Никитин: Я до последнего момента думал, что Верка Сердючка – женщина
Долгое время моей страстью было шитье. Я хотел построить бизнес на этом
– Юра, добрый день. Я рад, что мы встречаемся. Я, признаться, думал о том, чтобы сделать с тобой интервью, уже давно. Когда-то, еще когда я занимался в спортивном комплексе "Леонардо" и всегда видел тебя – прилежно занимающегося, мускулистого, упорного – думал: "Какой молодец! Так следит за собой, так о себе заботится". Ты по-прежнему в такой форме?
– Добрый день. Ну, мне сложно судить о своей форме. Я очень рад, что наша встреча состоялась здесь. Она уже состоялась, она проходит. И для меня это немножко волнительная встреча. Хотя мы знакомы много-много лет. И я, признаться, шел через парк и думал о том, как же быть интересным. И тут мы с тобой встречаемся и решаем, что нужно, чтобы зрители получили интересное интервью на выходе.
– То есть чтобы быть интересным, надо пройти через парк.
– Надо пройти через парк как минимум. На самом деле я очень люблю гулять пешком. И меня это вдохновляет, признаюсь. Кстати, о форме ты сказал. Клуб "Леонардо" закрыт, как ты уже знаешь. Я хожу какое-то время в клубы, но не могу сказать, что именно это дает мне эту форму, которая необходима. Это скорее так, для...
– То есть ты ходишь в ночные клубы?
– В ночные – уже нет. Потому что локдаун. Скорее это так, для собственного успокоения.
Вообще я нахожусь в постоянном поиске вдохновения. То есть это для меня самое главное. Знаешь, я когда-то пытался определить, что же является этим кором – ядром – моей профессии, какая моя самая сильная сторона. И понял, что моя самая сильная сторона – это придумывать, это генерировать идеи. Потому что эти идеи рождают проекты, эти проекты рождают стратегии и так далее. И вот оно все зажило. И вот идеи – они приходят от вдохновения. А вдохновение последнее время мне дает ходьба. То есть я стараюсь проходить 10 тысяч шагов в день. И вот в каком-то моменте, на какой-то седьмой тысяче, включается движок внутри меня – и я начинаю вдруг фонтанировать идеями.
– Хорошая идея для наших зрителей и для меня в частности. Буду теперь ходить. Вдруг зафонтанирую... (Смеется).
Юра, ты самый успешный музыкальный продюсер независимой Украины. Почти за 30 лет уже в независимой Украине успешнее тебя музыкального продюсера не было. Ты родился в Киеве, с отличием окончил Киевское швейное профтехучилище по специальности "портной верхней мужской одежды".
– Да, все верно.
– Я смотрю на тебя, как ты красиво одет. Скажи: ты что-то шил вообще?
– Конечно. Я шил. И шитье на самом деле долгое время было моей страстью. То есть в какой-то момент вдруг я почувствовал, что хочу реализовать себя... Ну, тогда еще не было "в дизайнерском бизнесе". Но я хочу иметь какое-то отношение к производству чего-то из ничего. И вот эта одежда – это было первое, куда меня привел вот этот поток, это мое стремление внутреннее. И я понял, что во что бы то ни стало я хочу заниматься пошивом одежды. Ну, быть, грубо говоря, дизайнером. И эта страсть была настолько сильна во мне, что я тут же поступил, не раздумывая, в швейное училище – и окончил его с отличием.
Но там, правда, нет одного факта моей биографии: что параллельно я учился в вечерней школе и ее как раз завалил. То есть у меня просто физически не было времени. Потому что я уже тогда начал музицировать. И получается, что весь день я учился в училище, потом работал, потом музицировал – и вот на вечернюю школу времени совсем не оставалось.
– Что ты шил?
– Я шил мужскую одежду. Я шил костюмы, брюки, пальто, то есть все, что можно шить.
– У тебя хорошо получалось?
– Да. Я с отличием окончил. У меня не было ни одной "четверки". А это еще было такое время, когда надо было учиться, когда не учиться нельзя было. И у меня были серьезные амбиции. Я хотел построить бизнес на этом деле. У меня был свой цех. Родители помогли мне собрать оборудование. Купить тогда швейное профессиональное оборудование – это была какая-то очень серьезная задача. И мы это все собрали. И я стал арендовать помещение. У меня там были оверлоки всякие, машины разных видов. В общем, целая история.
– У тебя глаза горят.
– Да. Ну потому что это же было страстью.
– Может, ты не туда пошел? Надо было оставаться в швейном бизнесе. Нет?
– Ну фактически я занимаюсь тем же, Дима, только по-другому.
– "Крою из ничего". Да?
– Ну нет. "Из ничего" – это – знаешь как? Ткань плохая – костюмчик не сядет. Так и в нашем деле. Если нет таланта, если нет ничего в человеке – ничего с ним не произойдет.
И так долгие годы я, собственно, занимался швейным ремеслом. До тех пор, пока музыка во мне все же не победила. И в какой-то момент я понял, что нужно принимать решение: либо я дальше музыкант, либо я дальше дизайнер одежды.
– А ты зарабатывал на дизайне одежды?
– Я зарабатывал, конечно.
– Хорошо зарабатывал уже?
– Ну, мне сложно оценить. Я уже не помню, что такое "хорошо".
– Это конец 80-х.
– Я зарабатывал, скажем так, 20 рублей на одной паре джинсов. А мог пошить я таких пар джинсов – ну, много в месяц. Поэтому я зарабатывал – да? Сколько это было: много или нет – сейчас мне сложно понять. Но у меня всегда были деньги, да.
– То есть ты мужские костюмы шил?
– Да, мужские костюмы. Но в основном я в определенный момент стал заниматься и специализироваться на пошиве джинсовых изделий.
– Это было выгоднее.
– Это был тренд невероятный. Все хотели джинсы.
– Ты какие-то лейблы туда приделывал?
– Я уже не помню.
– "Монтана", небось?
– Нет-нет. Это были авторские модели. То есть я не просто штамповал, а я именно придумывал разные карманы, строчки... Это все была креативная работа серьезная.
– О! Я помню, в то время как раз Михаил Воронин покойный своим беспримерочным методом шил костюмы. Фантастика была. Ты приходил – он тебе налипки эти делал – и следующим уже костюм выдавал.
– Да.
– Ты так мог шить?
– Мог ли я так шить? Наверное, я делал примерки всегда. Так – нет. Потому что у него это было поставлено на поток. Там работала большая команда конструкторов. То есть это же все разная специфика: один шьет, другой утюжит, третий мерки снимает, четвертый конструирует, раскраивает... То есть это все разные специалисты. А у меня это все делал я один. Поэтому... Сейчас ты хороший вопрос задал...
– Но и зарабатывал ты один.
– И зарабатывал я один какое-то время. Потом стали появляться люди, которые мне помогали. То есть это стало уже обрастать жизнью внутренней. Ну, было интересно, было забавно.
– Сегодня ты что-то пошить можешь?
– Сегодня я могу классно что-то отутюжить... Ну, шитье – это навык. Понимаешь? Как любая профессия. Могу ли я круто взять интервью сейчас? Нет. Хотя я нормально абсолютно общаюсь. Но нет. Это нужен навык, нужно образование, нужно постоянно поддерживать себя в форме. То есть сегодня я уже не тот портной, каким был раньше.
Я сейчас продолжаю учиться в Университете культуры. Учусь там с 1986 года
– Скажи: такой успешный человек – ты не имеешь высшего образования вообще, получается?
– Законченного не имею. Я сейчас продолжаю учиться заочно в Университете культуры киевском. И учусь я там...
– Лет 20. Нет?
– Больше. С 1987-го года. С 86-го года.
– Что такое? Ты не можешь выучиться никак? Или тебе процесс интересен? (Смеется).
– Во-первых, мне интересен процесс. Я люблю учиться, обожаю. Но если серьезно, то я время от времени уходил оттуда. Ну, когда за ненадобностью, когда просто за отсутствием времени. Я так широко работал. Особенно на старте своей карьеры. Это были поездки по всему Советскому Союзу тогда. И у меня, честно говоря, не очень было время учиться. А потом как-то так сложилось, звезды сошлись, что я подумал: нет, непременно, во что бы то ни стало...
– То есть музыкальный продюсер Украины номер один 37 лет учится в Университете культуры.
– Так можно сказать, да. Все еще учусь.
– У меня вопрос: ты его когда-нибудь окончишь?
– Я очень на это надеюсь. Потому что маме своей я пообещал, что окончу. Поэтому надеюсь, что окончу.
– Почему ты стал бас-гитаристом?
– Это было серьезной моей второй страстью. Вообще, я любил музыку, но как-то мужья и женихи моих сестер... У меня две старшие сестры. Одна на 15 лет старше, а вторая – на 12. Это они меня привели, можно сказать, в музыку. Потому что в нашем доме всегда звучала музыка либо в их домах.
– Какая, Юра?
– Какая? Всегда очень крутая. На тот момент это была самая прогрессивная музыка. То есть мое знакомство вообще, в принципе, с музыкой началось с Pink Floyd, Queen. Потом уже появилась "Машина времени". И дальше уже советские группы: "Динамик", "Кино" и так далее. А вот сначала это была очень серьезная основа. Потому что мои сестры – очень модные девушки. А в то время они были просто лучшими, самыми большими модницами в городе. И это были всегда такие, постоянные, тусовки разных интересных людей: художников, музыкантов.
– Дома прямо?
– Да. Но это уже не у меня дома было, а у них в домах. Но мы очень были дружны одно время. И я все время проводил у них: то у одной, то у другой.
– Сейчас тоже дружны?
– Сейчас все иначе. С одной дружны, со второй я не общаюсь уже длительное время.
И вот благодаря моим сестрам я и пришел в музыку. Мне кажется, я стал разбираться в музыке еще тогда: в 80-х, в начале 90-х. А потом эта страсть во мне кипела, и мне хотелось не просто слушать музыку, а что-то начинать физически пробовать изображать. И я пошел учиться на гитаре. Тоже мало поучился. Как бы классическая гитара – это не моя история. А тогда такой, современной, игре нельзя было научиться.
– На бас-гитаре.
– Да. Муж моей сестры старшей – он был бас-гитаристом. А она играла в его ансамбле и пела.
– О!
– Да. И это был еще такой клуб, если ты помнишь... По-моему, он "Ровесник" назывался.
– Конечно.
– Потом "Голливуд".
– Конечно. Это модное место было.
– Это было очень модное место. Вот я туда приходил и смотрел, как они играли. Они пели там Донну Саммер, Bee Gees, то есть весь этот, золотой в то время, репертуар. И получилось, что даже если каких-то пластинок я не доставал или не слышал, то я приходил и слушал эту музыку там. Очевидно, она впитывалась просто, проникала вглубь меня. И потом стала требовать выхода. И я потихонечку приобщился к бас-гитаре. И меня настолько увлек этот инструмент, что я просто стал с утра до ночи играть на нем, создавать одну группу, вторую, участвовать в третьей... И началась такая... Это было параллельно с шитьем.
– Да, я хотел спросить: а джинсы?
– Параллельно. Это все было параллельно. И, в общем, это не был бизнес, но это уже не было хобби, это было уже как часть меня, как моя работа, за которую мне не платили. Но учитывая то, что я любил это больше всего на свете, она меня увлекала – я тратил на это много времени: все свое время. А потом в определенный момент я понял, что совмещать я больше не могу: мне нужно либо развиваться как музыканту...
– Либо искусство, либо бизнес.
– Абсолютно. Я тогда не думал, что...
– Что можно соединить это.
– Да. Что я смогу это соединить.
– Слушай, ну ты модный парень по тем временам. Сам, небось, в джинсах красивых всегда ходил, кроссовки Adidas у тебя были наверняка...
– Четыре полоски – как это называется? Не Adidas, а четыре полоски?
– Четыре? Puma?
– Нет. Еще была очень модная марка. Но куда-то она пропала потом. У них было четыре полоски. И они были у меня: у единственного в районе.
– Слушай, Adidas тогда московской фабрики Adidas казался верхом роскоши. То есть ты был при деньгах, ты был хорош собой, ты был модно одет, ты играл на гитаре... И вдруг ты стал продюсером.
– Да.
– Почему?
– Ну, сейчас все, что ты сказал обо мне, – это приятно слышать, но это слегка преувеличено. То есть деньги – они были, но они как-то были всегда в обороте.
– Ну подожди. 50 пар джинсов в месяц ты шил?
– Нет, не шил.
– 30 шил?
– Я не помню точно сколько. Ну 10 шил точно.
– Ага, ну тогда не очень богатый, но все равно уверенно стоящий на ногах.
– Деньги были развиваться, покупать оборудование. Конечно были. Родители помогали. Тогда можно было брать... Как же это у них называлось?.. Касса взаимопомощи.
– Да, да, да.
– У них была касса взаимопомощи. Папа мой был серьезным работником с очень хорошей репутацией на заводе. Он работал на радиозаводе начальником автотранспортного цеха. Он был очень честный...
– Как у Жванецкого – да? "Начальник транспортного цеха. Он в зале?"
– Да. Вот так мой папа... У него очень интересная была история. Он такой – рабочий до мозга костей, предан своей работе, трудолюбивый. И ему всегда давали взаймы деньги, сколько ему нужно было. И он приходил, если что, в кассу взаимопомощи, брал там деньги – и мы покупали мне очередную машинку или что-то подобное, или гитару. Но это было позднее. Я расскажу. Ну вот так. И поэтому был я успешным или модным, или богатым? Ну нет. Мне кажется, был обычным, но с большими амбициями.
Я сначала не оценил Иру Билык как женщину, а просто как артиста, который поет на сцене
– Почему ты стал продюсером?
– Это произошло, когда мы стали работать с Ириной Билык. И первоначально мы были музыкантами. Мы были одной группой – как одним целым. Уже после моего возвращения из Москвы я там работал довольно продолжительное время.
– Играл?
– Да, играл в коллективе. Мы играли на разогреве у группы "Мираж". И это в пик их карьеры.
– Красиво?
– Да, очень красиво. И у нас у самих там стремительно росла карьера. И, в общем, все прямо фонтаном в небо. Мы объехали пол Советского Союза. Это стадионы, это незабываемый опыт для меня. А потом в какой-то момент пришлось выбирать. В общем, так сложилась ситуация, что нам пришлось вернуться в Киев. И это было в очень интересное время – как раз на сломе, когда Советский Союз переходил в независимую Украину. То есть приехал я в Советском Союзе еще, и скоро произошла Украина. И в этот момент мы познакомились с Ириной Билык и решили, что мы очень подходим друг другу – начнем работать вместе. Ну, собственно, и начали.
