Зибров: У нас родственники в Севастополе. Звонили: "Если у вас тяжелая обстановочка, мы готовы вас принять. У вас захватили власть фашисты". Послал. После этого мы больше не общались
У нас родственники и в Севастополе, троюродные братья. Они звонили: "Если у вас тяжелая обстановочка, мы готовы вас принять. У вас бандеровцы, захватили власть фашисты... Давайте к нам". Ну, ясно, что послали. После этого мы больше не общались. Я ни разу трубку не брал, не беру и не буду брать
– Павел Николаевич, добрый вечер.
– Добрый вечер, Алеся.
– Доброго здоровья вам. Какой же вы красивый... Какая у вас красивая рубашка, в правильных цветах... Сразу хочется жить, когда на вас смотришь.
– Спасибо, Алеся. Вы сегодня в желтом сами. Желтая лента шагает по Украине. И хочу сделать комплимент: вы обворожительны. И мне сегодня приятно провести вечер с вами.
– (Смеется). Взаимно. Павел Николаевич, начнем говорить о разных вещах. И не о тех, возможно, которые поднимают настроение, но с которыми мы уже год живем с начала полномасштабного вторжения и уже девятый год – или сколько? уже со счета сбилась, – как Россия развязала войну против Украины, аннексировав Крым и захватив часть Донбасса. Я хочу спросить, как вы встретили 24 февраля 2022 года? Что вы ощущали в этот день?
– Ничего плохого не чувствовал, спокойно спал, когда в полпятого прибежала Марина, в дверь комнаты постучала и говорит: "Паша, война". Я говорю: "Какая война?" Перевернулся на другой бок. Но слышу – взрывы. Один взрыв страшный, второй... У нас рядом Васильков, бомбили аэродром, я так понимаю, и летали вертолеты над нашим домом. Пролетели два, страшно гудели. Вот тогда я понял, что действительно война. Сразу телевидение включаем, телефоны включаем, обзваниваем. Было, честно говоря, страшно и непонятно, почему, как и где. Хочу сказать, что Маринка перед этим за две недели сказала: "Мне приснился сон, что стреляют, что будет война". Ужасный сон ей приснился. И говорит: "Паша, буквально через неделю-другую ты увидишь, что будет с Украиной беда". Ну я думаю: "Мало ли?" Так оно и сбылось. То есть у меня Марина Владимировна предвидит. Снятся ей вещие сны. Ну и ясно, что думали, куда же убегать. Сразу паника, вы понимаете. Глянули, что все дороги забиты, бензин нигде не возьмешь. Ну я все-таки мужчина, говорю: "Тихо, спокойно. Давайте разберемся. Дайте сутки-другие". Мы были в Киеве две недели. Честно говоря, за эти две недели я видел, что портится нервная система у Маринки. У нее начался просто нервный тик. И я понимаю, что нужно. Она говорит: "Надо ехать из Киева". Потому что взрывы уже в Гостомеле, рядом автобазу взорвали... Рядом с нами недалеко воинская часть. Бомбили ее. Поэтому мы думали, куда поехать. И поняли, что никто ничего не предлагает. И здесь звонок из Черновцов от Ани и Миши Гросу. Они говорят: "Где вы?" – "В Киеве". – "Берите с собой чемоданчик – и давайте к нам в Черновцы". И мы через две недели уехали в Черновцы. Яна никуда не хотела ехать, осталась в Киеве. Такое было у нас 24 февраля. 4-го или 5 марта мы выехали из Киева. Побывали на Западной Украине. А потом жизнь пошла дальше... Сейчас это вспоминаешь и думаешь... Нервная система привыкла ко всему... Я так понимаю, люди привыкают... И мы уже привыкли по телевизору каждый день смотреть, в планшете смотреть, слушать по радио, что творится. Но сначала была, безусловно, огромная паника.
– К тревогам, к сиренам, к взрывам...
