Корогодский: В 13–15 лет я играл в карты. Меня сажали с залетными, и мы катали, я чемпион мира по преферансу G

Корогодский: У меня нет ни одного удаленного поста в Facebook. А пишу я достаточно резко
Фото: Сергей Крылатов / Gordonua.com

Почему переименование Московского проспекта в Киеве в проспект Бандеры – "это не о сшивании" общества? Почему не стал баллотироваться в мэры Киева в 2019 году и почему считает, что в Украине очень много гетманщины? Об этом, а также о первом заработанном миллионе долларов, долгах в день свадьбы, о том, как возил валюту на заднем сиденье автомобиля, о бегстве в Израиль, об опыте инвестирования в криптовалюту, о политических амбициях, атеизме, российском гражданстве, о том, как "ужирался в хламину", о наркотиках, об участии в "Танцах со звездами", о родителях, жене и детях, о дружбе и совместном бизнесе с Александром Меламудом и Михаилом Шпильманом, а также о сценарии своих похорон украинский миллионер, один из крупнейших рантье в стране, писатель Гарик Корогодский рассказал в интервью основателю издания "ГОРДОН" Дмитрию Гордону. 

У меня с собой всегда 70 оправ очков

– Гарик, добрый день.

– Здравствуйте, Дмитрий.

– Какой вы красивый…

– Дима, и вы красивый. Поцелуемся?

– Да. В конце, дважды. Я пытался соответствовать. Я надел все, что у меня было экстравагантного. Но я не угнался все равно, признаю поражение.

– Не, не, вы прекрасны.

– Хотя у нас кое-что в запасе есть. Давайте начнем, слушайте…

– Скажите, а мы будем все интервью в одном и том же или у нас будет пять минут переодеться?

– Нет, мы разденемся в конце вообще.

– Супер.

– Для тех, кто хочет закончить просмотр этого интервью сейчас, сообщаем: в конце мы разденемся.

– А у меня к вам сразу предложение.

– Не надо.

– Давайте фотку: мы раздетые, вы стоите, я сижу, как наездник… Мы голые, конечно.

– Конечно.

– Да?

– Да.

– И я вам отвечаю, что это фото наберет миллион лайков.

– Но вы без хлыста?

– Без хлыста.

– Хорошо.

– Есть. Пошло, да.

– Я начну… Хотел с верху начать – начну с низу.

– Да. Я, кстати, всегда так девушкам говорю.

– Вы в ботинках или в туфлях? Что это? Один желтый, один красный. Оба с незавязанными шнурками.

– Абсолютно.

– Почему у вас не завязаны шнурки?

– Вы знаете, хожу с незавязанными шнурками. Мне комфортно, я не падаю, не наступаю на них, не спотыкаюсь, но зато все говорят: "Гарик, шнурки". И так завязывается беседа.

– А если вы однажды упадете?

– Ну я же сильный. Ничего не будет.

– Хорошо. Носочки желтые – ок. Все хорошо.

– Трусики, если что, есть. Они в цвет носочков – желтые.

– Красиво. Что у вас за косичка на плече?

– Это эполет.

– Класс.

– Вообще это рабочая форма "Гара", о которой мы не рассказывали.

– Хорошо. Волосы у вас покрашены в вызывающе яркий красный цвет. Почему в такой цвет и почему они вообще покрашены?

– У меня сейчас компания – в ней есть разные цвета, разные периоды в жизни, когда я определенного цвета. У меня был желтый период, был розовый период. Сейчас красный. Возвращаю красное общество. Это миссия. Вот вы в красном.

– Голубого периода у вас не было?

– Нет. Но какие мои годы…

Фото: Сергей Крылатов / Gordonua.com

– (Смеется). Зачет. Хорошо. Очки у вас, конечно, очень красивые. В каком магазине вы их покупали?

– В своем. Записали мне на карточку, что должен деньги. Я пришел, их просто увидел и заболел.

– Сколько у вас в коллекции очков?

– С собой? Я вожу с собой в чемодане. Мои помощники Саша и Денис подарили мне на день рождения чемодан с ячейками. Там 70 ячеек. Они могут занести и показать – желтый чемодан.

– Вы с собой возите…

– 70 оправ у меня с собой. И сколько-то невлезших. Я не могу назвать это коллекцией. Это моя одежда, мой гардероб.

– Я хочу процитировать Михаила Михайловича Жванецкого. Помните? "Но у нас с собой было".

– Да.

– У нас "с собой" тоже было. Я же думал, чем вас удивить. Смотрите, какие у меня очки из вашего магазина.

– Да, я вижу, наш магазин…

– Надеваю.

– Вы знаете, что можно в этих очках приподнять одно очко, а второе – нет?

– Я знаю, что можно приподнять одно очко, но и второе тоже.

– И второе тоже?

– Тут приподнимается два очка. Смотрите: раз и два. Если я встану, приподнимется и третье очко.

Скриншот: В гостях у Гордона / YouTube

– Да, кстати, это смешная очень шутка.

– Ну, это тонко.

– Смешная шутка, да.

– Закрываю пока. Я буду периодически открывать, закрывать и буду без очков. Смотрите. Вы себя ведете всегда ярко, открыто…

– Бл...дь, Дима, у меня взрыв мозга. Я извиняюсь. Но нормально, да?..

– Конечно. Мы же серьезные люди.

– Я буду трясти [головой] вот так – у вас тоже будет взрыв мозга.

Образ, в котором я был в 6-м классе, не соответствовал улице. Я переоделся в спокойное.  Жил так до 39 лет

– Вы себя ведете всегда открыто, ярко, эпатируете публику. Вы всегда эпатировали?

– Нет.

– Когда это началось? 

– У меня два периода, я бы разделил: класса до 6–7-го я одевался ярко. Потом пацаны…

– Стали дразнить.

– Ну не то чтобы дразнить, но как-то совсем не по форме я был для Отрадного.

– Ну да. На Отрадном так не все ходили, скажем так.

– Дело в том, что у нас с вами много общего. Я очень много о вас прочитал. Я теперь знаю вас, наверное, лучше, чем ваша супруга. Да, да, да, вы приподняли левое очко. Так вот у нас есть и различия. Вы, в моем понимании, бульвар. В смысле, не издание какое-то, а вы бульвар. Вы наверняка жили где-то в центре. Я не нашел информацию.

– Родился в центре, на площади Толстого.

– А переезжали на окраину?

– Переехал на Борщаговку.

– А…

– Мы жили неподалеку.

– Ох, бл...дь, да…

– Потом Оболонь.

– Соседи. Да.

– Два очка приподнялись синхронно? 

– Да.

Фото: Сергей Крылатов / Gordonua.com

– Отлично.

– И баланс белого как раз, и баланс красного. Так вот вы, в моем понимании, бульвар, если по ассоциациям идти. А я – улица. И вот улице не соответствовал тот образ, в котором я был в 6–7-м классе. И я переоделся в спокойненькое. И жил так до 39 лет. А потом случилось щелчком – и переоделся.

– И вы стали таким красивым.

– Стал таким красивым, да.

– Вот знаете, я вспомню Евгения Александровича Евтушенко. Я буду иногда снимать очки, буду иногда надевать. Когда я познакомился с ним, это был 89-й год, он был одет невероятно.

– Он всегда ярко одевался.

– Кепки желтые, красные, клетка…

– Пиджаки у него были волшебные. Он всегда в пиджаке был, и пиджаки волшебные, да.

– Рубахи, туфли, брюки – все кричало: "Я здесь". Я ему говорю: "Евгений Александрович, а че вы так ярко одеваетесь?" И он в ответ сказал замечательно: "Я дитя тусклого времени и беру у него запоздалый реванш".

– Да, это красивая фраза. Он красиво сформулировал.

Я дважды падал в самолете. Полет на рейсе Тель-Авив – Киев полностью изменил мою жизнь

– В вашем случае почему вы так ярко одеваетесь?

– Мне комфортно в этом. Мне во всем этом комфортно. Мне комфортно с развязанными шнурками, с разными ботинками. В Милане ко мне подошла барышня и попросила примерить пиджак. Я был с супругой. И попросила примерить пиджак для ее мужа от покойника Версаче: он только умер, только его убили. Это какой год? 70…

– Нет, позже.

– 89-й.

– 90-й, наверное.

– Да, у меня с арифметикой всегда было плохо, с устным счетом. Это шутка. Так вот в 99-м году я примерил этот цветастый пиджак, и мне сказали: "Он так на вас сидит… Я не могу". Потом я узнал, что все это постановка, что это оба продавца – и эта волшебная синьора, и продавщица… Но я накупил цветного уже шмотья, рванья столько… Я потом падал с этим пиджаком в самолете.

– Как падали?

– Я дважды падал в самолете.

– Да вы что?

– Да нормально, все закончилось хорошо.

– А как это было?

– Один раз это рейс Тель-Авив – Киев. Я, кстати, пьесу написал, спектакль по этому поставил. Этот полет полностью изменил мою жизнь. Мы взлетели, и вдруг нам сказали пристегнуться. Нас ничего не трясет, мы в воздухе над Тель-Авивом, мы только взлетели, ночь. Сказали пристегнуться и сказали, что у нас неполадки с одним колесом и мы будем возвращаться.

Я спросил: "Что случилось?" Говорят: "Разорвалась шина при взлете". Говорю: "А как вы об этом узнали?" – "Не сработали датчики". – "А как же вы узнали об этом?"

Это я пассажир бизнес-класса, и со мной как-то разговаривают еще тихонечко. Говорю: "А как же вы об этом узнали?" – "Нам с земли сообщили, что там валяются куски резины на взлетной полосе". Я говорю: "А как же вы узнали, что одно колесо, а не два и не три?" – "Ну датчики сработали бы".

Говорю: "Бл...дь, но они же уже не сработали". Стало страшновато. А потом начали раздавать всем спиртное. Ну, не мне вам рассказывать, что если евреи что-то раздают, то продать это уже невозможно никогда. Я понял, что все: прилетели. Я написал завещание, написал главу в книгу.

Фото: Сергей Крылатов / Gordonua.com

– В воздухе?

– В воздухе. Мы кружились над Тель-Авивом. Внизу огни 50 машин – пожарные, "скорые". И мы кружились, вырабатывали топливо. Жесткая очень посадка. Нас посадили в такую позу (прикрыл голову руками). Оказалось, все-таки одно колесо, ничего страшного.

– А второй раз?

– А второй раз я летел к сыну моего товарища на свадьбу в Италию. Это был чартер на много человек. И отказали два двигателя из трех. Это очень неприятно. Самолет летит вот так. Тоже вернулся в Киев, тоже мы сели. Но это такие, судьбоносные, дни, когда ты задумываешься о многом, когда ты переосмысливаешь смерть. Кстати, еще одно такое [переосмысление] было у меня в COVID.

Я, когда болел COVID-19, почувствовал, что могу замедлять время. Потом прошло 

Я прочитал, что мы тут воюем… Мы в одном окопе с вами – мы оба вакцинаторы. Мы очень жестко относимся к вакцинированию. Нас называют фашистами. 

– Ну вы вылитый фашист.

– Что?

– Вы вылитый.

– Да, одного полка с вами.

– Да.

– Мы сказали, что мы не сможем работать с теми, кто против вакцины. Потому что у нас торговля, у нас общение с людьми, у нас офис открытого типа. Мы обязываем всех своих сотрудников и близких вакцинироваться. Мы сделали одними из первых пункт вакцинации в Dream Town для всех желающих. Я к чему вспомнил? Когда я болел COVID-19, я почувствовал, что я могу замедлять и ускорять время – прямо пальцами. Это страшное ощущение. Кстати, потом прошло.

– Прошло, но не у всех.

– Нет. Замедлять не получается – ускоряется оно само по себе. Но это страшное, неприятное ощущение.

– Вы не обижаетесь, когда вас называют фриком?

– Я сам позиционирую себя как фрик. Я фрик.

– Вы говорите, что вы фрик.

– Фрик, клоун. Там присутствует еще наркоман, но об этом позже, наверное.

– Да, безусловно.

– Я не сомневаюсь.

– Вы урожденный Григорий Давидович.

– Да. Но я сразу был Гариком, с дня рождения. То есть это не измененное имя.

– В паспорте вы сейчас как?

– Гарик.

– В паспорте тоже Гарик?