– Вот мы коснемся Ирины Билык отдельно. А кто тогда, в начале 90-х, представлял украинский шоу-бизнес? Какие имена были на слуху? 91-й год, ты вернулся в Киев...
– 91-й – уже не так. Я вернулся в 90-м. И на слуху была Руся, Андрій Миколайчук, "Брати Гадюкіни", Сестричка Віка, Анатолій Матвійчук, Тарас Петриненко. Но он уже чуть-чуть позже становился таким, легендарным, артистом. Ну я всех знаю. Поэтому могу долго перечислять. Мария Бурмака и так далее.
– Ну вот ты назвал самых ярких исполнителей тогда. Да?
– Да.
– Андрей Миколайчук собирал стадионы.
– Да.
– Мы это помним. "Піду втоплюся".
– Да.
– Руся, которая старшая сестра Наташи Королевой, – она в США живет давно уже. И муж ее, Константин Асауленко, – талантливейший человек. Да?
– Да.
– Скажи, пожалуйста: когда ты увидел эту палитру украинского шоу-бизнеса, что ты подумал?
– Я подумал, что они реально очень крутые все, и что они большие молодцы, и что они добились выдающихся результатов, с одной стороны. С другой стороны, я подумал, что это очень крутое время входить. То есть, с одной стороны, у меня был страх, потому как это было время, когда – ты помнишь – в Советском Союзе шоу-бизнес на самом деле был очень мощно развит, невероятно. Мы занимали одно из лидирующих мест в мире по выплате авторских вознаграждений, гастрольным маршрутам и так далее. Ты наверняка со многими людьми про это говорил. И вот, с одной стороны, было все вот это – на что мы тогда уже ориентировались. Мы смотрели, понимали, как это работает. А с другой стороны, вдруг оно все начало рушиться, а новое ничего не построилось еще. И вот прямо на глазах эти все большие имена, эти суперпромоутеры, которые организовывали супергастроли, – оно все потихонечку начало сыпаться. И в этом моменте начала выходить мощная Ирина Билык.
– Появилась ниша вообще в стране.
– Да, ниша под названием "качественная украинская популярная музыка, музыка, спетая на украинском языке". И мы долго думали, потому что Ирина Билык сама по себе... Я так, широко, отвечаю на вопросы...
– Сейчас мы начнем об Ирине Билык конкретно говорить. Я хочу еще сказать о чем? Была еще такая, украинская советская, эстрада. Да? Оставались и Василий Зинкевич, и Назарий Яремчук, и Николай Мозговой... Кто еще? Были еще исполнители.
– Да.
– Они вписывались в новые реалии или отставали?
– Ты знаешь, в том моменте сложно было оценить. Это же не происходит в один момент: старое закончилось – новое началось. Ты спросил бы меня о Тарасе Петриненко – я бы сказал тебе, что это суперартист, который абсолютно вписывается в новые реалии. Просто чтобы с подобного рода артистами что-то происходило актуальное в сегодняшнем дне...
– Нужны продюсеры.
– Нужны люди, которые этой актуальностью их наполнят, этот талант. То есть которые дадут новые технологии, новые системы... Это так, знаешь, как будто снимать твои программы и работать на национальном телевидении, которое... Наверное, сейчас оно как-то подрастает. Или на каком-то региональном, маленьком, метровом канале, который уже мало кто смотрит. Поэтому это приблизительно то же самое. Но знаешь как? В шоу-бизнесе отношение ко всякого рода технологиям всегда очень такое, стремное. Артисты всегда считают, что они сами все знают, сами все понимают, сами все могут...
– И продюсер им вообще не нужен.
– Нет, продюсер – это вообще очень специфическая, Дима, профессия. Продюсер – знаешь, как... Меня почему-то это удивляет, потому что на Западе это все наоборот. А у нас это так. Когда выдающийся современный исполнитель – артист или группа – добивается успеха и на пике своей популярности, например, рассказывает, что продюсеры, там, или не нужны, или "у меня лично никогда не было продюсера", а я знаю, что был... То есть я понимаю, что в этом есть какое-то... Просто, наверное, неправильное отношение к институту продюсерства и вообще к тому, какую роль продюсер выполняет. Почему-то, мне кажется, у нас так. Искажено это само понятие "продюсер". Моя жена иногда спрашивает, например, каких-то своих подруг, с которыми у нее есть дискуссия по поводу продюсерства. "Ну а что вы думаете? Чем Юра занимается?" – "Ну, Юра выдает деньги на клипы". И все. Понимаешь? Вот и вся роль продюсера, в представлении людей.
– Мы заговорили об Ирине Билык.
– Да.
– Как вы познакомились?
– Мы познакомились на фестивале "Весенние надежды – 90" в городе Винница. Я туда приехал в составе группы "Аякс". Это была такая группа...
– Голландская группа, небось?
– Корни в Голландии, но собрана на Оболони. И там был этот фестиваль. Он назывался "Весенние надежды". А у нас был общий знакомый с Ирой – это ее тогдашний продюсер Николай Павлов. Это еще один очень знаковый человек.
– Конечно.
– Который с Костей Асауленко, собственно, и строил украинский музыкальный бизнес.
– То есть у Иры был продюсер?
– Да, у нее был человек, который занимался музыкальной частью. И на тот момент это было самое важное. Потому что физически записаться, попасть в студию было нельзя. И, получается, тебе в любом случае, если ты поешь и хочешь донести свое творчество до людей, прежде всего нужен человек, который ручками наиграет, соберет, запишет – и даст готовую кассету с твоей песней. И вот Коля был таким человеком. И он нас познакомил тогда. Ира выступала сама на сцене. Она была такая – очень нежная, трогательная.
– Что она пела, ты помнишь?
– Да. У нее было три песни. Я не помню, какую она пела тогда. У нее была песня "Кувала зозуля". И, возможно, она ее пела. И это был такой... Тогда мы называли его "старый звук". Этот трек ей делал... Был такой Алик Пикаровский, который аккомпаниатором был Анатолия Соловьяненко. Потрясающий человек. Он феноменальный музыкант – от Бога. И они были дружны очень сильно с Ирой. Он сделал ей пару песен. Андрей Толчанов занимался сведением, звукорежиссер. В общем, там был свой набор культовых личностей. А потом у нее стали появляться песни: "Годі вже", "Зоряна ніч", "До тебе"... Это уже все, что делал Коля для нее. По-моему, первая песня, на которой я ее увидел, – мне кажется, это была либо "Кувала зозуля", либо "Годі вже".
– Что ты подумал?
– Я подумал, что она очень талантливая.
– Это было видно?
– Это было видно сразу. Я подумал, что она очень стеснительная. И мне это нравилось. Я подумал, что в ней есть что-то, чего я пока не понимаю. То есть есть какие-то вещи, которые ты можешь оценить, а есть то, что тебя магнитит, но ты не понимаешь, что это.
– Сколько ей было лет, когда ты ее увидел?
– Хороший вопрос. 90-й... 22.
– И сколько было тебе?
– В 90-м?.. 23.
– Она тебе понравилась?
– Да, она мне понравилась сразу как женщина и как человек. Как женщина – после. То есть я сначала не оценил ее как женщину, а просто как артиста, который поет на сцене. Мы вошли в зал, и она как раз пела. А потом...
– Это было в летнем театре или в зале?
– Это было в зале. Было холодно, был март месяц. А потом мы вместе встретились на афтепати. И это было такое афтепати – междусобойчик в номере, где у нас была курица, что-то еще, и мы это все делили. И вдруг появилась Ира, и как-то даже между нами и между Ирой произошел какой-то... Это не конфликт был – это что-то...
– Плохо поделили курицу?
– Знаешь, что-то в этом плане, да. Но это еще было связано с тем, что, там, мужская компания, и тут дама... Какая-то такая история. Не помню деталей, но помню, что остался после этой встречи у нас какой-то холодок: негатив, можно сказать. Как будто мы не понравились друг другу. Наверное, так я бы сказал об этом. Ну и все.
А потом мы стали работать с Колей: он помогал нам делать музыку для нашей всесоюзной карьеры. И все успешно понеслось. И как-то однажды, это было начало лета 90-го года, когда мы были в перерыве гастролей, Коля сказал: "А давайте как-то с Ирой увидимся вместе, помузицируем, поболтаем". Ну и мы, конечно, с удовольствием: "Да, давайте". И так я попал первый раз к Ире домой.
– Где это было?
– Это было на Оболони: Оболонский проспект. Номер не помню сейчас. Это был третий этаж. У нее была трехкомнатная квартира и малюсенькая такая комната. Я даже не знал, что в трехкомнатных квартирах могут быть такие маленькие комнатки. Ну прямо девять метров, может, совсем маленькая. Там стояло пианино, значит, диван и шкаф. И у нас завязалась какая-то очень теплая беседа про музыку. Ну, в общем, очень-очень теплый у меня осадок от этого остался. Ну и все, и мы разошлись.
И потом произошла такая вот история, о которой я тоже редко рассказываю. Наверное, никогда не рассказывал. Одна из моих сестер, средняя сестра – она... Тогда же, помнишь, квартиры продавать и покупать было нельзя – их можно было только менять. И вот она решила, значит... Там как-то получилось, что у ее будущего мужа была какая-то комната где-то, а у моей сестры уже тогда была двухкомнатная квартира. И они искали возможность ее обменять на большую трехкомнатную. И занимались этим какое-то время. И это произошло. И вот проходит сколько-то месяцев: может, два – и она мне говорит: "Юра, мы наконец-то более-менее обустроились. Если у тебя будет желание, приезжай к нам. Мы тебе покажем, как мы живем". Ну я с огромным удовольствием, значит, еду. Она мне сказала адрес – я еду туда. На самом деле я очень любил с ней проводить время. Мы много времени проводили. И вот я еду, выхожу из метро, и понимаю, что что-то очень знакомое...
– Метро "Проспект Корнийчука", небось?
– Да, "Проспект Корнийчука". А потом она стала называться "Оболонь". И я смотрю – что-то знакомое место. Ну на адрес иду, значит, иду, иду, захожу в подъезд, поднимаюсь на седьмой этаж к моей сестре и понимаю, что у меня такое ощущение, что как будто я в такой квартире был уже. И понимаю, что Ира живет на третьем этаже. То есть она живет в этом же подъезде на третьем этаже.
– Это судьба.
– Да. Ну вот вечеринка наша с сестрой закончилась – и я решил, значит, спуститься. Я пешком спускаюсь на третий этаж, позвонил.
– Без предупреждения?
– Без предупреждения. Тогда же мобильных не было. А номер телефона я не знал. Ну вот позвонил. А папа Ирин – он почему-то называл меня "цыган". У меня были длинные волосы кучерявые и большая серьга такая в ухе.
– Красиво.
– И он говорит типа: "Ира, там, кажется, твой цыган пришел". Или "отой циган". Не помню. Ну и все. И мы, в общем, встретились. И я говорю: "Ну а теперь я буду здесь достаточно долго, судя по всему, то есть все время, поэтому мы будем видеться часто". Ну и как-то мы так пообщались, попили чаю – и все. Собственно, так началась...
Мы с Ирой как продюсер и артист проработали 24 года. То есть еще 17 после того, как мы расстались как пара
– Когда началась любовь? Ты помнишь это?
– Да. Это был конец лета, начало осени 90-го года.
– Что это было?
– Ну это была любовь, это была страсть.
– Как это произошло?
– Как-то очень быстро, прямо мгновенно. То есть в какой-то момент открылось что-то – и ты понимаешь, что это твой человек.
– Ты влюбился?
– Да, я влюбился.
– Вы жили с Ирой долго?
– Довольно долго. Наверное, семь или восемь лет.
– Вот каково это: жить с певицей, понимая, что это любимый человек, с одной стороны, а с другой стороны, это певица, с которой ты работаешь? То есть вас связывают не только личные отношения, но и рабочие. Тяжело или нет?
– Ты знаешь, это, наверное, самый распространенный вопрос в принципе, который задают продюсерам: легко или тяжело? И легко, и тяжело. То есть легко, потому что ты все контролируешь, ты легко можешь управлять артистом, процессами. Грубо говоря, если ты говоришь, что артист придет на встречу, то он точно приходит. А часто бывает так, что менеджер говорит, что артист придет на встречу, а он не приходит. Он говорит менеджеру: "А, скажи, там, что я не приду. Я не могу".
– Артист.
– Артист. И поэтому с этой точки зрения это довольно просто. Как будто, знаешь, продюсер – он всегда... Это же очень рискованная профессия. Ты длительное время работаешь над созданием продукта и проекта в целом, а потом в какой-то момент, например, артист решает, что дальше он сам. И таких случаев 90%.
– И договор с ним не подпишешь.
– Или подпишешь, но если артист не хочет работать с тобой, то договор – понимаешь, он не работает.
– Не Запад, короче.
– Не Запад. Но на Западе такая же история. То есть они предпочитают договариваться. Там есть, конечно, примеры судебных исков, но никто в это старается не играть сильно, потому что это изматывает всех. Так это плюсы. А минусы – то, что твоя личная жизнь вся подчинена работе. Это, правда, я сейчас уже понимаю: что ты все время на работе, то есть у тебя нет возможности отдохнуть, отвлечься, переключиться. И это, наверное, самый большой минус. Ну и еще один минус – это то, что ты не всегда можешь с холодной головой подойти к оценке ситуации, к оценке проекта. Ты все время воспринимаешь проект сквозь призму этого человека – личного. Для тебя это как бы...
– Ну ты устал в результате. Да?
– Ну, я в результате устал, да. Но в результате этой усталости родилась масса всего нового, чему я очень рад. Да, следует добавить, что мы с Ирой как продюсер и артист проработали 24 года. То есть еще...
– 17 лет.
– То есть еще 17 после того, как мы расстались как пара. Так что с этой точки зрения Ира – очень надежный и преданный артист, благодарный артист. Каких, в принципе, единицы в мире.
Мы с Ирой первых пять лет не зарабатывали ни одного доллара
– Почему Ира от тебя не родила? Правда ли, что ты запрещал ей рожать?
– Ну, знаешь, это... Конечно, я не мог и не запрещал впрямую, и никому бы не мог запретить рожать, потому что это не мое дело – это дело божье. Понимаешь? И если судьба: ты знаешь сам, – то ничего с этим не поделать. Запрещай, не запрещай, а оно все равно происходит. Просто тогда я смотрел на карьеру немножко иначе. Наша карьера очень сильно росла, и мы первых пять лет не зарабатывали ни одного доллара.
