-2 Киев
В начале апреля нынешнего, 2015 года мне позвонила знакомая – нью-йоркская поэтесса Ирина Акс:
– Рахель! Ты знаешь, что родной отец Валерии Новодворской живет в Америке? Он никогда и никому не давал интервью о дочери. После ее смерти замкнулся в себе… Очень интересный человек, ветеран Великой Отечественной войны, активный участник наших поэтических вечеров. И он готов с тобой встретиться, хочет поговорить о Валерии Ильиничне.
Отказаться от такого неожиданного, но заманчивого предложения было сложно. Благо друзья по клубу авторской песни "Синий троллейбус" любезно взялись подвезти меня в гости к Илье Борисовичу Бурштыну и его супруге Лидии Николаевне, живущим в соседнем штате Нью-Джерси. Бурштын – это настоящая фамилия отца Валерии Ильиничны Новодворской.
Встретил он меня приветливо, показал книги, подаренные дочерью, провел в уютную светлую кухню-столовую. И проговорили мы с ним очень душевно часа два, которые благодаря интересному собеседнику пролетели для меня совсем незаметно.
– Илья Борисович, как вы познакомились с мамой Валерии?
– Отец Нины Федоровны – потомственный дворянин, очень симпатичный человек Федор Новодворский – жил в Москве. Нина приехала к нему из Беларуси, где жила с матерью, и поступила в Первый медицинский институт, в котором учился мой друг. Я после демобилизации в 1947 году поступил на радиофизический факультет Московского энергетического института. Так мы познакомились с Ниной Федоровной и поженились в Москве. А рожать Нина поехала к матери в Барановичи, на сносях – ее чуть с поезда не сняли, но доехала домой и через несколько часов родила дочку.
Было это 17 мая 1950 года. Мы с супругой ждали сына, но родилась девочка – ладная, здоровенькая – и то хорошо. Вскоре я сдал летние экзамены и тоже приехал в Беларусь к семье, впервые взял дочь на руки. В конце августа мы с супругой оставили Леру бабушке и уехали в Москву. Я продолжал учиться, а Нина вышла на работу. Она была врачом-педиатром, впоследствии работала в Московском управлении здравоохранения.
К дочке мы наведывались два раза в год. Бабушка Леры очень ее любила и много сил отдала ее воспитанию. Звали ее Марья Владимировна, была она строга, но ко мне расположена, доверяла гулять с Лерой, катать дочку зимой на санках. После нашего с Ниной Федоровной развода в 1967 году Марья Владимировна переехала в Москву и жила с дочерью и внучкой. Я бывал у них в гостях, мы подолгу беседовали. Она прожила долгую достойную жизнь и умерла, когда я уже жил в Америке.
– Почему Валерия Ильинична носила фамилию матери?
– Время такое… Непопулярны были еврейские фамилии. Уже набирало обороты дело врачей-отравителей, которое в материалах следствия носило откровенное название: "Дело о сионистском заговоре в МГБ". Раскручивался маховик "Дела Еврейского антифашистского комитета", особенно после убийства Михоэлса по приказу Сталина в 1948 году. Отношения СССР с недавно образованным государством Израиль были весьма прохладными – слишком восторженной была реакция советских евреев на визит Голды Меир в Москву. Сталин строил свои каверзные планы переселения всех евреев СССР на Дальний Восток.
– Разве Бурштын – это еврейская фамилия? Скорее, польская…
– Все верно. Родители мои – Соня и Борух – были родом из Польши, они приехали в Москву из Варшавы в 1918 году. Потом хотели вернуться, но поляки организовали собственное независимое государство и родители остались в Советской России. Мои старшие сестра и брат родились в Варшаве, и этот "анкетный" факт очень мешал им впоследствии, хотя на момент их рождения Польша была частью Российской империи. Своих дедушку и бабушку я не знал – они погибли в Варшавском гетто. Помню лишь, как ходил перед войной с отцом на почту, отправлял им посылки – уже в гетто…
Я своего еврейства не скрывал никогда. В документах всегда было указано: Илья Борисович Бурштын. И в военном билете то же. Что означает моя фамилия, я в детстве не знал. Уже работая, приехал в командировку в Вильнюс (там тогда было много поляков) и услышал удивившую меня фразу:
– Почем этот ваш бурштын?
