+18 Киев
В 61-м году меня схватили, в прямом смысле слова связали и отправили на принудительное лечение в психиатрическую больницу на три года. Я сидел в экспериментальной клинике Осипова, где на нас испытывали новые психотропные вещества. Оттуда выходят – если выходят – что называется, овощи. Через полгода мать, видя, что делают врачи, через адвоката вытребовала меня на поруки, как инвалида. Был такой известный садист в Советском Союзе, врач-психиатр профессор Случевский, и когда я ему сказал: “Прощайте, профессор”, он меня поправил: “До свидания!” Через два месяца у меня началась ломка, и я понял, что он имел в виду, когда говорил, мол, ничего-ничего, к нам всегда возвращаются, сами. Со многими неугодными КГБ расправился именно таким способом. В течение полутора лет я не мог взять кисти в руки. Мне пришлось уехать в горы, интуиция сработала. Говорить, что я на нее обижен – это из области мелких человеческих чувств. Я, во всяком Но мой принцип философский – родину не выбирают, ей служат. Поэтому случае, понимал, что и в этой стране, где свирепствовало беззаконие – как, впрочем, и сегодня – существуют прекрасные люди. Это удивительная страна с удивительным странным народом, который подвергли безжалостному геноциду. Нужно понимать боль и трагедию этой страны, этого народа, и не отворачиваться от него, как это делают многие.
Вот, например, Барышников (Михаил Барышников, советский и американский артист балета, в 1974, будучи на гастролях за границей, стал невозвращенцем. – “ГОРДОН”) принципиально не приезжает в Россию, он полностью американизировался, и когда он узнал, что я еду работать в Мариинский театр, то сказал мне: “Ну что, опустился до Мариинского театра?!” Но он плохо знал мою биографию, потому что в 77-м году, когда я заработал первые деньги, я не свою книгу выпустил, а сделал “Аполлон-77”, где впервые опубликовал того же Саенко, который ныне Лимонов, того же Игоря Холина, то есть я создал памятник диссидентству. Фактически я никогда не порывал с Россией. Я издавал журналы, связанные с искусством нонконформистов, организовывал выставки с Александром Глезером (советский поэт, издатель, в 1974 выслан из СССР, основал во Франции Музей русского современного искусства в изгнании. – “ГОРДОН”), часто отказывался от своих выставок, чтобы предоставить помещение художникам из России.
Так что вопрос обиды – это не для Шемякина-Карданова. Не забывайте, что я еще и наполовину кавказец, чем очень горжусь, хоть это сегодня и немодно, и у меня еще есть ответственность перед малой родиной. На Северном Кавказе живут талантливейшие люди, и я стараюсь делать так, чтобы здесь, на Западе, слово “Кавказ” не ассоциировалось со словом “терроризм”.
Меня выслали из СССР в солдатском полушубке, запретив взять с собой даже маленький чемоданчик, дав на дорогу пятьдесят долларов, причем я не имел права даже с родителями попрощаться. Вскоре изгнали из России Бродского – мы понимали, что уехали навсегда. Когда я на Западе столкнулся с эмиграцией первой волны, то увидел эти запыленные чемоданы: была такая традиция оставлять нераспакованный чемодан для скорого возвращения в Россию. Я-то приехал без чемодана, нечему было пылиться, но когда я слушал Вертинского – “Принесла случайная молва милые забытые слова…”
В цыганских кабаках я рыдал, вспоминая Россию
В цыганских кабаках я рыдал, вспоминая Россию, любимый Петербург, Фонтанку. Безусловно, была большая боль, когда понимал, что никогда больше не увижу своих друзей, своего любимого города. потому что уж слишком давила меня идеологическая контора при КГБ. Хотя на самом деле именно определенный отдел КГБ меня и спасал. Я по-прежнему благодарен полковнику Попову, который, когда изгонял меня из страны, сказал: “Есть отделы, которые считают, что вас нужно держать в России, есть отдел, который считает, что вас надо физически уничтожить, а наш отдел считает, что вы должны попытать счастья на Западе”. Мало того, он собирал тайком мои работы со своей дочкой, и когда я предложил ему шикарное кольцо, которое мне подарила Дина Верни (урожденная Дина Айбиндер, в 1925 эмигрировала из Бессарабии; французская натурщица, галеристка, искусствовед; дружила со знаменитым скульптором Аристидом Майолем, позировала для многих его работ, была соавтором. – “ГОРДОН”), он сказал: “Ни в коем случае. Мы вам не даем ничего вывезти, а я знаю клуб, где выставлены ваши гравюры к “Преступлению и наказанию”, куда вы их денете?” – Ну, я говорю ему: “Хотите, я их вам подарю?” – “Вот это настоящий подарок, вот это я с удовольствием приму!” Вот такой был полковник. С Хотя я переживал изгнание, может, менее болезненно, чем многие другие, этим отделом КГБ я встречался несколько лет назад, пили чай в местах, где они меня когда-то допрашивали. Они мне подарили барометр и даже написали “гениальному Шемякину”.
Когда говорят , что нас, мол, преследовал КГБ, к этому надо подходить осторожно. Потому что на сегодняшний день выясняется – один был стукачом, второй был стукачом, третий был стукачом. Тот полковник КГБ тогда сказал мне: “Михал Михалыч, – а мне тогда было 27 лет! – Союз художников жить вам все равно на свободе не даст, поэтому мы вынуждены будем или посадить вас в сумасшедший дом, а вы уже знаете, что это такое, или послать в места не столь отдаленные, откуда вы вряд ли выйдете. Поэтому есть третий вариант, довольно суровый, но, может, и приемлемый: уехать навсегда из России”.
Так что когда говорят о КГБ, не забывайте, что все доносы, которые писали на музыкантов, на композиторов – их писал не КГБ, ему было плевать на всех нас.
На композиторов писали композиторы, на художников писали художники, на поэтов писали поэты и писатели. Мою выставку закрывали по доносу Союза художников города Ленинграда. Был такой фильм времен перестройки, “Досье полковника Карасикова”. Вот там четко показана советская интеллигенция в очень интересном виде. Там можно узнать и Евтушенко, и Глазунова, много чего там есть. Там же упоминается и мое имя – выставка диссидента Шемякина, которая открылась в Москве.
