Замкомандира батальона ВСУ, мать троих детей Чашка: Самое страшное в Ирпене происходило на улицах. Это не укладывается в сознании психически здорового человека вообще
Я пришла в "Карпатскую Сечь" на короткий период, а вернулась через два года офицером Вооруженных сил Украины
– Мария, здравствуйте.
– Добрый день.
– Я вас рада представить нашей аудитории. Вы – заместитель командира батальона ВСУ "Карпатская Сечь". Сейчас сражаетесь в Харьковской области (уточнять не будем). Но я хочу, чтобы все наши зрители, как и я, услышали вашу историю и тоже были поражены. Потому что любая женщина, уходящая добровольно на фронт, для меня – это дважды героиня. Женщина, у которой при этом есть трое детей, – трижды героиня. Это для меня некий космический героизм. Как вы решились на это?
– Ну, наверное, в первую очередь следует сказать, что не считаю себя никакой героиней. Я обычная, как миллионы других женщин. И не только в Вооруженных силах Украины их много служит – они волонтерят, лепят вареники, ищут средства, покупают дроны, машины и работают, не покладая рук, просто отдают часть своих заработанных денег на помощь. Это весь наш украинский народ героический, и я только одна из них. И ничего особенного в этом не вижу, скажу вам откровенно. А относительно того, как это все происходило и почему так произошло, надо начинать, наверное, с 2014-го: с Революции достоинства и с того момента, когда в нашей стране начались тяжелые-тяжелые времена. Тогда жизнь изменилась кардинально. Мои дети уже взрослые, самостоятельные.
– Младшему 15. Еще не совсем взрослый, не совсем самостоятельный.
– Да. Младшему 15. Он уже почти взрослый, а двое действительно взрослые. И то, что дети подросли, также дает возможность больше делать того, к чему душа сейчас стремится, – отдавать еще больше себя своей нации, своему государству. А началось все действительно в 2014-м, после Революции достоинства, когда началась первая волна московско-украинской войны. И мой старший сын, которому тогда было 18 лет, пришел в какой-то момент домой и сказал: "Мама, мы всегда с вами говорили о том, что в жизни самое важное – это Бог и Украина, ну вот сейчас такое время, что Украина нуждается во мне, я хочу идти добровольцем". Конечно, свои эмоции вам передать я наверняка не смогу. До сих пор, как вспоминаю, у меня наворачиваются слезы на глаза. Но я проглотила, конечно, свои материнские страхи, переживания. Сказать ему: "Сын, не иди" – я бы не смогла. Мне бы не позволила совесть. Как я чувствовала бы себя перед ним, если всю жизнь мы жили националистическими ценностями? Он фактически тогда совершил то, чему я всю жизнь его учила. Поэтому я все это в себе преодолела – и тогда он пошел добровольцем в батальон особого назначения "Сечь".
Сначала некоторое время их тренировали, учили, а затем отправили в зону боевых действий в Донецкую область. И я в это время активно включилась в волонтерскую работу, помогала, ездила в подразделение – и в его, и в другие подразделения. А потом я поняла, что я в принципе могу делать больше. Я услышала, что такое взрывы рядом, и поняла, что это можно преодолеть, к этому можно даже привыкнуть. И тогда я приняла решение, что буду делать больше. И я уже тогда была знакома по общественной и политической работе с нашим легендарным командиром Олегом Куциным. Я позвонила ему и спросила, могу ли я быть полезна в его добровольческом подразделении, которое тогда только начало создаваться, – "Карпатская Сечь". Он охотно меня принял в свои ряды. И когда я ехала, я взяла отпуск на два месяца на работе, решила, что хотя бы за это время сделаю максимум, что смогу. Надо будет варить еду ребятам – буду варить еду. Надо будет что-то другое делать – буду что-то другое делать. И так я приехала в Донецкую область, в Курахово, где базировалась тогда "Карпатская Сечь". Наш командир Олег Иванович, обрадовавшись, что я прибыла, решил, что я сразу стану его заместителем. И возложил на меня обязанности совсем не готовить еду. Он меня знал и, наверное, оценил мои организаторские и руководящие способности. И, наверное, потому такое принял решение.
