-1 Киев
25 сентября 1941 г., четверг
Я глубоко ошиблась. Все рухнуло. Рухнуло быстрее, чем мы могли предположить. И тогда, когда я писала, уже все рушилось и рушится до сих пор. Сегодня седьмой день немцы в Киеве. Мы седьмой день в оккупированной немцами зоне.
Начались все события тогда, когда я еще сидела в магазине.
Я побежала в Академию. Оказалось, что Корчагина уже нет. Он ушел с коммунистическим батальоном. А его обязанности уполномоченного президиума академии перешли к коменданту здания Навроцкому. Он сказал, что под снарядами меня заставить торговать не могут, и я могу, если хочу, закрыть магазин. Оттуда пошла в библиотеку.
Было жутко идти, свистели снаряды, сыпались стекла, растерянные люди бежали во все стороны
Бульвар Шевченко представлял собой страшное зрелище. Повозки, машины, орудия, походные кухни, пехота – все смешалось в одну непрерывную, бегущую толпу, стремящуюся прочь из города в сторону Днепра. Они задерживали друг друга, все наезжали один на другого. И это беспорядочное бегство производило страшное впечатление.
В библиотеке все плакали. Стучали в окно кассирше, чтобы быстрее платила деньги, потому что дети остались дома, а снаряды рвутся по всему городу.
Идти по городу было страшно. Снаряды свистели над головой и падали, и рвались везде.
Когда я пришла в магазин с намерением закрыть его, там была Леля, трясущаяся, перепуганная. Оказывается, возле нашего дома все время рвались снаряды.
Было жутко идти, свистели снаряды, сыпались стекла, растерянные люди бежали во все стороны. И нелепым, диким зрелищем была очередь за подсолнечным маслом, которая стояла у нашего гастронома. Люди жались к стенке, толпились у входа, но стояли. И хвост очереди протянулся далеко в сторону телеграфа.
Дома все испуганно и взволнованно толкались в квартирах нижних этажей большого дома. Потом без конца переносили вещи из нашего флигеля к Леле. Таскали постели, мешки с вещами, продукты. Устелили полы тюфяками. Заняли все подвалы. В сараях (они у нас под большим домом) уложили детей на ночь.
Пока носили вещи, Леля бегала за ними через двор и истерически кричала: "Скорее, скорее!".
Потому что снаряды свистели и разрывались без конца. И были такие сильные разрывы, что раскрывались двери, и руки тряслись. Засветло все перенесли, сложили. Никто ничего не делал. Говорить не хотелось. Ждали, что принесет нам вечер и ночь. Часов около шести начались взрывы. Они слышались со всех сторон. Нам были слышнее всего взрывы штаба флотилии и клуба водников на Подоле.
Начались пожары. Горели эти взорванные здания и швейная фабрика имени Свердлова. А со стороны вокзала подымались огромные столбы черного дыма – это горели и взрывались вокзал и ТЭЦ, которые начали гореть еще днем, и дым от пожаров вместе с запахом гари переполнял библиотеку. К вечеру поднялся сильный ветер. Он словно возник от выстрелов и пожаров. И, разрастаясь, все сильнее раздувал пламя. И огненные языки все больше и больше полыхали, все дальше перебрасывался пожар. И было впечатление, что горит весь Подол.
Пылает Наркомат связи на Крещатике, 24 сентября 1941 года
Фото: Київ 1939–1945, фотоальбом. Издательство "Кий" 2005 г
Небо было затянуто тяжелыми, свинцовыми тучами. Клубы дыма подымались вверх и вместе с тучами неслись, подгоняемые все разраставшимся ветром, пламя пожаров освещало их зловещие разорванные клубящиеся куски. К ночи утихла канонада, но часто, почти непрерывно слышались взрывы. Все знали уже: наши войска уходят. И, как было сказано раньше, взрывают объекты, которые не должны достаться врагу.