– В паспорте Гарик. Украинский паспорт: "Гарік Корогодський". Я поменял имя в паспорте году в 94-м в Израиле: на Гэри.

– Вы родились в Киеве. Где вы жили?

– Сколько-то времени я жил на Пушкинской. Очень недолго, где-то около месяца.

– Так мы где-то рядом сейчас.

– Да, да, да. В коммуналке. После этого переехали на Соломенку в коммуналку. Жил на Соломенке, на Максима Кривоноса.

– Тоже в коммуналке?

– Да, из коммуналки в коммуналку. Но улучшились условия. Потому что я родился – нас стало четверо (пятеро с бабушкой). И улучшились условия: нам дали большую комнату.

– Первую коммуналку на Пушкинской вы помните?

– Я оттуда уехал… Я туда даже не вернулся. 20 дней мне было, когда нам дали…

– Сколько там семей было?

– Мне говорили, семь-восемь. Порядок такой. Это была огромная квартира.

– Мои родители жили здесь на площади Толстого, на углу с Красноармейской. Там не было туалета даже в квартире, в коммуналке.

– Я не вспомню такого.

– На улицу приходилось. Но там были крысы, поэтому папа вообще бегал в зубную поликлинику. Вот жизнь была хорошая.

– А Соломенку я уже как-то помню. На Соломенке я жил до четырех-пяти лет.

– Там много было соседей?

– Нет. У нас были шикарные условия. Царские просто. У нас было всего три семьи.

– Чем занимались ваши родители?

– Папа – электрик. Он дослужился до начальника участка, прораба. У него была бригада из шести-семи человек и своя машина – вышка.

– Да, да, да.

– И я ездил в кабинке для монтеров и работал с ним. Мама – бухгалтер, дослужилась до замглавбуха завода стеклоизделий.

– Это правда, что вы выкупили квартиру родителей на Соломенке?

– Это правда. Более того, я вас туда приглашаю в свободное время. Вы увидите, как заморозился 75-й год. Я сделал, как будто это 75-й год. Там ни одного артефакта, кроме принтера. Я оттуда веду прямые трансляции.

Фото: Сергей Крылатов / Gordonua.com

– Это ностальгия? Почему вы ее выкупили?

– Лучше, наверное, спросить, почему я ее продал. Это мое детство. Я ее продал за 10 тысяч долларов, когда уезжали родители в Израиль. Выкупить ее мне обошлось, конечно, намного дороже. Потратил на нее приличные деньги. Но там можно писать. Там есть еще такой плюс: я заблокировал соцсети через роутер, и там нельзя войти в Facebook и Instagram. И там место для творчества прямо прекрасное.

– Впервые вам об этом скажу, никому не говорил. Просто чувствую родственную душу.

– Спасибо, Дима. Взаимно.

– У моей бабушки была квартира. Она жила в коммуналке. Там было две семьи: она и две сестры-соседки в одной комнате. На улице Воровского. Сейчас Бульварно-Кудрявская.

– Я знаю Воровского, да.

– Да. Воровского, 9.

– Как сейчас она называется?

– Бульварно-Кудрявская.

– Ну нормальное название.

– Я часто туда приходил…

– Кстати, когда меняют названия… Извините, я перебиваю иногда. Но и вы будете же. Когда меняют название на Бульварно-Кудрявская, нет изжоги?

– Нет. Ну Воровский – кто это? Революционер был.

– Я имею в виду даже не фигуру Воровского, а вообще когда любое название меняют на [такое, как] Бульварно-Кудрявская, ощущение, что возвращают историческую справедливость – восстанавливают.

– Я эту квартиру… Она же принадлежала государству. Бабушка умерла в 89-м году. И я эту квартиру спустя годы выкупил. Потратив на эти 60 метров несчастных на первом этаже с узакониванием всего, с переоформлением 900 тысяч долларов. Кому рассказать сейчас об этом? Расселять надо было соседей, лучшие условия им предоставлять. Это был пик цен, 2007 год. Вот вся круговая история с отдельным входом, с улицей – со всем обошлась в 900 тысяч.

– Вы кайфонули от этого?

– Да.

– И я кайфонул.

– Да.

– Очень много предметов нашел родных, которые там остались, в квартире. И проследил их путь. Как Бендер охотился за стульями, так я охотился за вещами своих родных.

– Сколько метров там?

– 60 с чем-то. 45 – жилая.

– Вы же родителям в парке "Орлятко" и памятник установили.

– Да. Он не совсем моим родителям. И он не сделан… Это скульптура. Он не сделан с фотографии моих родителей. Это просто семейная пара, вечер, смотрят телевизор. Памятник родителям. Там многие фотографируются. Я, кстати, предлагал городу… Я много чего предлагал городу, но он все как-то потихонечку… Все говорят: "Ох...енная идея, бомба. Но тонет". Есть у нас "спальники", и в них можно потеряться. Объяснять в "спальнике", как пройти к какому дому, очень тяжело.

– Памятнички.

– И сделать место встречи: городскую скульптуру в каждом районе. Я бы нашел спонсоров. Это большие компании. Нашел бы архитекторов со вкусом. Это было бы абсолютно не политизировано. То есть на 100%. Памятник родителям – какая тут политика?

– Класс.

– "Да, да… Но нет".

– С 1-го класса вы регулярно подрабатывали.

– Да.

В 13-15 лет я играл в карты. У меня была легенда: профессорский сынок, у которого деньги не считаны. Меня сажали с залетными, и мы катали

– Ну давайте перечислим, чем вы занимались.

– Электрик. Я крутил провода за деньги. Знаете три "свечки" напротив "Бермудского треугольника"?

– Да, конечно.

– Там есть подземный переход. Этот подземный переход я делал своими руками, с папой. Мне было 12–13 лет. Он меня взял на халтуру. Он брал халтуры, чтобы оплачивать лечение сестры. И он мне за два выходных дал 25 рублей из своей доли. Чтобы монтеры не страдали.

– Космос.

– Это космос, конечно. Но крутили мы на морозе эти проводки. Но папа не знал, что для меня это были уже не огромные деньги. Потому что я уже спекулировал, я уже…

– Вы в карты играли, я знаю.

– Я в карты играл. Я на Довбычке… Там были такие персонажи, как Папа Шея, Славик Седой, и всякие персонажи. А я очень хорошо играл в карты. И мне было, там, 14, 13 лет.

– Во что играли? В дурака?

– Нет.

– Преферанс?

– Я играю во все игры. Вообще любая игра в карты: бита, очко, бура, асека, деберц. Преферанс – тут я не могу не похвастаться – я чемпион мира. У меня кубок. Вижу, вы это не нашли.

– Вы серьезно?

– Да, я чемпион мира по преферансу. И гроссмейстер по преферансу. У меня кубок. В 2009 году я его выиграл. Или в 2011-м. Я хорошо играю, Дима. И у меня была легенда: профессорский сынок, у которого деньги не считаны. Меня сажали с залетными, и мы катали. Мне отдавали 25 рублей за день игры. Без несчастья, так называемые.

– И сколько вам было лет тогда?

– 13, 14, 15.

– Ничего себе…

– Я хорошо играл.

– Кроме того, вы потихоньку фарцевали. Да?

– Я фарцевал. Назовем это своим именем: я спекулировал.

– Джинсы? Что?

– Джинсы, жвачки, пакеты, часы, фломастеры – все. Шло все.

– Где вы это брали?

– У перекупщиков.

– У вас были каналы?

– Конечно, да. Я нашел все. Я был смышленый.

– И кому продавали?

– Продавал в школе своим одноклассникам.

– Так. Чтобы далеко не уходить.

– Ну да. Продавал… Потом я выехал, стал более центровым, у меня появились какие-то каналы сбыта. Я смог покупать задорого дефицитные продукты. А были люди, которые зарабатывали огромные деньги и не могли позволить себе тратить время на поиски этих продуктов. Например, билетные кассиры в железнодорожных кассах.

– Хорошо зарабатывали, да?

– Они очень хорошо зарабатывали. Они зарабатывали в 80-х годах… Кстати, оказался – я не знаю, как назвать: профессия, кластер, профсоюз – очень порядочный профсоюз. Они зарабатывали сумасшедшие деньги на билетах, на дефицитных рейсах: 3–5 рублей с билета. А билетов – полные же поезда едут.

– Конечно.

– И они отказались… А у меня там друг работал механиком по аппаратам в "Экспрессе". И они доставали билеты в Чернобыль, но они не брали за это деньги.

– Интересно.

– Вот такая история. То есть сама катастрофа… Несколько месяцев они делали билеты знакомым, но они не брали деньги.

– Вами милиция не интересовалась?

– У меня много приводов в милицию. У меня исключение из пионеров, из комсомола за спиной.

– В партию вы не вступили?

– Нет. Даже позывов не было.

– Поэтому она и развалилась.

– Я думаю, что все-таки вы больше сделали для ее развала. Потому что вы, я так понимаю, были кандидатом в партию.

– Да, да.

– Видите. Они расстроились – и умерли.

Фото: Сергей Крылатов / Gordonua.com

– Когда вас принимали в милиции, жестко обращались или ласково?

– Нет, никто не…

– Пыток не было еще?

– Нет. Смотрите: не было пыток, не было даже грубого отношения. Бросили в этот накопитель – и ждут, пока им денежки принесут. Нет, я не по той статье шел, чтобы со мной грубо обращались.

В Киеве не брали евреев ни в один институт. Думаю, что советская власть не смогла бы это объяснить даже себе

– Я хочу зачитать из вашего досье. Вы закончили Киевский электромеханический техникум железнодорожного транспорта по специальности "техник-электрик". Затем Московский институт инженеров железнодорожного транспорта. Почему так сложно? Надо было техникум закончить? А сразу в институт не брали?

– В 8-м классе родителям сказали: "Либо вы забираете своего ребенка в 8-м классе, либо мы его исключаем и не даем свидетельство об окончании 8-го класса". Мы выбрали первое.

– МИИТ – интересный институт был, кстати.

– Кстати, в техникум киевский папа дал взятку, чтобы на всякий случай я поступил. Взятка была – 10 мешков цемента руководителю… Я не помню, как называется… Не декан факультета, а как-то там называлось.

– Как все было просто  10 мешков цемента.

– Да.

– МИИТ – непростой институт был.

– Очень.

– Его закончили многие артисты. И несколько олигархов.

– Да, я знаю всех.

– Фридман.

– Да.

– Хан.

– Да.

– Авен. Нет?

– Нет. Авен – нет.

– Фридман, Хан. Кто еще?

– Корчинский ("АйКи" – одна из самых больших компаний). Не помню.

– Так у вас олигархическая мафия?

– Олигархическая мафия.

– На теме МИИТ.

– МИИТ был один из трех институтов, куда брали евреев в Москве. В Киеве не брали никуда. Квоты: пять человек – в КПИ, пять человек – в КИСИ.

– Пять на факультет?

– Нет. Пять на пять тысяч приема.

– Да вы что?

– Пять тысяч принимают человек…

– Боже, как мне повезло: я в КИСИ поступил и закончил.

– А я не понимаю, как вы это сделали. Потому что там не было ни одного места по оценкам вообще.

– Да вы что!

– Да. Не брали ни с красным дипломом…

– Я аж снял очки. Значит, я вам расскажу. Мой папа поехал в Москву…

– Секунду. Я уже знаю ответ.

– Какой?

– В разные годы это делали.

– Я вам скажу. Вот мой папа поехал в Москву и закончил в Москве техникум строительный с красным дипломом. Приехал в Киев. А тогда правило было: красный диплом – без экзаменов.

– Да, были такие годы.

– Ему сказали: "Извините, мест нет". И он поехал в Новочеркасск и закончил новочеркасский институт. Я поступил очень интересно. Я хорошо был подготовлен по математике, хуже – по физике. А там было три экзамена: математика, физика и сочинение. И я математику сдал на четыре, физику – на три, а сочинение – на пять. И поступил. Конкурс был меньше тогда.

– А дело даже не в конкурсе. Люди же даже при отсутствии конкурса… В КИСИ было такое, что отрицательный конкурс, то есть недобор был.

– Да.

– Но все равно не брали. Кстати, по математике мы могли бы посоревноваться. Я выигрывал… При том, что я был двоечником, я выигрывал районные олимпиады.

– Ну, чемпион мира по преферансу, извините. Я же понимаю. А почему евреев не брали? Вот скажите. Сейчас это трудно кому-то объяснить, а почему так было?

