летело все. Некоторые наши пилоты даже спорили: "Это я первый успел его поразить!" – "Нет, это мой дрон был первый!"

– Вы знаете, пишут о пропавших без вести военных в Крынках. Давайте я вас спрошу. Я процитирую "Слідство.Інфо". Они писали о 788 пропавших без вести в Крынках со ссылкой на данные полиции. Есть ли шансы, что эти люди живы? И есть ли у вас подтверждение или свидетельство по этому вопросу? Что вы об этом можете сказать?

– Первый вопрос ваш был относительно того, есть ли надежда, что эти люди живы, которые пропали без вести. Если и да, то очень маленькая часть. Очень маленькая. К сожалению, просто по факту система так построена, что мы не можем считать погибшим военнослужащего, тело которого мы не смогли эвакуировать и забрать. А эвакуировать тела из разбитых просто укрепленных районов, подвалов и тому подобное чрезвычайно трудно. Поэтому у нас такое количество пропавших без вести. Не исключено, конечно, что какое-то небольшое количество из них находится в плену, но большинство – это точно наши потери. Что касается самой цифры – я ее ни опровергнуть, ни подтвердить не могу, потому что достаточно много подразделений выполняли задания на тот момент на Крынках. Поэтому не могу ничего сказать.

– Какие потери техники с обеих сторон в Крынках?

– Я как раз хотел сказать об этом тоже свое мнение. О наших потерях. К сожалению, война – это довольно циничная кампания, где реально гибнут люди с обеих сторон, гибнут военнослужащие, к большому сожалению. Но по-другому в войне победить невозможно. И когда я вижу цифры, которые приводят с нашей стороны: наши потери, пропавшие без вести, – я хотел бы еще также, чтобы нам показали цифры, а какие же потери врага были. Потому что это было бы справедливо и логично посмотреть. Дмитрий, я вам могу сказать: возможно, не со 100-процентной уверенностью, но потери врага в самом худшем случае – минимум один к восьми. Минимум.

А давайте еще вспомним, что у нас все ж таки было не оборонительное, а наступательное сражение. Это было полноценное наступление с целью удержания плацдарма в дальнейшем. Когда наши силы должны быть хотя бы в три – а лучше в пять – раз больше противника, для того чтобы добиться успеха. А мы реально таким количеством мотивированных военнослужащих смогли перебить огромное количество противника. Если вы видели снимки с дрона. Они есть до сих пор. Я вам скажу, что своими глазами когда ты видишь, когда... Не знаю: у вас можно говорить "пид...ры" или нет?

– Можно. Они же пид...ры.

– Они пид...ры, да. Когда пид...ры бегут по телам своих же побратимов... Это у нас побратимы. Я думаю, что у них нет такой истории. И продолжают просто двигаться. Количество, которое мы уничтожили там, противника – оно, наверное, может, в 10 раз реально больше, чем наши потери. Да, каждый наш военнослужащий стоит вообще всех их, но тем не менее это война.

А что касается потерь противника, то противник сначала... Они еще пробовали залетать техникой, забрасывать десант свой на технике первые, наверное, три месяца где-то. В ту технику летело, я вам скажу, просто вообще все, что возможно: все дроны, которые у нас были. У нас было приковано туда внимание. Некоторые пилоты между собой даже спорили: "Нет, я первый успел его поразить!" – "Нет, это мой дрон был первый!" – "Нет, это мой был первый!"

Я бы не сказал, что у них там прямо огромные потери техники, потому что они спустя некоторое время перестали просто вообще использовать технику для того, чтобы наступать. Использовали свой самый дешевый ресурс: это своих военнослужащих.

И еще к качеству военнослужащих. Конечно, случались вообще разные категории. И зэки в том числе, которых мобилизовали. Но хочу напомнить, что против нас стояли и морская пехота, и ДШВ российские. То есть это были подготовленные военнослужащие, которые умели воевать. И когда мы просто заставляли нести их сумасшедшие потери, что им приходилось ротировать свои воинские части, которые ведут наступление, – это большой результат.