Никто не спал. По двору бродили целую ночь. Сидели на бревнах перед домом. Все ждали взрывов или пожара. И было жутко оттого, что пламя пожаров все разрасталось, оно вставало с Подола и вокзала, подымалось со стороны Крещатика. И еще более жутко было оттого, что неистовый ветер, словно специально, все сильнее и сильнее бушевал. Он выл и свистел, раздувал пламя и гнал с неимоверной быстротой космы черных в ночи зловещих туч, озаренных огненным заревом пожаров.
А взрывы раздавались один за другим. И в ночи не было никаких других звуков, кроме громкого ветра и частых, далеких и близких взрывов.
Пожар на Крещатике
Фото: Київ 1939–1945, фотоальбом. Издательство "Кий" 2005 г
Было светло, светлее, чем в самую ясную лунную ночь. Но от этого не было менее жутко. Страшная это была ночь. Никто не знал, когда уйдут наши, когда придут немцы. Боялись грабежей и хулиганства, потому что дня за два перед тем выпустили всех уголовников.
И трудно сказать, чего больше боялись – врагов или пожара, потому что в городе не было воды, наши песочные запасы казались запасами муравьев перед пожаром леса, а Водоканал был взорван еще с утра, и рассчитывать на воду не приходилось.
С нетерпением ждали утра. Оно пришло серое, но сравнительно тихое. Канонада совсем прекратилась, только слышались отдельные выстрелы и редкие взрывы. Никто не знал, что делается в городе.
Нюся пошла к портному за Галиным пальто. Она быстро вернулась домой, потому что над головой свистели пули. Со стороны Куреневки, где еще до этого времени было тише всего, доносилась частая пулеметная стрельба, строчил пулемет с Фроловской горки.
Потом сразу стало тихо, тихо. Все настороженно ждали, что взорвут дом ЦК, и снова все жильцы верхних квартир опустились в нижние. Но дом ЦК не взорвали. А только задрожал дом, когда взорвали стратегический мост. Вспыхнули и побежали огни по мосту, раздался сильный взрыв. Мост покалечено свалился в воду. Осталась целой только одна средняя ферма. Пожар понемногу стихал, как стихал и ветер. Выглянуло солнце. И кто-то пришел с известием, что в городе немцы. Побежали все в сквер возле Андреевской церкви. Оттуда увидели, что это правда. По Красной площади медленно, ровной цепью по два в ряд двигались немецкие мотоциклисты. На них смотрели наши люди, стоявшие на тротуарах. На Андреевской улице, куда повернули они с площади, лежали трупы убитых снарядами накануне. А кто-то пришедший из наших жильцов сказал, что по городу население разбирает, растаскивает из магазинов продукты, вещи, где что было. Мы, правда, знали, что это началось еще накануне, 18 числа.
Пожар на Крещатике, 24 сентября 1941 года
Фото: Київ 1939–1945, фотоальбом. Издательство "Кий" 2005 г
Этому не помешали ни свистевшие и рвавшиеся снаряды, ни пожары, ни приход немцев. Мы не думаем об осуждении этих людей. Пусть лучше достанется им, нежели врагам. Но отчаяние и ужас от сознания нашей общей трагедии от этого не уменьшается, а скорее усугубляется.
Немцы вступили в город, а еще много наших бойцов осталось здесь. Один из них с обезумевшим взглядом бежал вверх по Андреевскому спуску. Он бежал, как затравленный зверь, не зная, куда бежать и что делать. Его остановили женщины, стоявшие на парадном, втащили внутрь, уговаривали переодеться и спрятаться. Он ничего не слышал, дрожал и только спрашивал: "Что делать? Что же мне делать?" Молодой, веснушчатый парень, с открытым лицом, со светлыми, ясными глазами.
Принесли хлеба, принесли штатскую одежду. Когда он понял, чего от него хотят, он упал на лестницу, головою на ступени, а потом вдруг громко, голосом хриплым и жалобным запел: "Ах, зачем ты меня породила!".