– Вы знаете, нам немного легче. Мы живем за городом, в селе. Мы не слышим этих сирен. А сын наш живет в городе, недалеко от дворца культуры "Украина". Так ему, безусловно, тяжелее. Он не может по сей день привыкнуть, что сирены есть и не дают спокойно спать.
– Павел, вы сказали, что когда услышали взрывы утром, проснулись, думали, что делать, звонили кому-то... У вас очень много друзей и знакомых в России. Да?
– Честно говоря, дружбы большой с российскими артистами у меня не было. Чисто знакомые, в хороших отношениях – да. Но чтобы дружба... Я не знаю. К сожалению, не было. И слава богу, что не было. Я не хочу их знать. Не друзья они мне.
– И слава богу. Но я хочу спросить: хоть кто-нибудь из них утром или позже позвонил вам, поинтересовался, как вы, что у вас?
– Алеся, что вы говорите? Никто и не думал. У меня родственники в Воронежской, Тульской, Липецкой областях по линии отца. Там, безусловно, через несколько дней были такие... У меня и брат здесь родной, у нас родственники и в Севастополе, троюродные братья. Они звонили: "Если у вас тяжелая обстановочка, то мы готовы вас принять. Приезжайте. Потому что здесь вам опасно, здесь бандеровцы, захватили власть фашисты... Давайте к нам. Вы все-таки родня". Ну, ясно, что послали. После этого мы больше не общались: я ни разу трубку не брал, не беру и не буду брать. Если до них дойдет когда-то... Я думаю, что когда-нибудь до них дойдет, что натворил Путин, их власть и их народ. Тогда будем разговаривать. Пока это стенка бетонная, непробиваемая.
– Реально ли им пропаганда забила мозги говном фашистским? Или они просто боятся, думают, что их прослушивают, и потому весь этот бред говорят?
– Одна моя знакомая мне звонит и понимает, что могут ее прослушивать. Она такая патриотка... Отец у нее в Луганской области сепар, а она – молодой человек, ей лет 30. Так она так зашифровано говорит, зашифровано делится... У меня спрашивает, как можно пересечь границу, чем можно помочь, как записаться в украинскую самооборону... Этой девочке 30 лет. С отцом она рассталась... Не хочу ничего говорить. Есть у меня такая поклонница, которая живет в Москве.
– После того, как многие из известных россиян выступили в поддержку Путина и того, что он, его армия творят в Украине, у вас не чесались руки позвонить по телефону и сказать: "Что же вы делаете? Как вам не стыдно?"
– У меня-то оно чесалось и чешется. Но я прекрасно отдаю себе отчет, что пропаганда их съела... А второе то, что они не хотят знать правду. Я уверен в этом. Они сознательные люди, умудренные, умеют пользоваться интернетом. И если идет пропаганда, то достаточно много моментов, куда можно зайти и почитать: на английском языке, немецком, нашем. Не хочется им. Им так удобно. Потому что нужно зарабатывать деньги. Там очень большие деньги платят. Это пропагандисты, это глашатаи, известные артисты, спортсмены, литераторы... Поэтому они сейчас косят деньги. Но я не знаю, понадобятся ли им эти деньги дальше. С собой туда их не заберешь. Ну будут они в Туве и Перми их тратить, пока не разделилась великая империя. А что на душе там остается? На душе, думаю, им плохо.
– Думаете?
– Я думаю, что плохо. Приходит вечер, приходит ночь – все равно просачивается информация, как их лупят под Бахмутом, Угледаром или Харьковом. И они понимают, что сужается кольцо, придется отвечать даже тем, кто говорит: "А какая разница? Мы здесь ни при чем". Всем россиянам придется отвечать. Некоторые будут осуждены, будут сидеть или повешены, а некоторые... Все равно коллективная ответственность будет.
– У тех, кто публично сейчас стоит бок о бок с Путиным, и души нет. Поэтому я думаю, что их совесть никак не тревожит и не мучает. Но за свою шкуру, наверное, начинают уже бояться.
