Леньо: Москали вели себя, как дикие животные – они ели собак. Мы находили много подвешенных трупов собак, с которых содрана кожа. Они ели котов
Любой, кто придет на место Путина, ничего не изменит в нашем отношении к России
– Иван, я вас приветствую.
– Желаю здоровья.
– Взаимно. С самого начала – по самому главному вопросу. Скажите, сколько еще [президенту РФ Владимиру] Путину осталось?
– Немного. Ну, поскольку вопрос риторический, то и ответ тоже риторический. А если вдаваться в детали, то я думаю, что мы, украинцы, уже находимся в таком психологическом состоянии, что кто-нибудь, кто придет на место Путина, ничего не изменит в нашем отношении к России. Мы будем сражаться до победы. Мы освободим все территории и закрепим их так, чтобы больше ни один сапог ни одного оккупанта не проник на нашу землю.
– Вы заметили, как правильна наконец была на прошлой неделе декларация G7, когда они впервые сказали о том, что Путин – преступник, Россия – преступник, и записали четыре пункта, которые перед этим озвучил президент [Украина Владимир] Зеленский – четыре пункта мира. Первое – это полное освобождение украинских территорий. Второе – это требования с точки зрения безопасности Украины и гарантии безопасности. Третье – это экономическая безопасность Украины, то есть репарации российские, некий план Маршалла, я так понимаю, для Украины. И четвертое – виновные обязаны понести ответственность. То есть Путин и вся его команда должны нести ответственность и быть наказаны. Что вы думаете?
– Я думаю, это абсолютно эпохальное заявление. И мы за восемь месяцев доказали, что имеем право именно на такую поддержку всего мира. Это, безусловно, дорожная карта. Она не скоро реализуется, но она начнет реализовываться. И когда меня спрашивают, когда война закончится, я всегда отвечаю, что меня уже не смущает, когда она закончится. Она, возможно, может быть бесконечной в разных ее фазах и состояниях. Главное – чтобы моя воля и мое желание жить в независимой стране никогда не растаяли. Чтобы у меня всегда были силы, и передать своим детям и внукам, что Россия – абсолютный враг для украинцев. И мы будем сражаться, пока это террористическое образование не распадется на маленькие княжества. И тогда, может быть, мы сможем выдохнуть.
– А это неизбежно. Победа Украины и поражение России приведут к гражданской войне в России. Я уверена, что они будут распадаться.
– Ну, здесь можно, очевидно, пофантазировать. Хотя мне в принципе неинтересно все, что происходит в России. Мне интересно, что мы делаем: насколько у нас с каждым днем крепнет армия, обеспечивается армия, насколько у нас технологии продвигаются именно в "Укроборонпроме" и в военной способности защищаться. Вот это мне интересно и меня беспокоит.
Развалятся ли они? Достаточно ли будет у них свободы, оружия? Что будет после Путина? Все это даже Ванга вам не предскажет. И, в принципе, не нужно. Надо понимать, что каждый день ты просыпаешься заряженным на борьбу и делаешь на своем месте все от тебя зависящее.
– Вот именно об украинской армии я хотела вас спросить. Вы находитесь в теробороне с первых дней войны. Вы общаетесь очень близко с украинскими воинами с передовой, ездите туда и даете концерты. То есть вы можете сейчас оценивать, кто такой украинский воин. Вот если брать и портрет написать сейчас – кто он? Чем он мотивирован? Какое у него образование? Какой у него возраст? И, возможно, мы уже даже лучше, чем те армии, которые есть в НАТО? Куда нас пока не берут, но я уверена, что мы будем в НАТО.
– Ну, такой общий портрет нарисовать трудно. Потому что я могу кого-то обидеть, если я буду, там, – я не знаю – суммировать такой, общий, портрет. Потому что очевидно, базово – многие молодые. Базово это молодые, красивые, образованные люди. Мы должны понимать, что к началу войны из профессиональных военных было, я думаю, около половины людей. И потом, когда присоединились добровольцы, те, кто стали основой ТрО, те, кто стали основой разных бригад, – там уже появилось большое количество людей, скажем так, разных профессий, но так или иначе разумных, интеллигентных, с каким-то пониманием истории, что немаловажно. И сейчас украинская армия состоит из лучших. Так можно сказать. Из лучших в своей сфере.
Если взять по родам войск, то думаю, что молодежи очень много. Очень. Особенно спецподразделения, ГУР, патрульной полиции, Национальной полиции, ССО, разведка – эти все ребята, будем точными, они невероятно современные люди. Вот что отличает украинскую армию от русской армии. Это люди мотивированные. Почему? Потому что они к войне каждый кем-то стал. Они создали свой портрет, они сделали собственный бизнес, собственную карьеру, знают цену сделанному, знают цену работы, жизни. Им есть что защищать не только в плане собственных семей, очевидно, но и в плане защиты своей страны. То есть как гражданина, у которого есть, там, бизнес, у которого есть будущее. И мотивация – я не знаю, по какой шкале ее можно определить, но она зашкаливающая просто – мотивация.