– Оказалось, что в переводе с польского "бурштын" означает "янтарь".
– "Дар солнца"?
– Мне ближе название "слезы моря"…
– Илья Борисович, как вы попали на фронт?
– В июле 1941-го ушел в армию добровольцем. Был связистом, потому и уцелел. Сейчас читаю про злоключения пехоты во время той войны, и мне даже как-то стыдно выпячивать свои военные заслуги. Пехотинцам, конечно, было во сто крат тяжелее.
– Где вы закончили войну?
– Воевал на Третьем Белорусском фронте, закончил войну в Кенигсберге (об участии в штурме города и награждении боевым орденом Илья Борисович скромно умалчивает).
– Были ранены?
– Нет. Ранений не было, в плен не попадал. Господь меня хранил. Не знаю – еврейский или русский, но Он меня хранил.
– Илья Борисович, Бог у всех нас один, у него национальности нет – улыбаюсь я.
– Вы правда так думаете, Рахель? – удивляется мой собеседник
– Конечно, Илья Борисович. Я понимаю, почему вы меня об этом спрашиваете, но пока вернемся к военной теме. После войны вы сразу демобилизовались?
– Если бы… Почти два года после окончания боевых действий служил во Ржеве. Был рядовым связистом, но уже в штабе дивизии, демобилизовался осенью 1947-го. Образование позволяло поступить мне в только что организованный институт международных отношений. Я увидел объявление о наборе в МГИМО и пошел к начальнику штаба с просьбой направить меня на учебу. Он ответил резко: "Вы зачислению в этот институт не подлежите". О национальных квотах для поступающих в институты я тогда наслышан не был, и не понял – почему, в чем дело? Сообразил позднее – обрабатывая приказы в штабе, наткнулся на "аккуратную" фразу: "направлять в подразделения особого назначения только лиц, национальность которых соответствует республикам СССР". Увы, Биробиджан был лишь столицей еврейской автономной области. Поэтому после демобилизации я сразу поступил в МЭИ – туда евреев принимали. После окончания института работал инженером.
(Примечание автора. Тут Илья Борисович опять из скромности поддерживает официальную версию, изложенную в Википедии. На самом деле он возглавлял отдел электроники в крупном Московском научно-исследовательском институте, работавшем на оборонную промышленность – участвовал в разработке российских систем противовоздушной обороны. И на мою просьбу сфотографироваться в пиджаке с орденскими планками Илья Борисович лишь поморщился: "Зачем? Лишь бы покрасоваться? Велика ли теперь цена советских орденов и медалей? Тем более, что Государственная дума России планирует лишить права на заслуженную в боях с нацистской Германией ветеранскую пенсию тех участников Великой Отечественной войны, которые эмигрировали из России. Не знаю, правда ли это или досужие вымыслы…)
Она с детства была романтической натурой, бунтовщицей, даже в школе устраивала какие-то забастовки
– В Москве мы жили в районе ВДНХ, – продолжает свой увлекательный рассказ Илья Борисович. – Семья у нас была интеллигентная, но в школу Лера пошла обычную, пролетарскую. Мне это было не по душе, несколько раз предлагал супруге перевести Леру в хорошую школу в центре Москвы, но Нина Федоровна была против элитарного воспитания. Недавно я прочел воспоминания дочери Вертинского о том, как ее с сестрой родители отправили на лето в пионерский лагерь. Занятная штука: вернулись благовоспитанные девицы домой завшивевшими, научились нецензурно выражаться, – беззлобно посмеивается мой умудренный житейским опытом собеседник.