– Ну, у вас же реально в то время был потенциал и биография... Вы уже и на руководящих должностях были в Тернопольской области, и в политической партии "Свобода", были депутатом местных советов дважды, если я не ошибаюсь. Потому я понимаю его решение.
– На самом деле на тот момент я была депутатом областного совета и руководителем аппарата областной администрации по должности. И тогда я и решила, что это все не имеет значения. Имеет значение только происходящее на линии фронта. Я вроде пришла на какой-то короткий период, а вернулась через два года уже офицером Вооруженных сил Украины. Так сложилась моя история. Потому что через несколько месяцев, в начале мая 2015 года, мы всем составом добробата "Карпатская Сечь" вошли в ВСУ. Я тогда, конечно, еще не была военнообязанной. Встала на военный учет, подписала контракт с Вооруженными силами. Так я стала служить. В ходе этой службы Олег Иванович мне сказал, что для того, чтобы быть настоящим военным и выполнять какие-то более важные функции, нужно иметь офицерские знания и офицерское звание. И успешно меня делегировал на обучение на офицера. Так я получила первоначальное офицерское звание.
На самом деле романтики на фронте, я бы сказала, совсем немного или вообще нет. Романтикой это все покроется уже после победы
Уже в качестве заместителя командира сводной штурмовой роты 93-й моторизованной бригады служила почти до конца 2016 года. Демобилизовалась. И снова втянулась в гражданскую, общественную, политическую жизнь. Казалось, только освоилась и только окрепла после того, как вернулась с войны, сложив себя пазлами и сформировав снова какую-то стабильность в гражданской жизни, – и тут вторая волна, полномасштабное вторжение. И я как гражданин, и как националистка, и как офицер запаса, конечно, не могла не пойти снова. Вернее, юридически я могла не пойти, потому что моя должность, на которой я работала в 2022 году, предусматривала бронь от мобилизации. И многие другие нюансы, которые юридически могли дать мне возможность не служить, но я никогда не смогла бы не сделать снова всего, что я сейчас делаю. Ну вот примерно такая моя история.
– У вас же в подчинении сейчас мужчины.
– Не только мужчины. И женщины. У нас в подразделении есть и женщины. Я понимаю, что вы хотите спросить: как это так, в подчинении мужчины?
– Как это происходит? То есть как складываются отношения у вас внутри батальона? Как проходит вопрос с дисциплиной?
– А у нас нет проблем с дисциплиной. У нас есть мотивация, у нас есть желание воевать, у нас есть желание уничтожать врага, у нас есть желание одержать победу. И каждый из нас понимает, что он – или я, или кто-то другой, в каком звании, не имеет значения, – мы все являемся частями одного большого механизма, который едет, валит, прет и освобождает нашу землю. И мы прекрасно понимаем, что не имеет значения, какая твоя функция в этом механизме: то ли ты колесо, то ли руль, то ли какой-то винтик. В любом случае если этот винтик не будет вертеться, весь механизм не будет ехать. У нас есть понимание этого. Поэтому нет никаких проблем с исполнением приказов, общением. У нас очень дружеское общение. И мы в этой дружеской, добробатовской атмосфере воюем.
Нет никаких проблем в этом плане. Потому что наш добробат "Карпатская Сечь" очень особенный по своей атмосфере. Наш славный командир Олег Иванович Куцин, который, к сожалению, погиб в бою не так давно, создал не просто добровольческое подразделение – он создал побратимские отношения, позволяющие выполнять любому любую работу, на которую он способен. У нас нет каких-то моментов, что кого-то надо заставлять заступать на позиции, выполнять работу... У нас все происходит настолько по-братски, что не чувствуется какого-то расстояния, границы, какого-то подчинения. И ребята, служащие в нашем батальоне, тоже очень мотивированы. Это не люди, которых заставили и сказали: "Ты должен здесь служить и держать оружие в руках, выполнять эти задачи". Это все те, кто душой рвался на фронт, кто хотел победы, кто хотел так же, как и я, сделать все, что только может, чтобы приблизить победу, чтобы победить московского врага. Поэтому нет никакой проблемы в общении. И очень комфортно в нашем добробате служить.