Почему об этом нигде в медиа никто не говорит? Почему этой коммуникации нет: что не бездарная, не никому не нужная смерть каждого из наших побратимов? Вот что важно, вот что постоянно трудно говорить.

А когда какие-то разборки у генералов: кто отдавал какие приказы, какие не отдавал, – тоже разбираться должны военные. Есть люди, которые в этом должны разбираться. Точно не блогеры, поверьте. Ну никак! Не видят они всей картины, и я ее тоже не вижу. Но я точно вижу то, что мы уничтожали там противника. То, что наши ребята показывали изрядную храбрость и показывали результат, что самое главное. Да, тяжелая операция. Да, река. Да, форсирование. Да, недостаточно мы были там обеспечены и укомплектованы для этого теми же лодками и т.д. Да, когда я там находился, мне тоже говорили, что это настолько глупо и никому не нужно и "зачем мы здесь находимся?"

Но когда ты начинаешь... Немножко остываешь и начинаешь об этом нормально думать, логично, то пусть определится потом. Потом, сейчас – не знаю. Есть специальные военные органы, которые должны определить, нужна была эта операция или не нужна. Но еще раз просто хочу это подчеркнуть, потому что для меня это важно: говорить, что наши ребята погибли там на не нужной никому операции... Да мы американское оружие получили в результате всех переговоров только благодаря тому, что мы показывали такие результаты, – понимаете? Это же также рычаг, который придавал нашему военно-политическому руководству аргументы для того, что мы должны его получать.

– Артем, какие основные уроки можно извлечь из обороны Крынок и повлияли ли эти уроки, в конце концов, на дальнейшую военную стратегию ВСУ?

– Мне тяжело говорить о стратегии ВСУ. Я командир батальона. Я выполняю задачи в своей полосе, которые определяет мне командир бригады. Поэтому сделать вывод... Я вам могу ответить за себя и за свой батальон. Я точно сделал много выводов – и наши ребята – для того, чтобы форсировать в будущем. А я думаю, что мы все ж таки будем форсировать Днепр. Не знаю, когда, как, на каком участке, но точно будем. Выводов сделали больше, чем достаточно. Это точно. Я надеюсь, что у нас будет, во-первых, больше времени на подготовку, во-вторых, намного лучше комплектация для того, чтобы выполнять такие операции.

Проблема не в том, что мы не демобилизуемся, – проблема в том, что мы не укомплектованы

– Большинство ваших побратимов сколько уже на фронте без демобилизации?

– Большинство моих побратимов с самого начала. С самого начала. То есть больше 2,5 лет.

– Говорят депутаты о подготовке закона о демобилизации. Другие говорят – и Стефанчук, кстати, глава Верховной Рады, говорит, – что ни одна воюющая страна не проводит демобилизации. Что об этом думаете вы?

– Я повторюсь, наверное. Недавно похожий вопрос задавали журналисты The New York Times. Знаете, что я вам скажу? Вопрос не стоит у моего личного состава, у меня – конкретно люди, за которых я могу говорить, – о демобилизации. Нам не нужна демобилизация. Нам нужна просто укомплектованная военная часть наша, наши соседи, смежники: для того чтобы мы могли просто давать людям хотя бы в зоне боевых действий немного больше времени на восстановление. Не так, что у меня нет возможности иногда отправить военнослужащих в отпуск, потому что некоторые позиции останутся с минус одним военнослужащим. Вот в чем проблема.

Проблема не в том, что мы не демобилизуемся, – проблема в том, что мы не укомплектованы. Это не позволяет делать ротации как внутри подразделений, так и в Вооруженных силах в целом. Это главная проблема.

– А как вы вообще оцениваете закон о мобилизации? Вы чувствуете, что он уже заработал?