– Я думаю, что советская власть не смогла бы это объяснить даже себе. То есть нет логического… Мы ищем логику в их действиях, а ее не было. Но мне для того, чтобы… Я в книге, которая только вышла, должен был делать главу. И я не взялся за нее: мне стало страшновато. Интервью Гарика сегодняшнего с Гариком тем.

– Ну круто.

– Да. И были написаны вопросы. И был написан вопрос, на котором я застрял: когда тот Гарик спрашивает меня сегодняшнего, что ему изменить в своей жизни. А я сегодня мечтаю о литературе, а [тогда] мечтал о кино. И папе для того, чтобы я поступил во ВГИК, нужно было просто позвонить в Ленинград художественному руководителю ленинградского ТЮЗа Зиновию Корогодскому.

– Да, я знал Зиновия Корогодского. Родственник?

– Троюродный дядя папин. Но звонить не стали.

– Ну выдающийся режиссер был.

– Выдающийся.

– Зиновий Яковлевич – да?

– Да. Еще выяснилось, что у нас седьмая вода на киселе… Не хочу называть имя. Это известнейший поэт. Я говорю: "Ну почему? Почему вы молчали?" У нас рабочая семья, мы растем в рабочих традициях. Рабочими мы стали ровно в 17-м году.

– Вам быть евреем тяжело было в то время?

– Вообще нет.

– Детство, юность.

– Нет. Если бы мне тогда дали выбор… Я думал об этом тогда. То есть задумывались же, когда гоняют: "Почему? Ты еврей, и тебя гоняют. За что тебе такое?" Я себе отвечал, что я находил больше плюсов, чем минусов. Во-первых, я очень люблю, когда меня гоняют, люблю против общества, люблю против общественного мнения. Тогда бы я это не сформулировал, конечно.

– В 72-м году евреи стали уезжать из Советского Союза. Вам хотелось последовать их примеру?

– Я последовал.

– Но позже.

– Да. Ни я не хотел ехать, ни родители не хотели категорически. У нас вообще не стоял такой вопрос. Мы не готовились, не задумывались, не обсуждали.

Я когда женился, у меня был долг порядка 5 тысяч рублей. Жене все время говорю, что я был активом

– Вы состоялись как серьезнейший бизнесмен. Каким был ваш первый взрослый бизнес?

– Смотря что считать взрослым.

– Давайте так: первый бизнес. Вот вы когда были студентом, уже чем-то занимались?

– Да, очень многим. И, будучи студентом, я зарабатывал большие деньги.

– Что такое "большие"?

– Уже не было разговоров о помощи со стороны родителей. У меня были приличные долги. В свадьбу я вступил с долгами. То есть я, когда женился, у меня был долг порядка 5 тысяч рублей.

– Немало.

– Это космос.

– Вы такую свадьбу делали – шикарную?

– Свадьба была в гостинице "Россия" на 100 с чем-то человек. Это достаточно дорого.

– Круто, в "России", да? Хорошо. Чем вы занимались?

– Всем: сапоги, обувь…

– Сапоги – что?

– Я покупал за счет… У меня были билеты театральные. Сейчас тяжело объяснить, что такое театральные билеты.

– В Москве.

– Тогда это было золото.

– Конечно.

– Была такая система театров, система студентов: каждый институт держал какой-то театр. Я возглавлял систему театра эстрады. Мы брали билеты в театр эстрады и в киноконцертный зал "Россия": на Аллу Пугачеву в том числе. Выходило по 250 студентов – и ломали очередь. Становились в начало очереди, скупали билеты. И эти билеты попадали по одному ко мне. Место было дефицитом. То есть туда попасть тоже было тяжело. Потом эти билеты я приносил в магазины. И мне давали обувь, одежду, продукты. И я тоже продавал.

– Класс.

– Если бы тогда была возможность платить 5%…

– Но сами-то вы ходили в театр эстрады?

– Я очень много ходил. Не в театр эстрады. Мы все не вылезали из театров. И чего мне сегодня не хватает? Я хожу в Киеве в театры. И хожу, и играю в театрах. Это театр.

– Будучи студентом, мы садились с друзьями – иногда сам – на поезд, иногда на третью полку, ехали в Москву и штурмом брали театры. Я обошел все.

– Вот вы нас штурмовали.

– Нет, мы без билетов ходили.

– А, вы без билетов, да?

– Я показывал студенческий билет КИСИ – типа театральный институт Московский – и проходил. А иногда ничего не показывал и просто проходил. Гипноз взглядом…

– Да.

– И уже там. Причем садился в первый ряд. И, как правило, не прогадывал. По центру в первом ряду садился. Я посмотрел все, кроме тех театров, которые приезжали сюда: МХАТ, Моссовета, Вахтангова, "Таганка", "Современник" "Ленком", театр эстрады…

– Я тоже все посмотрел.

– Все, что можно было, все концерты. Скажите, какое у вас самое яркое впечатление со студенческих лет от театра? Что заставило вас плакать или переосмыслить жизнь?

– Насчет плакать – либо мы позже поговорим, либо сейчас.

– Сейчас.

– Сейчас… У меня папа не умел плакать. И я не умею плакать. Иногда просто завидую, когда смотрю, как мужчина плачет. И не могу из себя выдавить слезы. Ни на похоронах, ни на чем-то таком, что меня сильно бьет, я не могу. Я надеялся, что с возрастом появится, как-то пробьет. Нет, не пробивает – не могу плакать. К сожалению.

Поэтому давайте я лучше скажу по театрам, что меня потрясло. Меня потрясло в театре… Я могу сейчас соврать. Название спектакля я помню точно. Помню точно, что играл Владимир Стеклов. "Сирано де Бержерак".

– "Ленком".

– Нет. Пушкиной или Ермоловой. Но я сейчас могу соврать. Может быть, был потом, позже, "Сирано" в "Ленкоме"…

– Но Стеклов в "Ленкоме" играл.

– Сергей Шакуров.

– Шакуров мог, да.

– Да, я ошибся. Шакуров. Память подводит на фамилии, но все равно всплывает. Я смотрел этот спектакль раз семь-восемь. Я водил туда девушку на первое свидание и смотрел на ее реакцию: мне было интересно, как она реагирует.

– Она была к вам после этого благосклонна?

– Ну, меня вообще девочки любят. Извините.

– "И до этого тоже" скажите.

– Да, да. Я переборчив.

– Так…

– Я не водил на пафосные спектакли. Более того, у нас в компании было принято: мы провожали… У нас уже были деньги, но когда ты с девушкой еще не близок, мы провожали девушку на метро, а обратно ехали на такси. Вот такая форма.

– Круто. Чтобы не привыкала к хорошему.

– Нет, не потому. А чтобы…

– Чтобы любила не за бабки.

– Чтобы не за бабки, да.

– Конечно.

– Чтобы не за бабки. Чтобы мы не за бабки. Ну вот жена вышла за меня замуж за минус пятерочку денег. То есть было минус 5 тысяч, активов никаких.

Фото: Сергей Крылатов / Gordonua.com

– Да актив были вы.

– Да. Я ей все время говорю, что актив был я.

– Хорошо. Первый свой миллион долларов вы помните?

– Нет, он проскочил. Он проскочил как-то незаметно. Миллион же в одиночестве хиреет, ему становится скучно, он тратится, его профукиваешь. Миллион уходит.

– Ну сколько вам было лет, когда он проскочил?

– Это я точно знаю, сколько лет мне было. Мне было 32 где-то. Да. 31.

– Вы помните свое ощущение от того, что вы – черт побери, киевский мальчик простой – имеете уже миллион долларов?

– Помню. Его не существовало. Я как тратил столько, сколько я хочу, так и трачу сколько я хочу. То есть у меня не пересекается, у меня не растут траты, у меня нет трат статусных, которые может себе позволить только [имеющиймиллион. И мне не нужно подтверждать статус сегодня. Это, я думаю, одно из основных достижений.

В 91-м году папа приехал ко мне в Москву. Это был, наверное, один из самых важных дней в моей жизни

– В 32 года вы папе с мамой сказали, что у вас уже есть миллион долларов?

– Я сказал, что у меня есть деньги, гораздо раньше. И начал их давать. У меня была такая история. Я маме давал деньги, чтобы папа не знал. И папа приехал ко мне в Москву. Он узнал, что я занимаюсь валютой. А валюта – это 88-я статья, "бабочка", расстрельная. Он приехал, провел со мной впервые в жизни… Он первый раз приехал в Москву. Он провел со мной день. Я описал подробно это в книге. Это был, наверное, один из самых важных дней в моей жизни. И он мне сунул скомканные 3 тысячи долларов.

– Какой это год был?

– 91-й.

– Еще была статья расстрельная за валюту?

– Была. Как раз же Рокотов и Файнберг… Правильно?

– Нет. Рокотов, и второй был такой…

– Файнберг, по-моему.

– Нет, другая фамилия.

– Если может кто-то – прогуглите. По-моему, Файнберг.

– Нет. Рокотов и… Давайте прогуглим прямо сейчас. Это 62-й или 61-й год, Хрущев был у власти…

– Нет. Это…

– Стопудово. Это было при Хрущеве. Их наказали так, чтобы все увидели и услышали. Файбышенко.

– Да.

– Без Google говорю. Рокотов и Файбышенко. 61-й или 62-й год.

– Не хочу искать. Файбышенко…

– Рокотов и Файбышенко. По-моему, так.

– Ладно. И папа на волне этого приехал и сунул мне скомканную трешку.

Я скупал доллары. Возил их на заднем сиденье под ковриком. Много ли? На расстрел как раз хватало

– Откуда он ее взял?

– Видимо, он ее копил годы. Годы. Не знаю… 3 тысячи долларов. Это космические деньги.

– Ну три квартиры в центре Киева на тот год.

– Я приехал и прямо конвертом отдал их маме. А мама меня позвала и сказала: "Вы два йолопа. Что старый, что молодой". Эти деньги я отдал маме. Мама отдала папе что-то купить капитальное в дом. Папа отдал мне. А у мамы переписаны купюры, потому что мама – бухгалтер. Говорит: "Два йолопа просто".

Мама накопила, кстати, к смерти больше 40 тысяч долларов. Они достались мне. Она копила мне на черный день. Она была уверена, что он наступит. Это были те деньги, которые я ей давал, чтобы они тратили в Израиле, не считая деньги. Мама брала вот столько. Потом я говорю: "Мама, а почему мы пьем такой х...евый кофе? Можно купить подороже кофе растворимый?" – "Ты не понимаешь. Мы пенсионеры". – "Мама, вы вдвоем. Ты берешь денег вот столько. Не тысяч, не на счет, а вот столько, сколько тебе надо". Нет. Они не смогли тратить вообще на себя.

– Что значит – вы занимались валютой? Что вы делали? Скупали?

– Я скупал доллары – я возил их на заднем сиденье под ковриком. На них не было моих отпечатков. Если что: "Я таксовал, их оставил пассажир".

– Много возили?

– На расстрел как раз и хватало.

– А вы понимали, что могут расстрелять?

– Я понимал, что это очень плохая статья. И я сделал все, чтобы мои дети уже под плохими статьями не ходили.

– Страха не было у вас тогда?

– Нет. Вообще нет. Дело в том, что тогда сколько-то раз… Это может высокопарно прозвучать, но тогда сколько-то раз на каждого из нас был направлен ствол. По сколько-то раз. После этого уже стало настолько легче…

– Вас не кидали на доллары?

– Кидали. Нас кидали вообще. И не на доллары, а на древесину, на еще что-то, на товар. Конечно, кидали.

– Обидно было?

– Ну да. Знаете, не так обидно, как купленные за день до падения на 90 тысяч долларов акции МММ. Это самое обидное, что есть в жизни. Это просто, как говорится, не из числа общих знакомых, потому что окажется, что лох – ты. Это страшно.

– Вы занимались компьютерами, торговали. Да?

– Компьютерами, компьютерной техникой.

– Торговали нефтью.

– Это вообще разные периоды. Компьютеры – в Москве, нефть – в Киеве.

– Компьютеры – конец 80-х – начало 90-х. Да?

– Начало 90-х.

– Хороший подъем был тогда?

– Очень хороший. Я с первого компьютера заработал 10 тысяч рублей. 5 тысяч я развез друзьям. И я стал богатым человеком.