– А что в ваши обязанности входит? Если об этом можно говорить.
– То, что можно, конечно. Я являюсь заместителем командира отдельного батальона. И как заместитель командира я отвечаю за боевое состояние подразделений, боевую готовность. Абсолютно все-все, что туда входит: и наполняемость людьми, и соответствие их военно-учетным специальностям, и проведение учений по боевой подготовке и многое другое... В ту боевую готовность и нормальное боевое состояние входит очень много нюансов. И документация, и все вещи, позволяющие отдельным подразделениям в составе нашего батальона быть готовыми выполнять любые боевые задачи.
– С одной стороны, фронт, героизм, героические истории, передовая... Это почетно, романтично, это воспевается потом в произведениях. Но, с другой стороны, есть жизнь: бытовые вещи, кровь, слезы, смерти, грязь, гигиена, особенно для женщины. Расскажите, пожалуйста, об этой другой стороне, из которой состоят война и фронт.
– Ну, на самом деле романтики здесь, я бы сказала, совсем немного или вообще нет. Романтикой это все покроется уже после победы. Когда мы будем вспоминать о том, как, например, кто-то из наших ребят, когда на позиции ехал танк, решился подняться из окопа и выстрелить из Javelin, повредить его – тогда наверняка наступит романтика. А сейчас это, как вы правильно сказали, слезы, и грязь, и кровь. Но и вдохновение. У времени на войне есть такая особенность: оно бежит настолько быстро... Говорят, что в жизни время в принципе бежит быстро. Поверьте мне: на войне оно бежит в 100, 1000 раз быстрее. И мы живем в таких эмоциональных качелях, что мне кажется, что наша психика не успевает их прорабатывать и осмысливать. Когда утром может быть какой-то успех – подбили какую-то технику, – в обед кто-то, не дай бог, ранен и мы волнуемся и переживаем, а к вечеру снова какой-то успех и у нас снова взрыв эмоций…
А до утра ты обнуляешься. Наступает совсем новый день, новое время и новая страница. И так изо дня в день. И мы не успеваем ни эмоциями, ни психологически все пережить и обдумать. И точно так же мы не успеваем задумываться и сосредотачиваться на бытовых вещах. На самом деле быт на войне бывает очень разный. Это зависит от того, где находится подразделение, в какие условия попало, какие задачи выполняют в тот или иной момент. В моей жизни бывало очень по-разному. Бывало за два периода войны столько разных бытовых ситуаций, что... Иногда ночью просыпаешься от того, что по лицу лезет мышь... У меня такое было. Это один из самых неприятных бытовых моментов. Особенно когда, знаете ли, наступает период холодов, начинается осень. Я проходила такое. И все они прячутся куда-то внутрь, где есть еда, где тепло. И они тогда смелее.
Смерть я видела очень много еще в 2015–2016 годах, но сейчас в 100–1000 раз серьезнее и сложнее
Когда есть теплая вода в кране и электричество в розетке, когда можно даже волосы феном посушить, ты уже счастлив. Или отпроситься у командира на какие-то несколько часов и выехать в ближайший городок, чтобы постричься или покраситься, это вообще... Бывает на самом деле очень по-разному. Но когда женщины идут на войну, они должны быть готовы ко всему. Они должны быть готовы и к тому, что туалет на дворе и только в кустах, и к тому, что мышь лазит возле тебя. Ну, конечно, может быть и комфортнее, но готовым нужно быть к разным моментам. Если психологически вы к этому не готовы, то лучше 30 раз подумать, может, лучше все-таки остаться волонтером, чтобы потом не стать обузой для своего подразделения, для своих собратьев. Потому что на войне мы очень зависим от того, кто рядом, независимо от того, мужчины это или женщины. От того, кто рядом, зависит моя жизнь.
– Вы много за это время смертей видели? И лично вы как на них реагируете?