– Да ты что!
– Да. Ни одного доллара, ни одной гривны, ни одного рубля – ничего. То есть мы фактически первые пять лет... Если ты спросишь меня, как мы жили и за счет чего... Я даже не знаю.
– То есть была бедность?
– Да, это можно назвать "бедность". Но знаешь как?.. Нет, это нельзя назвать бедностью. Потому что бедность – это когда обреченность, а у нас не было денег, но была вера, горели глаза, и было огромное желание изменить ситуацию, изменить мир, изменить рынок...
– Ты смотри: не было денег при этом.
– Не было денег первые пять лет. Вообще нисколько. Первые деньги – я даже помню место, где мы их заработали: во Дворце спорта на баскетбольном матче. Ира закрывала баскетбольный чемпионат. И это были первые деньги за пять лет.
– Большие?
– По-моему, нам заплатили 400 долларов. На то время в гривне... Или какие там деньги были? Я не помню. Но в пересчете 400 долларов.
– А до этого так вот...
– Ничего. То есть вот это мое все, что ты говорил: там, богатство, успех, джинсы – все закончилось. Москва... Я, кстати, в Москве тоже прилично зарабатывал.
– На разогреве "Миража" – конечно.
– Да. То есть я зарабатывал столько в день, сколько папа в месяц. А потом все закончилось в один момент – обнулилось. И вот пять лет это было просто полное безденежье.
– Ира не высказывала тебе негодования или претензий по поводу того, что происходит, а как...
– Иногда высказывала, конечно. Она же женщина – соответственно, эмоциональная, импульсивная. Она мне очень часто говорила: "Вот смотри, как другие продюсеры умеют и там взять, там машину подарили, там что-то заплатили, там где-то помогли клип снять..." Я говорю: "Ира, ну я не такой. Я так не умею. То есть я не умею ходить просить у людей, там: "Дайте, снимите". Я считаю, что мы должны так построить свою работу, чтобы она приносила нам деньги. И тогда все будет складываться наилучшим образом".
– Ира тебя любила?
– Ну это надо у Иры спросить. Мне кажется, что да.
– Я думаю, что если бы она тебя не любила, она бы не терпела пять лет безденежья, будучи популярной певицей.
– Ну, вот как раз когда она стала очень популярной певицей, тогда деньги стали появляться. То есть безденежье закончилось в конце 94-го – в начале 95-го. В 95-м мы выпустили первый серьезный альбом: он назывался "Нова". В 96-м мы выпустили альбом "Так просто". А в 97-м она стала просто мегаартистом, который собирал стадионы и дворцы спорта.
– Где вы жили, когда денег не было?
– У Иры дома.
– Вот в этой трехкомнатной квартире?
– В этой... Нет, не в трехкомнатной квартире, а в этих девяти метрах.
– С родителями?
– С Ириными родителями и с ее братом родным.
– И машины у тебя не было?
– Нет, долго. Еще долго не было машины. И еще долго я не ездил в отпуск. И еще долго всего не было. Вопрос не в этом. Вопрос в том, что, наверное, это сочетание, во-первых, молодости, юности...
– Азарт.
– Азарт, любовь к своей профессии, любовь к своему делу, своему артисту... То есть это какой-то был такой симбиоз, что мы, честно говоря, даже так не оценивали. Это сейчас как-то более циничный подход: есть деньги, нет денег. "Здесь денег нет – работать не буду. Здесь деньги есть – окей, иду туда". А тогда как-то я так не думал. "Мне это нравится и я хочу это сделать, я это люблю – ну и все, я делаю". Я не думал о деньгах. То есть я точно понимал, я точно знал, что они приложатся, что они точно будут.
– Знал?
– Да, я это знал сразу. Я знал, что если уже они прилагались несколько раз, то приложатся и в этот. Ну и к тому же, знаешь, когда ты делаешь что-то, чего не делает никто другой, – это всегда вознаграждается вдвойне. А мы делали тогда украинскую музыку – модную украинскую музыку – и пели на украинском языке. А в это все время Ира продолжала писать русские песни. И в быту мы говорили на русском. То есть мы для себя решили, что это вот такой, знаешь, наш долг, наш способ помочь молодой стране. Мы решили, что "нет, мы все-таки будем петь на украинском языке". Это во-первых. Во-вторых, с точки зрения бизнеса я понимал, что это абсолютно свободная ниша сейчас. Потому что Руся, Миколайчук – все эти ребята остались в прошлом и начали уходить. Не было нового продукта, не было инфраструктуры, на которую это положить, не было команд – не было ничего.
– Да.
– Оно все начало рассыпаться. И, собственно, здесь появились мы с новым, современным, модным украинским языком, с классными мелодиями и суперзвуком на то время.
– В 95-м году Тая Повалий появилась. Да?
– Да.
– Наташа Могилевская.
– Они уже позднее появились. К тому моменту у нас уже были достаточно устойчивые позиции. И с альбомом "Так просто" в 96-м году мы поехали уже в первый большой всеукраинский тур.
– Оказалось-то все так просто...
– Да, на самом деле.
Ира забеременела сразу после нашего расставания
– Почему вы с Ирой расстались как мужчина и женщина?
– Ну потому что в наших отношениях, мне кажется, была только работа в последнее время. То есть все наши разговоры... Я на самом деле не очень хорошо тогда понимал, что нужно женщине.
– Сейчас понимаешь?
– Сейчас понимаю. Ну, благодаря моей жене...
– Что нужно женщине?
– Внимание как к женщине. А тогда я этого не понимал. То есть тогда мне казалось, что реализация моей девушки как артиста и есть мое внимание. А женщины это очень четко разделяют: здесь профессиональное внимание, а здесь личное внимание как к женщине. Я не умел раньше дарить подарки. Для меня это было каторгой просто. У меня был какой-то комплекс с детства. Знаешь, вот есть комплекс бесполезных подарков: когда тебе дарят все время бесполезные подарки, и ты не понимаешь, что с ними делать, и ты как будто даришь подарок, и сам не понимаешь, нужен он человеку или нет. И у меня образовался комплекс: знаешь, я просто разучился дарить подарки. То есть я не умел их выбрать. Я мог прийти в магазин, стать напротив витрины, простоять целый час – и уйти ни с чем. В лучшем случае я мог сказать: "Отложите, пожалуйста, вот это. Я, наверное, завтра приду или перезвоню и скажу, что я не приду".
– А какой самый дорогой подарок ты Ире подарил?
– Понимаешь, тоже сложно сказать. Потому что деньги-то общие были. То есть мы зарабатывали их вместе.
– Деньги были общие: вот общий котел.
– Да, мы зарабатывали их вместе. И на этот котел, собственно, купили свою первую квартиру, а потом вторую квартиру, а потом что-то еще, машину. И все это покупалось, собственно, на эти наши деньги вместе с ней.
– Были споры: "Почему ты берешь из общего котла так много?"
– Никогда.
– Вот брали как считали нужным.
– Да. Никогда. Потому что Ира не очень всегда хотела брать. Она понимала, что это я могу решить какие-то вопросы бытовые.
– Она добрый человек по натуре.
– Очень добрый.
– Щедрый и добрый.
– Щедрый и добрый человек. Да, это правда. А я со своей стороны... Я не расточительный. Я особо мог тоже тратить либо только на что-то ценное очень, как квартира, либо на карьеру: на инструменты, на клипы – на то, что фактически касалось Иры. И поэтому деньги никуда не уходили.
– Ты отчитывался перед Ирой или Ира перед тобой, куда вы тратите деньги?
– Нет. Это как будто все было на виду. Это было лишено смысла. У нас не было детальных подсчетов.
– После того, как ты расстался с Ирой как мужчина с женщиной, но продолжал оставаться ее продюсером, секс у вас был?
– Нет.
– Нет? А как так получилось?
– Во-первых, процесс расставания – он занимал какое-то время. Во-вторых, Ира же забеременела сразу – и через какое-то время она ждала ребенка. Я уже не помню, как это было.
– Она забеременела назло тебе?
– Нет. Я не думаю, что она делала что-то назло. Я же говорю: была история, при которой, как мне казалось, я не мог ей дать больше ничего как мужчина. И стали появляться другие мужчины вокруг, которые что-то, очевидно, ей давали, которые были моложе, которые были... Ну, увлекали, наверное, ее больше.
– Были другие.
– Да, были другие. И я это понимал.
– Тебе было больно от этого?
– Мне было больно очень. И прямо расставание было для меня чем-то очень сложным. Я просто тогда в принципе мало что понимал, и тем более я не понимал, что за каждым таким болезненным расставанием всегда приходит что-то очень большое и крутое. И чем это расставание болезненнее, тем, возможно, что-то более яркое ты получаешь в итоге. И для меня этот период был очень болезненный, очень сложный, но он длился не так долго. Эта боль длилась не так долго, потому что я встретил Олю. И, собственно, ну вот.
– Оля не ревновала тебя к Ире, когда ты ее встретил?
– Кажется мне, что ревновала. Потому что я не совсем корректно себя вел.
– Но ты же с Ирой ездил на гастроли дальше.
– Да. То есть она ревновала меня. На гастроли я ездил меньше. Я практически, наверное, на них не ездил в то время. Но это были все равно разговоры ночью, поздние звонки либо ранним утром. Как бы мы по инерции продолжали какое-то время жить как и жили раньше. А Оля – она была человеком тогда совершенно из другого мира. То есть тоже из шоу-бизнеса, но это уже была такая, новая, генерация: новые книги, новая музыка, новое, молодое окружение... И эти наши 10 лет разницы – они очень сильно ощущались. Особенно тогда. То есть это просто для меня был какой-то другой мир. Я как будто на то время довольно состоявшийся молодой человек, знаешь, такой: со статусом, с каким-то достатком, с пониманием того, что это так, а это так, – и тут вдруг я попадаю в мир, где все иначе. И первое время у меня был шок – потом интерес. А потом я просто не понимал, как я без этого раньше жил. Но это касается абсолютно всего. Это не то чтобы, там, один человек – второй человек. Это как разные миры. Как будто один мир закончился, одна жизнь закончилась – и началась совершенно другая жизнь.
– Вернемся к Ире. Когда ты узнал, что она забеременела первый раз, сразу же практически после расставания с тобой, но забеременела от другого мужчины, – твои ощущения?
– У меня, конечно, тогда были страхи по поводу карьеры. То есть у меня не было никакой ревности. Я вообще не очень ревнивый человек, если так, правдиво, сказать. Мне это чувство не сильно знакомо. Знаешь, как есть такие, что ревнуют прямо до безумия, мужики. Я не такой. Но у меня был страх. Я не понимал... Тогда же еще кризис начался, если ты помнишь.
– Да, 98-й.
– Да. И это был опять такой перелом очень серьезный... Он к осени 98-го, кажется, начал разгораться, потом 99-й: мы расстаемся... Потом снова все обнуляется. И это все выходит в начало 2000-х, где уже как бы наши жизни все изменились. И конечно, у меня было много страхов тогда. То есть я не понимал, как мы будем работать, как мы будем строить свою карьеру.
И получается, что я, помимо всего прочего, был как продюсер заложником ситуации. То есть я понимал, что у Иры маленький ребенок, что она будет с ним. "А долго она будет с ним или не долго?" Ну и так далее, ты понимаешь. Будет артист работать, не будет артист работать? Уже какие-то стали меркантильные вопросы возникать в голове. Но оказалось, что она очень быстро вернулась в строй. И уже в 2000 году мы дали первый большой концерт и выпустили альбом, который назывался "Ома". Это был такой как бы апгрейд Иры уже в новом качестве, в новом статусе: как мамы, как дивы.
– Скажи, пожалуйста, как ты относился к мужчинам, которые с Ирой были после тебя? К тому же Диме Коляденко, такому эпатажному...
– Ты знаешь, всегда хорошо. Я относился всегда хорошо. Единственное, что меня всегда беспокоило... Но это как и продюсерская часть...
– Состояние артиста.
– Не столько состояние психологическое. Потому что в разных психологических состояниях артист может генерировать разную музыку. И поэтому это даже не плохо, а иногда бывает полезно. А я всегда переживал, чтобы ее не облапошили, не обманывали с точки зрения денег, прав на музыку и так далее.
– А обманывали?
– И к счастью, все эти ребята – они были, наверное, надежными, можно так правду сказать. Они были надежными как мужчины. И они никогда себя не вели мелко или как-то еще. Было пару ситуаций с разными артистами, у которых к Ире была очень серьезная симпатия. И она могла сказать: "У меня к этому артисту большая симпатия. Он попросил спеть мои песни".
– Например, это кто?
– Ну вот кто это был?.. Сергей Зверев, например.
– Филипп [Киркоров]?
– Нет, с Филиппом как раз все было хорошо. Ира дала ему музыку. А вот Сережа, там, как-то... Я уже не помню детали, но как-то так складывалась история, что нужно было много песен отдать. И самых лучших. И я говорю: "Ира, я не могу отдать. Извини, но..." – "Но как же? Как ты можешь?!"
– Вот она бы все отдала, если бы могла. Да?
– Мне сложно. Она очень эмоциональный человек. И вот в каких-то случаях, наверное, я это где-то все чуть-чуть придерживал. Но во благо ее же. То есть это не было моей меркантильной целью или чем-то. Я понимал, что "это можно дать и этому можно дать, а здесь лучше в таком виде не отдавать". Потому что авторские права – это то единственное, с чем в итоге может артист оказаться: что будет его кормить, грубо говоря.
– Сколько лет вы уже с Ирой не работаете как продюсер и певица?
– Сейчас я скажу. В 90-м мы начали, 24 года проработали... С 2014-го мы перестали работать.
– Семь лет.
– Да.
– Какие у вас отношения сейчас?
– Хорошие отношения.
– Вот вы встречаетесь, вы общаетесь...
– Ты знаешь, не так часто мы встречаемся, но общаемся. По телефону иногда общаемся. Но в основном по делу. Редко.
– Бывает такое, что вы сидите и начинаете вспоминать, как вы жили, как вы добивались первых денег, первого признания?
– Знаешь, как-то так получается, что жизнь настолько быстро проходит, что вот даже так, чтобы сесть, как мы с тобой, и два часа просто повспоминать – на это нет времени. Я не знаю, это хорошо или плохо, но вот пока у меня так. У меня нет на это времени. И у Иры тоже особо нет, судя по всему.
– Охарактеризуй, пожалуйста, Ирину Билык как человека.