Мне очень нравится быть на передовой именно из-за этой составляющей: там большое количество хороших, умных, смелых, честных и одновременно простых людей.
Мой дед был сотником УПА. Отец рассказывал, что дед неоднократно сидел за столом с Бандерой
– Вы родом из Тернопольской области, но в свое время консерваторию закончили в России, в Воронеже, потому что не было тогда в Украине высшего образования по классу аккордеона. Я вам хочу сказать, что для меня аккордеон является сакральным инструментом, потому что я его очень люблю. Я сама в детстве окончила студию по классу аккордеона. Вот скажите, пожалуйста, Иван, что вы тогда о русских поняли, учась там?
– Я был вынужден учиться в Воронеже. Почему? Потому что на тот момент ни в одной консерватории Украины не было класса аккордеона. Советская пропаганда считала аккордеон инструментом захватчика и всех заставляла играть на баяне. Поскольку я учился в музыкальном училище на аккордеоне, я хотел, конечно, продолжить обучение и на аккордеоне. Потому что аккордеон и баян – это разные инструменты.
– Очень разные, да.
– Воронеж... Ну, как вам сказать? Я был недостаточно, скажем так, патриотически настроен, чтобы осознавать, что я еду в страну-агрессор или в страну преступников. В тот момент это был Советский Союз. И в Советском Союзе так или иначе между украинцами и россиянами какая-то дружба была, какой бы она ни казалась глубокой. Ибо, если глубже копнуть, – там были нюансы. А так, поверхностно, когда ты учишься в одном классе или в консерватории с россиянами – никаких, скажем, этнических проблем не было.
Но на втором курсе консерватории, когда пришла независимость Украины, я, конечно, решил вернуться в Киев. И как раз в тот момент в Киеве открыли класс аккордеона, что позволило мне перевестись на третий курс Киевской консерватории. Я не хотел там оставаться. Ну, чужое оно мне было. Слушайте, я сам действительно из бандеровской семьи. Мой дед был сотником УПА. И меня воспитывали достаточно патриотично.
– Он даже с [лидером Организации украинских националистов Степаном] Бандерой дружил, я так понимаю. Да?
– По крайней мере, так мне рассказывал отец: что наш дед сидел неоднократно за одним столом со Степаном Бандерой.
А что касается Воронежа – я же говорю: я был молодой настойчивый музыкант, я хотел научиться играть. И, в принципе, все свое время я проводил за инструментом. То есть это было по шесть часов занятий. И только суббота или воскресенье – футбол. Поэтому я особо не углублялся в какие-либо этнические проблемы. Плюс в Воронеже учились одни русские: там, типа Рязань какая-то, Иваново, Воронеж. Ну, такое вот что-то было. Вспоминаю это, скажем так, ни хорошо, ни плохо. Просто никак. Был просто период обучения – и все.
Россияне – очень деградированная каста. Это зомби, психически ненормальные люди, космический мусор
– Вот сейчас, после широкомасштабного вторжения, что вы о русских думаете?
– Я думаю, что это какая-то очень деградированная каста людей. Нацией это не назовешь, потому что нет такой нации. Это такая смесь советских людей, территория, на которой проживает огромное количество этносов, все эти этносы забыли собственные корни, обросшие, одурманенные кагэбэшной пропагандой... Это, в принципе, зомби, это психически ненормальные люди. Учитывая, что мы видели, что они натворили в городах, которые они оккупировали, это извращенцы, это бедный народ. Духовно он очень беден, он и материально очень беден. То есть это такие уже, знаете ли, современные зомби. Просто современные зомби, с которыми нет никаких шансов найти общий язык. Сейчас он уже никому и не нужен.
Не думаю, что найдется хотя бы один психиатр, который сможет разъяснить болезнь России. Просто думаю, что нет человека, который мог бы объяснить четко и понятно, почему они себя так ведут, почему они убивают, режут, насилуют, лезут в чужие страны и так далее. Это такой уж космический мусор, я бы так назвал. Космический мусор.
– С первых дней войны вы записались в киевскую тероборону. Скажите, что вы в эти страшные дни делали?
– Вы знаете, на тот момент это называлось "территориальная оборона", и тогда каждый, кто получал автомат, считался участником теробороны. Сейчас мы понимаем, что разных боевых подразделений очень много, и я не в теробороне – я в патрульной полиции. Потому что с первых дней войны я остался в своем доме почти один. А у меня достаточно большой дом: 27 этажей. И дней пять в доме не было света, из дома уехали все, но на тот момент нужно было как-то оберегать этот дом, потому что на тот момент по Киеву ездило или находилось достаточно много ДРГ оккупанта. И мы с моим другом... У него оказалось нарезное оружие. Мы какое-то время караулили то на крыше дома, то у подъезда. И за это время я искал, где и как могу быть полезным.