Лера была отличницей. Не единственной в классе: надо отдать должное, среди пролетариев отличники тоже были. Дочь росла независимой и самостоятельной, взрослой не по годам. У нас с ней сложились хорошие отношения, дружеские и доверительные. Конечно, она не могла не замечать критических замечаний в адрес власти и партийной системы, которые мы с Ниной Федоровной себе позволяли высказывать дома. Дал дочери прочесть повесть Солженицына "Один день Ивана Денисовича". Лере не было еще и тринадцати, но восприняла, на удивление, все правильно. Она с детства была романтической натурой, бунтовщицей, даже в школе устраивала какие-то забастовки. Одно время восторгалась Кубой и Вьетнамом. Ходила в райком комсомола, просила отправить ее на войну во Вьетнам в качестве бойца. Ей отказали, отправили домой с наказом прийти, когда научится стрелять. Представляете, она целый год по воскресеньям вставала ни свет ни заря и ездила на стрельбища. Так и не научилась, при ее-то близорукости…
Решаясь на свою первую серьезную акцию, Лера понимала, что рискует очень многим
– Лере было семнадцать лет, когда я сообщил ей о своем решении развестись с Ниной Федоровной. Реакция дочери была молниеносной: "Я ухожу с тобой!". Мне пришлось долго уговаривать ее остаться с матерью, для которой одновременная потеря двух близких людей была бы сильным ударом. Я настоял: "Лера, надо оставаться". Дочь меня поняла. Родственники Нины Федоровны тоже меня не осуждали, мы продолжали поддерживать с ними уважительные отношения.
– Как молодая девушка из интеллигентной семьи столь решительно окунулась в борьбу против советской власти? Что это было: безрассудство или отчаянная смелость?
– Конечно, это была отчаянная смелость. Она не была безрассудна, но и трезвого расчета у нее не было, она была человеком увлекающимся. Решаясь на свою первую серьезную акцию, Лера понимала, что рискует очень многим. К тому времени она с серебряной медалью окончила среднюю образовательную школу и поступила на французское отделение престижного института иностранных языков им. Мориса Тореза".
(Примечание автора. Илья Мильштейн (известный российский журналист) очень точно подметил это качество Леры: "Благородство, помноженное на бесстрашие, – вот редкость. Эта физическая невозможность смолчать, которая заставляет 19-летнюю девочку разбрасывать листовки в Кремлевском дворце съездов, ломая себе карьеру и жизнь, обрекая на пыточный режим в психушках. А после освобождения заниматься распространением Самиздата, организовывать подпольную партию, подпольный профсоюз... и выйти наконец с плакатом на демонстрацию, едва повеет перестройкой и гласностью. "Можешь выйти на площадь, смеешь выйти на площадь..." – эти строки Александра Галича украшали членский билет Демократического Союза – небывалой партии, в которой она состояла с первого до последнего дня. В гордом одиночестве").
– Валерия Ильинична поделилась с вами своими планами?
– К сожалению, нет. Я бы попытался ее остановить. Но к тому времени я уже жил в новой семье, в 1967 году у нас с Лидией Николаевной родился сын и я стал уделять дочери меньше внимания. Единственное, что помню из событий осени 1969 года: перед тем, как 5 декабря пойти в Кремлевский дворец съездов, она прочла мне свое собственное стихотворение – очень злое, направленное против правительства, с укором против ввода танков в Чехословакию.
Спасибо, партия, тебе
За все, что сделала и делаешь,
За нашу нынешнюю ненависть
Спасибо, партия, тебе!
Спасибо, партия, тебе
За все, что предано и продано,
За опозоренную Родину
Спасибо, партия, тебе!
Спасибо, партия, тебе
За рабский полдень двоедушия,
За ложь, измену и удушие
Спасибо, партия, тебе!
Спасибо, партия, тебе
За все доносы и доносчиков,
За факелы на пражской площади
Спасибо, партия, тебе!
За рай заводов и квартир,
На преступлениях построенных,
В застенках старых и сегодняшних
Изломанный и черный мир...
Спасибо, партия, тебе
За ночи, полные отчаянья,
За наше подлое молчание
Спасибо, партия, тебе!
Спасибо, партия, тебе
За наше горькое неверие
В обломки истины потерянной
В грядущей предрассветной мгле...
Спасибо, партия, тебе
За тяжесть обретенной истины
И за боев грядущих выстрелы
Спасибо, партия, тебе!
Стихотворение мне понравилось, я его похвалил. Но действительно не знал, не мог даже предположить, что язвительно названное Лерой обращение "Спасибо, партия, тебе!" станет текстом листовки, многочисленные экземпляры которой моя дочь и несколько ее друзей дерзко сбросят на головы посетителей помещения, в котором проводились самые важные общественно-политические мероприятия государства.