– Нет, не чувствую. Не чувствую, к сожалению. Люди, которые к нам приходят на сегодняшний день, – это военнослужащие, которых привлекает в Вооруженные силы Украины наш рекрутинговый центр, который работает непосредственно. Но здесь тоже есть нюанс. Я думаю, что все же многие сейчас не ждут повестки, понимая, что все равно он ее получит. И, работая на опережение, идет в подразделение, которому доверяет. Поэтому, если с такой точки зрения посмотреть, то я думаю, что работает.

А вообще я не очень доволен, знаете. Мы то планируем всех призывать, то не знаем, кого призывать, потому что экономика станет, то вообще не понимаем, сколько людей мы можем в месяц, какая пропускная возможность наших учебных центров. Знаете, у меня такое впечатление, что в общем картинки просто никто не смотрит, не думает об этом. "Давайте призовем 100, 200, 300 тыс.!" А что мы с ними будем делать? Как мы их научим? Куда мы их отдадим: в какие подразделения? Это комплекс действий. Я вам скажу: если бы военные так воевали, как наши законодатели и так далее относятся к своим задачам, то того чуда, о котором вы говорили, не случилось бы. То есть это просто ужас!

И еще с этой темой тоже постоянно эта история: что "мы должны мобилизовать, должны набирать людей" – и, к сожалению, это возлагается сейчас на командиров воинских частей. То есть у меня складывается такое впечатление, что…. Например, я. "Артем, если ты хочешь защищать свою страну, иди и найди себе людей, которые будут воевать, иди и найди, чем им воевать, на чем им перемещаться, – и тогда ты будешь воевать и защищать страну. А если нам покажется, что ты как-то не так защищаешь свою страну, то мы тебе выговор выпишем". Ну, например. У меня нет ни одного, но это просто как-то так выглядит.

– Скажите, пожалуйста, как вы мотивируете своих подчиненных? Что вы им говорите? Что вы им, может, обещаете, чтобы они раз за разом шли в бой?

– Во-первых, у меня батальон высокомотивированный сам по себе людьми. Но с каждым часом, с каждой задачей, с каждой потерей мы становимся уставшими – понимаете? И я считаю, что наверняка основная мотивация в батальоне – это честность. Честный разговор с побратимами постоянно. Знаете, у меня есть такая история. Когда они говорят: "Нет, все, командир: мы не пойдем больше на эту задачу. Мы не вывозим, мы устали". Крайним моим аргументом является такой: "Ну что, давайте сдадимся? Все, закончилась война. Проиграли – все, расходимся. А какие у нас варианты?" И мы начинаем просто. Каждый берет себя в руки – и начинаем работать дальше.

Тем более, что каждый из них знает, что какие бы задачи я им ни ставил... Наверное, у меня еще не было задач на каких-то участках, на которые я не выходил бы с ними, с частью своих военнослужащих, – не выполнял бы задачи сам. Поэтому я считаю, что хорошая мотивация мотивировать личный состав – это собственным примером показывать, что эти задачи можно выполнять. Крынки, кстати, в том числе.

Почему-то у гражданских распространено мнение: "Если я пойду служить – я сразу штурмовик и пойду штурмовать окопы". Да не работает это так!

– Артем, а что вы посоветуете... Что бы вы посоветовали гражданским людям, которые колеблются присоединяться к Вооруженным силам Украины?

– Я бы посоветовал, пока есть у них такая возможность, выбрать воинскую часть, где служить. Точно у каждого есть знакомый, друг, брат, сестра, которые служат в воинских частях. И не теряя времени, призываться сейчас в военные части, а не ждать того, что кто-то спасет их. Кто-то выиграет. Кто-то выиграет войну, кто-то напишет лучшие законы, кто-то что-то сделает. Нужно сейчас уже искать себе воинскую часть, пока у вас есть такая возможность для того, чтобы вступить в нее и нести там службу, не теряя времени. Потому что если враг придет в ваш город, будет уже поздно. Вы будете необучены, вы будете одни. И это будет прямо очень плохо. А имея возможность сейчас вступить, например, в мой батальон... Приглашаю всех! 220-й, 126-я бригада. Когда вы вливаетесь в коллектив, который уже долгое время воюет, вас и научат быстрее, и период адаптации у вас быстрее пройдет. От уровня обученности рядом с вами военнослужащих, побратимов зависит и ваша выживаемость в том числе.