Вокруг все плакали, так невозможно было спокойно смотреть на отчаяние и страх этого хлопчика. И казалось, что весь ужас происходящего вылился в этом непрерывном крике парня в выгоревшей военной советской форме.
Его переодели, забрали винтовку, военную одежду. К вечеру он, успокоенный уже, ушел.
Итак, 19 сентября около двух часов дня немцы вошли в Киев. Никто из нас в тот день не выходил в город. Только все ходили по дому в сквер на горку смотреть на Красную площадь. А 20 числа утром началась наша жизнь в оккупированном немцами Киеве.
Немецкая колонна входит в Киев
Фото: stаrkiev.com
Пожары прекратились. Установилась хорошая погода. И тишина. Стало тихо, совсем тихо в городе.
Днем 20 сентября мы вышли с Нюсей в город, чтобы добраться к ней домой. У телеграфа, возле гостиницы "Красный Киев" стояли немецкие машины. На них, не обращая внимания на наш народ, возились немцы. На тротуарах стояли любопытные. И те и другие молчали. Немцы иногда негромко переговаривались между собой. А наши смотрели во все глаза. Мы дошли до улицы Саксаганского, не обнаружив особенного разрушения. Только вокруг Николаевского парка вся улица была усеяна осколками снарядов и целыми снарядами. В университете в окнах не осталось ни одного стекла. Они вылетели, когда взорвали склады снарядов в парке напротив.
В тот день вечером каждый что-нибудь рассказывал из виденного и слышанного. Поговорить было о чем. Мы узнали, что немцы несут нам "самостійну Україну" и что украинцы делаются привилегированной нацией. С утра, оказывается, выдавали приемники, которые мы сдали вначале войны. Сперва их выдавали в порядке очереди. Потом немцам надоело следить за порядком, и склады приемников просто растаскали. Кто половчее, принес по два приемника. Но главное, что там уже сказали, что приемники выдаются в первую очередь украинцам.
Те, кто останавливался возле немецких машин, многое могли рассказать. И было о чем.
Все у немцев было не похоже на наше. И огромные машины, все необыкновенно оборудованные. И целые дома на колесах с самым разнообразным устройством. И вылощенный, чистый откормленный вид. Все резко отличает вид этой армии от наших войск, наших людей.
И вид этих откормленных, пригнанных во всем завоевателей еще увеличивал чувство глубокой горечи за наших людей, за наших бойцов, которые идут и идут сотнями километров разбитых дорог, с натертыми в кровь ногами, часто босиком, неся в руках неподходящие башмаки. И никаких у них нет машин. А есть только чувство долга, присяги перед Родиной, за которую они безропотно гибнут.
Сгоревший дом Трамвайного треста на Крещатике, 7
Фото: Київ 1939–1945, фотоальбом. Издательство "Кий" 2005 г
21 числа появились на улицах первые приказы. Все они были напечатаны на двух или трех языках, украинский и немецкий обязательно. В них население призывалось к спокойствию. Предлагалось вернуть все взятое в магазинах, сдать оружие и радиоприемники (хоть их только накануне выдали), соблюдать светомаскировку, не прятать, а выдавать партизан, красноармейцев, коммунистов. И заканчивались все приказы тем, что неповиновение карается смертью.
Тогда же, 21 числа, появилась на стене возле "Красного Киева" первая украинская газета. Называлась она "Українське слово". Внизу было указано, что напечатана она 21.IХ в Житомире. Ни редакции, ни хозяев.
Тяжелое впечатление производила газета. В ней не было, правда, ни ругательств, ни пасквилей. Но то, как она прославляла немцев, величая их "светловолосыми рыцарями-освободителями", и то, что в ней сразу явилась вся реакция с лозунгом "уничтожения большевизма и жидов", это производило самое удручающее впечатление. Была в этой газетке большая статья, в которой перечислялись этапы борьбы Украины за независимость. И рядом с лучшими представителями украинского народа – Шевченко, Лесей Украинкой, были в качестве мучеников и спасителей и Мазепа, и Петлюра.