– Откуда вы закупали компьютеры?

– У иностранцев. Опять же, я подробно описал это в книге: я познакомился с неким бомжом Тэо. Бомж через посольство… В посольстве мы покупали первый компьютер. 80 тысяч рублей он стоил.

– Невероятно.

– А покупатели привезли 200, но безналом.

– Невероятно.

– Тогда это были… То есть стоять рядом с этими деньгами – может ядерная бомба взорваться.

– Нефтью вы занимались в Киеве?

– В Киеве, да.

– В 90-х?

– С 95-го года.

– По…

– По 99-й.

– Стало опасно?

– Нет. У нас разошлись, наверное, взгляды на развитие компании. Мы были с "Альфа-групп".

Мы полностью взаимозаменяемые с Меламудом и Шпильманом. Ни разу не ссорились. И холодка не было

– МИИТ.

– МИИТ, да. Потом мы были с компанией АРЧ – это "Альфа-Нефтепродукт" которая сейчас. Мы достаточно быстро развили эту компанию: мы втроем с Александром Меламудом и Михаилом Шпильманом. Это мои ближайшие друзья по жизни. Вот сейчас я посмотрел, когда гуглил: и Миша, и Саша звонили. Они не знают, что я на интервью.

– Узнали бы – не звонили бы.

– Узнали бы – не звонили бы. Могли и забыть позвонить. Не суть важно. Мы всегда звоним друг другу. И за два года, наверное, компания стала номер один в Украине. При этом "Альфа" нам не помогала вообще ничем. Это их подход. Они сказали, что "вот вам название". Ни кредита, ни товарного кредита, ни оборотных денег – ничего не дали.

– Подъем на нефти большой был тогда, да?

– Конечно. Мы прилично очень заработали.

– Как вас не убили до сих пор? Вот тогда, в нефтяном бизнесе.

– Ну как-то так получилось. И я считаю, что… В нефтяном не многих убивали. Дело в том, что это Гайдар – я не помню… Вдруг вспомнилось: "Чтобы заставить…" Нет, это не Гайдар точно. "Чтобы заставить молчать барабан, нужно целую армию выстрелять".

– Гайдар, наверное.

– Нет. Это чуть ли не Окуджава. Но оставим авторство. Нас простят покойные. "А заставить умолкнуть орган можно, просто убив органиста". Нет смысла. Ну, не станет меня, Меламуда, Шпильмана – ничего не изменится. Мы только злее станем.

– На том свете.

– Нет. Кто-то же останется. И этот кто-то обязательно догонит. Мы злые вообще.

– Но убивали же тогда, слушайте…

– Убивали, когда в компании есть один человек, без которого компания не работает.

– Вы были равнозначные, да?

– Мы полностью взаимозаменяемые. И сегодня, и тогда. То есть ничего не даст, если не станет одного человека.

– Слушайте, вас три партнера. Пройти жизнь и не поссориться, не поругаться, не поделить имущество…

– И ни разу...

– Ни разу?

– Нет. И холодка не было.

– Уникальный случай.

– Уникальный, да. Я очень благодарен судьбе за своих друзей. Сейчас нас четверо партнеров – с Олегом Крапивиным – в Dream Town. И у нас взаимная любовь, полнейшее доверие. Мы ничего не делим. И уверен на 100%, что делить не будем.

– Удивительно. На чем это основано? Ребята хорошие просто?

– У нас базовые ценности полностью совпадают. То есть мы… Во-первых, мы не контролируем друг друга. То есть если кто-то ведет какой-то участок, он принимает на нем решения полностью. У нас есть право вето у любого акционера на любой вопрос. То есть он может сказать: "Я это не хочу". И он не должен объяснять, почему он этого не хочет.

– А что такое базовые ценности?

– Базовые ценности – это что такое "хорошо" и что такое "плохо". То есть то, с чего я начал: я позиционирую себя как улицу. И у улицы свои правила. Они часто не совпадают с законом. И они часто не совпадают с моралью. Но они, в моем понимании, в нашем, с партнерами совпадают. Это о справедливости. Зло должно быть покарано, добро должно восторжествовать. Оно должно быть оплачено. Всякий труд должен быть оплачен. Оплата должна быть достойная. И мы должны отвечать за каждое свое слово.

– Ну, красиво.

– У меня нет ни одного удаленного поста в Facebook. А пишу я достаточно резко. То есть я и тут чувствую, что я должен отвечать за… Не могу сказать, что Facebook – это высеченное в граните слово, но оно сказано. То есть если я сказал, что какой-то человек – представитель таких-то меньшинств, то так оно и есть. Это уже навсегда.

В 94-м я вывез семью из Москвы в Израиль. Это было бегство

– Почему в 90-е вы скрывались в Израиле?

– Я не скрывался. Я сразу вернулся. Я уехал из Москвы в 94-м. И сразу вернулся. Привез семью в Израиль, побыл месяц и вернулся один в Москву, работать. Это было бегство. Я вывез семью. Но сейчас я прямо рассказывать не буду. И это финал.

– То есть это было бегство?

– Да. Это было бегство. Потому что там случилось…

– Кое-что.

– Кое-что.

– Кое с кем.

– Да. Это было бегство.

– Сколько вы провели в Израиле?

– Бегство, потому что я не мог ответить за безопасность своей семьи.

– Сколько вы провели в Израиле?

– Восемь лет семья прожила в Израиле. А я говорил, что я буду две недели здесь – две недели там. Но жестко на...бал. Был четыре дня в Израиле и 26 – на работе, здесь.

– Израиль оказался мал для вашего таланта?

– Нет. Я очень люблю Израиль. Это великая, величайшая страна, я считаю. С кажущейся, но очень ограниченной демократией. Я знаю сразу две страны, которые всплывают с такой демократией: это Израиль и Сингапур. Где вроде как демократия, но есть главный демократизатор и у него сильная дубина.

– Но попробуй наехать на кого-то. Да.

– Я очень люблю Израиль, мне все хорошо в Израиле. Но сильнейший наркотик. Когда мы шли сюда, сколько раз вас попросили сфотографироваться?

– Много.

– Столько раз, сколько вас видели люди – сколько встретили людей. А в Израиле вы идете, заглядываете людям в глаза: "Слышишь, ты не хочешь со мной сфотографироваться?" – "Ты кто?" Узнаваемость – очень сильный наркотик. Очень. Лишиться узнаваемости – это караул.

Фото: Сергей Крылатов / Gordonua.com

– Как вы начали заниматься недвижимостью? С чего все началось?

– Мы вышли из нефтяного бизнеса, и у нас были деньги. Все знают термин "деньги ляжку жгут"? Или нужно его чуть-чуть объяснить? Когда есть деньги, их хочется куда-то вложить.

– Страшно держать. Правда?

– У нас такого нет. Говорят, деньги портятся. Нет, мы знаем, что деньги не портятся. Я имею в виду безнал, кеш, живые деньги – это валюта навсегда. И сегодня в том числе это валюта навсегда. И нам посыпались предложения. И мы не принимали их очень много. Предложения были совершенно из разных отраслей. И когда нам предложили "Глобус" на Майдане…

– Купить или построить?

– Участвовать в конкурсе на строительство. То мы… А мы были на Сейшелах все с женами, с детьми.

– Со своими женами?

– Да. Это дорого – летать на Сейшелы с чужими. Мы поближе.

– То есть вы еще и жадные.

– Я подъ...бистый. Мы были со своими женами. Хотя, кстати, это хороший вопрос. И я уже могу сослаться на память: и это не точно. Так вот когда нам поступило предложение, мы не колебались ни секунды. Мы мгновенно сказали: "Ок". И пошли в эту историю.

– Сколько вы вложили и сколько вытащили при продаже "Глобуса"? Вы помните? 

– Помню, но говорить не буду.

– Но смутно.

– Нет. Нет. Я отлично помню. Я помню с точностью до третьего знака. Но говорить не буду.

– Но это хороший подъем был?

– Это хороший подъем был.

– Сколько процентов, тоже не можете сказать?

– Я могу сказать, что мы когда пришли в Оболонскую налоговую платить налоги с офшора… А офшор – это же не преступление.

– Конечно.

– Особенно когда есть на него разрешение Нацбанка и все совершенно по закону. И когда мы пришли платить налоги с офшора, это были миллионы долларов – налоги. В налоговой на нас посмотрели и говорят: "Во-первых, нет протокола, как взять налоги с офшора, во-вторых, – сказали, – вы не ох...ели? Давайте, может…" Мы говорим: "Нет, мы хотим налоги заплатить. Мы пришли отдать миллионы. Нам самим очень жалко. Мы евреи. Нам жалко отдавать деньги". Но мы заплатили тогда миллионы долларов налогов с офшоров, в 2005 году.

Я живу в съемном доме, дети – в съемных квартирах 

– Вот почему Украина хорошо живет – это на ваши уплаченные налоги.

– Но я сейчас участвую… Как мне сказали: "Ты давай выключай эту х...йню – громадського діяча". А я что-то как-то увлекся и начал много этому времени отдавать. И действительно, хочу уменьшить. Я участвовал в разработке законов с юристами. В том числе мы разговариваем с авторами законопроекта №5600, с авторами налоговой амнистии. И даем какие-то рекомендации, которые зачастую учитывают. Юристы у нас очень сильные. Я думаю, не кривя душой, одни из самых сильных в городе. И… Забыл, о чем хотел сказать, но это пох...й. Извини.

– Какие у вас главные активы в недвижимости?

– У меня два актива в недвижимости: это Dream Town…

– На Оболони.

– Да. И квартира на Отрадном.

– Все?

– Да. Я живу в съемном доме. Мои дети живут все в съемных квартирах. Мы платим ежемесячно ренту. Тут мы в разных окопах.

– Интересная схема.

– Я не хочу привязываться. Мне очень нравится такой стиль жизни. Я считаю, что если сдавать в аренду кошерно… А я сдаю в аренду в основном. Я же весь Dream Town сдаю в аренду. То и снимать нормально.

Фото: Гарик Корогодский / Instagram

– Сколько метров Dream Town?

– 165, по-моему, тысяч.

– Прилично.

– Да, большая бандура.

– Весь заполнен?

– Абсолютно: 100%.

– И люди хорошо ходят?

– Мы сейчас сделали ребрендинг. У нас уже нет Dream Town. У нас остался Dream. Все говорили: Dream, "идем в Dream. У нас Dream делала "Банда". У нас нет первого, второго Dream Town. У нас есть Dream yellow и Dream  berry. Кстати, выяснилось по ходу, что Dream  berry – это сорт травы. Ну мы это красиво обыграли, как будто мы так и хотели сортом травы назвать. И мы изменили полностью набор арендаторов.

– Вы выбираете, да?

– Арендаторов? Да, конечно. Мы выбираем концепцию – и под эту концепцию ищутся наиболее сильные операторы на рынке.

Мы не относимся к бизнесу как к ребенку. Все наши бизнесы готовы к продаже

– Вы богатый человек?

– Давайте разложим: количество денег в чьем понимании? В моем?

– Хороший вопрос. Ну давайте с вас начнем.

– В моем – нет. Обеспеченный.

– У вас сотни миллионов долларов? Ваш актив.

– Актив – да. Но у меня же партнеры. Хай їм грець.

– Нет. Ваш личный.

– Нет, меньше.

– Ну миллионов 100 есть у вас?

– Меньше. Извините.

– Жаль.

– Вы бы не позвали меня?

– Вы не оправдали моих надежд просто. (Смеются). Сколько в месяц вы зарабатываете примерно?

– У меня нет такого. У меня весь заработок будет… Я возвращаю кредит "Ощаду". У меня весь заработок будет от продажи Dream Town.

– Вы будете его продавать?

– Мы не относимся к бизнесу как к ребенку. Все наши бизнесы готовы к продаже: полностью проведена предпродажная подготовка. И в любой момент в любой из наших бизнесов можно зайти. Кроме "Гары".

– Магазина очков.

– Я сейчас говорю о прибыльных бизнесах. А у нас есть убыточные бизнесы. У каждого свои. Планово убыточные. Они продаются тоже, наверное, но намного дороже.

– К вам в Dream можно зайти?

– С арендой?

– Нет.

– В смысле?

– Купить часть Dream можно?

– Нет. Я вам объясню почему. 

– Я уже так понадеялся…

– Нет. У нас практически никогда не было конфликтов с партнерами. У нас был один конфликт в Dream. Он закончился очень печально.