– Думаю, да. Кто не убежал – бегите, пока открыты у вас аэропорты, пока работают на Дубай, на Турцию. Можете спокойно уезжать.
– Совет от Павла Зиброва.
– Да. Пока есть возможность. Хотя рассказывают, что это украинские, не украинские дроны... Но что-то летает. Инопланетяне летают уже в Санкт-Петербург, в Москву, до Урала долетают. Так что времени маловато.
– Павел, вы такой горячий человек... Что бы вы сделали, если бы оказались в одной комнате с Путиным?
– (Смеется). Упаси боже. Я даже не могу себе представить. Он все-таки маленький, ниже меня на две головы. И я бы его взял в объятия, типа подошел бы к нему поздравить, вот так взял бы и попробовал ему шейные позвонки скрутить.
Сколько мы мечтали, что Украина станет украинской. Думали, придет Ющенко, примут какие-то законы, что будет украинская песня по радио, по телевидению, в театре, в быту. Проехали. Пришел Янукович – тем более. Пришел Порошенко – тоже ничего не вышло. Зеленский – тоже нет. А сейчас нация объединилась
– (Смеется). На это записались бы посмотреть сотни миллионов.
– (Смеется). Думаю, я такой не один, кто хотел бы взять в объятия. Обнять его и сорвать позвоночник.
– Как вы проводите этот год. Что вы делаете? Какие мысли вас волнуют?
– Мне кажется, что время остановилось. Однообразным становится. Только насыщается войной, потерями, боями. У меня этот год очень насыщенный: много встреч, много концертов. Невероятное количество. Я даже не думал, что их будет столько. Но 90% – по нашим бригадам ездим. Это и госпитали, и базы, реабилитационные центры, Институт рака... Очень уязвимое для меня было событие, когда один благотворительный фонд, возглавляемый Сережей Левченко, перезвонил и говорит: "Поехали в Институт рака навестим ребят. Там кто без ноги, кто без руки. Плюс еще у них и онкология. Возьми гитарку, зайдешь в каждую комнату на две-пять минут, поздороваешься". И так мы вошли. А там 15 палат по два-три парня. И это было страшнее, пожалуй... С главным врачом идем, она говорит: "У этого первая стадия, вторая, этих мы быстренько поставим". А протез потом поставят им в Германии или здесь. Если нет руки или ноги. А вот заходим в палаты, где третья или четвертая стадия. И ты понимаешь, что этим ребятам будет очень тяжело выкарабкаться из этой беды. "Как тебя зовут?" – "Василий". – "Откуда ты?" – "Из Бердичева". – "Мама есть? Давай сейчас перезвоним жене или маме, или ребенку". Включаем телефон, здороваемся. Поем куплетик песни "День народження". "Ты второй раз родился! Давай куплетик". И так обходишь одну, вторую, третью палату – и уже, честно говоря, на 10-й палате я чувствую, что у меня уже сил нет. У меня нет сил, потому что нужно в каждую палату зайти с оптимизмом, настроить ребят. И когда я вышел после этого обхода с главврачом на улицу, сел в машину и полчаса сидел прямо за рулем, не мог никуда ехать. Я замер. Мне кажется, замерло сердце, и дыхания у меня не было. Потом я приехал домой и просто лежал, смотрел в потолок. Мне тяжело? Нам здесь тяжело? Тяжело этим воинам, которые нас защищают, которых нужно благодарить каждый день. Ибо они совершают подвиг.