Ребята из Kozak System уехали все – отвозить семьи в Западную Украину. И я не поехал только потому, что моя дочь умеет ездить, и она уехала сама за рулем с мамой. А где-то на седьмой день войны я понял, что должен быть где-то при каком-то военизированном подразделении, потому что, во-первых, я так скорее научусь, во-вторых, я буду иметь легальное оружие. Потому что на тот момент можно было, очевидно, и иметь нелегально. И сегодня люди имеют [оружие] нелегально, потому что идет война и надо защищаться. Но я решил набрать своего друга, главу патрульной полиции [Киева] Юру Зозулю, с которым я дружил еще до войны, потому что мы байкеры. Мы часто ездили по Украине. И он сказал: "Приезжай ко мне, разберемся". Я приехал к нему и написал рапорт. Мне выдали оружие, амуницию. И я первые дни был в отделении. Больше слушал, учился. Ведь на тот момент именно в отделении патрульной полиции собирались те, кто раньше воевал в 204 году. Вы знаете, что основа реформы патрульной полиции в 2014 году была такой, что председателями областных патрульных отделений стали воины АТО во главе со знаменитым Маршалом, Евгением Жуковым.
– Реальный герой.
– Герой в донецком аэропорту. И, соответственно, когда началась война уже в 2022 году, они все приехали уже с амуницией, потому что у них она была. Они приехали и начали образовывать спецподразделения и воевать: именно Гостомель, Ирпень, Буча. И я все это, как вы понимаете, видел, учился. Параллельно я связался со своими друзьями за границей. У нас их достаточно много, потому что мы гастролировали по всему миру. И мне начали передавать много амуниции, то есть броники, каски, наколенники, налокотники, коллиматоры – те вещи, которые в тот момент были очень важны. И через меня прошло очень многое, достаточно большое количесво вещей. И я этим доволен, потому что они качественные. На тот момент они были вообще самые лучшие, что только можно было. Это натовский образец.
А потом меня переправили в Белую Церковь в подчинение майора Василия Коряка – главы патрульной полиции Белой Церкви, который тоже воевал в 2014 году вместе с Мартином Брестом. Откуда мы с Мартином Брестом уже дальше начали ездить на передок и возить туда нужные вещи. Мне выделили патрульную машину, и я занимался сопровождениями. Поскольку трасса Киев – Одесса осталась единственной – такая, знаете, "дорога жизни" в Киев, – мы сопровождали огромное количество оружия в Киев и, соответственно, эвакуации из Киева.
Сейчас об этом говорить, пожалуй, и неинтересно, потому что прошло уже восемь месяцев, но на тот момент это было очень важно. Было очень страшно. Я считал, что я совершаю абсолютный подвиг для себя, потому что, знаете ли, музыкант... Я два раза был на полигоне и стрелял из автомата, а тут возле меня этот автомат постоянно, все время какие-то взрывы... Мы заезжали потом в эти деоккупированные села, которые были заминированы. Мы сопровождали туда завоз гуманитарки, потому что волонтеры боялись туда ездить без сопровождения.
И так продолжалось три месяца, пока война не переместилась на юг и на восток. И спецподразделения и Коряка, и Славы Полухина, Вадика Зеленского, Нетребко, то есть тех командиров, которые имели свои спецподразделения по 15–20 человек, все уехали на передок. Туда меня, очевидно, не взяли из-за неподготовленности. Но благодаря тому, что я их хорошо знаю, дружу, я знаю, что им нужно. И нам нужно было с Kozak System решать: мы продолжаем как культурная единица дальше, скажем так, работать уже на культурном фронте... Потому что я всегда объясняю на своих концертах людям, что фронт не только милитарный. Сейчас Украина – это такое огромное движение сопротивления, которое включает в себя большое количество фронтов: гуманитарный фронт, экономический фронт, политический, геополитический, культурный, о котором я говорил. И этот культурный – он невероятно важен. Потому что, понимаете, мы-то милитарно выгоним врага из своей страны, но ведь у нас останется очень много "русского мира" внутри. И я об этом мере очень хорошо знаю, потому что я с ним воюю уже 10 лет: Kozak System с ним воюет. Начиная с первых песен типа "Маніфесту", "Подай зброю", "Сила і зброя", "Мольфар" и до борьбы за квоты на украинскую музыку, за закрытие пространства от оккупанта... Все это мы проходили, а сейчас мы это уже просто делаем. То есть мы уже никого не спрашиваем, мы просто делаем, потому что понимаем, что это необходимо.
И с того момента мы с казаками начали делать такие вылазки на благотворительные концерты, потому что я на тот момент не осознавал, как можно петь, честно. Я через три месяца насмотрелся такого, что еще чуть-чуть, и я готов был...
Муж, у которого россияне убили жену и двоих детей, сказал по-русски: "Я теперь обязательно выучу украинский язык.
– Я об этом хотела вас спросить. Много ли горя вы за эти месяцы видели? Расскажите какие-нибудь истории конкретные.