– Убили кого-то?

– Нет, жив человек.

– Ранили?

– Нет. В бегах. Богатый человек был. В 300 миллионов долларов оценивался наш партнер по Dream.

– Фамилию назовем?

– Исак Валентин Михайлович. Его имя не секретное. Это интернет подскажет. Корпорация "Столица". Наверное, слышали.

– Да, да, конечно.

– Да. Но это давно было – отгремело все. У нас зла на него вообще никакого. Он задним числом решением третейского суда города Полтавы – за год до того, как он его оформлял, датировано – с подчистками, как в школе подчищали лезвием "Нева", в журнале судебном с решением, утвержденным Октябрьским судом города Полтавы, переписал на себя собственность.

– Да вы что?

– Просто так. Да. Но он в бегах, в розыске. Судья в Полтаве нашими молитвами получил срок.

– А где Исак живет сейчас?

– Говорили, что он скрывается в Молдавии. Говорили, что он сменил фамилию. Его ищут.

– Он теперь Чаус?

– Да. Он в розыске Интерпола был.

– Он теперь Чаус?

– Ну, я не знаю. Может, он и Чаус. Я не слежу за Чаусом. Я помню, кто это.

– Чаус следит за вами.

– Да, да. Но мы злые. Мы догоняем своих обидчиков. Вот.

Фото: Сергей Крылатов / Gordonua.com

– Знаете, что мне сказал Валера Меладзе? "Мы, грузины, не злопамятные. Отомстим – и забудем".

– У меня есть блокнотик зла. И ведут его девочки в "Жизнелюбе". Там есть ряд фамилий. Обратной дороги оттуда нет. То есть список – вы поняли, как называется. Попал раз в список – все. И он приличный, этот списочек.

Ориентировочная цена Dream сейчас – под 200 миллионов долларов

– Dream готов к продаже?

– Абсолютно.

– Сколько он стоит сегодня, если покупать?

– Ориентировочная цифра – где-то миллионов… Если бы не было войны и мультипликатор был 10.5, то цена была бы где-то 250. А так она…

– Миллионов долларов.

– Да.

– А так 100, наверное?

– Нет. Нет, не 100. Так, я думаю, где-то под 200.

– То есть 1000 с чем-то за метр в среднем. Да?

– Так не считается. Считается доход… Там вообще метры не считаются.

– Ну понятно.

– Доходы, NOI, мультипликатор…

– Если сегодня вам кто-то даст эту сумму…

– Свалим.

– Сразу?

– Мгновенно.

– Куда денете деньги?

– Никуда. Тратить будем. Кто-то, может, начнет играть в акциях, кто-то еще что-то. Никогда не считали, сколько нужно денег до смерти?

– Считал.

– Сколько?

– Я вам скажу. Если вот так, как хорошо, с учетом детей многочисленных…

– Ну, у нас… Я почти с вами вровень по детям.

– Ну тысяч 100–150 долларов в месяц.

– 100–150 в месяц?

– Да.

– Я насчитал, что миллион в год.

– Ну, 150 в месяц умножить на 12 – больше чуть-чуть.

– Вы чуть больше насчитали, да. Ну где-то так. Согласен: может, чуть больше.

– Дни рождения…

– То есть мы сейчас говорим о миллионе или полутора. Не больше.

– Да.

– То есть у нас разница не космическая.

– Опять-таки: менять машины, то, се – ну два.

– Нет, сюда входит уже смена машин. У меня машина не космических денег стоит.

– У вас Lanos?

– Да, но есть Lanos эксклюзив. Он с четырьмя ведущими.

– Какая у вас машина?

– У меня после аварии… У меня же была еще сильная авария, где Mercedes S под списание ушел. На Одесской трассе.

– Кошмар.

– Там, кстати, сейчас в память об этой аварии – спасибо большое моим друзьям и Юре Голику – там сейчас стоит светофор. Потому что там п...здец, сколько на этом повороте венков.

– Это в районе Христиновки?

– Кривое Озеро.

– Да.

– Цыгане, которые в нас въехали, получили решение суда. Я довел до решения суда. Хотя там все друг друга знают, и это было очень тяжело. И после этого я езжу на тяжелой Toyota.

–  Land Cruiser?

– Нет. Выскочило название из головы. Больше, чем  Land Cruiser.

– Больше даже?

– Да.

– Бронированная?

– Нет. Я один год ездил на бронированном автомобиле, когда с Исаком у нас были проблемы. Мне не понравилось.

– И остальные годы он ездит на бронированном.

– Ну да. Пусть он думает, да.

– Хорошо. Допустим, миллион в год.

– То есть мы досчитали до миллиона в год. Предположим, полтора.

– Предположим, полтора. Предположим, жить нам до 120.

– Ну, до 120 уже миллион не потратишь.

– Значит, учитывая, что вам где-то 60…

– ... один.

– 61. То есть 60, грубо говоря, возьмем…

– Ну еще 40-50 миллионов.

– Ну, 90 миллионов вам хватит.

– Вот.

Детям не оставлю ни копейки. Я им дал образование и гены

– О детях не думаете?

– Думаю.

– Вы им что-то оставите?

– Нет, ни копейки. Они знают об этом.

– Ни копейки?

– Ни копейки, нет.

– Добрый папа.

– Я оставляю детям фонд, который за сыном, который он должен будет содержать – фонд "Жизнелюб". Я им дал образование.

– Хорошее?

– Очень, очень. Лучшее из того, которое можно было получить.

Фото: Сергей Крылатов / Gordonua.com

– За границей?

– Да.

– Так…

– Это те, кто хотел учиться.

– И вы им дали гены.

– И я им дал гены. Все: дальше мы друзья, мы тусим везде, мы ходим по клубам, мы очень спаяны, мы одно целое, но денег – нет. На учебу – да.

– То есть дети знают, что их богатый папа, который их наплодил в большом количестве, не оставит им после смерти ничего?

– Да. Сын уже зарабатывает. Дочь уже зарабатывает.

Я сейчас проектирую склеп. С танцевальной площадкой наверху

– Подождите. А кто будет ухаживать за могилой? Вы об этом подумали?

– Дети. За чьей могилой?

– За вашей.

– Смотрите. У меня выделены деньги… Я сейчас проектирую склеп. Купил место на Берковцах, чтобы недалеко от родителей. И там будет склеп. Склеп с танцевальной площадкой наверху, где можно будет покурить, потанцевать…

– Что покурить?

– Траву.

– Так…

– Я против никотина. Я считаю, что никотин – яд. Это не большие деньги. Я сейчас ухаживаю, кстати, за всеми могилами всех, кто попал в мою орбиту когда бы то ни было.

– Ха… Значит, я еще раз хочу акцентировать внимание: вы, богатейший человек, не оставите детям ни копейки.

– Деньги – да. Абсолютно. Ни копейки. То есть я надеюсь, что я проживу достаточно, чтобы обучить младшую дочь – отучить и поставить… Я неправильно сказал.

– Отучить от чего?

– Отучить там, где она захочет учиться. А она уже захотела учиться. У нас учиться невозможно. Это биотехнологии. Средняя окончила уже биотехнологии в Англии. И чуть-чуть денег – встать на ноги. Чуть-чуть. Мне дети защищают бюджет. То есть они не говорят, что "мне нужно столько-то и столько-то во время учебы". Они говорят: "Квартира стоит столько-то. Мы можем себе позволить?" – "Можем". "Мне нужно столько-то карманных денег. Ок или не ок? Или сколько ок?" Все.

Мне в наследство от родителей не осталось вообще ничего, кроме 40 тысяч долларов, которые мама насобирала из тех, которые я ей давал на жизнь, и она не тратила, а [копила] мне – на черный день. И я знаю, что если я не оставлю детям деньги, то я уберу зону риска. Я и так уверен, что мои дети воспитаны так, что они не посрутся никогда за деньги. Они – ближайшие друзья, все четверо. Но все равно деньги – это зона риска. И я ее просто убираю. Ее не будет.

– Хорошо. Останется после вас, предположим, какая-то сумма. И что с ней будет?

– Она на "Жизнелюба" пойдет, в фонды, будет потихонечку тратиться, люди потихонечку будут вспоминать меня.

– Хорошо. Допустим, вы продаете завтра…

– Скажите: а вы поверили в это?

– Я – да.

– Да, это правда.

– Смотрите: я снимаю очки и смотрю в глаза. Да, поверил.

– Может, это правда.

– Вы не первый, кто это делает.

– Не первый абсолютно.

– Не первый.

– Это не креативное решение. Я считаю, что так дети большего достигнут и, самое главное, они проживут более интересную жизнь.

– Я вас понимаю. Но я на такое не готов, скажу вам честно. Может, потому что я своих детей больше люблю. Нет?

– Или меньше. Но точно не так же.

– Хороший ответ. Допустим, завтра вы продаете Dream…

– Да.

– И у вас какая-то сумма большая.

– Да.

– Что вы с ней делаете? Вы ее положите куда-то?

– Да.

– А это не опасно – держать деньги в кеше или в банке?

– Нет.

– А вы были свидетелем, на вашей памяти много банков рушилось?

– Да, рушатся банки. Да, конечно, банки рушатся. Но те банки, о которых я говорю, не рушатся.

– Вы говорите об американских, швейцарских банках?

– Америка, Швейцария. Да.

– То есть вы положите деньги на счет в Америке или Швейцарии.

– Заплачу налоги, кстати.

– Понятно.

– В Украине заплачу налоги.

– Понятно. Следующий вопрос. Там же процент ничтожно маленький.

– Отрицательный.

– Скоро, говорят, да, минус.

– Недавно в Швейцарии был отрицательный интерес.

Я в месяц трачу под 100 тысяч долларов

– Вас это тоже не смущает?

– Не, ну заработают они за те годы, которые мне жить, там, 10%.

– Вкладывать в биткоины, например…

– Нет.

– А вы против этого?

– Нет. Почему я против? Я за то, чтобы быть профи в какой-то отрасли. То есть когда домохозяйка начинает вкладывать в биткоин, это чревато для домохозяйства. То есть если он вырастет, это все хорошо, но на эти же деньги нужно детям что-то купить.

– Детям – мороженое.

– Они купили, потому что не хватает этих денег, и решили купить биткоины. А деньги потом и кровью заработаны. У меня один опыт с криптовалютой. Мне посоветовал сын, а он в айтишном бизнесе. Говорит: "Мне кажется, что это неплохо бы купить". И я купил на 40 тысяч долларов, валюту. И она рухнула в три раза через три дня.

– Так… Но вы ее подержали…

– Сын ничего не говорил, но оба знали, что это неудобно. А потом, когда она стала в два раза дороже, чем я покупал, сын мне звонит: "Значит, так, бл...дь: или ты ее сегодня продаешь, или мне пох...й и мне не стыдно". Я говорю: "Данечка, продаю, конечно".

Корогодский с сыном. Фото: Гарик Корогодский / Instagram

– И продали.

– То есть у меня с криптовалютой плюс 40 тысяч долларов. И все. На этом я завязал.

– С сыном вы поделились?

– Долю? Нет. Я уже его счета пооплачивал 27–28 лет. Хватит.

– Сколько вы зарабатываете в месяц, вы не сказали. А сколько в год?

– Вы хотите потом разделить на 12? Я понял ваш хитрый замысел.

– Я тоже математику изучал, да.

– Дима… Я как физлицо ничего не зарабатываю. Dream Town уменьшает свой долг перед банком. Соответственно, у него растет наша доля в Dream Town.

– Понятно.

– Сколько кешем? У меня нет такого, что у меня есть зарплата или еще что-то.

– А сколько вы в месяц тратите?

– Под сотку.

– Под сотку.

– Да. Под 100 тысяч долларов.

– И вам комфортно?

– Сюда входит обучение в Англии одного ребенка, содержание дома, аренда дома. Сюда входит порядка… Я думаю, сейчас уже меньше, а была где-то тридцатка в месяц на "Жизнелюб". Ну вот так набегает. Машины, зарплаты…

– Охрана у вас сегодня есть?

– Конечно.

– Много людей?

– Один. Это от хулиганки. Но это государственная охрана с оружием.

Я сексист. Все знают это

– Было время, когда у вас было много охраны?