– Леру и ее друзей мгновенно арестовали в зале Кремлевского дворца съездов и обвинили в антисоветской агитации и пропаганде (статья 70 УК РСФСР), – голос 92- летнего Ильи Николаевича горестно, но точно чеканит название и номер статьи Уголовного кодекса. – Дочь поместили в одиночную камеру следственного изолятора в Лефортово, – продолжает он. – Туда к ней стал часто приходить Даниил Романович Лунц — полковник КГБ, возглавлявший во Всесоюзном НИИ общей и судебной психиатрии имени В.П. Сербского диагностическое отделение, занимавшееся обследованием советских диссидентов. Даниил Лунц совместно с директором института Георгием Васильевичем Морозовым были наиболее известными представителями преступной практики использования психиатрии в политических целях в СССР, последователями отвергнутой мировым психиатрическим сообществом концепции "вялотекущей (бессимптомной) шизофрении".
Автором этой концепции был сопредседатель стационарной судебно-психиатрической экспертизы А.В. Снежневский. Лунц откровенно и беспощадно провоцировал Леру и она совершенно заслуженно назвала его "инквизитором, садистом и коллаборационистом, сотрудничающим с Гестапо". Он обследовал не только мою дочь – в числе его "пациентов" побывали известные диссиденты Петр Григоренко, Синявский, Есенин-Вольпин, Файнберг, Яхимович, Буковский, Шиханович. И, конечно, Наталья Горбаневская, с которой Лера подружилась и вместе, в одной палате находилась на принудительном лечении в специальной психиатрической больнице в Казани. Так называемое "лечение" в Казани было жестоким и бесчеловечным, и конечно, серьезно подорвало здоровье моей дочери.
Просил прекратить применять к дочери электрошок и изуверские уколы — ведь Лера здорова, просто не угодна властям
– Илья Борисович, вы лично навещали дочь в Казани? Если да, то что вы там видели?
– На "свидания" мы с Ниной Федоровной ездили в Казань поочередно. Леру все время упрекали в дружбе с более опытными диссидентами. В частности, в дружбе с Горбаневской; я часто видел Наталью, когда приезжал в эту "спецлечебницу". Свидания проходили в большой комнате, с широким и длинным столом, по обе стороны которого сидели осужденные напротив визитеров-родственников. Одновременно в комнату заводили около 20 осужденных. Возле стола стоял надзиратель – раз в месяц разрешали продуктовые передачи. Ни передать записку, ни за руку взять было нельзя, хотя стеклянной перегородки, как в тюремном изоляторе, там не было.
Лера была очень сильным, выносливым человеком, она редко позволяла себе жаловаться даже самым близким людям. Но в Казани к ней применялись настолько жестокие методы "лечения", что я не мог не пойти к главврачу – фамилию этого офицера медицинской службы я уже не помню, много лет прошло. Просил прекратить применять к дочери электрошок и изуверские уколы – ведь Лера здорова, просто не угодна властям. Совсем молодая девушка… И если очень постараться, в любом из нас можно найти зацепку для психиатрического диагноза.
Он прямо заявил мне: "Да, вы правы – в каждом человеке, если присмотреться, можно найти какие-либо психиатрические отклонения. Только надо, чтобы не присматривались."
— ...мораль его высказывания проста: нельзя выделяться из толпы. Такова была цель карательной психиатрии. Недавно я беседовала с известным поэтом, диссидентом и потомственным психиатром Борисом Херсонским. Он рассказал мне о трагической судьбе украинской диссидентки Ганны Михайленко, авторе книги "Диагноз КГБ – шизофрения". И подтвердил, что вымышленный Снежневским диагноз отныне не входит в официальные классификации душевных болезней (DSM-5). МКБ - 10.
– Полностью согласен с этой точкой зрения. О том же писала и Наталья Горбаневская в своей статье "Позорное наследие" – это ее рецензия на привлекшую серьезное внимание книгу Виктора Некипелова "Институт Дураков":
"Если говорить о "системе" и о сегодняшнем дне, то нельзя не отметить: хотя в начале 90-х на волне дошедших наконец до советской и российской печати разоблачений карательной психиатрии положение во многом изменилось к лучшему, однако институт Сербского, в прошлом оплот этой системы психиатрических преследований, вновь решительно повернул к прошлому… и далее: отказ посмотреть в глаза прошлому, рассчитаться с ним – опасная вещь. И для душевного здоровья отдельного человека – как пациента или потенциального пациента, и для самого психиатра, и для душевного здоровья общества"
(Источник: Альманах "Неволя". Приложение к журналу "Индекс/Досье на цензуру").