– Прежде всего она невероятно добрая, щедрая и широкой души человек. Она может отдать, как ты уже понял, все что угодно, даже самое ценное, кому-то, к кому питает симпатию. Она очень трудолюбивая и целеустремленная. И вот в начале карьеры... У нее есть такое качество: очень мягкий прессинг. Вот если прессинг жесткий, когда человек говорит: "Ну сделай!" – и ты так: "Минуточку..." А у нее такой, очень мягкий стиль: "Ну пожалуйста... А давай, если мы сделаем вот это, то это может так произойти". То есть у нее есть особый свой подход магический. И не только в работе со мной или со своим окружением – так она работает со всем. Может, благодаря этому у нее и получилась такая головокружительная карьера. Потому как я очень хорошо помню... Помнишь? Если вернуться мысленно в студии, когда нельзя было попасть... Да? Вот она могла... Например, было "Украинское радио – 1", которое раздавало наряды на студии звукозаписи. И она могла каждый день, как на работу, ходить в редакции, носить пирожные от мамы, рассказывать какие-то забавные истории этим людям, веселить их... Понимаешь? Это так, с одной стороны, очень человечная история, а с другой стороны, это очень такой стиль как бы целеустремленной... Движение к цели. "Моя цель – записать мою музыку и проявить ее в мир". Кто-то жестко, кто-то напролом, кто-то деньгами, а вот она такими, очень мягкими, путями всякими. То есть она делает это искренне...
– И обволакивающе.
– И обволакивает, да. И ты как будто не можешь не сделать. То есть тебе как-то неловко. И это потрясающее ее умение. Плюс она очень хорошая хозяйка и она потрясно готовит. Я, конечно, не очень завишу от еды. Есть мужчины, которые... "Любовь к сердцу мужчины проходит через желудок"...
– Нет, я по твоей форме вижу, что ты не очень зависишь.
– Да. Я не очень от этого завишу. То есть я, в принципе, люблю простую очень пищу, но она потрясающая хозяйка. И она любит это делать. Она делала это всегда с любовью. Не знаю, как сейчас, но раньше очень любила. И делала это с любовью. Она очень компанейский человек. То есть она всегда любит быть душой компании, приглашать много людей, сама приезжать к кому-то в гости. Она всегда помнит обо всех днях рождения. Ей обязательно нужно заехать поздравить. Это такая, старая, школа.
– Хороший человек.
– Да. Это как старая школа. Я иногда могу ограничиться звонком. А вот она должна заехать.
– Она к тебе заезжает поздравлять?
– Когда – да, когда – нет. Я чаще всего уезжаю на свои дни рождения, признаюсь честно. Поэтому когда не уезжаю, то заезжает, конечно.
Я до последнего момента думал, что Верка Сердючка – женщина
– В 96-м году в твоей жизни появился Андрей Данилко – Верка Сердючка.
– В 97-м. А на самом деле в 95-м.
– Так... Ты меня совсем запутал.
– Да. Потому что в 95-м году я впервые увидел его по телевизору. Ее – Верку Сердючку. И со мной что-то невероятное случилось. Потому что до 95-го года я был таким, скажем... Я был жестко убежден, что я работаю только с Ирой, только для нее, и вот хочу реализоваться только здесь: в этом коллективе. Меня все устраивало, карьера росла, и все только сейчас начинало происходить. И когда я увидел Сердючку, внутри меня вдруг загорелось что-то... И я сказал прямо Ире... Мы собирались на какую-то тусовку, по-моему, это был "Пісенний вернісаж". Он шел по телевизору. А мы собирались на какую-то тусовку. И я говорю: "Подожди, подожди. Дай я досмотрю номер". И мне было так смешно, что я не мог остановиться. Я не понимал мозгами, как эта женщина может быть настолько смешной. То есть я никогда до этого в жизни не слышал ничего подобного, ничего настолько смешного. Понимаешь? Не подобного с точки зрения таланта, а ничего настолько смешного. Ну, там, знаешь, есть определенная динамика юмора: та-та-та-та-та – и здесь предполагается смех: ха-ха-ха! Сердючка – это было так: та-та-та-та – га-а-а! – та-та-та – га-а-а! То есть это какой-то бесконечный смех, когда невозможно даже до конца дослушать фразу.
И я просто плакал. Я так смеялся, что у меня начался истерический хохот, потом слезы, потом истерика. И я говорю: "Ира, ты знаешь, я хочу работать с этим человеком, с этой женщиной. Я просто хочу с ней работать. Я не знаю как. Я с ней не знаком". И потом, когда уже стал узнавать, мне сказали: "Да, мы можем вас с ней познакомить". И я помню этот день.
– Ты думал, это женщина?
– Я думал, это женщина, до последнего момента.
– А, вот в чем дело.
– То есть это настолько мощно выстроенный персонаж...
– Какое проникновение в образ...
– Это настолько честно и настолько тонко, что я думал, что это женщина. Ты понимаешь? Собственно, вот. Мы познакомились во Дворце культуры "Украина".
– Что это было?
– Это был какой-то фестиваль снова. Там тогда много было фестивалей.
– Да.
– И Андрей мне часто сейчас говорит: "А ты помнишь, что ты мне написал в блокноте?" Я говорю: "Нет, не помню". – "А я помню. У меня есть эта запись. Ты написал красной ручкой... Там, что-то написал. Свой номер телефона и что-то такое". У него есть, оказывается. И вот это была первая встреча. И тогда мы поговорили о том, что я бы хотел очень работать с ним. Но у него был менеджер.
– Кто это был?
– Это был некий Марик. Я не был с ним знаком. То есть у него была команда. И я сказал, что "вообще ничего – я просто хочу сделать вам предложение".
– "Обойдемся без Марика".
– "Просто хочу сделать вам предложение. Потому что я не могу этого не сделать. Ну вот все". И работать мы стали через два года с этого момента. Как говорил потом Андрей, ключевым моментом в принятии решения его, чтобы со мной работать, – это было то, как мы работаем с Ирой. То есть ему очень нравилось, как это все обставлено, как это все работает, как она растет как артист. И вот он сказал, что это был ключевой фактор. Потому что мы не знали друг друга близко как люди. И это был ключевой фактор, когда он решил, что да.
А на тот момент Андрею делали предложения все. И вот когда я сказал, что единицы людей в мире есть таких, что они очень надежные сами по себе как люди, – так вот к этим единицам принадлежит и Андрей. Потому что мы уже вместе тоже 24 года.
– Вы работаете до сих пор?
– Да. И кто только ни делал ему предложений... Ты понимаешь.
– И думаю, заманчивые.
– Думаю, очень. И вот мы до сих пор вместе. И это, конечно, дорогого стоит.
– Тебе повезло как продюсеру на порядочных артистов, между прочим. Правда?
– Ты знаешь, когда меня спрашивают, на что я обращаю внимание при выборе артиста, с которым работать, то порядочность – это один из ключевых вопросов. То есть мне в свое время многие артисты делали предложение о сотрудничестве, и я очень четко делю артистов, знаешь: твой человек и не твой человек. Потому что если это мегаталантливый парень, невероятно, он может быть семи пядей во лбу, но это не мой человек, – я ничего не смогу для него сделать. То есть он должен довериться мне и пойти за мной, понимаешь, слушать меня. Я на самом деле в работе довольно авторитарная личность. То есть в общении я такой – милый, найс, – а на самом деле я довольно жесткий в работе. Если у меня есть какое-то представление, как нужно поступить, чтобы проект взлетел, меня очень сложно переубедить.
У Данилко была головокружительная карьера как у артиста разговорного жанра. И вдруг говорит: "Я считаю, что Верка Сердючка должна петь"
– Ты знаешь, в 90-е и 2000-е годы были очень популярны праздники газеты "Бульвар Гордона". Они проходили во Дворце спорта, во Дворце "Украина" при огромном стечении народа и звезд украинских и российских первой величины. Но было еще что интересно? В зале сидело очень много звезд. Мы их специально приглашали. Это было красиво. И Андрей часто принимал участие в этих праздниках. И однажды он вышел на сцену, а в зале сидел Аллан Чумак. Аллан Владимирович Чумак посмотрел на него и мне говорит: "Он гений. Ты понимаешь, что он гений?" Так загорелся... А Аллан Владимирович разбирался хорошо и в людях, и в артистах. Действительно Андрей гений, на твой взгляд?
– Он гений. И эта гениальность – она проявляется во всем. Он гений дважды и трижды. То есть представь себе: у него была самая головокружительная карьера как у артиста разговорного жанра. Я не буду говорить о том, что он получил все призы главные на всех главных конкурсах: там, имени Совы, имени еще кого-то, все кубки смеха... Все эти кубки у него есть дома. Он лучше сам тебе о них расскажет. То есть он получил все что можно. И в разговорном жанре он фактически вышел на самые большие площадки, по большому счету.
– И вдруг...
– И вдруг говорит: "Я хочу петь. Я считаю, что Верка Сердючка должна петь". И тут началось, конечно, у нас внутри в компании вот такое. Это было на пике карьеры его. То есть он – помимо того, что он гений с точки зрения творчества, он еще гений с точки зрения маркетинга. Он очень четко понимает, в какой момент нужно выйти, а в какой момент уйти.
– Редкое качество.
– Редчайшее. И вот в какой-то момент он принимает такое решение. Это было его решение и его желание. И меньше чем через 10 лет становится номер один артистом на всем постсоветском пространстве как певец, как певица. Номер один. Когда мне говорят: "Сравните успех Сердючки с кем-то", – то первое, что мне приходит, – это Владимир Высоцкий, второе – это группа "Ласковый май".
– Ну, Алла Борисовна.
– Ты понимаешь, я так не думаю. Потому что...
– Магомаев.
– Я объясню, что я имею в виду. Я имею в виду любовь народную, которая пошла от народа, а не через средства массовой информации. Если бы Сердючка появилась в телевизоре плотно – это была бы совсем другая история. Это, наверное, в 10 раз была бы больше популярность. А это же ведь произошло из кассет.
– Да.
– То есть из ниоткуда, из дисков. И вышло просто на стадионы.
– Высоцкий и "Ласковый май". Тут – да.
– Вот я этот факт... Популярных личностей, любимых личностей – их много. Просто сравнить вот этот... Это, знаешь, неконтролируемый уровень популярности. Когда ты не понимаешь, от чего он зависит, не понимаешь, где он начинается и где заканчивается, потому как есть очень большое количество артистов, когда, например, они пропадают из медийного поля – и заканчиваются.
– И все – и их нет.
– Да, и заканчиваются. И их музыка, их творчество не живет. Понимаешь? Верка Сердючка пропала на какое-то время из медийного поля. Все: "Где она? Где она?" Объявила о концерте – все то же самое, полетело. Понимаешь?
– Удивительно. Да?
– Ну как сказать?.. Это гений, это гениальность, это легенда. Это сложно как-то описать какими-то терминами, загнать это в какие-то рамки. Но если бы ты сравнил с кем-то Андрея: эту популярность людей...
– Да, невозможно.
– Я только так как-то, приблизительно. И то – Высоцкого я не очень застал. Я просто помню, что как будто он из магнитофонов пришел, а не из телика.
– Конечно.
– А потом уже проявился в телике. Так же "Ласковый май". Я просто застал это: кассеты, поезда...
– По поездам, да.
– И вдруг понеслась. Понимаешь? Ну, Алла Борисовна – это вообще ни с кем не сравнимая история. Поэтому ее даже как-то сравнивать здесь не очень корректно было бы.
Ситуация с "Евровидением" очень ударила по Данилко
– Ты знаешь, я сейчас внимательно смотрю на твои волосы, и не из чувства зависти, а просто хочу у тебя спросить: стоило ли тебе многих седых волос то, что произошло вокруг песни "Лаша тумбай" или "Раша, гудбай" на "Евровидении"?
– "Лаша тумбай". Знаешь, всегда мы задним числом что-то бы сделали иначе, что-то бы сделали не так. И нам всегда приходят какие-то светлые мысли опосля.
– Сейчас бы спели "Раша, гудбай"?
– Сейчас бы спели иначе все, да. Сейчас бы все было по-другому, возможно. Но тогда ситуация была такой. И она не столько ударила по мне – она ударила сильно по Андрею. Потому что тот зашкал как бы несправедливости... А он очень чувствителен на правду. Вот тот зашкал несправедливости – он просто одно время не мог с ним справиться. Да? То есть он просто сначала хотел все комментировать, а потом в какой-то момент сказал: "Я вообще не хочу комментировать. Я просто не вижу в этом смысла никакого. Потому что эта неправда несется отовсюду. И я ничего не могу с этим сделать, я не могу это изменить. Поэтому я просто не хочу в этом участвовать. Я из этого как бы ухожу, отхожу". Это была такая ситуация. Это был очень сложный момент для него психологически.
– Для тебя?
– Для меня тоже сложный. Потому что я все равно очень сонастроен с теми людьми, которые рядом, так или иначе, понятно. Но сложным этот момент был еще и вот почему: что когда мы ехали на "Евровидение", то у нас, если ты помнишь, были шествия протеста в Украине.
– Да, конечно.
– Западная Украина – там сжигали чучело Сердючки: "Как это можно допустить? Это позор, ганьба и так далее". А потом, когда мы приехали, все то же самое началось в России. И это была какая-то двойная петля. Понимаешь? Из которой выхода как будто бы не было. То есть и здесь плохой, и там плохой.
– Не казалось, что это конец?
– Ну, к тому моменту – уже нет. То есть казалось, что...
– Поезд несся. Да?
– К тому моменту – уже нет. Потому что, знаешь, Андрей – это настолько большая фигура, что просто это не может закончиться, потому что он не выпустил новый трек или не появился в эфире. Нет. Потому что это поколение, это эра. Понимаешь? На этой музыке выросло поколение. И с этим ничего никогда не сделать больше.
– И растет следующее.
– Растет следующее на этой же.
– Да. Какие у вас с Андреем отношения? Это отношения партнеров по бизнесу или больше человеческие отношения уже?
– Ну, это всегда человеческие отношения. Всегда – если у артиста и продюсера отношения крепкие, это всегда человеческие отношения. Но с точки зрения бизнеса Андрей очень точен. То есть, во-первых, у него феноменальная память. Он все помнит: каждую деталь.
– Это хорошо или плохо?
– Ну, не хорошо и не плохо – просто он все помнит.
– Это так.
– Да, это данность. Что, где, кто кому сказал, что кому передал, а кто не передал... То есть с точки зрения бизнеса при его внешне слишком творческой натуре он очень бизнес-ориентирован.
– Редкость.