– К сожалению, очень много. Приходилось еще и в 2015–2016 годах медицинскую помощь оказывать при критических ранениях. И были моменты в Донецкой области, когда наш медицинский экипаж не успевал доехать до позиций, чтобы оказать помощь. И это было психологически, наверное, сложнее всего… Потом уже понимала, что это не так, но сначала казалось: а если бы на 30 секунд, на минуту быстрее… И это я говорю, а мне мурашки по телу бегут, когда это вспоминаю. Но сейчас в 100–1000 раз серьезнее и сложнее, чем было в 2015–2016 годах. К сожалению, потерь гораздо больше. Как я лично на это реагирую? Ну, в 2015-м, когда впервые мне пришлось забирать с позиций двух наших погибших ребят, я думала, что спокойно с этим справляюсь, и не могла понять, почему наш командир меня несколько раз спрашивал: "Может, тебе нужно уехать в отпуск? Может, тебя отпустить домой?" – "Да нет, пока нет нужды. Я чуть позже поеду". Потом еще раз и еще раз спросил… Уже потом я поняла, что действительно просто перестала говорить, общаться. Я только отвечала, когда меня что-то спрашивают. Такой была реакция моей психики.
Поэтому даже когда мы думаем, что мы справляемся с эмоциями, мы действительно не всегда справляемся, а просто в себе придавливаем. Я, знаете, очень часто думаю о том, что будет потом, когда у меня будет время все осмыслить, плакать, пережить. А это, наверное, будет очень непростой период в жизни. Но это все мы должны пережить. Этот период будет проще пережить, если мы будем понимать, что это все было не зря, когда мы будем понимать, что у нас абсолютная, тотальная победа над нашим злейшим врагом, который, сколько существует Украина, не дает нам спокойно жить. Вот когда мы будем понимать, что эти потери все-таки были не напрасны, тогда и пережить это сможем.
– Что страшнее всего было за весь этот период?
– Самым страшным для меня было известие о гибели нашего командира Олега Куцина. Это было что-то такое, чего не могло произойти в нашем понимании. Мы предполагали очень разные ситуации, мы очень много с ними общались, мы предвидели и предполагали разное, но никто никогда из нашего подразделения не мог себе представить, что такое может произойти. И это было самое страшное, что эмоционально было труднее всего пережить. И наверное, то, что я до сих пор не пережила.
Это был тот момент, когда казалось, что все рухнуло, рухнула вселенная, что все вокруг потемнело и ты даже не знаешь, куда идти, что делать. Когда прощались с ним, я мысленно задавала ему вопрос: "А как же теперь?" Но наши парни и девушки настолько мужественны, настолько сильны, настолько отважны и высоки духом, что никто и мысли даже не допустил, никакой паники... Напротив: больше сплотились, сжались в кулак, объединились и еще больше набрали злости уничтожать москалей, уничтожать врагов, которые прут на нашу землю и наносят такие потери. Это если мы говорим об эмоционально тяжелой ситуации для меня лично.
– Вы плакали?
– Много. Только так это было возможно для меня пережить. Все говорят, что мы сильны, но сильны до определенного предела. Есть какие-то вещи, которые невозможно просто так проглотить, но я постоянно себе говорила, что мы будем держать строй. И самое большее, что мы можем сделать для него, – это одержать тотальную победу. Это была его мечта, это была мечта его жизни. И мы обязаны все сделать для того, чтобы она сбылась.
– Что для вас победа?
– Для меня победа – это в первую очередь сохранение моей нации. Потому что я понимаю, что это война не просто на физическое уничтожение, это война идеологическая. Я понимаю, что в этой войне не будет полупобед, не будет полурешений. Это война на уничтожение нации: либо мы их, либо они нас. Мы не имеем права дать ни малейшей слабинки. Мы должны бороться до того момента, когда Россия треснет по швам и разлетится. Потому что только в этих условиях мы можем быть спокойны, что наши дети снова не попадут в ситуацию войны с Россией. И это то, чего больше всего я хочу: чтобы украинско-московская война закончилась на нашем поколении, чтобы наши дети и наши внуки никогда в жизни не были в опасности, что снова Россия станет захватчиком, что снова попрет на наши земли, что снова захочет уничтожить нас идейно, физически, проглотить и поглотить. Чтобы это даже не стало возможным, чтобы этого даже никто не мог допустить. Это для меня будет настоящая победа.