– Масштабы жестокости системы наказаний инакомыслящих в СССР были чудовищны. Тех, кто попал в жернова карательной системы, кого преступной советской власти не удавалось лишить жизни, цинично калечили, лишая молодых и здоровых людей возможности построить полноценную семью…
– Вы правы, Рахель. Об этом много написано – калечили и мужчин, и женщин. В ходе "лечения" в Казани Лера – молодая, здоровая девушка, была навсегда лишена главной привилегии женщины: возможности стать матерью. Ее здоровье было подорвано очень серьезно. Но силу духа и целеустремленность Леры последовавшие за первым арестом многочисленные испытания, моральные издевательства оппонентов – "недалеких" политиков и "желтых", заказных журналистов – не сломили. Лишь когда к власти пришел диктаторский режим президента Путина, Лера с горечью заметила, что людей можно научить желать свободы, но невозможно заставить быть свободными.
(Примечание автора. Это признание далось Илье Борисовичу очень нелегко. До последнего момента я не хотела предавать публичности именно этот, очень личный, факт биографии Валерии Ильиничны. Но цинизм советской политической системы и воспитанной той системой толпы, не единожды оскорблявшей человеческое достоинство Женщины, которую я безмерно уважаю и ценю, вынуждают меня пойти на сложный с позиции журналистской этики шаг. Именно Система превратила молодую, здоровую и очень красивую девушку в инвалида, над которым бесстыдно потешались все, кому не лень).
– Валерия Ильинична и после возвращения из Казани часто попадала в следственный изолятор временного содержания и на "краткосрочное" принудительное лечение в московскую психиатрическую клинику, известную в народе под названием "Каширка". Что происходило с ней там, вам известно?
– На следственный изолятор не жаловалась – говорила, что уголовницы ее уважают и не обижают. Частые обыски квартиры – это, конечно, было большое неудобство для семьи, которая после моего ухода состояла лишь из трех женщин... Психиатрические клиники – это было настоящее наказание. В "Каширке" ее держали по месяцу, но начальник отделения, куда ее помещали, был человеком порядочным – психотропными препаратами ее не закалывали. Однако сама больничная обстановка, жизнь среди психически больных людей, была ужасна. Как-то раз Лера пожаловалась, что одна из пациенток пыталась выцарапать ей глаза, сорвав с нее очки. Страшно это было….
Однажды дочь попала в другое отделение – к женщине-врачу, которая назначила ей очень сильнодействующие инъекции. Я увидел Леру абсолютно беспомощной: ее сильно обкололи. Лера редко жаловалась, но тут не сдержалась: попросила меня помочь. Я заявил врачу, что она действует неправомочно и что моя дочь здорова. Ответ был резким: "Здоровых здесь нет. Выступать против советского государства может только психически больной человек!"
Она считала, что каждый человек должен положить свою жизнь за русский народ
– O жизни Валерии Ильиничны Новодворской много информации в интернете. И хорошего, и плохого написано предостаточно. Каким человеком в действительности была ваша дочь, Илья Борисович?
– Я уважаю все, что успела сделать моя дочь. И потому не Лера, настаиваю, – Валерия Ильинична! – была очень честным, порядочным и смелым человеком. Она была Личностью. Выдающейся личностью. Наивна? Да, не очень хорошо разбиралась в людях и поэтому получила в жизни много разочарований: сначала человеком очаровывалась, вдохновлялась, а затем страдала… Максималисткой была: требовала очень многого и от себя, и от своих соратников, перед которыми подчас ставила слишком сложные, невыполнимые задачи.
Была искренней, умной, доброжелательной и увлекающейся: я очень любил ходить с ней в театр, потому что она умела просто и интересно разъяснить мне любую, самую сложную и запутанную режиссерскую трактовку. Ее интересовали литература, философия, история, драматургия. Она много училась сама, достигала всего собственным умом и упорством.