– Нет. Я считаю, что это безыдейно. С большим количеством охраны можно только, извините за грубое слово, перед телкой вы...бнуться. Все. Больше ничего. Это сейчас не в обиду женщинам... Или в обиду.

– "Мне пох...й".

– Мне пох...й. Я сексист. Все знают, что я сексист.

– Возвращаясь к Dream. Мне приходилось слышать, что вы хотите продать вообще весь бизнес, вот вообще все…

– Да, абсолютно. А у нас еще есть торфяной завод в Ровно.

– Вот. И не заниматься никогда впредь бизнесом. Подтверждаете?

– 100%.

– Надоело?

– Скучно.

– "Скучно, девочки". Да?

– Я все знаю в бизнесе. Просто зарабатывание денег ради денег, чтобы потом больше осталось на момент смерти, – это еще то соревнование.

– Во власти друзья у вас есть?

– Есть. Ну смотрите. Друзья – это… Ближайшие друзья – это три-четыре человека. Чуть более дальний круг – это 15–20 человек. Таких у меня во власти нет. А приятельские, хорошие отношения у меня со многими.

Мне не нравится, что изменения, заявленные президентом, не произошли. Нам нужен свой Ататюрк, Черчилль, Ли Куан Ю. Но мы такого еще не вырастили

– Что вам сегодня нравится и что не нравится в Украине?

– Мне не нравится то, что изменения, которые произошли бы, если бы была выполнена программа, заявленная президентом, не произошли. Нет торжества закона, нет права на силу только у государства. Я идейный и последовательный противник демократии как таковой. То есть я за…

– Это я вскинул брови.

– Да, да, да. Я за сильную руку. Но эту руку нужно найти, и она должна быть положительной. То есть это должен быть наш Ататюрк, наш Черчилль, наш Ли Куан Ю. Но мы такого еще не вырастили.

– А чего не хватает Украине, чтобы осуществить прорыв какой-то?

– Мне кажется, что очень много… Вот сейчас я скажу, наверное, неправильное слово – гетманщины. В каждом из нас. То есть мы слишком вольные.

– А что вам нравится в Украине, вы не сказали.

– А я дома. У меня нет такого, что мне что-то нравится или не нравится. Я могу обсуждать с вами, потому что вы тоже дома. А с чужими, например, я не могу обсуждать, что плохо в Украине. Плохо то, что нет… Вы спросили, что нравится. Во-первых, это мой дом.

– Вы хорошо сказали: "Я дома". А что еще скажете?

– Сын девять лет учился в Лондоне. В последний месяц он окончил Cass Business School и – не помню сейчас название – университет. У него все было шикарно. И у него был на стене отрывной календарь – он себе сделал после окончания Cass Business School. До "дембеля" осталось 30 дней, 29 дней… И он вернулся в Киев: "Хух!" При этом его рабочее место – это компьютер и наушники. Он может работать из любой точки мира, где есть интернет. Но здесь мы дома. И все дети мои дома. Все дети здесь дома. Кроме тех, кто делегирован учиться.

– "Кроме тех, о ком я не знаю". Да?

– Да.

– Вы обо всех детях знаете?

– Думаю, что да.

– Сколько у вас их?

– Четверо.

Сейчас я бы смог попробовать баллотироваться в мэры Киева. В 2019-м перебить узнаваемость Кличко было невозможно

– Скажите, пожалуйста… Вы одно время хотели стать мэром Киева?

– Да.

– Вы до сих пор хотите?

– Нет.

– Почему перехотели?

– Мне показали… Не пошел я по двум причинам. Во-первых, мне тогда не хватало узнаваемости: в 19-м году. Мы сделали замеры – качественные, дорогие. Замеры показали, что много людей будут голосовать просто за боксера, "бо ми його знаєм". И перебить эту узнаваемость, стопроцентную, Кличко невозможно было. Никому невозможно было. Сейчас, я думаю, я бы смог попробовать.

Фото: Сергей Крылатов / Gordonua.com

Я смотрел, кстати, ваше интервью – очень хорошая работа – с Виталиком.

– Да это не работа – это жизнь.

– Ну, я считаю, что то, что вы делаете, – это работа. Мои эфиры – это работа, и "Гара"… Это жизнь, да.

– Жизнь.

– Но я называю это работой.

– Работа – это работа.

– Хорошо. Вы хорошо прожили пару часов. Хорошее интервью и хорошая подготовка. И есть места, где я с Виталиком был полностью согласен. Но с чем я не согласен – это принять такой образ жизни. То есть я не готов ехать встречать Меркель, я не готов к интригам. У нас нет на работе интриг вообще, у нас нет в семье интриг вообще, среди друзей. Не готов играть в какие-то политические игры.

– А что вам Меркель плохого сделала, что вы не готовы ее встречать?

– Оставьте Меркель.

– Я шучу.

– Да, да, да. Хорошо, я скажу, в чем дело. Это не моя возрастная группа, не мой вкус. Я не готов к тому графику, который у мэра. Я не готов ездить открывать детские садики. Не готов просто.

– Херня. Правда?

– Для меня?

– Да.

– Ну это не мое.

Переименование Московского проспекта в проспект Бандеры – это точно не про "сшить общество"

– Да, для любого нормального человека.

– Ну, будучи мэром, я бы не ездил открывать детские садики. Будучи мэром, я бы не дал… Кстати, мы рассыпаемся друг другу в комплиментах, но тем не менее я прочитал, что вы были против переименования Московского проспекта в проспект Бандеры.

– Один-единственный.

– Один, да, единственный.

– Кто-то, может, еще был против, но голосовали как стадо.

– Да. А я против переименований, которые разобщают общество. Я не хочу сейчас говорить о личности Бандеры вообще ничего. Но это точно не про "сшить общество". Это точно не про счастье, не про хеппинесс. Это о чем-то совершенно другом – как разобщить, как сделать нас еще дальше друг от друга.

Я бы многое делал иначе. У меня была команда идти на мэрские выборы. Это очень сильные менеджеры. При этом проговорена была иерархия и проговорено было, у кого какие полномочия. У нас каждый менеджер в компании, каждый партнер идет говорить от имени компании. То есть мы не говорим, что нам нужно посоветоваться, еще что-то. Каждый идет с полномочиями. И мы доверяем друг другу полностью. Так бы я и строил мэрскую работу. Но график, который есть: встречи, совещания, политические игры в Киевсовете…

– Общение с идиотами.

– Да. Ты проводишь время не с теми людьми, с кем хочешь, и занимаешься не тем, чем хочешь. Но я бы наладил. Если бы я был мэром, я бы работал четыре-пять часов в день. Все остальное… Довел бы этот график до всех. Кто позвонил после четырех часов, после рабочего времени – и все живы – в черный список.

– У вас есть политические амбиции сегодня?

– Вообще никаких.

– Вы счастливый человек, слушайте.

– Да, я отвечал себе на этот вопрос, кстати, много раз: чего мне не хватает, чем я хочу заниматься. Я, кстати, не договорил, не доответил на ваш вопрос: когда интервью Гарика с Гариком, что бы я сделал? Я бы попросил сегодня, чтобы я поступил в литературный институт. Но после этого я подумал, что тот Гарик не хочет в литературный институт, ему этого не хочется. И мне нечего ему сказать. Ничего не поменял.

Я уже, наверное, лет 10–15, когда приезжаю в Израиль, обязательно еду к Стене плача и вставляю записку с одним и тем же содержанием, что "спасибо, все за...бись, ничего менять не надо". Кстати, буквально два года назад я почувствовал впервые, что…

– Что, уже не все за...бись.

– Не, не, не. Это вы про себя, а я про себя. Я почувствовал, когда вставлял записку, что я втыкаю ее не просто между каменьями, а что есть какая-то связь. Я человек неверующий, атеист. Но есть какая-то связь. И мне показалось, что стена со мной заговорила. Я тогда не был накуренным. Я отвечаю на ваш следующий вопрос.

– Вы атеист?

– Я атеист.

– Убежденный?

– Ну… Я не воинствующий, но убежденный атеист. Я считаю, что мне очень повезло: повезло, что меня не убили, повезло с друзьями, с семьей, повезло, что я заработал деньги, и повезло, что я их не профукал, что я их сохранил. И это обязательство налагает на меня очень сильные обязательства… Бл...дь, я же писатель. Я не могу говорить "обязательства налагают обязательства"…

– Вы оригинальный писатель. Вы так можете говорить.

– Я должен этим деньгам, я должен этому везению.

– Ох, какая формулировка: "должен этим деньгам"…

– Да. Я должен их потратить так…

– "Чтобы им за меня не было стыдно".

– И им – родителям, и им – деньгам. Чтобы я получил удовольствие и люди вокруг стали счастливее. То есть как варится суп, кастрюля со злыми людьми… А у нас сегодня общество обозлено. А я хочу туда насыпать, сколько могу, счастья по ложечке.

– А родители в Израиле похоронены?

– Нет. Родители… Их последняя воля была – что они хотят быть похоронены рядом с сестрой, на Берковцах. И я тащил два гроба из Израиля в Киев. И мне все делали так (крутит пальцем у виска). Потому что у евреев же быть похороненным в Израиле, поближе к Горе, считается самым большим счастьем. А я тащил мертвых евреев из Израиля в Киев. И мне все говорили, что так не бывает.

– Сколько суммарно лет вы жили в России?

– С 79-го по 95-й. 16.

– Как вы относитесь к России?

– К стране, к государству или к руководству? Давайте разделим эти три понятия.

– Вы правильно говорите. К населению, к государству и к руководству.

– Давайте считать, что население – это страна.

– Давайте.

– К стране я отношусь и к населению очень хорошо. К государству… К государству – Путин... К государству я всегда отношусь плохо, независимо от того, какое это государство. Или государство Украина… Я считаю, что государство – это правительство. Я не очень хорошо отношусь – х...ево отношусь – к руководству.

– К Путину?

– К Путину?.. Он точно не мой герой. Я вышел из российского гражданства в 13-м году, до начала событий. Он…

– А вы были российским гражданином. Да?

– Я был ранее гражданином России – до 13-го года. Он очень сильный. Вообще ничего… Вот прямо сильный руководитель. И он хороший для своей страны. А для нас он враг. Но сильный враг.

То, что Крым отдали без единого выстрела, – для меня это боль

– Что вы думаете вообще о том, что произошло между Украиной и Россией? Вот вы – человек, рожденный в Украине, живущий в Украине, любящий Украину, вы – человек, который знает Россию и прожил там 16 лет. Вот как можно это одним словом назвать?

– Мы отдали… Для меня самое болезненное из того, что мы видели... Я вообще радикально настроенный человек по всем вопросам. И то, что Крым отдали без единого выстрела, – для меня это боль.

Конечно, Путин собирает земли для России. Конечно, он собирает в том числе украинские земли для России. Я родился здесь, здесь моя Родина, здесь я живу. Для меня это – у меня отнимают, это грабеж, это война, это грабеж. Я сейчас не подбираю слова – я сейчас говорю то, что чувствую.

Как я могу к этому относиться? Меня грабят.

– Болит у вас это?

– Больно очень, да. Это больно. Когда кто-то сводит эту боль к деньгам, это противно слушать. Когда кто-то этим спекулирует, это тоже противно слушать. Когда раздрачивают, когда ходят всякие – не скажу какие – люди и спрашивают: заглядывают снизу в глаза, ходят по всем эфирам и спрашивают, чей Крым… Ну как назвать этих людей?

– Чем это все закончится, на ваш взгляд?

– У меня не очень благоприятный прогноз.

История с Донбассом надолго. Войной нам Россию не победить

– Ну, какой есть.

– Я думаю, что [этаистория надолго. Например, в лайтовом виде такая история продолжается столетия уже в Испании – Каталония. Мы сейчас говорим о…

– Крыме, Донбассе.

– Нет. Я говорю только о Донбассе. Я считаю, что в ближайшее время Крым вернуть, к сожалению, нереально.

– Донбасс можно?

– Донбасс – да, но нужно с ними ра… Смотрите: я не политик. У меня нет рецептов. И я не могу сказать, что бы я делал, если бы я был политиком, потому что я не политик. Но то, что ключ к хорошей, спокойной жизни и к возвращению за стол переговоров… Как это? Военными силами, то есть войной, нам Россию не победить.

Я не знаю, убедились ли уже все, что мы не очень кому-то интересны. И мы интересны, только когда, как сказал, если я не ошибаюсь, Виталий Кличко: "Кому вы можете позвонить?" – "Да кому угодно, если он свободен". У вас же было интервью.