Киев начал настраиваться на какой-то новый лад. 22 числа также приказами на стенах было предложено всем, кто работал до последнего дня, явиться по месту работы и там зарегистрироваться. Появились уже активисты нового какого-то строя. Немцы вывесили приказы и объявления о том, что только немцы, чехословаки и украинцы пользуются всеми правами. Русских, поляков, евреев и прочих причислили к низшей расе.
Фото: tehnikapobedy.ru
Все схватились за паспорта, и многие обнаружили непонятные вещи: в одной семье братья и сестры оказывались кто русским, кто украинцем. Ведь никто у нас не придавал никакого значения национальности. И многие обрадовались, кто, в силу обстоятельств или случайности, оказался украинцем.
Понесли снова сдавать приемники. Оказалось, что украинцы могут не сдавать.
Очевидно, у немцев ранее существовал договор с зарубежными украинцами. Даже солдаты их, говорят, украинцев считают более стоящими, а русских – чем-то низким. Заговорили об украинском правительстве. Говорили, что во главе его будет писатель Винниченко и академик Студинский. Потом говорили, что Студинский вовсе остался в Москве. Потом снова говорили, что он будет министром просвещения. Много говорили, ожидая появления этого правительства. А пока так жили.
23 числа многие зарегистрировались на местах работы. Заполнили анкеты с новым вопросом – вероисповедание. Оказалось, что вокруг многие стали украинцами.
А вообще, все слонялись без дела, носили грязную мутную воду, которую цедили из родников, что под Андреевской церковью. Магазины все закрыты. Купить ничего нельзя. Базаров нет. Питаемся тем, что запасли в последние дни при наших.
25 сентября на всех улицах, чуть ли не на каждом шагу расклеили портреты Гитлера. Он изображен в таких же тонах, как И.В.Сталин на портретах наших художников. Стоит с гордым видом, подбоченясь. Изображен в защитном френче, очевидно, в форме национал-социалиста, потому что на руке красная повязка с черной свастикой на белом фоне. А под портретом надпись: "Гітлер – визволитель". И возле всех портретов по два красных флажка, тоже со свастикой посередине. И еще появились в тот же день воззвания к украинскому народу некоего Степана Бандеры. В них снова оплакивалась "доля" и превозносилась национальная борьба украинского народа. Потом шел призыв к объединению населения Киева в партию "ОУН" – "Объединение украинских националистов" во главе с этим самым Бандерой. Затем объявлялось, что отныне у нас будет "Самостійна, соборна українська держава". И заканчивалось воззвание словами: "Твої вороги – Москва, Польща, Жидова. Знищуй їх!" Это было на одном или на нескольких углах по улице Короленко. А на других углах были другие воззвания, анонимные, в которых говорилось, что будет "национальная украинская республика", а не "держава". А накануне висело объявление о приеме в "українську народну міліцію". На другой день – 23 – в "Державну міліцію".
Фото: oplot.info
И город не жил, а пребывал в каком-то странном состоянии растерянности, ожидания, недоумения, местами даже радости, кроме тех мест, где не проходило чувство отчаяния и ужаса. И тем не менее начиналась какая-то жизнь. Возле всех учреждений собирались сотрудники и толпились на улицах. Библиотеку заняла военная немецкая комендатура. Немцы вообще расположились везде, ходили по квартирам, брали себе у населения все, что им нравилось. Они заняли все школы и многие учреждения.
На Крещатике в 30-м номере, где прежде была какая-то второстепенная гостиница, поместилась городская комендатура. На углу Прорезной и Крещатика с другой стороны, где был "Детский мир", поместилась жандармерия. В комендатуру должны были являться все начальники учреждений для регистрации их. К коменданту же шли по всякого рода делам. Туда все время подъезжали немецкие машины, стоял немецкий караул, и стоял на тротуаре наблюдающий народ.