– Ну, смотрите. Любое оккупированное село оккупантами – это абсолютная пустота. Плюс это поломанные судьбы. Почему люди все-таки не пользовались этим инстинктом самосохранения и, даже слыша первый-второй выстрел где-то вблизи своего села, не уезжали любым способом? Я этого объяснить не могу. А если начну объяснять, я боюсь, что стану на какой-то тонкий лед и кому могу сделать больно.
Мне кажется, что недостаточно было осознания того, что оккупант будет себя так вести. Для меня это было понятно, потому что я хорошо знаю историю. Я учил ее. И я знаю, как вели себя оккупанты повсюду, где они захватывали территории. Это была катастрофа и сплошной ужас.
– Слушайте, но даже фашисты-немцы не вели себя так жестоко с мирным населением, как сейчас фашисты-россияне ведут себя с украинским мирным населением.
– Это совершенно так. И я видел поломанные судьбы. Понимаете? Я видел многое, о чем, я думаю, уже сказали и средства массовой информации, и те расследования, которые велись и ведутся. Ну, знаете ли, нам не хватит времени, если я буду об этом много говорить.
– Ну что-то то, что вас поразило. Расскажите по примерам.
– Впечатлило... Стоит мужчина: у него россияне убили жену и двоих детей. Дом разрушен. Он почти не может говорить, потому что у него такая, знаете ли, уже психика нарушена. Мы привезли ему необходимое, и пытаюсь с ним о чем-то говорить, как-то его утешить, если это вообще возможно. Я помню, как он сказал одну фразу, которую я всегда цитирую для тех, кто еще не понял важность украинского языка. Он, во-первых, был очень шокирован всем, что произошло, и говорит по-русски: "Я теперь обязательно выучу украинский язык. Хотя бы потому, чтобы не иметь с этими тварями ничего общего". Хороший довод. К сожалению, очень болезненный аргумент как для человека, который это все прожил.
Мы видели… Ну, слушайте, у нас будет длинное интервью. Если мы хотим еще о чем-нибудь поговорить... Ну, я об этом могу рассказывать часами.
– Это важно.
– Это мой опыт был. Ну, во-первых, действительно, москали не жалели никого совершенно. То есть они вели себя как просто совершенно дикие животные. Я не знаю, есть ли в природе такие животные, которые так себя ведут. Но они ели собак. Мы находили много подвешенных трупов собак, с которых содрана кожа. Они ели кошек. Они, если видели корову, убивали и вырезали только какие-то куски мяса, которые сочли нужным. Все остальное просто оставляли. Они грабили всюду, где были. Это какие-то абсолютно орки. Вот хорошее слово "орки", хотя нет слова, которое могло бы объяснить этих ублюдков.
Мы видели и победы. В одном из сел мы видели, как… Вернее, нам рассказывали, как одна девушка… Это была очень интересная история. Какой-нибудь 40-й день войны, например. Под Броварами село. И я в Facebook, как оказалось, дружу с девочкой. Я просыпаюсь утром и читаю: она выставляет фото и видео из ее села, как по ее селу гуляет российская армия. Ну ясно, что я тут же ей пишу в привате. Я понимаю, что у человека сейчас состояние шока, и он это делает, не осознавая, что любому оккупанту стоит зайти к ней домой, взять телефон, и все, это смерть для нее. Я пишу: "Немедленно убери пост, пожалуйста. Я тебе обещаю, что как только это село освободится, я буду первым, кто к тебе приедет и привезет тебе все. Я могу даже сейчас приехать, если хочешь". Я уже начинаю даже немного так, типа обманывать для того, чтобы как-то ее остановить в этом порыве. Она просто снимает и показывает. Понятно, что это у нее в телефоне. А мы знали, что орки, первое, что делали, – заходили и брали телефоны, и смотрели, не является ли кто военным, там, и так далее, на предмет патриотизма.
– Журналист...
– Она удалила пост. Не знаю, спас ли этот момент или не спас. Убрала она пост.
И позже я приехал в это село первым. Оно еще было заминировано, но нам, патрулям, разрешалось ехать, потому что мы брали с собой профессионалов. Мы заехали и привезли ей... Село было без света, без воды, почти не было людей, а она осталась вместе со своей семьей в этом селе. И вот она... Представьте смелость наших украинских девушек. К ней зашли трое: бурят, некий таджик, условно говоря, и российской внешности. Поскольку дом был новый и только-только оштукатуренный, в нем нечего было воровать. Они спросили, есть ли военные. Нет. "Оружие есть?" – "Нет". Зашли в подвал. В подвале особо ничего не было. Взяли там пару банок каких-нибудь огурцов. Вышли. Сказали: "Будете рыпаться – пристрелим". И зашли в гараж. А у нее была машина Lincoln белого цвета. Они попросили ключи. Ну, она должна была дать ключи. И они сели и выехали на этой машине.