И еще раз хочу отметить то, что... Почему-то у гражданских [распространено мнение]: "Если я пойду служить – я сразу штурмовик, в штурмовой роте. Все, я пойду штурмовать окопы". Да не работает это так! В армии достаточно много профессий.

Для того чтобы пять человек пошли штурмовать, 45 должны сидеть в тылу и подготовить их к этому, подготовить эту операцию. Еще есть беспилотные системы, аэроразведка и т.д. Пожалуйста, идите. Я у себя в батальоне... Поскольку я в прошлом бизнесмен, знаете, я стараюсь видеть таланты у людей и использовать их там, где они будут использовать их. Звучит грубо, но я не людей имел в виду, а их таланты. Использовать эти таланты там, где они принесут больше всего пользы.

Например, если у меня есть военнослужащий, который еще довольно молодой парень, он всю жизнь играл в компьютерные игры, то мне не надо, чтобы он штурмовал окоп. Он отлично будет управлять FPV-дроном и уничтожать противника. Это просто как пример. Поэтому вы не обязательно будете штурмовиками. Присоединяйтесь к рядам Вооруженных сил. Чем больше нас будет, чем больше у нас будет возможности отдохнуть и собраться с силами, тем быстрее мы победим в этой войне.

Пока существует наш дебильный сосед, победой мы не можем назвать даже выход на границы 91-го года. Это будет временная победа. Они соберутся с силами и снова пойдут в наступление. У них это в генах

– Вы знаете, большое количество так называемых диванных экспертов размышляет, лежа на своих диванах, о том, что такое украинская победа. Я так убежден, что более целесообразно спросить об этом именно у таких людей, как вы. Вот я сейчас у вас спрошу. Что такое для вас наша победа?

– Наша победа? Как для страны в целом наша победа – это момент, когда перестанет существовать Российская Федерация. Пока у нас существует такой дебильный сосед – к сожалению, победой мы назвать не можем. Временной – да. Я вам скажу больше: даже освобождение земель до границ 91-го года.

И если Россия продолжает существовать, это будет временная победа. Они соберутся с силами и снова пойдут в наступление. Это однозначно. Это однозначно. У них вшито просто в генах это – понимаете? У них прям в генах. Мы берем пленных на Кринках. На Крынках: Херсонская область. Ты спрашиваешь: "Что ты здесь делаешь?" – "Я пришел защищать родину". – "В Херсонскую область ты пришел защищать родину?"

Я не говорю об их интеллектуальном составе, это понятно. Но глобально они уверены в том, что они идут и делают правильные вещи.

Нет никаких предпосылок для того, чтобы горячая фаза войны закончилась в этом году.

– Мне кажется, исходя из информации, которая у меня есть из разных источников наших и западных, что горячая фаза войны должна закончиться в этом году. Что думаете об этом вы?

– А я думаю, что это не имеет никакого смысла и никаких предпосылок для этого. Противник сейчас находится в наступлении. Зачем нужны им эти переговоры? Я не знаю. Чем нам придется пожертвовать для того, чтобы мы закончили эту горячую фазу? Я примерно понимаю: чтобы мы отдали еще часть наших территорий и т.д. Но мы не можем на это согласиться. Потому что я не то что не уверен – я уверен в обратном. Я уверен, что мы как государство не используем это время для того, чтобы подготовиться лучше.

– Согласен.

– Мы не используем. Мы расслабимся. Мы уже расслабились. Гражданское наше общество, в том числе и политическое, я вижу, в большом масштабе уже расслабилось. И эти рассказы о том, что, знаете, "мы сейчас всех победим, мы побеждаем, мы и там в наступлении, и здесь в наступлении"... И мы таким образом расслабили наше просто общество. А представьте, если у нас будет хотя бы какое-то время перемирия вообще. Там мы полностью расслабимся.