Еще интересными и впечатляющими были выступления для детей, потерявших родителей. Были там из цирка, аниматоры... Прекрасные условия, тепло, хорошо. Там 50 мальчиков и девочек, которым от семи до 12 лет. А у них нет родителей. Из горячих точек. И я думаю: "Что я буду для детей петь?" Но когда я зашел, там некоторые начали кричать: "Дядя Паша! "Вуса-бренд"!" Один мальчик ко мне подбежал, жмет мне руку. Воспитательница говорит: "Он не спал всю ночь. Знал, что у нас завтра будет дядя Паша Зибров. У него любимая песня – "Вуса-бренд". И он сказал: "Я очень буду его просить, чтобы он мне эту песню сегодня спел". Представляете? Я так был удивлен приятно, что детишки знают песню "Вуса-бренд". Хайпа наделала эта песня очень много. Пели "Хрещатик", пели "Червону руту" со мной. Это было так классно... Я не забуду девочку Алину из Коцюбинского. Коцюбинское – это рядом здесь, у Гостомеля. Там были орки. И она тоже сиротой осталась полной. Ей лет 7 или 8. И она меня увидела, встала мне на ноги, уткнулась лицом в живот, обняла за талию и минут 15–20 стояла. Мне нужно влево-вправо отойти, а она со мной, на моих ногах стоит. Прижалась сердцем как воробушек. Я слышу, птичка бьется. Ей хочется прильнуть к теплу какому-то человеческому. Такие моменты не забываются. Невозможно просто. Такие концерты у нас. И Белая Церковь, и Черкассы, и в Черниговскую область к пограничникам ездим.
Есть и концерты, безусловно, плановые, которые мы делаем в филармониях. Но их очень мало. И они нужны, я хочу сказать. С людьми, которые были на войне, и у них здесь или передышка, или реабилитация, или госпиталь. Им нужно. Как они ждут нас... Мы небольшими бригадами выезжаем туда. Они поют, у них глаза загораются, душа улетает. Затем селфи, кашей кормят. Лучшей кашей, пшеничной с мясом или со шкварками. Я лучше не ел. И когда мы куда-то приезжаем к ребятам, ясно, что они хотят чем-нибудь угостить. У них нет специальных поваров. Просто находятся мужики, деревенские ребята, и умеют это варить. Приносят свою закрутку, которую им передают, сало нарезают, делают кашу. И мы потом с ними обедаем или ужинаем. Тоже незабываемые разговоры возникают. Такая сейчас наша жизнь творческая.
– За этот год плакали или нет?
– Когда Алинка меня обняла, расплакался. Расплакался, честно говоря, из-за мальчиков, молодых совсем, которых в Институте рака видел. Им очень тяжело. Без двух ног, например. А у него еще и онкология. Я выхожу и понимаю, что меня разносит. Плачу иногда, когда смотрю телевизор. Тоже растрогает, когда бабушки спасают кошек и собак. Спасают бабушки. Их бомбят, дом горит, а она бежит за кошкой своей. Ей самой уже 70–80 лет, она выносит не что угодно, а выносит тех, с кем она по подвалам под ракетами, под бомбами, кто ей ближе к сердцу. Больше никого нет. Я сентиментальный стал за этот год. Не знаю, повлияла ли это война на меня. Вроде я и сильный. Я хочу вам сказать, что плачу под песню "Я так хочу додому". Я не могу ее слушать, и Марина не может ее слушать. Потому что она была написана почти год назад. В Испании, когда мы приехали с концертами, к нам люди подходили и просили спеть одну, другую песню. "Нам так хочется домой..." Мы наслушались этого: "Я так хочу домой..." И когда мы пришли в номер, Маринка говорит: "Надо писать песню "Я так хочу додому". Посмотри, сколько у нас было встреч, и это на устах у каждого человека... Это был март. Мы Петру Мазе перезвонили, рассказали, что мы хотели, как мы видим. Он в Киеве был, служил как раз и служит по сей день. И буквально через два часа Петя написал эти стихи. Потом я написал три варианта на эту песню. В стиле Высоцкого: хрипотца, металл такой. Как романс сделал. И в конце концов третий вариант. И когда