"Позже, – она говорит, – я смотрю в окно, как они..." Они понапивались. Вообще надо отдать должное, что в любом оккупированном селе, в которое заходили оккупанты, они страшно напивались. Они все время бухают жестко. И она видела, как они бухие ездили по селу на этой машине. И видно, что пьяные, потому что ехали достаточно неровно, и могли эту машину разбить. Им было все равно. Они просто катались на этой машине. И потом, где-то в 1.00, уже набухавшись, бросили эту машину. И легли спать в одном из домов, потому что они селились в домах людей. В селе, я же говорю, почти никого не осталось. Она ночью, имея второй ключ, пришла в этот дом, взяла машину, завела – и вернула себе обратно в гараж. Я говорю: "Солнышко дорогое, ну ты осознаешь? Ну он же встанет, увидит, что машины нет, придет к тебе. Он же помнит, где взял". А она говорит: "Он не помнит. Он такой бухой, что ничего не помнит". Я говорю: "А ты откуда знаешь?" – "А я знаю". Словом, ей ничего не было. Она забрала свою машину.
Позже, как она рассказывает, была команда: "Убегаем". Взревели танки, и прямо в один момент они выехали назад из села в сторону Чернигова. А те, кто остался... Там были и такие, кто не успели на эту их "эвакуацию", потому что пьяные были. И вот как раз их наши спецподразделения уже добивали в селах. Знаете, как выслеживали? Села же без тепла, без ничего. И вот в каком доме на окнах запотело, вот тогда наши... В принципе, как заходили? Гранатами забрасывали, и все, чтобы не рисковать. Таких историй очень много.
Война в основном ведется артиллерией. Поэтому важны дроны разных калибров и качеств
– Вы говорите: "Я там учился". Вы научились чему-то с точки зрения военного дела? Хорошо стрелять или еще что-то делать.
– Ну, смотрите. Сейчас война длится уже восьмой месяц, и вам любой военный скажет, особенно те, кто в спецподразделениях, что в большинстве своем она ведется артиллерией. Открывать автоматный огонь приходится только тем, кто-либо штурмует город, либо попадает, не дай бог, в какое-нибудь окружение. То есть какая-то форс-мажорная ситуация, как правило. А наша армия ведет войну по правилам, и ведет ее достаточно эффективно. Сначала работает артиллерия, а потом уже заходят зачищающие отряды.
Но москали, чтобы вы понимали, не настолько смелые, чтобы, как говорится, "бросаться на амбразуру". Они не стоят в селе до последнего, когда уже их танки уехали, когда их БТР уехали, когда их руководство дало команду "ходим", а некоторые храбрецы остаются типа стоять до последнего. Нет, они тоже убегают. И потому, как вы видели, именно в только что освобожденных Лимане, Изюме оккупанты оставили огромное количество оружия. Его просто не стали за собой вывозить и просто оставляли. Потому что у них его, во-первых, очень много.
К чему я веду? Из автомата я стреляю достаточно адекватно, но даже сегодня говорю моим друзьям и побратимам – не всем приходилось пользоваться автоматом. Здесь больше корректировки. Корректировка именно с дронов. Почему сейчас так важны дроны разных калибров и разного качества? И боевые дроны, и те, которые производят корректировку на далеком расстоянии, на близком расстоянии. В тех бригадах, у которых есть HIMARS или другая тяжелая артиллерия, у них есть "Аисты". То есть у них есть те дроны, которые корректируют качественно и правильно. Но если речь идет о малых подразделениях... А малых подразделений тоже много. Потому что я же говорю: с первых дней войны воевать ушли люди разный профессий. И они сделали себе свои отряды, тоже эффективно работающие. Просто в малых количествах. И вот они нуждаются в большом количестве этих Mavic знаменитых, Mavic 3 или Autel – в зависимости от того, кто чем владеет. И вот именно мои уже научились корректировке с дронов. И плюс артиллерия. Артиллерия имеет очень большое значение.
– Это верно. О дронах – 100%. Потому что нам сейчас тоже пришел запрос от военных именно на дроны. И мы сейчас с Дмитрием Гордоном делаем большой проект, чтобы привлечь эти дроны в воинские части. Это очень важно. Сверхважно.
– Ну, у нас нет собственного производства такого небольшого дрона, как Mavic 3. Это китайское производство. И я думаю, что Китай обогатился миллионами долларов. Потому что этих дронов уже украинцы купили, я не знаю, какое количество. Миллионами. Ну, во-первых, это расходный материал. Понимаете? Этот дрон – к сожалению, это такой, фабричный, его надо покупать, чтобы российские РЭБ его не заманивали. А это тоже требует времени. И многие дроны все-таки теряют военные из-за того, что у россиян достаточно сильно работает эта радиолокационная безопасность.
Потап каким был, таким и остался. Чего только стоит испанский стыд, когда он "записался в ТрО заочно" и продолжает быть за границей
– Скажите, пожалуйста, война большая – она для вас провела какой-то водораздел между коллегами-артистами? Вот кто из артистов вас восхищает, вы гордитесь им, а кто, напротив, сейчас вызывает отвращение и вам стыдно за них?