– Сильная редкость, да. Но при этом деньги для него не являются основным мотиватором и мерилом.
– Еще большая редкость.
– Да. Но когда мы говорим про деньги, он говорит: "Юра, каждая работа должна оплачиваться. Поэтому это моя позиция и я на ней стою". Тут я соглашаюсь – и все.
– Но тоже не жадный. Правда?
– Нет. У него, знаете, есть еще одно удивительное качество: это то, сколько и как часто он жертвует денег. То есть он помогает огромному количеству людей, о чем никогда никому не говорит. Ну, я о каких-то случаях знаю, но он никогда и нигде в широком медийном поле об этом не говорит.
– То есть работает на карму.
– "Работает на карму" звучит, когда я понимаю, что если я работаю на карму, то потом карма работает на меня. А мне кажется, он делает это... Понимаешь, это как порыв душевный. То есть его трогает эта история – и он помогает. Поэтому назвать его жадным – нет, нельзя.
– Сентиментальный – правда? – человек.
– Сентиментальный.
– Способный заплакать, способный чувствовать глубоко.
– Чувствовать глубоко. Точно.
– Удивительный. Правда?
– Да.
– Недавно ты рассказал о проблемах со здоровьем Андрея Данилко, чем всполошил просто миллионы людей. Люди строят версии, что с Андреем, что происходит. А что с Андреем?
– Ну, на самом деле у него... Помнишь, когда мы говорили про "Евровидение", про этот скандал?
– Да.
– На самом деле до этого момента, до 2007 года, на протяжении 10 лет Андрей был самым востребованным гастролером в СНГ. Он играл по 30–40–50 концертов в месяц. Он фактически, как он говорит, не жил. Он говорит: "Я был в Америке пять раз или сколько-то раз. И я ее не помню. Я ее не видел. Я видел только из окна машины, когда мы проезжали из гостиницы на площадку. Все". Поэтому он считает, что как будто этот период...
– Жизнь пролетала мимо.
– Да. Что этот период пронесся так быстро, что он даже ничего не помнит из этой всей темы. И когда произошла эта история с нами, то в какой-то момент он говорит: "Ты знаешь, а это и хорошо. Наверное, мне пора немножко отдохнуть. Потому что что-то сильно я загнался. Я уже как бы теряю ощущение, предвкушение перед выходом на сцену. Его как будто уже нет. Я делаю это уже на автомате. А это, очевидно, не то, что хотят люди от меня получить". И после этого наступила пауза.
Ну и здоровье от такого графика очень сильно пошатнулось, скажем мягко. У него перепутался день с ночью, у него начался гормональный сбой в организме. Организм уже требовал отдыха. И вот, собственно, это то, что и продолжается до сегодняшнего дня и из чего он выходит. Это, наверное, сказывается на его внешности. Он из-за этого сильно переживает. Это такой период: непростой.
– Меня кто-то из наших общих знакомых спросил недавно: "А что с Андреем Данилко? Говорят, он не спит". Я говорю: "Да, это правда. Он просто на ночь начинает смотреть мою программу", – он мне об этом говорил, – "и как тут заснешь после этого?"
– Он смотрит все твои программы. Я так думаю. Он в курсе всего. Но мне кажется, вообще он смотрит все. Потому что он обожает и сериалы, и старое кино, и новое.
– Когда уж тут спать?
– Ой, и не говори.
Данилко мне говорит: "Ты помнишь, как я написал номера "Проститутки", "Проводница" и "Похороны"? Я написал все за один день"
– Андрей Данилко – охарактеризуй, пожалуйста, этого человека.
– Так много в нем хороших качеств, что даже не знаю, с какого начать. Ну, он безумно талантлив. Он невероятно талантлив и самый талантливый из всех тех, кого я знаю. Он может придумать что-то гениальное за одну секунду: вот так просто. Буквально недавно мы говорили с ним по телефону, и он говорит: "Ты помнишь, как я написал номер "Проститутки", номер "Проводницу" и номер "Похороны"? Мы все собрались..." Он говорит: "Я написал все за один день. Я вдруг попал в поток, я начал говорить, а девочки стали записывать. И это все пришло за один день".
– Богом поцелованный. Правда?
– Ну так можно сказать, да. Поэтому с точки зрения таланта это безумно талантливый человек. Безумно. С точки зрения человеческих качеств... Как я уже сказал до этого, он очень добрый, невероятно щедрый, отзывчивый, то есть он очень чувствительный, человечный. Он очень чувствителен к чужим проблемам. И он даже, наверное, мне так кажется, лучше бы не знал о чьих-то проблемах. Потому что он в них включается, сонастраивается с ними, старается помочь, поучаствовать. Он очень ранимый человек, он очень тонко чувствующий правду человек, и справедливость.
– Мнительный?
– Ну, наверное, как все артисты. Все артисты мнительные, мне кажется. Все большие артисты, во всяком случае.
– Он себе цену знает? Он понимает, кто он?
– Мне кажется, не всегда.
– Я просто почему спросил? Юра, ты знаешь, мне приходилось общаться с великими людьми. И чем больше человек из себя представляет нечто, тем больше он думает: "А так ли я делаю? А может, это не понравится людям? А может, это нехорошо?" Таким был Жванецкий. И целый ряд людей – они сомневались в себе всегда. Вот он сомневающийся человек?
– Да, конечно. Особенно то, что касается творчества, – он сомневается. Он может спрашивать о новом треке или о новой миниатюре всех людей, начиная от гримеров, друзей, режиссеров, аранжировщиков – кого угодно. То есть ему важно... И мне кажется, он слышит людей. У него есть глубоко внутри ощущение того, что он работает исключительно для людей. То есть он для людей. И поэтому ему мнение людей, оценки...
– Народный артист.
– Народный артист во всех смыслах этого слова.
– У него звание хоть есть "народный артист"?
– "Народный артист".
– Оно ему не нужно. Правда? Он и так народный артист.
– Мне сложно сказать. Он народный артист уже давно. Он народный артист конца 90-х.
Спал ли я с участницами из моих групп? Соблазны возникают. И соблазнов очень много
– В 2006 году ты создал и запустил группу "НеАнгелы". Как говорил Андрей Данилко, "недемоны". Затем ты создал группу "А.Р.М.И.Я" – тоже девичью. И создал суперпопулярную группу NIKITA, в составе которой была Даша Астафьева – звезда Playboy. Скажи, пожалуйста: в чем суть этих девичьих, женских коллективов?
– Ну, в принципе, в том же, в чем суть любого другого артиста: дарить радость людям и менять мир к лучшему. Просто формат, который лучше всего реализовать получается у меня, – это женские поп-группы. Ну так почему-то получается.
– Это лучше всего, что у тебя получается?
– Ну, так получается: реализовывать женские проекты музыкальные. То есть я пробовал работать с мальчуковыми. У меня, кстати, тоже получалось. И когда я произношу это в семье, жена говорит: "Ну нет, у тебя и мальчуковые получались неплохо". Группа "Авиатор", например, была. Прекрасная группа.
– Да, популярная группа.
– Вот. И в чем суть? Да ну вот ни в чем. В музыке.
– Кто отбирал певиц в эти группы? Ты сам или кто-то еще?
– Ну, конечно же, мое мнение – оно очень важно и является, наверное, доминирующим.
– И как вообще поучаствовать в конкурсе?
– Как таковых конкурсов нет, ты знаешь. Открытым кастингом очень непросто найти людей. Во всяком случае я давно этого не делал.
– "ВИА Гра" же делала открытые кастинги.
– Я давно не делал. С "НеАнгелами" произошло это тоже: знаешь, некое такое чудо, не чудо… Не знаю. Со Славой мы познакомились как раз во время такого кастинга. И пока мы общались, вдруг я увидел по телевизору Вику в программе "Шанс". Ну и думаю: "Так... Как-то они подозрительно одинаково поют". Вспомнил Славу сразу – и подумал, что у Вики такой же голос, типажность и все. И, собственно, так и получились "НеАнгелы". Потом предложил им – они согласились. И, в общем, мы запустили проект.
– Когда окружает столько красивых женщин-подопечных, которые от тебя зависят, которые смотрят на тебя, как на Бога, соблазны возникают? Вот ты спал с девочками из этих групп?
– Соблазны возникают. И соблазнов возникает очень много.
– Честный человек.
– Соблазны возникают, Дима, да. И из-за таких соблазнов у меня было много разных неприятных моментов в моей жизни. Эти соблазны, в общем, к ним и привели. Поэтому возникают ли соблазны? Да, возникают.
– После того, как они привели к отрицательным, негативным моментам, ты перестал заниматься женскими группами?
– Нет. Я просто перестал обращать внимание на соблазны. Я сказал, что для меня это больше не соблазн. Для меня это исключительно работа – и ничего, кроме работы. Ну, наверное, я просто вырос, Дима. Я стал старше.
Оказывали ли мои подопечные интим-услуги? Никогда. Но предложения были
– Мне приходилось слышать, что девочки из популярных групп не так зарабатывают на том, что поют песни, как на оказании интим-услуг. Твои подопечные интим-услуги оказывали?
– Никогда.
– Почему?
– Ну потому что это совершенно другой бизнес и совершенно другой профиль, с которым я никогда не хотел иметь ничего общего. То есть на самом деле – знаешь, почему так говорят? Потому что не только у клиентов есть определенное видение того, как это должно происходить, но и у многих продюсеров. То есть некоторые продюсеры – их можно назвать псевдопродюсерами.
– Они создают группы для этого.
– Либо для себя. Понимаешь? И как женские группы, так и мужские группы. И много таких людей... Вот я смотрю на артиста и понимаю, что мне его реально жаль. Потому что вопрос не в том, что у него будет или не будет близость с этим продюсером, а что этот продюсер ничего не может ему дать. То есть он не может построить для него карьеру. Понимаешь? А это для артиста самое главное. Поэтому вот эти случаи – они для меня довольно досадные. И я как бы прежде всего всегда в своей работе руководствовался исключительно профессиональными...
– Но предложения были со стороны клиентов?
– Конечно.
– Подходили и говорили: "Вот эта девочка... Я готов 10 тысяч дать за ночь"?
– Ну смотри. Так мне не предлагали. Потому что я же, в принципе, не занимаюсь продажами коллективов на концерты. Это отдельные, специальные люди: букинг-агенты и промоутеры. Я только запускаю коллективы. А такие предложения были. Мы их получали регулярно. Конечно.
– Большие цифры звучали?
– Ну, разные цифры звучали.
– Самая большая? Ну Даша Астафьева, например. Суперраскрученная девочка.
– Да, это великий соблазн – Даша Астафьева.
– Обложка Playboy, красивая девочка...
– Нет. 55-я, юбилейная, плэймейт, Дима.
– Между прочим.
– 55-я, юбилейная, плэймейт – это... Если есть время, я очень коротко расскажу.
– Да, это интересно.
– Это очень интересно. В каждой стране были Playboy. Каждый Playboy каждый месяц выбирает самую красивую девушку в стране, по версии журнала Playboy. Раз в году в каждой стране выбирают самую красивую девушку в году в этой стране. Раз в году мировой Playboy собирает в Америке всех самых красивых – и выбирает самую красивую девушку в мире, по версии Playboy. А раз в пять лет он выбирает юбилейную плэймейт. Из всех самых красивых девушек за пять лет во всем мире он выбирает одну. И этой девушкой стала Даша Астафьева. Даже Мэрилин Монро не была юбилейной плэймейт. Понимаешь?
– Фантастика.
– Да. Поэтому это не просто девушка с обложки Playboy, а это суперзвезда мировой величины. Понимаешь? Это суперселебрити.
– Сколько предлагали максимально за эту суперзвезду мировой величины?
– Ну, максимально – я не помню.
– За интим.
– Я не помню.
– Ну какие цифры звучали?
– Цифры звучали большие: 50–100 тысяч. Разные цифры звучали.
– Ну это соблазн.
– Это большой соблазн.
– И она на это не шла?
– Нет. Ни она, ни компания. Конечно, нет. Потому что, как я первоначально тебе сказал, я очень серьезно смотрю на человеческий фактор. И еще я не сказал, что я смотрю на мотивацию человека. То есть очень многие девушки приходят в коллективы удачно выйти замуж. Потому что женский коллектив... Даже певицы, а не только женский коллектив. Просто артисты. Это сцены...
– Корпоративы, бизнесмены....
– Правильно. Это витрина. То есть ты попадаешь в самую сердцевину самых супербогатых, суперинтеллигентных чаще всего людей. Потому что ты понимаешь: эти люди, у которых есть большие деньги, – они же во многом и ценители красоты. Они же очень галантные, интеллигентные люди. И вот я хочу сказать, что со всякого рода корпоративами нам очень сильно везло всегда. Потому что вот таких, сложных, специфических, людей я практически не встречал.
– Со сложной биографией. Да?
– Да. Я практически не встречал. Либо они перевоплощались на это время. Я не встречал.
– Не приходилось ниоткуда уносить ноги в прямом смысле слова?
– Нам – нет.
– Потому что я знаю такие случаи.
– Да, их много было в 90-е. Конечно. Нам – нет. Благо женскими коллективами я начал заниматься в 2000-х. Поэтому...
– Люди переродились уже.
– А Ирину Билык все очень сильно уважали. Поэтому это немножко другая была история. И, собственно, вот. То есть мы просто сразу на старте определили свои цели, приоритеты и где деньги, где репутация, на что мы согласны, на что не согласны. Об этом я говорю сразу с артистами открыто. То есть "я хочу понимать вашу мотивацию: зачем вам это все кино. Если вы хотите реализоваться в музыке, я вам могу в этом помочь. А если вы просто, там, завтра выйдете замуж – окей. А наша компания, которая потратила пять лет на то, чтобы сделать вас известной?" Понимаешь? Тут еще и чисто финансовый вопрос. То есть у меня прямо вообще не было в этом интереса никакого.
– Почему ты разорвал контракт с группой "НеАнгелы"?
– Ну, скажем так, я прекратил публичную деятельность нашу с ними. Корпоративные мероприятия еще продолжаются, но в такой, публичной, плоскости – синглы, клипы, концерты – мы решили больше не производить.
– По причине...
– На то несколько причин есть. Первая причина – это то, что девушки фактически уже долго думают о сольных карьерах. Долго и давно. Слава думает больше об этом, Вика – немножечко меньше, но тоже. То есть они ведут переговоры, они собирают вокруг себя людей, они покупают или пишут треки и так далее. И я понимаю, что рано или поздно эта вся история начнет переходить: смещаться акцент в сторону сольных карьер. Как только одна из девочек станет популярной сольно – на этом "НеАнгелы" закончатся. То есть она скажет: "Мне здесь не интересно. Мне интересно там". Ну естественно. Это как бы...