– Да, да.

– Была такая фраза?

– Да, да.

– Так вот они могут нами позаниматься, когда они свободны, когда у них не подкипело молоко или еще что-то. Мы не нужны в Евросоюзе. Мы не нужны в НАТО. Мы как чемодан без ручки, который может быть интересен только себе. И кто-то должен это коммуницировать. Должны говорить политики.

Но, к сожалению, мне кажется, больше голосов сегодня дают выкрики "Крым наш", выкрики в адрес Путина, еще что-то. Ну лает кто-то здесь – моська – на Путина. Ну скажет кто-то… Фанаты ЦСКА вот кричали, что Дасаев – вратарь "Спартака" –  п...дарас. Дасаев стал хуже от этого? Нет.

– Про хуже или нет. Вы не только бизнесмен, но еще и писатель, блогер. Вы звезда Facebook. Я не сомневаюсь, что вам пишут много всякого, что вас не очень-то радует. Как вы относитесь к хейтерам?

– Если это маленькие хейтеры, если это ноунейм, без опознавательных знаков в Facebook, я научился блокировать. Я считаю, что это одно из моих сильнейших достижений.

– Блокировать.

– Мне пишут х...йню – я ее блокирую, и больше об этой х...йне я не вспоминаю. Если это большой по влиянию на общество человек, то я его не блокирую. Я с ним вступаю в переписку. Я ему пишу, кто он такой, а он потом пусть с этим живет со своими подписчиками и со своим влиянием.

– И не стремно вам тратить время?

– Это моя жизнь. Я жизнь живу, как вы сказали. Вам не стремно тратить время на то, чтобы знать, не стремно ли мне тратить время на комментарии в Facebook.

– Нет. Мне в кайф.

– И мне в кайф. Я кайфую.

– Вы написали бестселлер.

– Знаете, какой у нас в креативной команде "Жизнелюба" основной побудительный мотив всех хороших, а может быть, и не очень хороших с точки зрения морали, но с точки зрения справедливости поступков? Панда хочет играться. Панда хочет все время играться.

– Вы написали бестселлер "Как потратить миллион, которого нет?" И сейчас выходит третья часть этой трилогии. Да?

– Да, уже вышла.

– О чем эта книга? И почему "миллион, которого нет"? Как его потратить?

– Это так называемый байопик. Это автобиография, которая написана как художественная книга. Для меня было откровением узнать, что 90% в книге в той или иной степени автобиографичны. Представляете: 90%? То есть какие-то события кого-то где-то заставили написать это. Самый большой мой наркотик… Вы обещали, что вы меня спросите про наркотики. И я за вас.

– Чуть позже.

– Да?

– Да.

– Хорошо. Я позже отвечу. Ладно, сейчас не буду.

– Соберитесь с мыслями, а заодно и с силами.

– Да. Нет, мне легко очень. Два года я готовился к последней книге. Полтора года я ее писал. Я не помню.

– Ручечкой?

– Ну, в компьютере.

– Так…

– Я на постоянной связи с редакторами. Первые 260 тысяч знаков – это чуть больше, чем полромана, – у меня выкинули. Это п...здец как больно, Дима.

– Как? Кто выкинул?

– Редакторы. Я им за это очень благодарен. Они сказали: "Гарик…" Как бы это помягче сказать? В общем, было письмо на трех листах. Я читаю все письма всегда с конца. И там было, в общем: "Если вы сможете, то эту часть неплохо бы очень-очень сильно сократить". Я звоню: "Очень – это до скольких [сократить] 260 тысяч знаков?" – "Ну, до 10 сможете? Это выкинуть". И я выкинул этот текст. Два года писал его.

– Кошмар.

– И после этого… Крутые очки. Где взяли?

Фото: Сергей Крылатов / Gordonua.com

– В "Гаре".

– Мы потом еще про ваш мерч поговорим. Вся моя команда белой завистью, черной завистью завидует. Ох...енчик просто. Шикарно.

И после этого я полтора года с редакторами на постоянной связи. Я уезжал на три-четыре дня. Меня выталкивали из Киева. А я улетал и там писал. Я ездил в Харьков, во Львов просто без всякой цели на два дня. Потому что в поезде – хвала Аллаху, Яхве и всем богам – у нас в поезде х...евый интернет, и можно четыре с половиной часа писать книгу. Я много летал самолетами. Потому что самолетное время – это чистое время писания. Ты успеваешь, когда это перелет четыре-пять часов, писать в дороге прекрасно.

– Вы сказали, что вы неверующий. А суеверия у вас есть?

– Нет. Более того, я их умышленно нарушаю. Вы знаете, что нельзя ходить с развязанными шнурками?

– Нельзя?

– Это мой ответ суевериям. А носки наизнанку одевать… Левый с правым менять можно, а…

– У вас наизнанку?

– Нет. У этих носков нет изнанки. Кстати, это очень дорогие носки. Они, по-моему, дороже обуви.

– Как вы относитесь к алкоголю?

– В разные периоды в жизни я прилично, крепко выпивал. То есть я не был алкоголиком в классическом понимании: я пил достаточно редко, но я ужирался в хламину, лез в драки, попадал в непонятные ситуации…

– В хламину и в дымину?

– Палец – видите? – дрожит, не держится.

– О боже.

– Это охрана River Palace меня немного побуцькала.

– Чем вы напивались?

– Водка, виски. Nothing special. Упивался в жопу, в драбадан просто, когда гуляли. И лез драться. И был бит сколько-то раз.

– Сейчас нет ничего? Вообще не пьете?

– Практически. Я могу в удовольствие. Вчера ездили в гости со Шпильманом к Меламуду, и я выпил две рюмочки по 25 грамм портвейна. Это же не то, о чем мы говорим.

– Все.

– Да. Водичка, минералка, кофе.

Не могу сказать, что я не употребляю наркотики. Но есть много "но"

– Ну, звездный час ваш наступает: поговорим о наркотиках.

– Легко, Дима.

– Значит, ряд людей мне говорили, что так вот ходить и так эпатировать публику без того, чтобы сидеть на чем-то, невозможно. Вы на чем-то сидите?

– Да – на жопе, как и вы, Дима.

– Просто каждый на своей.

– Я не могу сказать, что я не употребляю наркотики. Не могу этого сказать.

– Так…

– Но после этого будет "но", "но", "но". Во-первых, это легкие наркотики. Это марихуана, трава.

– "Трава у дома".

– Курю, да. Курю я где-то раз в две-три недели. Как часто вы выпиваете алкоголь, Дима?

– Ну так: где-то через день, наверное, за ужином.

– Вы крепше намного наркоман, чем я. Вы знаете, что алкоголь – наркотик? Нет, не знаете?

– Не завишу от него.

– А теперь знаете? Не, не, он наркотик.

– Да?

– Да. Намного опаснее марихуаны. Откройте потом Google и посмотрите.

– Переходить на марихуану?

– Я – да. Во-первых, это очень полезно для здоровья. На чем я сижу, кроме жопы? У меня четыре тренировки в неделю – теннис по два часа с тренером. Две тренировки силовых в зале. И сейчас я попробовал одну тренировку и еще не принял решение – я хочу пробовать "Танцы со звездами", меня позвали.

На чем можно сидеть с таким количеством спорта? Но тем не менее есть очень сильный наркотик, который мне сегодня дает такой эффект, что на следующий день не помню, что было вчера. Это компьютер, это книга. И я реально не помню, что я написал, я не помню, где я был. Это может случиться в гостинице в любом городе, в поезде "Киев – Харьков", это может случиться дома.

Писать больше трех дней невозможно. За эти три дня я не помню, ел я или не ел. Я ем, но я не помню, ел ли я. То есть у меня не бывает чувства голода. Я знаю, что в какое-то время нужно пойти поесть. Пью я только чай, кофе, воду – никакого алкоголя, травы – ничего. Потому что это убьет все. И это очень сильный наркотик.

Фото: Гарик Корогодский / Instagram

– Кроме марихуаны, чем-то еще вы баловались в жизни?

– Экстези, было такое.

– Все?

– Абсолютно.

– Не интересно?

– Вспомнить, пробовал ли я в студенчестве что-то более тяжелое, я не смог. Я пытался вспомнить, но не смог. Сейчас – точно нет.

– Вы как чемпион мира по преферансу часто играете?

– Да. Каждые выходные. Исключение, по-моему, первый раз в этом году – это эти выходные. Я не смог вчера и не смог сегодня из-за нашей встречи.

– Не смогли вчера, не смогли сегодня – сможете завтра.

– Да, да, да. Это можно сделать, кстати, девизом: "Не смог вчера и не смогу сегодня".

– У вас партнеры достойные?

– По преферансу?

– Да.

– Был еще один чемпион мира. Он, к сожалению, рано умер. Есть призеры. Все гроссмейстеры.

– Вы на деньги играете?

– Да.

– Сколько на кону?

– 2–3 доллара вист.

– Всего?

– Это за день можно проиграть 4–5 тысяч долларов. Или выиграть столько же.

– Но вы выигрываете в основном?

– Я больше проигрываю. Я вам объясню, почему.

– Гуманитарная миссия?

– Нет. Мне эти деньги… Я никогда не проиграю специально. Боже сохрани. Мне эти деньги не так нужны. Я могу отвлекаться, еще что-то. А ребята сконцентрированы. А это ничем не отличается от футбола: на минуту расслабился – пропустил, на минуту расслабился – пропустил.

– Концентрация.

– Да.

– Когда вы просыпаетесь и когда засыпаете?

– Просыпаюсь я в одно и то же время. Не так. У меня будильник стоит на одно и то же время. Завтракаю я в 9.30.

– Во сколько вы просыпаетесь?

– Это зависит от того, когда лег, писал, не писал…

– Но одно и то же время, вы говорите. Да?

– Да.

– Какое?

– Я стараюсь гасить свет где-то в 1.30.

– Ночи?

– Да.

– А просыпаетесь во сколько?

– Иногда в 9.30, к завтраку. Меня будят, потому что у меня завтрак.

– Иногда в 13.30, к обеду.

– Не, не, не. Позже 9.30 – никогда. Иногда могу проснуться раньше. У меня в 11.00 каждый день, кроме среды, тренировка. И мне нужно переехать весь город и быть свеженьким после завтрака и после всего.

– Что вы читаете и что смотрите – какое кино?

– Стараюсь смотреть хорошее. Читать… Нужно давать какие-то рекомендации?

– Да.

– Я могу дать потом под интервью несколько фильмов неожиданных, которые…

– А вот скажите, пожалуйста. Назовите их.

– Мне недавно редакторы посоветовали, и мне очень понравился "Человек с земли". Это американский фильм. Он не старый.

– Но и не молодой.

– Не, он, по-моему… Ну, две тысячи какого-то года. Действие происходит в одной комнате. Никто никого не убивает, никто никого не ...бет, не насилует – ничего не делает. То есть просто разговоры. Шикарное.

– Неинтересное кино.

– Не, не. Вот такое. Вы посмотрите. Шикарный фильм. Мне очень понравился фильм 19-го года "Пляжный бездельник". Не смотрели?

– Нет.

– Это вау. Но это серьезный гимн наркотикам. Мэттью Макконахи и Snoop Dogg в главных ролях. Очень красивое кино. Мне очень нравится режиссер… Мне кажется, что у каждого есть свой режиссер. Мой – Паоло Соррентино. Мой образ… Мне недавно пошили и подарили костюм [как у Папы римского в сериале] "Молодой папа". Я хожу на танцы, как молодой Папа. Отпускаю или не отпускаю грехи, там – зависит от грехов и от моего настроения. Ну так.

– Книжки посоветуете какие-нибудь?

– Художественные?

– Да. Книга книг для вас – это что?

– Книги книг для меня – это две.

– "12 стульев" и "Золотой теленок", небось?

– Это одна.

– Так…

– И "Мастер", которого я периодически… Я тут п...здонул, не подумавши, своим редакторам, когда мы редактировали с ними книгу: "Я почитал "Мастера". Мне его тоже хочется отредактировать". Они говорят: "Ну попробуй". Я попробовал. Нет, не редактируется. Не подумавши п...здонул.

– Почему никто не знает вашу жену? Вы ее что, скрываете?