Маринка начала плакать, я понял, что третий вариант лучший. Высоцкий не растрогал, романс не растрогал, а этот растрогал. И как мы ее записывали в тех условиях... Находили микрофоны, какой-то элементарный пультик под компьютер допотопный, как инструмент мне волонтеры нашли, типа синтезатор, которому 30 лет, разбитый... Но его починили. Он вроде заработал на 10 минут и потом умер, а потом приехал мастер и говорит: "О, ему 30 лет. И если бы его исправить, это очень дорогой инструмент. Надо €1800". Мы так почесались... €1800... Волонтеры испанские говорят: "У нас таких денег нет". Я был раздавлен, не знал, что и как. "Дайте мне хоть гитару, дайте бандуру, аккордеон, баян – ну что-нибудь дайте, чтобы я эту песню... Я уже ее выносил, выродил, она у меня уже здесь. Только бы записать. Я хочу гармонику слышать, как она ложится на гармонику". И я на следующий день смотрел на этот инструмент, подошел, включаю кнопочку – и он заиграл. Господь Бог увидел. И я успел сделать гармонию, отправить в Киев. Мы здесь все это сделали, выпустили. И по сей день – уже почти год – я когда слушаю эту песню, у меня слезы. Марина вообще не может слушать, плачет. Иногда я на концертах начинаю петь, и меня переключает, сухость – и все, я не могу дальше петь. Бывает, что пропущу слово или фразу. Слюной смажу себе связки – и потом начинаю петь. Это удивительно. За мое творчество певческое у меня такого в жизни не было... А вот с этой песней бывают перипетии.
– Павел, как большая война изменила наше общество? Вы видите очень много людей, вы с ними общаетесь: и концерты, и встречи, и прямо в магазине… Как наши люди меняются? Как общество меняется?
– Поменялось. Оно такое стало патриотически настроенное, оно стало такое украинское, оно стало такое национальное... Сколько мы мечтали, что Украина станет украинской. Уже 30 лет независимости. Мы думали: придет украинский президент Ющенко, примут какие-то законы, что будет украинская песня на радио, телевидении, в театре, в быту. Проехали. Пришел Янукович – тем более. Пришел Порошенко – тоже ничего не вышло. Зеленский пришел – тоже нет. А сейчас нация объединилась. Сколько национальностей здесь живет... У меня азербайджанцы знакомые, армяне – они все украинцы. Язык объединил. Куда не заходишь – стараются. У меня много знакомых русскоговорящих. Они на украинском говорят. Приехавшие из Одессы, с Донбасса, из России некоторые, они жили здесь, выросли... Такие стали патриоты, на украинском языке, что даже мне говорят: "У тебя русизмы, Павел Николаевич!" Нормально? Объединилась наша нация. И я радуюсь тому, какая монолитная она стала, какой она стала европейской. Какая стала наша Украина сильная, стержень появился, основа... Вот смотрите, какая у меня рука. Такой стержень (смеются). Кувалда! Как победить такую нацию? Эта беда, эта война объединила всех от мала до велика. И мы непобедимы. Как тут пойти на какие-то уступки? Даже никто не желает это слышать. И их не будет. "Отдайте кусок Крыма, отдайте Донбасса кусочек – и от вас отстанут, и закончится война". Никто пяди земли не отдаст.
Пошел с 1 сентября к Поплавскому. Он меня попросил: "Паша, я хочу, чтобы ты заведовал кафедрой эстрадного пения". Говорю: "Я не хочу. Это такая ответственность". – "На тебя будет молодежь смотреть. Ты знамя". – "Миша, если ты будешь мое древко, – то я иду"
– Как на украинский шоу-бизнес повлияла большая война?
– Сейчас как такового шоу-бизнеса нет. И бизнеса нет, и шоу нет (смеется). Я не знаю, с чего живут артисты. Потому что те, которые зарабатывали какие-то деньги до того (откладывали люди, как говорится) – с этого они сейчас и живут. Потому что дорогих, платных концертов очень мало.
– Как ваша семья живет сейчас?