– Проходили.
– Да, много раз. Я это все понимаю. И я честно высказал девушкам свою позицию. "Смотрите. Вы взрослые, вы растете, вы хотите самостоятельности. У вас свои творческие амбиции. Я думаю, что через какое-то время, через три месяца, полгода – нам пора закруглять наш проект – и уходить в красивой высокой ноте". Вот. Как будто мы поговорили. Мне казалось, что все окей: все мы проговорили. Ну а потом, конечно, были моменты расстройства.
Вторая причина – это то, что я... Как сказать?.. В энергетическом плане... Группе-то 15 лет. И тот стиль и принципы работы, которые были у нас, – они, мне кажется, уже немножко начали себя изживать. Энергетический взаимообмен. Понимаешь, что я имею в виду? То есть вклад каждого из участников в проект. Потому что часто бывает так, что... Для меня артист и продюсер – это как две стороны одной медали. Это как 50 на 50 энергетическое включение в проект. Сегодня ты пушишь менеджера, а завтра менеджер пушит тебя. И вот это такая история. Она толкает проект вверх. А часто бывает, когда на 90 процентов эта функция лежит на мне, а на 10 или на 20 – на артисте. Какое-то время это окей: когда оно летит и все хорошо, – а в какой-то момент это начинает быть сложным, тяжелым. Понимаешь? И у нас часто происходили такие истории внутри. С разными артистами.
Плюс взаимоотношения внутри между девочками. Оно редко когда было идеальным. Хотя в большинстве случаев оно было нормальным, но они с каждым годом становятся все более разными. Разные приоритеты, жизненные ценности... И оно, понимаешь, как будто все меньше и меньше шансов имеет сосуществовать рядом. И третий момент: я же вот начал образовательные программы очень плотно в рамках своей школы "Нимс". И это начало меня очень сильно увлекать. То есть это дает мне силы, энергию и ощущение актуальности. Когда ты отдаешь много чего-то – и взамен получаешь много чего-то интересного, ты чувствуешь себя очень актуальным. И мне как будто этого, знаешь, немножко не хватало всегда. Этой остроты. И я понял, что это тоже занимает очень много времени, но мне это безумно интересно. И я хочу еще больше времени этому отдавать. А его как бы не очень есть. Потому что много-много всего. И я подумал, что я помогаю и работаю с одними "НеАнгелами", а параллельно так я могу дать сотне людей что-то – и возможно, из этого вырастет несколько таких проектов.
– За время твоей долгой продюсерской жизни подопечные часто взбрыкивали и нарушали условия контракта?
– Ну, я не очень понимаю значение первого слова...
– "Взбрыкивали" – это когда вдруг... С человеком все нормально, мы работаем, все хорошо. И вдруг он начинает просто взбрыкивать. Ну давай так я тебе скажу: часто подопечные сходили с ума?
– Нет. Сходили с ума не часто. Практически, наверное, ни разу. Но неприятные истории были: они возникали.
– С кем?
– Ну, знаешь, были истории, например, когда я не мог запустить проект. То есть я не могу сказать, это приятное или не приятное, но вот я довольно непродолжительное время работал с группой "Табула Раса". Есть такая, суперкрутая, группа с суперталантливым, одаренным Олегом Лапоноговым. И вот у нас так и не получилось. Мы сделали практически целый альбом, написали демо. И мне казалось, что это очень крутая работа. Я все говорил: "Олег, давай выдавать", а он все говорил: "Да нет, не время... Да нет, надо еще улучшить... Да нет, надо еще переделать..."
– Перфекционист.
– Ну, наверное, скорее всего. Но в тот момент у меня как-то не хватило терпения. И на каком-то этапе... Мы проработали, наверное, что-то около года, и в какой-то момент я просто потерял к этому интерес и сказал, что "я больше не могу и я просто теряю много времени, и я не понимаю, мы это издадим или не издадим... Ну вот мы сняли, там, один клип – окей. И когда мы издадим?" А я привык все более-менее в сроки укладывать. Да? Хотя бы в ориентировочные.
Потом: с кем еще? С Василием Бондарчуком: такой певец есть – у нас с ним был тоже очень такой, бурный, старт, расцвет карьеры, и в одном периоде он был, наверное, самым популярным и востребованным певцом в Украине. А потом как-то не сложилось, что-то начало ломаться, что-то его начало не устраивать, он где-то стал говорить с кем-то об этом... А все добрые – мне тут же звонят. Понимаешь? Я говорю: "Зачем вы мне звоните? Лучше мне этого всего не знать". Ну и так далее. И в итоге мы тоже с ним расстались. Правда, расстались хорошо. Я всегда расстаюсь с людьми очень полюбовно и хорошо.
Мне говорят: "Какой ты классный, спланировал такой международный успех песни KAZKA "Плакала"". Я говорю: "Нет, такого успеха песни спланировать нельзя"
– Ты продюсируешь группу KAZKA. Группа KAZKA крутая?
– Очень крутая. Группа KAZKA очень крутая. Она очень живая и она очень настоящая. Несмотря на то, что существует такое мнение... Вот мы с тобой говорили об институте продюсерства в начале: что продюсер – он, там, все, там, жестко и так далее. Но на самом деле все не так. Продюсерский проект – это просто хорошо спланированный, отстроенный и отработанный проект. Но это фактически как в любом бизнесе. Просто часто артисты и музыканты не относятся к себе и шоу-бизнесу как к бизнесу. А я говорю: "Ребята, смотрите. Для меня это бизнес. То есть я люблю это делать, поэтому я это делаю. Но мы же это делаем для того, чтобы состояться, донести наш продукт до миллионов людей – и заработать в конце концов. У нас большая компания. То есть и это нормально. Здесь нет ничего предосудительного или плохого. Поэтому мы должны продумать и просчитать каждый шаг. А иначе мы просто можем не прийти туда".
– А иначе зачем?
– Да.
– Юра, а в чем феномен песни "Плакала"?
– В чем феномен песни "Плакала"?.. Она крутая просто. Песня "Плакала" крутая, на удивление. Мне говорят: "Вот какой ты классный, мощный человек, ты спланировал такой международный, мегаглобалистический успех песни". Я говорю: "Нет, такого успеха песни спланировать нельзя". То есть песню можно просчитать, предугадать, но чтобы песня стала третьей в мире в поисковой системе Shazam на украинском языке – такое спланировать нельзя.
– Фантастика.
– Это божий промысел. Здесь очень много факторов, о которых можно долго говорить. Ну и магия. Понимаешь? Магия голоса, магия... Вот ты спросил про группу – крутая ли она. Магия группы, магия авторов, которые написали этот текст, – магия всего.
– Звезды сошлись.
– Магия менеджмента. Плюс магия страны. Потому что я думаю... Знаешь, я много раз анализировал, что если бы, наверное, это не случилось с песней "Плакала" и с группой KAZKA – такой феноменальный успех, – он все равно бы с кем-то произошел из украинских артистов. Это уже как будто запрос времени был такой. Понимаешь? Слишком все много говорили про Украину, все к этому шло, там, те выигрывали и те выигрывали, революции... И так оно все собиралось вокруг Украины. Понимаешь? И оно должно было произойти и в искусстве в том числе. И вот оно произошло в нас.
Видео: КАZКА / YouTube
– Я хотел бы спросить тебя о тенденциях в украинском шоу-бизнесе. Артисты какого плана сегодня, на твой взгляд, могут быть популярны в Украине?
– Прежде всего это артисты, у которых очень серьезный личностный потенциал. То есть это артисты, которые мощные, прокачанные, заряженные, интеллектуальные личности. Сегодня проявиться – это одно, а состояться глобально – совершенно другое. Проявиться, в принципе, может любой фрик. Проявиться – это значит обратить максимально на себя внимание. Как Данилко говорит: "Ну что, ты хочешь, чтобы я сейчас всех эпатировал? Так я вот так могу: за одну минуту. Хочешь, да?" Это все одна секунда. Вопрос – насколько это поможет удержаться. И вот, по моему мнению, люди устали от однодневок, люди устали от чего-то ненастоящего, чего-то фейкового. Понимаешь?
То есть сейчас: в то время, когда они слишком стеснены все финансово, – они готовы давать деньги. Но только за что-то суперкрутое, что проникает прямо в их сердце. Что задевает непонятные эмоциональные струны, когда они просто залазят в карман и платят за билет или за диск, или за трек. Перспектива за теми артистами, которые смогут вот такое возбудить в душах людей. А это должны быть очень глубокие люди.
Я верю в то, что вся эта история фриковости – она очень наносная, временная, она скоро будет отваливаться. И вот будут либо приходить эти новые, думающие, глубокие люди, которые действительно будут хотеть каким-то образом менять мир. Потому что – что такое творчество? Что оно может сделать? Оно может каким-то образом заставить человека улыбнуться, улучшить его настроение, а соответственно, улучшить и эмоциональный фон в обществе. А там, глядишь, – и на земле. Поэтому вот те люди, которые будут нести пользу, глубину, добро, – за ними будущее.
– Сколько сегодня стоит раскрутка начинающего артиста? Вот цифра.
– Ну смотри. Это...
– Зависит от артиста.
– Я не хочу ответить шаблонными фразами: "зависит от артиста"... Хочу как-то более развернуто. Потому что ты скажешь: "Та! И этот туда же". Смотри. Все зависит от того, каким путем ты собираешься идти. Есть разные пути выхода артиста. Есть так называемый широкий путь. Да? Такой широкий запуск. Это когда, например, у тебя есть крутой трек или ты суперзвезда, и ты понимаешь: "Я не могу размениваться по мелочам. Я должен сейчас шарахнуть из всех орудий". Это значит: прокачать соцсети, YouTube, сделать кучу прогревающего контента... Не только просто клип снять, там, за 30, 50 или 100 тысяч, как сейчас снимают многие, а еще сделать много-много разного контента, который будет выходить до этого клипа, после этого клипа и так далее. Соответственно, такая кампания стоит дорого. Ты просто берешь аренду техники, камеры, клипмейкеров, складываешь это все – и у тебя могут получиться сотни тысяч.
А есть другой путь: противоположный. Это такой, очень нативный, путь, органический. Когда у каждого в мобильном телефоне есть аккаунт в соцсети. Он может себя снять на телефон, спеть демо песенки – выложить ее в сеть. И не проснуться популярным, нет. Но тем не менее оно может начать обрастать...
– Толчок.
– ...аудиторией, да. Он может, грубо говоря, начинать играть концерты в селах, а не на "Олимпийском". Понимаешь? И таким образом начинает расти твоя фанбэйз, вокруг тебя собирается круг единомышленников. И в какой-то момент оказывается – раз! – их 100 тысяч человек. Ты организовываешь концерт. Они все дали по тысяче – и вот тебе уже какие-то деньги. При таком пути тебе нужны как бы минимальные расходы. Минимальные. То есть фактически сегодня каждый артист может сам, а тем более тот, который пишет песни. Вопрос – какого качества он может сам достичь.
И второй вопрос – как долго он будет выходить в эту точку популярности. Потому что путь-то прост, но параллельно таких миллионы людей в мире. Там, каждый день выкладывается миллион треков. Понимаешь? И каким образом пробиться среди этого миллиона? А конкурируем-то мы как? Ты же конкурируешь не только... Например, твоя передача конкурирует же не только с программами аналогичными в Украине. Аналогичных, может, и нет. А ты конкурируешь со всем миром. То есть ты конкурируешь за мое внимание.
– Конечно.
– Чтобы я в этот промежуток времени этот час посвятил тебе, а не кому-то. Так и в музыке. И для этого ты обставляешь меня всевозможными, разными трюками и уловками, фишками и крутым контентом. Потому что если контент плохой, я в следующий раз не приду. Вот точно так же в музыке. И от того, насколько артист, например, хочет сократить этот путь, и зависит, сколько денег он в этом промежутке потратит, сколько человек будет на него работать: он сам с одним менеджером, или там будет группа из трех или десяти человек сидеть...
– То есть цифру мы назвать не можем.
– Ну, нет, не можем.
– И среднюю не можем?
– Сколько денег нужно для чего? Давай конкретно.
– Для того, чтобы об этом артисте говорили. И для того, чтобы на него пошли люди. При том, что он хорош.
– О, смотри. Разное. Чтобы о нем говорили – хватит десятки.
– Да? Всего?
– Да. Чтобы о нем заговорили. Потому что это совершенно другая технология.
– А чтобы пошли?
– А чтобы пошли – это люди должны полюбить, узнать, поверить, разделить его ценности – и пойти. То есть самый короткий промежуток времени – это год-полтора. А так – три года, пять лет. "Пошли" – я имею в виду Дворец культуры "Украина". Вот исходи из этого. Если ты возьмешь, там, например, три человека в команду, будешь платить каждому по 1,5 тысячи долларов зарплату...
– Все понятно. Вот тебе уже деньги.
– Вот умножь это – и ты получишь уже сколько денег.
– Плюс клипы и плюс все остальное.
– Клипы. Можно снять сейчас... Например, мы отрабатываем технологии съемки бюджетных клипов: недорогих. Не потому, что...
– Тысяч пять?
– Даже дешевле. И не потому, что это как бы из-за экономической ситуации, а потому что запрос времени сейчас такой, что как только ты выкладываешь супердорогой продукт, а тебе – не знаю – 20 лет, сразу возникает вопрос у аудитории: "Где деньги?"
– Если президент берет телефон и снимает себя на iPhone – правда? – это же другой уровень уже.
– Да. Это другой уровень вовлечения аудитории. Другой уровень лояльности. А лояльность аудитории намного выше.
– Юра, кто сегодня самые популярные украинские артисты? Давай перечислим.
– Давай... Могу назвать одного. Верка Сердючка. Это очень некорректный вопрос, а я буду некорректно просто отвечать.
– Ну давай попробуем еще назвать. Ну MONATIK – да?
– Что значит "популярный"?
– Ну артисты, на которых ходят.
– Ходят люди на концерты в то время, когда концертов нет.
– Да.
– Ну давай попробуем.
– MONATIK – да?
– Да. Наверное, все еще "Океан Ельзи", все еще MONATIK. Наверное, Оля Полякова. Наверное, группа The Hardkiss, очевидно. Наверное, Олег Винник.
– Да.
– Ирина Федишин, наверное. Группа "НеАнгелы", группа KAZKA.
– Могилевская, Билык?