– Я хочу услышать от вас о тех героических историях, которых на фронте тоже много. О том, что было на ваших глазах, о чем вы знаете, о чем вы можете рассказать.
– Историй вообще очень много. Поверьте, каждый день какие-то героические поступки наших военнослужащих, ребят нашего подразделения, других подразделений ВСУ, других подразделений "Легиона Свободы" и каждого на линии фронта. Да и наконец тех, кто помогает в тылу. Но если мы говорим непосредственно о боевых ситуациях, то хочу сказать, что мы постоянно на фронте видим чудеса. Столько случаев чуда, столько случаев, когда нас Всевышний оберегает... В такие моменты, казалось бы, невозможно выжить. Если бы была возможность записывать, потом можно было бы написать сотни томов чудес, в которых нас просто хранят небеса. Например, где-то проходят небольшие совещания боевого планирования, как только оттуда отойдут наши, буквально через две-три минуты туда прилетает что-то и разносит вдребезги это здание. Таких случаев было уже больше десятка, чтобы вы понимали. Это не потому, что где-то просачивается информация. Нет. Эта информация не могла в принципе нигде просочиться.
То, что происходило на улицах Ирпеня, когда наше подразделение туда заходило после оккупантов, не укладывается в сознании психически здорового человека
Я знаю такие случаи, когда наши ребята выходили вперед и захватывали трофейную технику, и техника под обстрелами не заводилась, и в последний момент, когда уже казалось, что они ее оставляют, один из ребят залез под технику, что-то чудом один проводок к проводку присоединил – и они успели эту технику забрать. Сейчас эта техника успешно воюет.
Было наступление: на наше подразделение наступало несколько танков, переезжавших через местность, не могу сейчас называть какую. Но те люди, которые это делали, будут знать, о чем идет речь. Один из наших совсем молодых бойцов выдвинулся из окопа и выстрелил, несмотря на то, что он находился в прямой видимости танка. И подбил первый танк. Этот танк застрял. Остальные несколько танков, следовавших за ним, вынуждены были развернуться. И когда они разворачивались, наши ребята передали координаты и артиллерия накрыла все остальные танки. Это действительно героические поступки. Эти ребята – настоящие герои.
Ну и не могу не вспомнить наших медиков, которые в таких условиях оказывают помощь и такое делают во время эвакуации с боевых позиций, что это действительно чудеса и подвиги. И хочу вспомнить очень интересный момент, который мне запомнился. Есть у нас боец на псевдо Богатырь. Он небольшого роста и меленький, но мы его назвали Богатырем не для того, чтобы пошутить, а за его героические поступки. Когда еще наше подразделение стояло в обороне Киева под Ирпенем, случилось так, что нашего боевого медика ранило, посекло ему обе ноги. И он себе сам оказал помощь, наложил жгуты. Но он не мог сам передвигаться с этой позиции. А этот наш паренек, Богатырь, подбежал к нему, не испугался, под обстрелами взял его себе на спину, хотя тот был вдвое больше, спрятал его, дождался эвакуации. Это настоящие героические поступки. И эти ребята – настоящие герои.
– Есть ли в окопах место для смеха, для шуток, музыки, танцев?
– Ну, для музыки, для танцев – это, наверное, нереально, как бы ни хотелось, даже если находит такое настроение на кого-то. Но без шуток, наверное, и невозможно было бы. У нас говорят иногда, что выбитое осколками мин окно – это лучший кондиционер... Или когда выбито окно спереди и сзади, то на блокпосту все равно нужно опустить боковое стекло, чтобы сказать пароль, иначе не услышат. На самом деле много моментов, в которых бойцы поддерживают эмоционально друг друга. И это тоже повышает дух. Конечно, есть место для шуток. Должно быть. Есть моменты, когда нужно собраться и перетерпеть, но есть моменты, когда нужно пошутить, когда нужно переключиться. Потому что так жить легче. И воевать тоже легче.