– Ну, вот так живет. Неплохо, в принципе. Есть какое-то состояние, слава богу. Я еще преподаю. Пошел с 1 сентября к Михаилу Михайловичу Поплавскому. Он меня попросил: "Паша, я хочу, чтобы ты заведовал кафедрой эстрадного пения". Я принял его предложение. И я счастлив. Я сначала думал: "Да нет, я не хочу". Я 15 лет преподавал. Потом у меня семь лет был перерыв. "Я не хочу. Это такая ответственность". – "На тебя будет молодежь смотреть. Ты знамя". – "Миша, если ты будешь мое древко, – то я иду".
– (Смеется).
– Мы смеемся: "Миша, ты – древко, а я – флаг". Он говорит: "Дай Марину. Марина, это будет тебе на коммуналку". И, вы знаете, выручает. Потому что у нас же еще театр песни Павла Зиброва. Он закрыт, но так или иначе все равно надо за него платить. За дачу, где мы живем, платить, за квартиру платить. Поэтому нормально, и слава богу. Это одна часть. А другая часть – я с молодежью работаю. У меня класс – 12 человек. Мы работаем онлайн: там есть Кривой Рог и Львов, но больше половины студентов – киевляне. И они хотят, они рвут, стараются, заглядывают в рот... У меня очень интересные мальчики. Но в основном девочки. Два парня...
– А особенно молодые студентки.
– А как же? Теперь мне нужно... Я говорю: "Маринка, а ну мне прилижи, причеши". Надо какую-нибудь фирменную кофту надеть, модные джинсы. Потому что я иду к молодежи. Она хорошо одевается, она знает... Ну, это шутка.
– Но все студентки знают, что есть Марина.
– Она как что-то сделает, заклинание какое-нибудь поставит, так все – они боятся. Боятся не меня, а Марину Владимировну.
– Вот-вот, верно.
– Нашему театру песни Павла Зиброва 27 лет. И на работу в балет или на бэк-вокал попасть тяжело. И я выбирал себе в бэк-вокал хорошую вокалистку, чтобы она хорошо пела, ну и внешность была. После этого заходит Марина Владимировна и все перелопачивает. "Нет, она не пойдет". Потому что у нее длинные ноги или грудная клетка не туда...
– (Смеется). Пятого размера грудная клетка.
– Да. И все. И с балетом то же самое было: "Нет, мне не нравятся ее глаза, как она на тебя смотрит". (Смеется). Так и здесь. Марина Владимировна не ходит в университет со мной, слава богу. Я сам справляюсь пока. Если потребуется, возьму Марину Владимировну.
– (Смеется).
– Так что занимаюсь делом. Мы записываемся, они делают капустники, и я в этом играюсь, во всем том купаюсь. И снова ко мне возвращается молодость, как когда я ходил в консерваторию на занятия. Все возвращается на круги своя. Это очень интересно.
– Как большая война повлияла на ваше творчество? На какие песни сейчас есть спрос у общества?
– Я поначалу боялся. Думаю: "У меня же слушательницы в основном: 70–80% женщин. Как же будут мужики, сидящие в зале, 95%?" Мужики слушают. Настоящую песню, настоящую музыку, настоящее творчество, настоящий голос, не "фанеру"... Все-таки Господь Бог дал, и хорошие педагоги, школа и консерватория. То есть подлинное искусство слушают, поддерживают и поют. Как повлияло? Мы за это время записали несколько песен с Петром Магой и Юрием Рыбчинским. Да, мы сейчас не пишем, к сожалению, о любви. Нет у нас лирики, как мы раньше писали: воспевали женщину, любовь, шлягеры... Сейчас у нас настроено все о войне, за Украину, об Украине... С Юрием Рыбчинским мы написали песню, сейчас мы ее сводим. Называется "Я люблю тебе, Україно". Украина у меня как мать, как любимая женщина. Очень интересные стихи. Юрий Евгеньевич Рыбчинский – гениальный поэт. Он мне предложил: "Паша, о любви к Украине". Вышла песня. Это даже не песня – это своего рода ода. Сделали мы с Петром Магой тоже интересную песню. Я все-таки глава Партии поклонников женщин в Украине. Это общественная организация. И не забываю поздравлять женщин и думать о женщинах. Пришли мои дети Дианка с Андрюшей и говорят: "Что ты воспеваешь парней-воинов? А что, девушек, женщин-воинов нет? Их почти 40 тысяч официально служит в Вооруженных силах, в Нацгвардии. Давай, папа, напишем о девушках ВСУ". И так получилось, что одну фразу – Дианочка, одну – Маринка, одну – я... Собрали.