Мне становится жутко, когда думаю, какой будет жизнь после войны.

– Я уверен в том, что вы не можете не думать о том, какой будет жизнь после войны. Вы часто об этом думаете?

– Не часто. К сожалению, у меня не так много умственного ресурса, чтобы мысли отвлекать еще на это, но это правда. Но когда думаю об этом, знаете, мне становится не то чтобы страшно, но немного жутко, наверное. Потому что государство на сегодняшний день никак не готовится к тому, как мы будем жить после войны. Такое впечатление, что мы живем одним днем. Это если бы мы планировали операции так на один день. Сегодня спланировали что-то, а что там будет завтра – будем разбирать завтра. Я не говорю, что так не бывает, так тоже бывает. Поэтому – какая будет жизнь после войны?

Вообще эта фраза "после войны"... А когда после войны? Через пять лет, через 10 или, возможно, через 15, или через год? Я думаю, что нужно будет обращать на это внимание и думать об этом конкретно нам, военнослужащим, уже в тот момент, когда это "после" наступит. Потому что как я могу запланировать, чем я буду, например, заниматься дальше, если война закончится через 15 лет? Каким в это время будет государство, каким будет общество?

Это довольно трудный вопрос. А вот государству нужно сейчас уже думать о том, чем будут заниматься военнослужащие, которые вернутся с фронта. Потому что большинство демобилизуется однозначно. И более того, сейчас проблемы у тех побратимов, которые, к сожалению, после ранения списываются по здоровью и т.д. Им тяжело себя найти в жизни. Поэтому это один из больших таких пластов работы для нашего государства на сегодняшний день однозначно.

– Видите, некоторое количество политиков – горе-политиков, я считаю, – уже размышляют только о том, какими будут выборы, как они будут в этих выборах задействованы, какие они бонусы получают и т.д. Вы лично размышляете над тем, не пойти ли в политику? И вообще нужно ли военным идти в большую политику?

– Трудный достаточно вопрос, Дмитрий. Я думаю, что, во-первых, много военнослужащих, которые могли бы принести много пользы государству в политике: будучи в политике. Почему я считаю? Во-первых, это люди, которые полностью показали, что они готовы на все для того, чтобы защитить и сохранить свою страну. А наверное, это самое важное. И этот человек придет и будет честно выполнять свои обязанности ради страны, за которую он отдал часть своего здоровья, за которую отдали жизнь его побратимы, за которую он рисковал каждый день жизнью.

И я думаю, что честность таких политиков будет гораздо выше, чем честность политиков, которые у нас есть на сегодняшний день. Я думаю, что можно так сказать. Но я понимаю, какие будут аргументы против этих моих слов: что не каждый военный будет хорошим политиком и т.д. Это тоже правда. Поэтому я не говорю обо всех. Я просто говорю, что есть часть, которая может выполнять эти задачи и после войны. И поверьте, будут выполнять это с таким порывом, с такой жаждой к тому, чтобы сделать лучше в этой стране, за которую они воевали, за которую они проливали кровь… И тогда, возможно, у нас будет результат. Возможно, в таком формате у нас и будет результат.

Относительно вашего вопроса лично обо мне – у меня нет ответа. К сожалению, у меня нет ответа на этот вопрос. Потому что у меня бывает, знаете, посмотрю какие-нибудь новости – и у меня просто вообще... У меня не на войне опускаются руки, а опускаются от того, что я видел в тылу, – понимаете? Можете себе представить просто.

Во время войны никаких выборов быть не может.

– Интересно, а как воспримут военные, вы лично как воспримете то, что во время войны, если она, не дай бог, затянется, будут проходить выборы президента, Верховной Рады, если подавляющее большинство военных, я так думаю, не сможет даже проголосовать?

– Во-первых, не сможет проголосовать, во-вторых, не сможет принять участие в выборах. Я имею в виду как кандидаты в те или иные районы, поселки, Верховную Раду. Поэтому, конечно, я считаю, что во время войны никаких выборов быть не может.