И конечно, главным для нее было ее служение России. Она считала, что каждый человек должен положить свою жизнь за русский народ. И когда я говорил ей: "Лера, какой русский народ? О чем ты беспокоишься? Русскому народу не нужна свобода, ему нужна лишь дешевая водка и дешевая колбаса! Не всем, конечно, но почти всем, 95 процентам населения России", она мне спокойно и невозмутимо отвечала: "А я работаю ради тех оставшихся пяти процентов, которым нужна Свобода!"
– Серьезные размолвки с дочерью случались у вас?
– Мы могли поспорить, конечно, но быстро мирились. Я знаю, что злые языки поговаривают, будто мои доверительные отношения с дочерью использовал КГБ. Эта организация часто заставляла близких родственников политически осужденных следить и доносить… Такие факты, увы, известны. Но я перед светлой памятью о дочери чист – никогда доносительством не занимался. Единственная крупная ссора произошла у нас в связи с моим отъездом в Америку. Это событие она перенесла очень тяжело. Обиделась сильно, предателем назвала – она ведь была максималисткой. На первых порах считала это колоссальным предательством. Но сердце у нее было добрым, человеком она была отходчивым, умела прощать. Полным разрывом эта размолвка для нас не стала.
– Валерия Ильинична прилетала в Америку. Вы виделись с дочерью или она была очень занята ?
– Виделись, но не часто – лишь три раза за двадцать лет. Первый раз она приезжала к нам вместе с Боровым. Второй раз приехала одна, выступала перед жителями нашего городка, а потом мы посидели дома. Хорошо посидели, по-семейному… Перезванивались: я всегда звонил в день ее рождения, это обязательно. Но звонил, конечно, не только раз в год. Просто переписываться нам было удобнее, Лера не очень любила говорить по телефону. Мы обсуждали с ней список поэтов, которых она хотела включить в свой сборник "Поэты и цари", даже немного поспорили при этом, но не сильно. Самая моя любимая из ее книг – это сборник-цикл ее лекций "Мой Карфаген обязан быть разрушен". У меня есть все или почти все ее книги – их помог ей выпустить Константин Боровой, она ведь была его помощником, когда он был депутатом Государственной думы. Они интересны – если не читали, обязательно прочтите.
Когда Лера ушла, очень четко почувствовал оглушительную пустоту
– 12 июля прошлого года… Смерть Леры была для меня полной неожиданностью. Только перед этим я с ней разговаривал по телефону, все было хорошо. Конечно, это не было злонамеренным отравлением (такие слухи ходили), смерть ее была естественной. Она болела диабетом, и фатальной стала небольшая загноившаяся рана на ноге, вызвавшая сепсис. Рассказали мне об этом люди, которые жили с Ниной Федоровной и помогали ей по хозяйству.
Когда Лера ушла, очень четко почувствовал оглушительную пустоту здесь (ладонь Ильи Борисовича ложится на грудь, прикрывая сердце)… Для меня Москва опустела. Я так многое не успел дочке сказать: не сказал, как сильно ее люблю, как горжусь ею. Как-то не принято у нас это было… Теперь поздно.
(Примечание автора. В голосе Ильи Борисовича нет ни капли показных слезных нот, но звучит он тише, приглушеннее. Лишь взгляд его выдает всю глубокую степень скорби и отчаяния отца, безмерно любившего свою дочь, и познавшего горе пережить свое дитя).
– Вся наша беседа с вами, дорогой Илья Борисович, была именно об этом, ее лейтмотивом стала отеческая любовь и горечь невосполнимой утраты. И утраты, увы, не единственной…
– Боря… – дружно, в один голос произносят имя Бориса Ефимовича Немцова Илья Борисович и его супруга Лидия Николаевна. – Какого человека потеряла Россия, горе это большое ! А ведь совсем недавно он писал о Валерии Ильиничне, пожалуй, лучше всех написал.
Борис Немцов: "Лера – одна из немногих в России энциклопедически образованных людей, отличалась железной волей, убежденностью и принципиальностью. Компромиссы – это не про нее. Ее травили, бросали в тюрьмы, признавали психически больной... но никому и никогда не удавалось ее нагнуть и сломать. Была она человеком чистым и светлым. Удивлялась, когда сталкивалась с подлостью, предательством. Несмотря на тяжелую жизнь, умудрилась сохранить какую-то детскую наивность и доверчивость. Нет таких больше в России. Светлая память, дорогая Валерия Ильинична..."