– Класс.
– Петру Маге отправили, что бы мы хотели видеть. Петр Мага это все обработал творчески. Тоже прекрасный поэт. И слава богу, что он живет рядом со мной, в одной деревне, и видимся очень часто. И буквально через два часа стихи "Девушки ВСУ" были на столе. У меня инструмент очень хороший в подвале. Я спускаюсь туда и творю. Сделали эту песню.
– Как вы думаете, как после нашей победы будет выглядеть украинский шоу-бизнес, наша культура? Какие песни общество будет хотеть слышать?
– Так или иначе о войне мы будем петь и воспевать подвиг наших защитников и защитниц. Это однозначно. Это будет, пожалуй, красной линией идти по творчеству каждого артиста: в театре, кино, музыке. След огромный останется. Но жизнь продолжается. Рождаются дети. Вы посмотрите, сколько свадеб не только в городах и селах, а прямо там – на батарее, в ротах, в батальонах – проходит. Я смотрю – и у меня слезы. Вы спрашиваете: "Когда ты плачешь?" Плачу, когда вижу такие трогательные моменты. Поэтому будут воспевать любовь, будут воспевать Родину, будет шоу. Сейчас пока нет шоу. И бизнеса нет. А вот закончится война – я уверен, что будет расцвет. Будут гастроли, будет работа у людей, будет восстановление страны огромное, будут инвестиции огромные. Вы не представляете, что здесь будет происходить. Будет жизнь – значит, будут концерты.
– Вы, наверное, следили за скандалом, разгоревшимся вокруг вашего коллеги Иво Бобула. Скажите, на чьей вы стороне?
– (Смеется). Надо знать Иво Бобула. А я его знаю лет 40. 35 – это точно. Вы же знаете, вы делали с ним интервью, он сложный, неординарный человек. Поэтому прежде чем идти на интервью с Бобулом, нужно узнать вообще, кто он, что он, как он. А не этой девочке молодой... Я понимаю, что она больше пиара хотела себе сделать. Я знаю, что многие из взрослых исполнителей к ней точно не пойдут. Дело в том, что я глава Партии поклонников женщин. Поэтому, безусловно, я бы так не ответил, однозначно...
– Но ведь о женщинах он говорил неприемлемые вещи.
– Да, неприемлемые вещи. Я понимаю, что это его мнение. Если ты публичный, известный человек, то ты не можешь собственное мнение тихонько сказать. Сейчас услышали, разнесли, распиарили – и все. Вылетела птичка, что называется, и улетела. Об этом нужно было ему тоже думать. Поэтому я себе такого не позволил бы. Иво – это его. На своей шкуре он это почувствовал, и это было по его жизни – что так с ним женщины. Поэтому он и имеет право. Не просто же он где-то взял это. Хотя он сказал: это не все, а определенная – и большая достаточно – когорта женщин, девушек, смотрящих на шубки, на "мерседесы" и что угодно. Ну это правда. Есть категория людей. Это не все.
Когда наступит наша победа, напьемся. И сейчас есть возможность выпить, но как-то не так идет. Выпьешь – и горечь
– Нет пола в этом. И мужчины есть такие, и женщины... Это особенности характера, не имеющие к полу отношения.
– Да. Мне, например, повезло в жизни: у меня хорошая жена, дети. И шубка есть. Не "мерседес" – так другая машина. Все нормально.