– Ну Билык – конечно. Наташа – мне кажется, что на нее ходят. Я не знаю. Но мне кажется, что на нее ходят. Во всяком случае, по всему раскладу, должны ходить точно. То есть все-все у нее так красиво, правильно и последовательно, что должны ходить. Тина Кароль, конечно. Потап, наверное, если он гастролирует. Я не знаю просто...
– Ну, собственно...
– Может быть, еще есть какие-то пара человек.
– Простите нас, если кого-то мы забыли.
– Просто, понимаешь же, сегодня аудитория сильно разделилась. Аудитория сильно разделилась, и существует масса нишевых аудиторий, существует масса артистов, о которых мы не знаем с тобой, на которых ходят.
– Рэперы, например.
– Или рэперы, или рокеры. То есть общество расслоилось на онлайн и оффлайн. В онлайне, в социальных сетях – там свои герои, имена которых я не знаю: некоторых. Я не могу за всеми уследить. Но они собирают. Вопрос – сколько и как долго они будут собирать. Это прежде всего. И во-вторых, во всем есть и должна быть экономика. То есть для меня, как ты понимаешь, математика очень серьезную роль играет в бизнесе.
– Конечно.
– Поскольку для меня это источник получения дохода. Например, многие артисты ничего не зарабатывают. Даже большие. Даже из тех, кого мы назвали. Потому что они все время все реинвестируют. Я, там, например, задаю себе вопрос: какая экономика у того или другого артиста, если он раз в два месяца снимает клип за 100 тысяч? Сколько он зарабатывает? Он же не миллион зарабатывает. Негде заработать здесь миллион. То есть сколько денег он зарабатывает? И есть ли вообще там какая-то математика? Ну, типа доходно-расходная часть. Потому что я помню наше время. Когда мы стали зарабатывать первые деньги, куда они все уходили?
– В раскрутку.
– Конечно. То есть мы были на виду. Об Ирине Билык знали уже во всей стране. Она ездила с гастролями, но при этом мы продолжали ездить на метро. Ее узнавали люди и показывали пальцами. И первую машину мы купили, по сути, наверное, из-за этого. Не потому, что нам машина нужна была, а потому что нам было неудобно.
– Какая первая была, ты помнишь?
– Думал, что помню. Мне кажется, Mercedes. Белый Mercedes в 124-м кузове.
– Ну так вы серьезные люди были.
– Ну да. Нам нужна была машина для понтов. Очень важна была.
Правильно ли Украина поступила, запретив въезд артистам, поддержавшим аннексию Крыма? Мне кажется, да
– Последние семь лет этого кошмара, когда между Россией и Украиной идет война, – они не могли не отразиться на состоянии культуры, на взаимном обмене артистами, концертами и так далее. Если раньше российские артисты постоянно ездили в Украину, а многие украинские артисты – в Россию, то теперь ситуация кардинально изменилась. Скажи, пожалуйста: как ты относишься к тому, что большинству российских артистов, поддержавших Путина и агрессию против Украины, запрещен въезд в Украину?
– Ну, это прямо очень широкий вопрос, непростой... Мне кажется, что каждый артист – это прежде всего гражданин и личность. И он сам делает свой выбор. То есть он взвешивает все за и против, он понимает причинно-следственную связь и делает свой выбор. И принудить его к одному или другому никак нельзя. Поэтому если они сделали такой выбор – это их выбор. Они понимали, чем это закончится.
– Понимали?
– Мне кажется, что, конечно, понимали. Это же ведь не простая ситуация, не рядовая. Это прямо очень сложная, большая история. И если они сделали такой выбор, это их выбор и соответствующие последствия.
– Украина правильно поступила, что запретила им въезд на свою территорию? Тем, кто поддержал путинскую агрессию.
– Тем, кто поддержал Крым и все остальное?
– Да.
– Мне кажется, что правильно, да.
– Многие украинские артисты, которые раньше ездили в Россию, теперь этого не делают. А некоторые продолжают ездить в Россию, участвуют в концертах, в том числе посвященных годовщинам армии, флота и так далее, – строят карьеру в России. Как ты к ним относишься?
– Ну вот как я уже сказал: это личный выбор каждого человека. Все же взрослые люди. Они себе отдают отчет в том, что они делают в том или ином моменте.
– Дураков там нет?
– Среди артистов – нет, дураков нет. Дураков точно нет среди тех, кто поднимается так высоко. То есть это все очень тонкие, умные, здравомыслящие люди. И каждый из них делает свой выбор. Ну, а народ, соответственно, публика, которая любит или не любит, – она делает свой выбор. И выбор артиста – он напрямую связан с тем, как потом зритель отреагирует на это. Значит, для этих ребят прежде всего российский зритель наиболее важен, наверное, чем украинский. Другого вывода здесь нет.
– Твое человеческое отношение к украинским звездам, которые выбрали российского зрителя, как ты говоришь, изменилось?
– Нет, не изменилось. Ну, чисто человеческое – не изменилось. Потому что у меня, знаешь, есть такой... В православии это называется "грех": осуждать других людей. И я стараюсь этого не делать. И мне очень сложно оценивать человека, когда он делает какой-то шаг. "Оцени, почему вот этот сделал это". Мне сложно понять. Я не он. То есть у него определенные жизненные ценности, приоритеты, свое видение развития карьеры. То есть я не могу его осуждать за то, что он сделал какой-то там шаг, который он считает нужным. Я оцениваю людей по каким-то чисто человеческим качествам. Если он, там, подлец, то для меня он подлец. Даже независимо от того, где он поет. Строит он там карьеру или он строит здесь карьеру – он все равно для меня подлец, и я с ним общаться никогда не буду. Но просто лишь из-за того, что он сделал другой выбор, я его тоже стараюсь не осуждать.
– Если твой подопечный говорит тебе: "Юра, мне похер на политику, мне похер на конфликт Украины и России. Я хочу зарабатывать бабки. В Украине бабки я сегодня не заработаю. В России мне платят. Я хочу ехать и петь в России", – что ты ему скажешь?
– Я ему скажу, что "я работаю сегодня в Украине как менеджер. И я малоэффективен могу быть в России в настоящий момент времени. А ты решай сам". То есть наша компания – это украинская компания, и мы работаем здесь.
– То есть ты демократ?
– Я не могу запретить человеку делать то, что он хочет. Я не мама его и не папа. Понимаешь? Я его могу поддержать и пойти с ним, или не поддержать и сказать: "Здесь я тебя не поддерживаю".
– Ну ты его будешь отговаривать от этого шага? Или ты скажешь "решай сам"?
– Я поговорю с ним. Потому что деньги – это очень плохая мотивация для артиста.
– Ну она же у многих такая. У большинства.
– Ну вот это очень плохая мотивация: как ты говоришь, бабки. Возможно. Но я же с такими не работаю. Поэтому для меня это как бы плохая мотивация. То есть бабки – окей. Сколько? Для какой длительности? И какая идея? Помнишь, мы говорили с тобой об эскорт-сервисах?
– Да.
– Это же тоже бабки. И там тоже можно было пойти за бабками. То есть вопрос просто: и что? И куда ты в итоге уходишь? Раз, два, бабки. А репутация, а имя, а перспектива? То есть масса вещей, которые собираются в одно целое.
У меня просто таких случаев не было. Но я, конечно, сначала буду говорить с артистом и попытаюсь разобраться. "Прежде всего бабки. Окей. Какие бабки? Ты уверен, что там бабки? Где? Покажи". То есть человек мне дорог как человек, я попытаюсь докопаться до сути и ему эту всю картину показать.
– Ну ведь может артист не быть патриотом. Правда? Может быть аполитичным, в конце концов. И может любить деньги больше страны.
– Я тоже считаю себя аполитичным человеком, но и может быть артист аполитичным, конечно. Это его выбор. Это он сам решает – и несет за это потом всю ответственность. Все последствия собирает, все плюсы, все минусы. И весь букет его. Моя задача как менеджера: если я считаю, что это действие не приведет ни к чему хорошему в его случае, то я буду с ним общаться, я буду с ним беседовать, я буду отговаривать, я буду ему объяснять. Или если он неадекватный, с какими я не работаю, я ничего ему не буду говорить. Я ему скажу: "Решай сам. Твой выбор".
– Ты создатель и генеральный директор продюсерской компании Mamamusic. Почему Mamamusic?
– Ну, много всего. Во-первых, потому что моя мама. Во-вторых, потому что Ирина Билык, с которой мы вместе создавали эту компанию на старте, тогда готовилась тоже стать мамой. В-третьих, это название пришло мне и одновременно моей жене Ольге Горбачевой-Никитиной. И как будто это все так сложилось, что компанию назвать нужно было так.
– Ну оригинально.
– Да, да. Но сейчас у меня другая компания, которая называется Nimbs, которая занимается и продюсированием, и образованием. То есть это большой трансформер.
– Кто на сегодняшний день лучшие украинские музыкальные продюсеры?.. "Ну вообще-то нас не много".
– Нет. Ты же сделал акцент на "музыкальные". То есть это значит, люди, которые имеют непосредственное отношение к музыке. Потому что продюсеры же есть разные.
– Нет. Люди, которые имеют непосредственное отношение к звездам.
– А, к звездам. Тогда это называется "менеджеры". Музыкальные менеджеры.
– Хорошо. Давай так скажем.
– Ну, очевидно, это Михаил Ясинский, Ирина Горовая, Потап, Дорн, Монатик, Егор [Кирьянов] The Hardkiss, Игорь Тарнопольский, Константин Меладзе, естественно. Никого не забыл?
– Лихуту.
– Игорь Лихута. Но Игорь Лихута – это легенда. Его уже нельзя назвать сейчас или не сейчас. Он такой есть, был и будет.
– Вставать не будем. Или встанем?
– Игорь Лихута... Я как-то больше на молодежь смотрю, знаешь. Меньше на старую гвардию – больше на молодежь.
– Он еще молодой.
– Я имею в виду, "старая гвардия" – это... Еще есть ряд толковых ребят, которые сильны в менеджменте. Ну, вспомню – скажу в продолжении разговора.
– Сколько процентов от гонорара артиста сегодня получает продюсер?
– В зависимости от вклада своего, от участия. Есть менеджеры, которые участвуют просто своей работой, а есть менеджеры, которые участвуют работой и деньгами, а есть менеджеры, которые участвуют материалом, работой и деньгами, которые сами пишут песни: например, вот как Костя Меладзе. Да?
– Давай от – и до. В процентах.
– Смотри, потом еще очень важный факт: как инвестируются деньги. Потому что одно дело – вложить деньги, а другое дело – делить деньги. Часто есть несколько схем. Есть схемы, когда артист и продюсер складываются, там, какими-то частями денег, вкладывают их, потом зарабатывают – и такими же частями делят эти деньги. А есть категория, когда продюсер все сам вкладывает, потом получают – он делит с артистом, а потом снова сам вкладывает. То есть это другая схема. Тогда артист получает мало. То есть в среднем менеджер: хороший менеджер – меньше 25–30% не получает. Это мировая практика.
– А очень хороший – и 80% может.
– А очень хороший может получать 70–80%.
– 90%?
– Да, иногда 90%. На стадии, например, запуска. То есть артисты часто, знаешь, подменивают понятия. Потому что, например, в наших контрактах есть какой-то период времени: это период инвестиции. Когда артист может получать действительно 10%. Это когда, например, продюсер вкладывает, вкладывает. Концерты пошли – деньги делятся. 10% осталось артисту – он их потратил на себя. 90% забрал продюсер – и снова вкладывает, вкладывает – и конца не видно. И понятно, что на этом этапе... Абсолютно понятно, что компания и продюсер не зарабатывают, а вкладывают. А артист зарабатывает с самого первого дня. Вот, например, это мой принцип: чтобы артист получал за каждое участие, за каждое выступление, за каждый выход на сцену. А не, там, кормить его баснями: что "вот мы, там, еще не отбились, не вышли в ноль" и так далее.
Поэтому это сильно зависит. Другой вопрос – если ты приходишь к готовому артисту, который сегодня работает в рынке. И ты сразу понимаешь: "Ага, вот здесь, вот здесь мы работаем. Здесь столько зарабатываем, здесь столько, здесь столько". Там – понятно: ты можешь работать за какой-то меньший процент. Но это все равно где-то в рамках 25–30%.
Схема "муж-продюсер – жена-певица" – плохая. Как правило, мужья-продюсеры не работают больше ни с какими другими артистами
– Схема "муж-продюсер – жена-певица" идеальная?
– Нет, плохая схема.
– Плохая?
– Да, это плохая схема. Я уже говорил: в ней есть плюсы и в ней очень много минусов. То есть, как правило, мужья-продюсеры не работают больше ни с какими другими артистами. Ты обратил на это внимание.
– Кроме Юрия Никитина.
– Да. И не потому, что не хотят, а потому что не дают артисты. Поэтому...
– То есть певицы им дают, но работать не дают.
– Боже, как ты сегодня шутишь...
– Новый мэм родился.
– Да. Эта история всегда была для меня неприемлема. Для меня она связана с несвободой. И не в том плане, что ты завтра бросишься работать с десятью. Но ты должен иметь такую возможность. А судя по тому, что многие не работают...
– Что мы видим.
– Большинство не работает. То мне кажется, что они просто не могут. И это мне не нравится. Потому что – что такое разные артисты для продюсера? Это каждый раз новый опыт. Понимаешь? Новый профессиональный опыт, новые технологии, новые решения. Один мужчина, другой женщина, третий молодой, четвертый взрослый... Этот играет шансон, тот – рэп... Это все разные каналы, дистрибьюция, публика – все разное. Разная работа. И работая с разными людьми, ты как бы становишься очень универсальным и очень сильно растешь каждый день. А делая одну и ту же работу с большим артистом, например... У меня была такая ситуация. Я тебе могу рассказать о ней. Ведь если ты спросишь, почему я начал заниматься развитием молодых талантов...
– Старые надоели.
– Старые не надоели. А в какой-то момент... Это случилось в 2005 году. Я уже давно работал с Веркой Сердючкой. Верка Сердючка была самая гастролируемая в СНГ. Это во всех смыслах слова просто топ оф зе топ.
– Конечно.
– Ирина Билык продолжала оставаться легендарной украинской певицей. Вышел альбом "Любовь – яд". И это был просто невероятный топ.
– Шикарный альбом.
– Да. Это был невероятный топ. И в какой-то момент я просто понял: спустя, там, год, два, три, – что я, так сказать, разучился работать. Ну понимаешь?
– Да, понимаю. Все идет.