– Хороший вопрос. И я на него вам очень легко отвечу. С теми, с кем я дружил, кого я знаю, с кем у нас были общие концерты, общие песни, – это и до войны, и во время войны, – они остались теми, кем и были. А с теми, кого я не считал, скажем так, достойными, – они остались теми, кем и были.
Давайте возьмем такой, собирательный образ: Потап. Который, как вы понимаете, достаточно хитрый человек, который может и вашим, и нашим. Вот он как был таким, как все видели, – вот он таким и остался. Чего стоит этот его испанский стыд, что называется, когда он "записался в ТрО заочно" и продолжает находиться за границей. Ну смешно это и противно. Взрослый человек. Мог бы такого хоть не говорить. Сиди тихо и вообще не высовывайся, если ты продолжаешь быть за границей.
Что касается моих... Смотрите, здесь такая штука есть. В первые дни войны всем было страшно. Давайте будем называть вещи своими именами. Никто из украинцев особо не знал войны. Те, которые не бывали в 2014–2017 годах в так называемом АТО... Потому что это была та же война. Просто политикум хотел называть это "АТО". Кто там не был, тем было страшно. Мы с казаками ездили в АТО. И благодаря уже, к сожалению, погибшему нашему другу, поэту... Ой, трудно об этом говорить... Благодаря Глебу Бабичу мы познакомились с 10-й горно-штурмовой отдельной бригадой. И написали гимн этой бригады. Ездили часто к ним на передовую с концертами. Позже нас провезли по всем бригадам, которые на тот момент базировались на передке. И с тех пор я примерно хотя бы понимаю, что такое война.
И в первые дни войны, когда всем страшно, – все что делали? Показывали патриотизм, то есть показывали: "Я не боюсь". Символом "я не боюсь" был автомат. Вот люди брали автоматы. У кого-то был свой какой-то нарезной ствол, просто у кого-то брал автомат, но так или иначе каждый становился с автоматом и говорил: "Я готов стоять за свою землю". Это было верно. Это было совершенно верно. И в тот момент оно работало. Но позже начался процесс войны. А война – это наука и профессия. Это целая такая большая область, в которой нужно учиться. То есть, если ты хочешь стать военным, ты сначала должен учиться, найти себя, и потом воевать. И, в принципе, уже тебе не получится одной ногой на передке, другой ногой – на концерте. Да у тебя не получится. Ну не получится, и все. Потому что никто не хочет иметь в бригаде музыканта, скажем так. Если ты находишься уже на войне больше шести месяцев прямо на передовой – все: ты уже не музыкант. Ты уже военный.
И эта дилемма у каждого стояла около месяца. Первый месяц каждый себя находил. Кто-то ушел в ТрО и стоял на блокпосту. То есть он, условно говоря, народный артист, и на тот момент его музыкальные способности и его популярность были никому не нужны, а нужно было просто встать к оружию. Вот он стоял месяц на блокпосту. И позже, когда уже Вооруженные силы Украины пришли в себя, что называется, когда уже все как-то поняли, как должна происходить война, – тогда человек выходил из ТрО и продолжал играть, например, благотворительные концерты. Или, например, открывать какой-нибудь свой YouTube-канал и накачивать его правильными украинскими смыслами и нарративами.
Были такие, кто остался на войне. Вот как Василий из "Тіні сонця", который с первых дней как был в бригаде, так и до сегодняшнего дня он в бригаде. Хотя уже вчера или, по-моему, позавчера он отыграл первый благотворительный концерт. Потому что хочешь этого или не хочешь, но если ты музыкантом был всю жизнь, ты все-таки лучше делаешь эту работу. И как сейчас показывает практика, этот фронт тоже очень-очень необходим. Потому что у людей, которые не воюют, людей, оставшихся в городах и осознающих, что война продолжается, а они не могут себя найти в этой войне, – как раз для таких людей эти благотворительные концерты нужны. Они нужны для того, чтобы, во-первых, объяснить людям азы того, как происходит война. На войне не все снайперы, на войне не все стреляют из автоматов, на войне не все генералы. На войне много рутинной работы и есть тыл. Самое главное, что есть тыл. Это 95% успеха в войне. На одного бойца – 10 человек, работающих на обеспечение этого бойца. И эти люди как раз простые люди, которые остались в городах и селах. И нужно наполнять и экономику, и нужно находить нужные вещи для нашей армии. Это не потому, что наша армия бедна, а потому, что наша армия за шесть месяцев только по-настоящему формируется. Уже то, что называется "без заднего хода".
То есть здесь уже никто не лицемерит. Были очень симпатичные, правильные шаги, там, Андрея Хливнюка, Тараса Тополя, Сергея Танчинца... Кто там? Я не хочу кого-то забыть... Фагота Олега. Тех, которые становились все-таки к оружию, но в какое-то время они поняли, что они будут такими, военно-музыкальными, волонтерами. Или накачивающими энергией остальных людей.