– Вы сказали о жене. Я хочу еще раз вспомнить слова Марины, которые вы цитировали в начале эфира, что перед широкомасштабной войной ей приснился пророческий сон. Что сейчас Марине снится? Когда победа?
– Два года с начала войны.
– О, я слышу, Марина с нами!
– Да, Марина здесь сидит. Она говорит, что два года с начала войны. Год уже прошел. Ясно, что [боевые действия] уже будут неактивны, но этот кремлевский монстр будет биться, дергаться в конвульсиях, его будут добивать... Ну добьем. Легче уже будет. Дай бог, сейчас пройдет эта жижа, подсохнут поля, дороги, придут танки, артиллерия. Будем их с огоньком гнать.
– Что первое вы сделаете, когда наступит наша победа?
– Напьемся (смеются). И сейчас есть возможность выпить, но как-то не так идет. Выпьешь – и какая-то горечь. Понимаешь, что рано праздновать победу. А когда победа будет… Во-первых, мы напишем победные песни. Говорят: "Уже сейчас пишу". Я говорю: "Нет, сейчас оно не пишется. Надо, чтобы эмоциональное состояние было". Оно должно родиться как ребенок. Оно рождается. С Рыбчинским, с Магой. У меня два автора, два кума моих родных, два прекрасных поэта. Я думаю, мы напишем песни, потому что мы художники, а потом напьемся. Может, сутки-другие. Будем целоваться, обниматься с друзьями, соседями, близкими... Эйфория будет в Украине. И я думаю, что за нас будет радоваться весь цивилизованный мир...
– Павел, я вас не могу без песни отпустить. Что сейчас на душе? Может, "Я хочу додому". Может, какую-нибудь другую...
– "Я хочу додому" – это очень... Мы написали с Петром Магой песню еще в 2015 году. Она называется "Сон про Україну". И мы тогда с Петром не думали, что она будет актуальна столько лет. "Мне приснились эти стихи – я их записал", – в два часа ночи он мне звонит. "Нормально?!" Я говорю: "Я уже сплю. Ты чего?" – "Послушай". И я слышу, что у него голос дрожит. И когда он мне прочитал, я понимаю, что уже спать не могу. Говорю: "Петя, есть оно на бумаге? Вышли мне, пожалуйста". Он мне смс-кой выслал. Ясно, что когда такие стихи заходят в душу... У меня поднимается температура сразу до 38. Я знаю, что процесс пошел. Знаете, как самогонка, – брожение пошло.
– Класс.
– Садишься за инструмент – и из тебя первая эмоция вылетает. Потом уже, утром, поправляешь какие-то нюансы. Но база заложена конкретно под эмоции. И вот сейчас я хотел бы спеть припев этой песни. "А я вірю і знаю, що я до тих днів доживу. І побачу країну щасливу свою наяву, що не буде кричати розхристаним криком: "Хто ви?!" Україна моя, тільки ти до цих днів доживи". Доживи! Доживе!
– Павел, супер. Когда с вами разговариваешь – как солнечно выходит. Не только из-за ваших подсолнухов, а просто потому, что такое настроение и вы дарите эти эмоции. Я не могу не спросить, что у вас за портрет за спиной висит?
– (Смеется). На 25-летие нашего с Маринкой бракосочетания дочка сделала нам такой портрет. Видите?
– Да.
– Красиво, правда? Такая наша семья. И наша красавица Яночка, умница. Яночка, кстати, работает со мной. Вы знаете?
– Да.
– Два последних года работает.
– Она у вас молодец. Она суперпрофи.
– Суперпрофи. Без нее уже ничего. Наша семья – это наша сила. Так что я всем желаю иметь крепкие семьи. Это и тыл, и передовая, и каменная стена, за которую никто не прокрадется. Так что желаю всем здоровья, радости побольше. И черпать в каждом дне, обретать радостные, светлые тона. Пусть будет мир, пусть будет победа, пусть будет все вокруг Украина.
– Я вам очень благодарна. Слава Украине!
– Героям слава!