– Любовь и война – совместимы ли эти вещи? И есть ли у вас истории любви на передовой?
– Ну чтобы можно было вспомнить какую-то историю из нынешней войны, не случалось такого. Но когда я служила в 2015 году в нашем добробате, у нас была чрезвычайно романтическая история бойцов, которые познакомились в начале 2015 года в нашем батальоне и до конца года там же, в Песках, женились. Нашли священника и в подвале одного из домов, где располагалось наше подразделение, благословили их и они поженились. И это было очень романтично. Это был единственный, наверное, романтический момент, который я помню на войне. Это было невероятно. Но вообще я думаю, что война – это такая штука, которая требует всех эмоций, требующая всего тебя, всего внимания, всей силы и всех эмоций. Когда наступит победа, тогда жизнь будет продолжаться.
– Вы участвовали в боях за Киев, возле Ирпеня. Скажите, пожалуйста, что было страшным?
– Страшнее всего было, когда наше подразделение заходило в Ирпень, когда только город зачищался. То, что происходило на улицах, то, что мы видели, и то, что потом мне рассказывали мои побратимы, в первый день заходившие, не укладывается в сознании психически здорового человека вообще. Это невозможно описать и невозможно вспоминать. Это то, что в принципе в мире существовать не может. Разбросанные тела гражданских, которые наши ребята помогали убирать, – это самое ужасное, что может быть. А меня лично поразил больше всего рассказ одной бабушки. Мы с командиром проходили по одной из улочек в Романовке (чуть дальше Ирпеня), она жила там со своим братом. Они оба пенсионного возраста. Мы пытались ей чем-то помочь, спрашивали: "Что вам нужно? Может, какие-то продукты привезти?" Эта беззащитная женщина расплакалась. У нее слезы текли градом: "Дорогие наши, нам ничего не надо везти. Единственное, о чем мы вас просим, – отомстите". И это человек, который говорил на суржике. Скорее на русском языке, чем на украинском. Она рассказала, что в этом доме погибли ее сын и отец. И она говорит: "Мы даже не могли их похоронить и отпеть. Мы их просто зарыли в огороде. И мы этого никогда им не простим". "Хотя раньше, – они рассказывали, – мы верили, что это наши братья, что это люди, которые готовы нам помогать, то сейчас единственное, чего мы хотим, – это чтобы они были уничтожены. Мы хотим мести". Мирная украинская женщина, пенсионерка. Вот что они сделали на самом деле с нашими людьми.
– Вы видели россиян, пришедших сюда, чтобы убивать украинцев. Если средний портрет нарисовать, кто они такие, эти ублюдки? Когда слушаешь перехваты, которые СБУ постоянно публикует, слышишь, как они обсуждают пытки, то просто волосы встают дыбом и ты думаешь: "Как это? Это какая-то другая форма жизни?!" Ты не понимаешь, как это может быть. Они как будто недалеко от нас живут, вроде похожи: два глаза, две руки, две ноги... Вы их видели – какие у вас впечатления?
– Первое, о чем подумала, что это как раз не люди. Это изверги. Как они себя ведут и что делают... Мне кажется, нормальный человек в принципе такого делать не может. Это должен быть какой-то психически больной тип, который вообще не отдает себе отчета в том, что такое жизнь, какова ее ценность, что это тоже люди. Или они себя не считают людьми, а какими-то богами – или кем? – не знаю. Я даже не могу представить, что у них творится в голове.
Но если говорить о портрете идущего в наступление рядового московита, то они какого-то такого уровня развития... Не хочется сравнивать их с собаками, потому что собаки чрезвычайно умные и добрые. Не хочется их сравнивать с любыми животными, потому что ни одно животное в мире не творит таких зверств и не убивает ради удовольствия. А эти изверги получают удовольствие от того, что они делают. У меня сразу возникает вопрос: а что там такое делается у них в стране? Как их воспитывают? Кто их рожает? В каких условиях они растут? То, что они не знают, что такое цивилизация, – это видно по разговорам, это видно по их облику, это видно по тому, извините, какие у них зубы, какие у них глаза. То, что они не знают, что такое нормальная медицина, – это тоже видно. Мы говорим сейчас о рядовых, которые попадают в плен к Вооруженным силам Украины, которых мы можем увидеть.