– Иван, а давайте я по-другому спрошу немного.
– Я извиняюсь, пожалуйста. Феномен – Сергей Жадан. Вот он не брал в руки оружие. Он все равно делает огромное...
– Он очень эффективен в том, что он делает.
– Вот и все. Вот и все. И за этот месяц, думаю, каждый себя нашел. Я нашел только на третий месяц. То есть я продолжаю быть патрульным, то есть при мне есть все оружие, при мне есть моя патрульная машина, я на связи с руководством.
– Вы опасный артист.
– Да. Я на связи с руководством, но я все время все, что мы с ребятами наигрываем, скажем так, наволонтерим, – вот за это мы и покупаем многое. В разные бригады и в патрульные подразделения в том числе.
– Я вас по-другому немного спрошу еще. А кто из артистов... От кого вы не ожидали, думали: "Да, там, вата или "какая разница" или еще что-то, а он взял и удивил, а он взял и показал такие яйца, что прямо сейчас гордимся и говорим: "Молодец". Или он или она.
– Ну, по большей части – от русскоязычных, от тех, кто работал в Россию, у кого музыкальный бизнес был заточен на Россию. Я не всех знаю и не за всеми слежу, но мне понравился [Дмитрий] Комаров. Есть такой. Я так понимаю, он ведет программу по телевидению о путешествиях. Правда?
– Угу.
– Приятно, что такие, как он, сразу оценили ситуацию, сразу почувствовали в себе украинца. И уже сегодня он четко проявляет свою позицию. Кто еще? Знаете, если я начну говорить о каких-нибудь фамилиях, то мы просто сойдем с вами на детали. Здесь главное – понимать в общем: кто был никем, он, к сожалению, и не проявился. Эта война многих показала, чтобы вы знали. Вот она, действительно, многим дала хороший пинок и наконец заставила определиться: ты на черной или на белой стороне.
– А вот те артисты, которые родом из Украины и сейчас в России продолжают прославлять Путина-фашиста и его фашистское окружение и фашистскую армию, вот как вы к ним относитесь?
– Никак. Они для меня просто не существуют. Вот и все. Не существуют. Знаете, сейчас такое время, что нужно быть эффективным. А эффективность – это исследование правил войны. А изучение правил войны требует времени. И самое главное – ты должен чувствовать свой народ. Я как музыкант – мне кажется, я это делаю достаточно эффективно. И мне действительно совершенно не интересно, что делается за пределами Украины там, где это болото московское. Вот правда неинтересно. То есть быть рожденным в Украине – ни о чем не говорит. Иметь украинский паспорт – ни о чем не говорит. Эти паспорта раздавали в Советском Союзе. По крайней мере, они не сдали ни одного экзамена на украинскость, получая этот паспорт. Поэтому – какая мне разница, рожден этот человек в Киеве или где-нибудь в другом месте? Мне важно, что он делает. А делает он отвратительные вещи. Он продал свою душу дьяволу. Вот и все.
– Месяц назад вы выпустили потрясающую песню "Как отгремит война", потрясный клип на нее сделали. Там Ада Роговцева поднялась и, если я не ошибаюсь, я там Маршала увидела.
– Да.
– Просто я сегодня готовилась к интервью – и целый день ее слушаю. Реально круто.
– Знаете чем отличается Kozak System от других музыкальных команд? Мы так живем с рождения. Нам повезло в том, что мы нашли друг друга еще в консерватории. Гитарист у нас из Полтавы, басист у нас из Киева, барабанщик у нас из Кировоградской... Пусть бог простит. Кропивницкой области, хотя она, к сожалению, еще не переименована почему-то. И трубач у нас из Тернопольской области. И каждый из них воспитывался в таких семьях, где уважалось украинское. И каждый из них хорошо знает историю. И потому этот фундамент... Почему, когда говорят "Kozak System", сразу первое воображение – это патриотизм? Ну, потому что мы такие. И те песни, которые мы пишем, – они точно не конъюнктурны.
– Нет, вот вы вообще никогда не подстраивались. Вы имели свой почерк. И вы продолжаете то, что делали.
– Возможно, поэтому мы идем по дальней дороге. Знаете, мы не столь популярны, например, как сознательно залезавшие в телевизор, делавшие те вещи, которые им предлагал телевизор. Мы не частые гости телевизора. Хотя в последнее время, как видите, нередки. Только потому, что сейчас все украинцы наконец-то поняли, кто такой враг. Мы это понимали 10 лет тому назад.