И по причинам, которые мы сейчас с вами проговорили, и также по тем причинам, что... Вы можете себе представить: если сейчас мы видим, что многие политики уже думают не о войне, а о том, как им поднять свои рейтинги, что будет?.. О нас вообще забудут. Мы будем где-то на линии фронта, на линии столкновения, будем себе воевать, как у нас получается. А все будут заниматься политикой. Будут заниматься выборами, своими рейтингами – и все внимание будет направлено туда. И представьте, как мы будем выглядеть на международной арене. У нас идет война, а мы занимаемся просто клоунадой, извините. Мы бегаем, доказываем, дебаты устраиваем.

Я точно не хотел бы передать войну следующим поколениям. А у нас есть такой риск.

– Артем, а каким вы вообще видите послевоенное будущее Украины? Какой будет наша страна после войны, по вашему мнению?

– Я думаю, что после войны мы наконец-то сможем назвать себя нацией, во-первых. Я очень надеюсь... Давайте так: я выпишу картинку, которую я хотел бы видеть, которая есть в моих мыслях. Потому что я же не Нострадамус, к сожалению, – я не могу знать, какой она будет по факту.

Я хотел бы видеть нашу страну страной, не из которой выезжают люди, а в которую хотят приехать даже иностранцы и жить здесь. Потому что здесь есть возможности, здесь есть инфраструктура, здесь есть культура, что в первую очередь очень важно. Здесь есть история. Это страна-победитель, которая после войны не стала жить хуже, а после войны начала цвести, начала восстанавливаться. Создала максимально лояльные условия для того, чтобы иностранный капитал сюда заходил, для того, чтобы могли иностранные компании работать. Потому что этот поток средств поможет нам максимально быстро развиться, отстроиться и процветать дальше. И это страна, во главе которой и президент, и политики стоят, которые любят свою страну по-настоящему, которые пришли ей по-настоящему служить, как каждый военнослужащий, который сегодня служит.

Никто из военнослужащих... Давайте так – подавляющее большинство. Никто не пришел и не думал о погонах, званиях, наградах. Мы пришли для того, чтобы защищать свою страну. То есть это тот порыв, который есть и который сохранится, когда, даст бог, мы сможем что-то менять в этой стране, принимать законы, принимать решения. Вот такой я вижу Украину на самом деле, какой я... Я и так ею горжусь, но какой я буду гордиться еще больше.

– Какие ценности и уроки, возможно, войны вы бы хотели передать следующим поколениям украинцев?

– Следующим поколениям украинцев я бы не хотел передать войну. А у нас, к сожалению, есть такой риск. Но точно не хотелось бы передать войну. Поэтому мы сделаем все от нас зависящее, все, что возможно, для того, чтобы не передать войну.

– Артем, вы знаете, я хотел бы вас поблагодарить, конечно, за интервью. Но не за интервью прежде всего – за то, что вы есть. За то, что вы и такие ребята, как вы, – успешные, у которых перед войной было такое яркое будущее: у кого – в бизнесе, у кого – в учебе, у кого – где-то еще, – что вы взяли в руки оружие и пошли защищать свою страну. Я уверен, что у нас все будет хорошо. Но я уверен, что у нас будет все хорошо прежде всего благодаря вам. Можно говорить ВСУ, но ВСУ состоит из отдельных бойцов, отдельных ребят: таких, как вы. Поэтому от всех наших зрителей (просто у них нет такой возможности, у меня она есть) я хочу вас поблагодарить. Тысячу раз поблагодарить за то, что вы сделали. За то, что вы стали, просто крепко стали и защитили собой свою страну.

– Спасибо за такие слова, Дмитрий. Спасибо. Но я хочу еще раз сказать, что и выбора другого не было у нас и нет.

– Я хочу только, чтобы вы жили, чтобы вы уцелели, потому что вы очень нужны новой Украине. Новой, послевоенной, Украине. Слава Украине!

– Героям слава!