Как бы это странно ни звучало, но именно эта война, именно это полномасштабное наступление московитов превратило украинцев, живших на востоке, в ярко выраженных патриотов или даже националистов
Мы понимаем, что они попадают из той грязи, из того дерьма, в котором они жили, и у них складывается впечатление, что они попали в рай. И они начинают этот рай опускать до своей грязи. Они грабят магазины, они выносят продукты… Всем известно, что это армия ворованных унитазов. Они не могут представить, что в украинском селе могут люди так жить. Потому что в их представлении деревня – это, наверное, уже покосившийся дом, окнами опустившийся в землю. И примерно так оно и выглядит, так они и ведут себя. Такие грязные, зловонные, запущенные, голодные, с волчьими глазами. Вот где-то примерно такой обобщенный образ московита, который наступает на украинскую землю и еще пытается рассказывать, что они какая-то там нация, какая-то, так сказать, элита. Среди кого элита, невозможно понять.
– Вы сейчас в Харьковской области. Скажите, пожалуйста, как местное население реагирует на нашу армию? Чем помогает?
– Это очень приятный для меня вопрос. Потому что на самом деле, как бы это странно ни звучало, но именно эта война, именно это полномасштабное наступление московитов превратило украинцев, живших на востоке, в ярко выраженных патриотов или даже националистов. Расскажу вам один из случаев моего общения с местной жительницей Харьковской области... Она интересовалась, сколько война будет длиться, есть ли опасность... Мы общались, и она очень старалась говорить по-украински, хотя она всю жизнь, как она рассказывала, говорила исключительно на русском. Но со мной она перешла на украинский, и ей это даже успешно удавалось.
– Вы ведь учитель украинского языка и литературы. Вы кого угодно научите.
– Ну, моей заслуги в этом нет. Но нам было просто приятно общаться. А она очень хотела хоть чем-то порадовать меня и, наверное, еще и потому перешла сразу на украинский. Так вот она мне рассказывала: "Вы знаете, я всегда уверена была, что мы дружеские, братские нации. Я их любила, я очень хорошо относилась всегда к россиянам, я всегда говорила, что нам нельзя ссориться. Но вы знаете, наверное, большей националистки, чем я, теперь нет в мире". Это ее слова. "Я хочу, чтобы они просто исчезли. Я готова их уничтожать ради победы и процветания нашего государства. И только теперь, – она говорит, – я понимаю, кто эти люди на самом деле и что это за страна на самом деле". Это коренная жительница Харьковской области.
Очень многие местные помогают ВСУ. У нас есть мужчины и женщины местные, которые живут всю жизнь в том городке, возле которого дислоцируется батальон "Карпатская Сечь". Они уже несколько месяцев волонтерят. Они приходят и спрашивают: "Чем вам помочь? Может, хоть убирать здесь? Может, мы можем кушать готовить?" И они действительно очень много помогают. Кое-кто из них волонтерит-волонтерит, а затем мобилизуется, идет в ВСУ, вступает в наше подразделение и уже с нами на передовой, на боевых позициях. Очень много тех, кто не может физически помочь, они просто подходят на улицах, чтобы поддержать и поблагодарить...
Поделюсь такой тайной. Никому этого не рассказывала, кроме тех, кто был свидетелем. Подходит одна женщина, дама уже преклонных лет. Идет с большим букетом роз, подходит ко мне и говорит: "Мне говорили, что вы любите розы. Я вам хочу дать эти розы из моего сада за то, что защищаете нас". Она меня растрогала до невозможности, конечно. Она тоже расплакалась и говорит, что, "если бы не ВСУ, нас просто уже не существовало бы". Они готовы делать что угодно, лишь бы Вооруженные силы их защищали, лишь бы вытеснили, лишь бы победили. И такие, видите ли, душевные моменты... Кто чем может: кто трудом, кто с оружием в руках, кто просто молитвой или эмоциональной поддержкой... Это действительно очень важно, потому что это нам очень помогает.