После победы нам нужно построить купол из разных стилей украинской музыки и из разных смыслов
– Вот я хочу у вас спросить о шоу-бизнесе украинском, о музыкальном рынке. Скажите: после победы какой он будет? Какие артисты будут востребованы? Какая музыка будет востребована? И очень важный вопрос. Реально эта война показала, что украинцы самые лучшие, всему миру. И впервые, как мы помним, что на нашей памяти в новейшей истории, Украина – это модно, это клево, это круто, это сила. И это то, на что во всем мире сейчас ориентируются. Как это все конвертировать Украину в то, чтобы музыка наша была не только востребована в стране, а чтобы и в мире мы были такими, на концерты которых ходят так же, как и на других мировых звезд – европейцев, американцев и так далее? Как не упустить этот шанс?
– Сложный вопрос. Оно требует немного времени. Я попробую коротко. Я ваш вопрос все-таки разделю на две части. Первая часть – кто будет, что называется, в авангарде украинской культуры после победы. А второй вопрос – как сделать так, чтобы эта музыка была, так сказать, интернациональной или продаваемой на Западе. Это два разных кейса.
Давайте возьмем Польшу. Вы не знаете ни одного польского исполнителя, известного там, в Америке или в Канаде, или где-то в других местах. Почему? Потому что Польша – достаточно закрытая с национальной точки зрения страна – именно с культурной точки зрения, – которая невероятно ценит собственную музыку. У них множество стилей, и все это поется на польском языке. К ним на радиостанцию попасть почти невозможно, даже если ты безупречно знаешь польский язык.
– У вас же есть польские корни.
– Я достаточно хорошо говорю на польском. И у нас есть несколько песен. Ну, например, с Марией Родович у нас есть песня, чтобы вы понимали. Вам понятно кто это. Возможно, младшие не очень понимают, но это абсолютная поп-дива Польши.
– Мадонна их такая.
– У нас есть знаменитые "Цветные ярмарки". Я с ней пою эту песню на польском языке. У нас есть как минимум 10 песен в коллаборации с хорошими: Enej, Red Lips, Farben Lehre... Эти названия вам ничего не говорят, но...
– Нет, Enej я знаю.
– Мы много бываем с концертами в Польше. И мы там достаточно известны. Но даже при том, что мы там самая известная украинская группа, я все равно ни разу не смог продвинуть нашу песню в польский радиоформат.
Идем дальше. И поэтому Польша, что называется, не лезет со своей музыкальной интеграцией куда-то покорять Америку или Англию. Потому что она осознает, что очень важен для песни язык. Ты поешь, не произнося буквы, – ты поешь сердцем. Ты не горлом поешь – ты поешь душой. Вряд ли ты настолько гениален, что ты можешь душой петь на другом языке. Может быть, ты – я не знаю – рожден в семье, где – я не знаю – папа англоязычный, а мама украиноязычная, и твой английский абсолютно родной, и ты можешь во сне на нем говорить. Если есть такие уникумы, возможно, им удастся делать песни, которые будут интересны за границей.
Но здесь вопрос – какие смыслы ты несешь туда, за границу. Если ты говоришь о взятии Олимпа – я не знаю – американского шоу-бизнеса или британского шоу-бизнеса – ну, вряд ли тебе удастся взять Олимп. Просто гастролировать ты можешь. Потому что ты тогда будешь попадать прямо в нишу World Music. И это отлично. Как это делает "ДахаБраха", например. Это World Music. Им не нужно, что называется, доказывать свое искусство на английском языке. Они просто делают очень качественно свое, и оно интересное. Правда, еще раз говорю в нишевом формате World Music.
Но нам нужно после победы закрепить именно украинскую музыку такой, чтобы, условно говоря, даже шансон... Не в понимании "уголовный", а просто, скажем так, городской романс был... От городского романса до тяжелого металла, от регги, условно говоря, до – я не знаю – симфорока. И чтобы те, кто пишут тексты, писали тексты с теми смыслами, которые интересны украинцам.
– Я украинского шансона вообще не знаю. Я не слышала украинского шансона.
– Вот и все. Поэтому сначала, я думаю, первые годы – 5–10 лет – мы строим купол. Купол из разных стилей украинской музыки. И, самое главное, из разных смыслов. Чтобы украинцы, вокалисты, пишущие песни, текстовики пели о том, что нам болит, о том, что нас окружает, о смыслах пели. Не обезьянничали, а пели о смыслах. После того, когда оно будет и качественным, и содержательным, не исключено, мы можем начать то, что называется "экспансией в другие страны". Но до этого далеко.
– Но планы мне нравятся.
– Ну…
– Я последний вопрос задам вам. Я часто спрашиваю это у своих героев. Скажите, Иван, у вас какие планы сразу после победы? Какая ваша мечта? Что вы хотите сделать сразу после победы?
– Сыграть концерт на стадионе в Киеве. Победоносный концерт.
– На "Олимпийском" или на Майдане Незалежности?
– Не раздумывал. Почему-то о стадионе подумал в первую очередь. Не знаю. Просто больше места.
– Желаю вам, чтобы эта ваша мечта как можно скорее сбылась.
– Спасибо. Благодарю сердечно. Для этого нужно еще много поработать.
– Благодарю вас за интервью. Слава Украине!
– Героям слава!
– Спасибо.