– Нет. Мою жену можно увидеть в "Гаре", она хозяйка "Гары". Она не публичная, она не ведет соцсети, она мать моих детей, мы ближайшие люди, то есть ближе нет.

– Как вы познакомились?

– Дело в том, что Аня – младшая сестра, троюродная, жены Шпильмана, с которым мы партнеры и ближайшие друзья. Был Чернобыль. Она окончила школу тогда. И нужно было… В Чернобыле все пытались отправить детей куда угодно. То есть куда угодно из Киева. И это правильно. И Аню хотели отправить в Москву к родственникам. И ей как раз в этом году надо было поступать в институт. И не могли взять билеты. И вот я взял билет.

– Счастливый.

– Ну конечно.

– Как оказалось. На сколько она вас младше?

– На девять лет.

Я не помогаю сыну уже прилично лет. Он мне, сука, тоже не помогает

– Чем занимаются ваши дети?

– Старший – бизнес и автогонки (дрифт на "Чайке"). Бизнес – это IT. Он пытался мне объяснить, чем он занимается. Он выступал на самой большой IT-конференции. Она должна была быть, по-моему, в Хорватии, а потом ее перенесли в онлайн недавно. Спикером был. Там, где выступают СЕО Google, Amazon. Для меня это очень большой показатель. То есть он был там спикером, докладчиком. Там миллионные аудитории. Говорит, что он х...иллиардер. У него х...иллиард денег. Но…

– Сколько лет?

– 31. Но пока мы не можем обкешиться.

– Но деньги есть.

– Да, да. Я ему не помогаю уже прилично лет.

– А он вам?

– Он мне, сука, тоже не помогает. И гораздо больше лет, чем я ему.

Фото: Гарик Корогодский / Instagram

– Зачем вам такой сын? Для чего вы его растили?

– Кто-то недавно подъ...бнул. Сейчас вспомню… По-моему, Лиза сказала или  Саша. Ну, кто-то из дочек. Мне дают стаканчик воды в клубе, и кто-то говорит: "Тренируешься? Подать стакан воды некому". Не помню, кто пошутил. Но шутка была очень смешной. Даня – он полностью уже состоявшийся. У него все свое. Лиза замужем, двое детей.

– Муж – миллиардер.

– Муж – ее ровесник. Он такой же миллиардер, как я был миллиардер, когда за меня вышла замуж Аня. Потенциально…

– То есть перспективы хорошие, я понял.

– Да, перспективы хорошие. Вы знаете анекдот про разницу между "потенциально" и "реально"? Когда сын спросил у папы о разнице между "потенциально" и "реально". Он говорит: "Спроси у жены: "Ты бы переспала с незнакомым мужчиной за миллион долларов?" Жена говорит: "Ты же знаешь, какая у нас ситуация. Нам детей поднимать… Переспала бы". Дочь: "Тоже переспала бы. Потому что очень нужны деньги". Сына спрашивает: "А ты бы переспал с незнакомым мужчиной за миллион долларов?" – "Пап, смотри. Потенциально мы миллионеры, а реально у нас две бл...ди и п...дарас в доме". То есть потенциально они все миллионеры.

– А реально?

– Реально пока сражается, бьется, работает, пашет. Молодец. Дочь тоже работает, у нее бизнес. На этот бизнес я дал деньги – она мне их вернула: 30 тысяч долларов. Бизнес в Dream Town. И она платит одну из самых высоких аренд. Так получилось.

– Здорово, здорово. Дальше дети.

– Саша окончила биотехнологии в первом чейсе, то есть лучший выбор у нее был. Университетский колледж Лондона, UCL. Она по биотехнологиям. И ей сейчас уже предложили… Она участвует в конкурсе, где… Мне страшно называть эти имена. Стартап какой-то, который, там, огромнейшая компания. Она успешный будет биотехнолог. Она поступила на магистратуру. Ей еще год остался. Осталась младшая [Мария]. Она была много лет творчей п...здой такой. Это хорошее выражение: для творческого человека не обидное. Она выиграла… Не выиграла – она заняла второе место на украинском отборе на детское "Евровидение" [в 2015 году].

– Ого.

– По пению. Более того, мне позвонили и говорят: "Тут спорная ситуация между твоей дочерью и еще одной". И замолчали. Я говорю: "Я денег не дам". Она поет. У нее 3,5 октавы.

– Ничего себе!

– Это очень много. Но при этом она не хочет заниматься профессионально пением. Она занималась долго… Она косплеер, она анимэшник, она еще что-то. И я по всему этому нашел ей лучших преподавателей в Украине. Она понюхала этот хлеб. Он очень тяжелый. Он фантастически тяжелый.

Последний ее заезд – она была гримером, училась голливудскому гриму с Джулией Мельник, которая ездила в Голливуд по стипендии (наша, украинская). У нас, кстати, очень много выдающихся людей, которых знают в мире и не знают в Украине.

– Ну вот дочка поет. Она в вас? Вы тоже поете?

– Нет, у меня ни слуха, ни голоса вообще. И у жены нет. Я не знаю. Мне кажется…

– Может, это не ваша?

– Да, я так и сказал сначала. У нас еще такая х...йня – не за столом будет сказано, мне только сейчас это пришло в голову: у нас были соседние дома с Меламудом в Израиле. А у Меламуда абсолютный слух.

– Я бы на вашем месте…

– А ездили мы тогда по очереди. А, кстати, переехала семья из Израиля в Киев после того, как сын назвал Меламуда папой. Приехал. Меламуд – дежурный папа. И жена говорит: "Все, хватит. Мы в Киев возвращаемся". Так вот младшая вернулась из творческого отпуска. И теперь она тоже биотехнологии, тоже UCL. Но там очень тяжело поступить. Там пох...й, кто ты. У тебя должны быть знания, способности, должен быть английский не на уровне наших политиков.

– Вам 61 год…

– Вы думаете, если вы повторите это пять раз, то вам не станет ваши 50 с чем-то?

– Нет, я только второй повторяю. Какое ваше ощущение возраста? Вот вашего.

– В цифрах?

– И фактах.

– Наверное, последнее десятилетие, которое я провел, было лучшим в жизни. 

– Обнадеживает.

– Да. Не так все х...ево. Физически я чувствую себя прекрасно. Два часа одиночки в теннисе выдерживаю.

– Жена не жалуется?

– На меня?

– Да.

– На меня некому жаловаться.

– Меламуду.

– Я человек неверующий. А больше никого нет. Не знаю. Нет таких вещей, которые я мог 10 лет назад и не могу сейчас.

– А в чем вообще кайф жизни на самом деле?

– Я не самурай. У меня нет такого, что для меня важен только путь и не важен результат. Я играю только в те игры, где успех может быть оцифрован. Это и книга, это и "Жизнелюб", это и бизнес, это и гуляния, отношения. То есть я все могу оценить по какой-то шкале.

Книга – это количество проданных экземпляров. Книга – это отзывы. Книга – это удовольствие, которое ты получаешь. Бизнес в долларах меряется. Хотя "гаровский" бизнес меряется в отрицательных долларах.

– Минус-долларах.

– Новая единица, да. Но, опять же, можно бороться, чтобы этот минус был меньше. И это тоже прикольно. Я хеппи, то есть я органичен, у меня все хорошо.

Я написал сценарий собственных похорон и уже потратил деньги на артистов

– Я знаю, что вы написали сценарий собственных похорон.

– Я не просто написал сценарий собственных похорон – я уже потратил деньги на артистов. У меня забронирована группа GusGus. И сейчас я буду договариваться с городом. Сначала я думал, что это будет ВДНХ: бесплатный концерт на мои похороны. Они должны прилететь за 48 часов. Это приличных денег, кстати, стоит.

– Вы заплатили уже?

– Да. Мы договорились, что у нас контракт. Цифры я называть не буду, но это приличная цифра.

– А если вы эту группу переживете?

– У нас проговорено в контракте, сколько должно остаться в живых членов группы GusGus, чтобы они обязаны были прилететь. У них контракт, что они должны прилететь за 48 часов. Потому что товар как бы скоропортящийся.

– Хорошее название: "Газ-газ". Почти что "Нефть-нефть".

– Оно через S. Как "Гус Гус" его читают часто. Они исландцы. Они, кстати, на днях выступали в Лондоне. А познакомился я с ними на "Казантипе" в 15-м году, по-моему. На последнем "Казантипе" они были хедлайнерами. Так вот они должны за 48 часов прилететь и выступить, и это будет бесплатный концерт для всех киевлян. У меня есть еще планы, кого позвать на этот концерт из украинцев.

– Кого?

– Это мои хорошие приятели, а я их фанат. Я никогда не говорил, что я хочу их позвать, но я выйду отсюда и им напишу. Это ARTBAT. Вы, наверное, можете не знать.

– Я не знаю.

– Нет? Это два украинца – Артур и Batish, – которые возглавляют мировой чарт электронной музыки. Они не в первой сотне, не в первой десятке – они номер один. Сегодня их трек – номер один в какой-то номинации.

– Хорошо. А как же будут происходить сами похороны?

– Это концерт. Будет ли кто-то подходить к телу или еще что-то…

– Да, да, да. Это вы расписывали?

– Нет. Я в стороночке. Я буду оттуда в стороночке смотреть. Этого не будет. Это будет концерт.

– Ваша жизнь, если оглянуться назад, – праздник?

– Да. И я много отдал для того, чтобы это стало праздником. Но сегодня я стараюсь, чтобы это был праздник не только для меня. Вы считали с этой стороны. Знаете как? "Жизнь разметала нас по разные стороны презерватива". Вы считали с этой стороны – чтобы хватило денег. А я считаю с этой – чтобы успеть их потратить. И я хочу их потратить так, чтобы общество стало счастливее, чтобы, там, я извинялся за ту х...йню, которую творил в юности, перед папой и мамой и меня вытягивали из всякого говна.

– Но говно не прилипло.

– Нет.

– Вы знаете, вот мы с вами провели два чудных часа…

– Два часа уже? Да?

– Да, я посмотрел на часы. Я для себя несколько выводов сделал, очень важных, благодаря вам. И я это использую. Я всегда учусь, и у вас сегодня тоже научился.

– Спасибо большое, Дима.

Фото: Сергей Крылатов / Gordonua.com

– Как вы считаете, люди – а их будет огромное количество, – которые посмотрят это интервью, что подумают о вас?

– Разное. Моя задача и ваша, я думаю, – чтобы люди досмотрели до конца. Как книга.

– До победного.

– Да, нужно дочитать. Кто-то подумает: "...бнутый фрик". Кто-то подумает, что "он вы...бывается, и все это неправда". Кто-то меня впервые увидит.

– Вы знаете, можно подумать "фрик" до тех пор, пока не посмотришь в ваши глаза. А поскольку у нас камеры показывают героев крупно, я думаю, что к концу программы слово "фрик" никто не подумает и не употребит.

– А "фрик" – это же не плохое слово. Самая престижная профессия в цирке – клоун. По сей день. Фрик, клоун… Фрик – это человек, эпатирующий общество. Мне это нравится.

– Напоследок как человека с незашнурованными ботинками, эпатирующего общество, я попрошу вас рассказать какой-нибудь анекдот.

– Мне вчера напомнили анекдот: Меламуд напомнил анекдот. Он ох...енно смешной.

– Меламуд?

– Меламуд тоже смешной. Анекдот. Я его вспомнил. И рассказал своим друзьям с потрясающим чувством юмора. И они не засмеялись. И я подумал: "Бл...дь, я завтра его расскажу. Если он будет несмешной…" Мне он… Человек пришел в цирк и говорит: "У меня невероятный номер: крокодил играет на фортепиано джаз, а бегемот поет". Попробовали – действительно. Оглушительный успех. Сколько-то лет выступает. Администратор подходит, когда делается номер, и говорит: "Должен быть какой-то секрет, бл...дь, – я не могу. Я уже каждый раз смотрю на эти битком забитые залы, аншлаги. Должен быть какой-то секрет". – "Вы знаете, я не хотел говорить, но это все фуфло. На самом деле крокодил и поет, и играет, а бегемот только раскрывает рот". Я так ржал… Я не могу. Мне кажется, что это очень смешно.

– Вот видите: говорили обо всем – и о грустном тоже, – а подарили в конце людям радость и эмоцию. И я вам за это благодарен.

– Спасибо, Дима. Спасибо вам огромное.

– Спасибо.

Видео: В гостях у Гордона / YouTube