– Как вы поддерживаете связь с детьми? Часто ли удается общаться?
– Хочется очень часто, но не всегда удается. Общаемся в различных мессенджерах через интернет-связь, через видеосвязь, когда есть возможность. Когда нет возможности, по аудио. Иногда очень коротко, иногда бывает, что так забегаешься, вспоминаешь, что обещала позавчера сыну позвонить... Бывают такие моменты. Потом звоню, прошу прощения, что я не забыла, просто забегалась. Таким образом общаемся. Понимаем друг друга, относимся с пониманием к ситуации. Все знаем, что после победы наговоримся, наобнимаемся, напутешествуемся, набудемся вместе и все компенсируем. Лишь бы победить.
– Дети гордятся вами.
– Я в первую очередь горжусь ими. Они у меня невероятные. Старший сын и сейчас мобилизовался в одно из подразделений. Дочь уже взрослая, но совсем юная, с первых дней включилась в волонтерство, помогает, собирает необходимые вещи, передает... Очень много времени и сил на это тратит. Младший мой с пониманием относится ко мне. И ни разу не пожаловался: мол, я хочу, чтобы вы были здесь, возвращайтесь. Только всегда спрашивает: "Ну как у вас там дела? Как всегда, нормально?" Я говорю: "Да, как всегда, нормально". – "Ну и хорошо. Я знаю. Вы можете рассказать любому, только не мне. Но у вас, как всегда, нормально". Вот у нас "как всегда, нормально" – это такая стабильная фраза, поддерживающая и его, и меня. И я очень рада, что у нас полное взаимопонимание и взаимная поддержка с ним.
День победы наступит тогда, когда исчезнет Россия
– Пани Мария, скажите, как с фронта, с передовой кажется: когда Украина победит? Когда закончится война?
– Во-первых, среди всех военных, среди всего нашего подразделения есть абсолютное понимание того, что не может даже идти речь о границах по состоянию на 23 февраля 2022 года. Об этом даже никто говорить и думать не желает. Мы все однозначно говорим о том, что победа наступит тогда, когда в первую очередь мы восстановим границы 1991 года. Только так и не иначе. Никаких переговоров, никаких полупобед мы даже не можем представить. Но действительно победа для Украины наступит только тогда, когда Россия настолько ослабнет, что начнет исчезать или просто исчезнет как империя с карты. Только тогда на самом деле наступит настоящая победа, потому что только тогда мы можем быть уверены, что это не будет временное успокоение ее амбиций, что это не будет временное затишье, что это через год, два, три, пять, когда они восстановят силы, не начнется снова. Поэтому на самом деле день победы наступит, когда исчезнет Россия.
– Я напоследок вам теплый вопрос задам. Скажите, пожалуйста, какая ваша мечта сразу на после победы, что прежде всего вы хотите сделать?
– Ну, прежде всего – наобниматься с детьми. Крепко-крепко, много-много, наглядеться в глаза, надышаться их воздухом, надышаться их запахом, их энергетикой, их эмоциями, побыть вместе. А потом, может быть, вместе поехать куда-нибудь в путешествие. Так, чтобы был взрыв положительных эмоций. Так, чтобы можно было соединить все, что самое интересное, приятное и дорогое в твоей жизни. Я уверена, что эта мечта сбудется. И я верю, надеюсь, что она сбудется очень скоро. Как только мы поймем, что это настоящая победа, мы сможем себе позволить побыть вместе, наобниматься, налюбиться, напутешествоваться, надышаться счастьем.
– Пани Мария, я вам желаю, чтобы ваша мечта и для вас, и для нас как можно быстрее сбылась. Украина победит. Благодарю вас, берегите себя. Берегите Украину.
– Спасибо.
– Слава Украине!
– Героям слава! Благодарю вас.