В жандармерию сносили приемники. Напротив Прорезной на Крещатике сбрасывали прямо на улице противогазы.
Город был наполнен фантастическими слухами. Говорили, что Советский Союз погиб, что в партии раскол. Что Сталин и Каганович оказались одни, а против них выступили Молотов, Ворошилов и другие. Потом говорили, что Сталин застрелился, потом – что его застрелил Ворошилов, потом – что он уехал в Вашингтон. Нельзя ни вспомнить, ни записать всего того, что говорят. Как отвратительный смрад распространяется с невероятной быстротой, так народ наполняется отравляющими слухами. А у нас у всех появилось тяжелое предчувствие какой-то провокации, потому что больше всего винят евреев в том, что мы проиграли войну, и что большевизму конец. Разумом мы понимаем, что все это полнейшая нелепость. Ведь три дня назад ничто не предвещало крушения советского строя, и что все эти слухи специально распускаются немецкой пропагандой. И тем не менее нужно иметь большую выдержку, чтобы им противостоять. И вот теперь мы стараемся собрать все свои внутренние силы, чтобы не поддаться паническому страху перед будущим, перед полной неизвестностью.
Слухи не отражаются в единственном ныне источнике наших сведений – украинской газете, которая продолжает выходить и дальше без редакции и места издания. Из нее мы узнали, что кроме Киева взята немцами Полтава. И что четыре советских армии уничтожены под Киевом. Про Полтаву не знаю, так это или не так. Но что с нашими войсками под Киевом произошло нечто очень страшное, мы знаем уже наверное. И больно, и тяжело, и обидно это бесконечно. Восемнадцатого числа наши войска ушли из Киева. Вместе с ними ушли многие члены партии, мобилизованные в армию женщины и некоторые учреждения, такие как телеграф, телефонная станция и др. Говорили, что нашим удалось прорвать кольцо окружения. Говорили, что немцы хитростью погубили наших людей, что они открыли проход в одном кольце для того, чтобы уничтожить наши войска в другом. Говорили, что первое кольцо наши войска прорвали сами. Несколько дней продолжалась эта нечеловеческая бойня. Вернувшиеся оттуда рассказывают, что от самого Киева до Борисполя и дальше на сто километров вглубь левого берега (еще называют какое-то место "Борщи") на полосе в несколько километров сбились в неподвижную массу машины, орудия, люди. В беспорядочном бегстве, стиснутые со всех сторон врагами, наши армии в количестве шестисот тысяч человек были лишены всякой возможности двинуться. Некуда было спрятаться, не было возможности защищаться. И немцы залили всю эту массу людей сплошным огнем снарядов, бомб, строчили с бреющего полета из пулеметов, били из минометов. Я видела людей, чудом уцелевших в этой бойне. Они из молодых стали стариками, а некоторые плачут все время, словно помешались.
Называют цифры: 220 тысяч убитых и раненых, 380 тысяч пленных.
Видео: Виктор Тарасов / YouTube
Таковы сухие цифры этой страшной трагедии, которая разыгралась у Киева. Почему так случилось? Кто виноват в том, что допустили гибель стольких наших людей? Не мне ответить на этот вопрос. Быть может, будущее ответит тем, кто доживет до него. А сейчас только страшный призрак этого избиения стоит перед нами чудовищным фактом, который невозможно осознать. Больницы переполнены ранеными. Сотни, тысячи женщин ищут в списках своих сыновей, мужей, отцов.
В толпах других женщин и мы 23 сентября ходили по больницам, искали Степана и брата Нюси.
А 24 сентября, вчера, узнали, что пять тысяч пленных привели на Керосинную улицу, и решили туда пойти.
Предыдущая запись в дневнике – от 17 сентября.
Редакция благодарит Институт иудаики за предоставленные материалы.
За идею редакция благодарит историка и журналиста, сотрудника Украинского института национальной памяти Александра Зинченко.