– Все летит. И ты только: "да", "нет", "да", "нет" в телефон...
– Занят, занят, занят, занят.
– Да. И я задал себе вопрос: "А вот что, если завтра появится какой-то талантливый молодой человек или девушка, с которыми я очень захочу работать? Смогу ли я?" И я понял, что не смогу. То есть я понял, что я не смогу просто наклониться и начать по новой.
– Это начало деградации как продюсера.
– Да. Я почувствовал, что мне пора что-то менять. И вот тогда сложилось так, что я познакомился с ребятами – и мы вместе сделали группу "Авиатор". Но факт запуска группы, мое размышление, делать или нет, длилось полгода, Дима. Я полгода просто думал, делать или нет: такие у меня были страхи. Понимаешь? И когда я уже выкупил, что это страхи, то есть я понял: "Нет, теперь я точно в это иду", – и вот тогда начались как бы группы. Один проект, потом другой проект, потом третий проект... И команда. Понимаешь? Это же деградируешь не только ты – деградирует команда вся. То есть они уже... "А давай позвоним и сделаем что-то сами". – "А зачем? Нам сейчас позвонят, пригласят или сами нас попросят на интервью". Понимаешь? И благодаря этому, собственно, я и поменял свое отношение.
– На пике как продюсер ты много зарабатывал?
– Ну, не так много, как это кажется, но довольно много, да. Ну, опять же, у меня сейчас представление о том, много или не много, – оно очень относительно.
– Ну ты богатый человек?
– Что ты называешь "богатством", Дима? Кто такой "богатый человек"? Давай разберемся.
– Я тебе скажу. Это человек, которому хватает.
– Мне хватает.
– Богатый человек.
– Мне хватает, но учитывая то, что я творческий человек, Дима, и занимаюсь я творческими проектами, мне постоянно нужны...
– Не хватает. Так ты не богатый человек.
– Ну понимаешь, я не знаю, сколько нужно иметь денег, чтобы хватило на реализацию всех творческих проектов, которые я задумываю. Я не представляю, сколько это денег должно быть у человека.
– А когда ты почувствовал себя богатым? Когда ты почувствовал: "Боже, у меня это есть и это"? Ты помнишь это ощущение?
– Сейчас я тебе скажу... Так прямо: "И это, и это", – так я не чувствовал себя.
– "Ну вот есть".
– Наверное, когда я построил первый дом, – тогда, может быть, эта звезда где-то внутри меня мелькнула на одно мгновение.
– "Звезда по имени Солнце".
– "Звезда по имени Солнце", да. Жизнь удалась. Но это такая была очень иллюзорная штука. Но это случилось, наверное, 15 или чуть раньше лет назад. Как бы это не так... Я уже достаточно много проработал на тот момент.
– На твоих глазах прошло все становление и развитие украинского шоу-бизнеса. Скажи: зритель за эти годы сильно изменился?
– Очевидно, что зритель изменился. Изменилось его отношение. Но это не только связано с развитием украинского шоу-бизнеса. Это связано с развитием технологий, с трансформацией бизнеса: уход CD, приход онлайна... Очень много. Сейчас снова трансформация: нет публичных выступлений.
– Мир меняется. Что там говорить о зрителе...
– Да, все изменилось. Соответственно, это сказывается на зрителе. Это сказывается на его поведении, на его способностях, возможностях и желаниях покупать или не покупать. Понимаешь? Все меняется. Ну и бизнес сейчас... Посмотри, что происходит с группой KAZKA. Сейчас проект называется "KAZKA– мир". Это книжки, мультфильмы, это много всего. Это много товаров. То есть изменения модели прямо на глазах происходят. Соответственно, меняется потребитель: были взрослые, а приходят дети, которые читают книгу или смотрят мультфильм. Понимаешь? Поэтому это сильно меняется, Дима.
Мы с Олей Горбачевой были женаты, а потом развелись и не жили вместе два или три года. А потом снова поженились
– Твоя жена Ольга Горбачева-Никитина. Как вы познакомились?
– Этот мой второй мир, о котором я говорил... Мы познакомились. На телеканале BIZ-TV, где она была ведущей и директором.
– Ты пришел давать интервью?
– Я пришел договариваться о наших ротациях. И там оказалось...
– И договорился.
– В итоге – да. Но тогда – нет. Это, пожалуй, была любовь с первого взгляда. И тогда наши отношения с Ирой уже как раз заканчивались. И практически мои отношения с Олей бурно начали в этом месте развиваться. Наша ключевая, судьбоносная, встреча произошла на фестивале "Таврийские игры". Я встретил там ее – и понял, что все: это мой человек, которого я люблю и с которым я хочу быть.
– Вот ты тогда понял, что без нее не можешь? На "Таврийских играх".
– Я тогда понял, что я – да, что я хочу с ней быть и что без нее не могу. Потом я приехал домой, и у нас длился процесс... Это уже был процесс такого расставания с Ирой, расхождения. И мне просто повезло: как-то бог мне дал Олю – этого человека. И я в нее включился сразу. Это было не сразу, но практически в одном временном промежутке. И все. И это, наверное, в том числе и спасло меня от каких-то депрессий больших и разочарований. Встречаться мы стали, правда, не сразу, но тем не менее.
– Одно время Оля выступала как певица Арктика. Почему она не продолжила свои выступления?
– Как певица Арктика она выступала...
– У нее хорошие песни были.
– Да. Она была как Ольга Горбачева. И выступала, и пела первоначально как Ольга Горбачева. И была телеведущей, и ведущей, если ты помнишь, самых массовых и зрелищных мероприятий как Ольга Горбачева. А потом она сделала группу, которую назвала "Арктика". То есть это был проект Ольги Горбачевой и "Арктики". Тогда была как раз мода на герлз-бэнды, корпоративы и так далее. Это был очень успешный проект. А потом он просто закончился, он изжил себя. И она снова стала работать как Ольга Горбачева. И до сих пор она поет и выпускает песни и видео прекрасные.
– Тебя первый опыт, когда ты продюсер, а жена – певица, не отвратил от этого занятия? Ты опять...
– Ну ты понимаешь, у нас с Олей интересная история. Потому что я, по сути, никогда не являлся ее продюсером. Хотя многие говорили, что она состоялась благодаря мне, но это неправда. Она состоялась благодаря себе. А еще мало кто говорит о том, что она автор всей своей музыки и текстов.
– Да?
– Практически всех песен. И об этом тоже мало кто говорит. Но ты знаешь, как людям проще говорить: "А, у нее все получается, потому что там же Юрий Никитин – ее муж. Поэтому все понятно". А на самом деле у нас таких плотных рабочих отношений, по большому счету, и не было никогда. То есть помогать – я помогал, конечно. Помогал и буду помогать. Но прямо продюсером Ольги Горбачевой я не был никогда.
– Как она относится к большому количеству певиц рядом с тобой?
– Она всегда была очень толерантна. Это ее...
– Могу только догадаться, чего ей это стоило.
– Очевидно. Вот ты спрашивал, ревновала ли она к Ире. Да, на том периоде было сложно. Потому что я себя некрасиво вел, не совсем корректно, по отношению к Оле. И она была очень молода. Ей было 19 лет. Она еще не понимала, как надо. Ну а дальше уже все совершенно иначе складывалось. В принципе, она очень спокойно и толерантно всегда относилась к этому.
– Значит, умная.
– Да, она очень умная.
– Это правда: что вы с Олей расставались на несколько лет?
– Это правда. Мы были женаты, а потом развелись. И не жили вместе... Я сегодня сложно считаю... Два или три года. А потом снова поженились.
– Скажи: а вот эти два или три года ты считал, что все закончено, или у тебя были какие-то надежды?
– Эти два или три года я был в каком-то параллельном мире. Понимаешь?
– Под гипнозом.
– Мне иногда казалось, что я даже анализировать не умею толком. "Закончилось", "началось" – мне кажется, я даже такими категориями не мыслил. Единственное, что я помню об этом периоде, – это то, что у меня подрастала маленькая дочь. И у меня разрывалось сердце каждый раз, как я о ней думал, ее видел, проводил с ней время. Я понимал, что да, мой ребенок где-то там растет без меня. И вот это меня очень сильно всегда расстраивало. С одной стороны. С другой стороны, я понимал, что Оля – фактически человек, который меня любит, тоже она где-то там живет... Но это как будто не было таким, знаешь, "закончилось ли", "началось ли", "или все", "или не все". Я как будто об этом не думал. То есть так случилось: мы развелись. Мы пытались строить как-то свои жизни. Но, в общем, вот так. Но это всегда было: как-то внутри был очень-очень неприятный осадок у меня. И я, возможно, понимал, что я сделал глупость, но признаться себе в этом я не мог.
– А Оле хватило мудрости. Да?
– Оля мудрая, да. Оле хватило мудрости. И потом, все-таки мы были очень близки. Оля – очень близкий человек для меня. И не только как женщина, мать ребенка моего, а еще как друг, как муза. Знаешь, когда меня спрашивают: "Кто твоя самая большая муза?" – так вот это Оля. Ты знаешь, что такое, когда правильная женщина рядом с тобой находится. Да? Когда она в нужную минуту может сказать нужное слово, подкинуть нужную идею и так далее. И вот у Оли это все есть. Поэтому мне этого очень сильно всего не хватало в момент нашего расставания. Это такая у нас, наверное, кармическая связь все-таки. Космическая, более простыми словами.
– У вас с Олей две дочери: Полина и Серафима. А чем они увлекаются?
– Они очень творческие девочки. Серафима – младшая – увлекается сильно лепкой. Она вот этими своими маленькими пальчиками безумные вещи может лепить: маленькие, тонкие такие... У нее моторика сумасшедшая. И она очень творческий человек.
Полина больше сфокусирована на музыке. Она сонграйтер: пишет очень крутые песни, и очень давно. И сейчас мы подходим к тому, чтобы начинать эти песни показывать миру. Это самый сложный этап в моей карьере. Потому что я понимаю, как продюсер может навредить артисту. Хоть я всегда играл на другой стороне: никогда не вредил, а помогал. Но я, видя, как чувствует музыку она, какие слова использует она, понимаю, что я своими какими-то штампами и клише могу там напортить. Поэтому я очень осторожно к этому подхожу. Я себе подумал так: моя основная функция – это найти правильных людей, с которыми она дальше будет делать музыку, развиваться как творческая личность.
– А какой стиль ее музыки?
– Вот сейчас он такой: немножко андеграундный. У нее музыка на английском языке. Она учится в международной школе. То есть фактически все ее мыслительные процессы происходят на английском языке. И пишет она тоже на английском. И это тоже такой челендж, большой, для меня. Я хочу ей помочь, но, знаешь, всегда думаю, точно ли я смогу помочь ей проявиться в мире. Потому что английский язык подразумевает широкую территорию развития. И вот, ты знаешь, я получаю массу удовольствия, когда прихожу на студию, тихонько сажусь, иногда даже могу поспать где-то на кресле, а она с этими молодыми маньяками музыкальными... Ну представляешь: им, там, по 20 лет. Это просто совершенно другие люди. И вот они там что-то колдуют, что-то играют. Я слушаю и думаю: "Да... Вот меня посади и попроси такое сделать – я уже не сделаю". Понимаешь? Я совершенно из другого времени человек.
– Недавно я прочитал, что Оля с девочками были на Бали и там заболели какой-то страшной болезнью. Что произошло?
– Они заболели брюшным тифом.
– О боже…
– Есть такая болезнь: называется "брюшной тиф".
– Из 20-х годов прошлого века.
– Да. Если посмотреть на карту... Знаешь, как у коронавируса есть красные зоны, так вот азиатская часть: особенно Индонезия – она вся красная в плане этого тифа. Это на самом деле очень серьезное заболевание, жуткое просто. И вот там они заболели.
– И что, тяжело было?
– Было тяжело, да. Были госпитали и все. Но все хорошо закончилось. Все отлично прошло.
– Слова "хорошо закончилось" мне нравятся для окончания нашей беседы сегодняшней. Юра, ты знаешь, тебе фантастически повезло, я считаю. Конечно, ты сам приблизил это везение. Все дело в тебе на самом деле. Но тебе повезло родиться в нужное время и на стыке эпох начать заниматься бизнесом – любимым делом на самом деле. Я не называю это словом "бизнес". Это любимое дело, это душа.
– Да.
– И не просто увидеть, а принимать активнейшее участие в становлении и развитии украинского шоу-бизнеса. Я считаю, что ты абсолютно счастливый человек. А скажи, пожалуйста: когда-нибудь, когда ты станешь стареньким, мемуары обо всем, что ты видел и знаешь, ты напишешь?
– Как это сделал ты. Много раз.
– Я еще не сделал.
– Не сделал? А, ты интервью издавал.
– Вот то, что мы сейчас с тобой делаем, – мы это потихоньку и делаем. Но это на самом деле еще не то.
– Я, конечно, сделаю. Я не знаю, как в плане мемуаров, но желание написать книгу у меня есть огромное. Поэтому я обязательно это сделаю.
– Но ты счастливый человек?
– Я себя считаю и чувствую счастливым человеком. Да. То есть я счастлив тем, что мне для счастья много не надо. Я счастлив, что мои родители живы. Я счастлив тем, что моя семья со мной. Я счастлив тем, что я занимаюсь любимым делом и мне не нужно ходить на работу. Я счастлив тем, что я занимаюсь образовательными проектами и могу свой опыт и знания передавать другим людям. А я не думал, что это так важно на самом деле. А для меня оказалось это очень важно. И когда я смотрю, как у этих людей что-то происходит, получается, они всплывают где-то, – мне от этого очень радостно. Я счастлив тем, что я работаю с уникальными, выдающимися людьми: такими, как Андрей Данилко, Ирина Билык, ну и многими другими. Я тоже этим счастлив. Группа KAZKA. Со мной тоже случился этот момент. И это тоже счастье, потому что на самом деле чтобы песня, к которой ты имеешь отношение непосредственное, так далеко пошла в мир... Наверное, только "Червона рута" была. Да?
– Да-да. И то – не так. В мире не так, как KAZKA пошла.
– Наверное, в Советском Союзе пошла. Советский Союз пел.
– Да.
– Ну вот я этого не помню факта. Но помню, что это как бы "Червона рута". И это, конечно, все счастье.
– В общем, то, что с тобой произошло, – это казка.
– Да. Это сказка. А что будет дальше?.. Это будет волшебство. Пускай так. И на этой волшебной, позитивной ноте мы закончим нашу программу.
Видео: В гостях у Гордона / YouTube