+5 Киев
Бывший директор полтавского военного завода "Знамя" Юрий Солошенко почти два года провел в российской тюрьме. Он вместе с еще одним узником, Геннадием Афанасьевым, вернулся в Украину в середине июня 2016 года по договоренности об обмене пленными между президентами Украины и России. "В этом месяце у меня две даты: 5 августа исполнилось ровно два года, как я попал в лапы ФСБ, а 14 августа – ровно два месяца, как вернулся домой", – рассказал корреспонденту издания "ГОРДОН" Солошенко.
Несмотря на свой возраст (73 года) и серьезную болезнь, обнаруженную в тюрьме, Солошенко держится довольно уверенно и оптимистично. Считает, все самое страшное уже миновало, и старается наверстать упущенное – много времени проводит в обществе внуков, детей и жены Виты, с которой прожил в браке 53 года. Единственное, что его огорчает, – самочувствие супруги. Она и ранее болела, а переживания по поводу ареста мужа еще больше подорвали ее здоровье.
Солошенко 40 лет проработал на полтавском заводе "Знамя" (где выпускали детали и агрегаты для космических аппаратов и ракетных установок), в 1999 году стал его директором. Все последние годы предприятие сотрудничало исключительно с министерством обороны России. Поэтому руководитель часто бывал в соседней стране, участвовал в закрытых мероприятиях и посещал предприятия оборонпрома РФ, поскольку имел допуск к военным секретам.
В 2010 году по желанию нового руководства завод "Знамя" прекратил существование, а Солошенко вышел на пенсию. К нему время от времени за помощью обращались представители украинских оборонных компаний, поскольку он имел деловые и дружеские связи в России. Именно одна из таких просьб послужила причиной поездки Солошенко в Москву в середине 2014 года, во время которой его задержали сотрудники спецслужб.
В колонии по телевизору увидел репортаж о Савченко. В кадр попали люди возле здания суда. Кто-то из них держал баннер “Солошенко – свободу”. И я понял: обо мне тоже пекутся
– Как проходит процесс вашей адаптации к нормальной жизни?
– Просто наслаждаюсь свободой и родным воздухом. Настроение оптимистичное. Веду обычный образ жизни. О кошмаре, который выдержал, почти не вспоминаю. И уже такое ощущение, словно и не был в тюрьме. Только иногда задумываюсь о пережитом и ужасаюсь: меня два года не было дома, в Украине!
Что касается здоровья, я не ощущаю ничего, что могло бы вызывать беспокойство. Доктора больше волнуются, чем я. Президент определил меня в серьезную клинику в столице, где провели тщательное обследование и назначили лечение. Принимаю препараты под контролем медиков Киева и Полтавы. И я уже хорошо себя чувствую.
Речь идет об онкозаболевании. Предлагали операцию, но я отказался. Учитывая мой возраст, неизвестно, что меня скорее убьет – старость или болезнь. Но я на это сейчас совсем не обращаю внимания. Живу полной жизнью, общаюсь с детьми. У меня трое чудесных внуков, двое сыновей, жена. В этом году исполнится 53 года со дня нашей свадьбы. Я убедился, насколько замечательная моя семья. Раньше в ущерб своим близким больше внимания уделял работе, а теперь понял, как был не прав.
– Кроме медицинской помощи, после возвращения вам еще какую-то поддержку оказывают?
– Общаюсь изредка с нашими правозащитниками. От вице-спикера Верховной Рады Ирины Геращенко звонили как-то, справлялись о моих делах. С Геной Афанасьевым часто созваниваемся. Разговоры с ним – самая серьезная психологическая поддержка для меня. Вот и все.
Солошенко с сыном Александром и внуками Иваном (крайний слева) и Сашей в киевской больнице сразу после возвращения в Украину. Фото: Из семейного архива Солошенко
– А представители украинских спецслужб с вами пытались встретиться?
– Я и сам удивляюсь: с момента моего возвращения прошло уже два месяца, и за это время ни разу со мной не говорили представители СБУ. Вероятно, мой случай их не слишком интересует.
Конечно, учитывая мой солидный возраст, на меня вообще особенно не рассчитывают, а зря. На самом деле я готов включаться, скажем, в борьбу за вызволение украинских узников из российских тюрем. Вспоминаю себя в заключении, когда постоянно только и думал о возвращении на родину, и понимаю – наши граждане в российских тюрьмах в таком же психологическом состоянии.
В тюрьме все мысли только об освобождении. Я перебрал свои воспоминания, многое переосмыслил. Я прожил интересную насыщенную жизнь. Не на что жаловаться. А эти два года – несчастье, которое пришлось вынести. Благодарен всем, кто за меня переживал и прилагал усилия для моего возвращения. Вы даже не представляете, насколько важно было ощущать эту поддержку!
В колонии однажды по телевизору увидел репортаж о Савченко. В кадр попали люди возле здания суда. Кто-то из них держал баннер “Солошенко – свободу”. И я понял: обо мне тоже пекутся. Трудно передать, что почувствовал, когда 25 мая в газете прочел слова Петра Порошенко: "Сегодня могу говорить, что после Савченко в Украину вернутся Солошенко и Афанасьев". До последнего момента не мог в это поверить. Ведь российский президент все время хранил молчание. Уверенности быть не могло. Владимир Путин – страшный человек. Он КГБист, а потому в любой момент мог передумать.
– Савченко объявила голодовку и пикетировала Администрацию Президента, чтобы вынудить Петра Порошенко более решительно действовать для освобождения наших военнопленных. Вы бы к ней присоединились?
– Президента есть за что ругать, но на месте Савченко я бы повременил с критикой. Представляю, чего стоило Порошенко говорить, скажем, обо мне с Путиным. С ним мало кто хочет общаться. Россия уже и так один большой ГУЛАГ. А Путин еще и превратил страну в изгоя. Если бы не дипломатический протокол, ему бы вовсе руки никто не подал.
Лично я благодарен всем, кто за меня боролся – и президенту, и Ирине Геращенко, и Виктору Медведчуку (кум Путина и глава партии "Украинский выбор" входит в гуманитарную подгруппу трехсторонней контактной группы по урегулированию военного конфликта на Донбассе и занимается обменом пленными. – "ГОРДОН"), и нашему консулу Геннадию Брескаленко. Надо понимать, обмен – это не так просто и не так быстро, как всем хотелось бы. Мне кажется, Савченко немного торопится. Эти акции, скорее, могут помешать вызволению пленных.
В ФСБ мне прямо сказали, что все фамилии (кого задержать, кого помиловать и отпустить) Путин утверждает лично. Поэтому, я считаю, протест в Киеве не будет иметь результата.
– И как, по-вашему, действовать, раз ускорить вызволение заложников способен только российский президент?
– Путин только хорохорится, что санкции не достают Россию, а, напротив, способствуют развитию собственного производства. В реальности это серьезный удар по его самолюбию и экономике страны. Поэтому санкции надо ужесточать. Следует также стимулировать общественное мнение (как в Украине, так и за ее пределами), давить на международные организации, вынуждать их постоянно требовать освобождения украинских узников. Их судьба зависит исключительно от каприза российского президента Путина. И наша с вами задача – каждый день напоминать об украинцах, которых держат в российских тюрьмах и подвалах оккупированного Донбасса.
Меня очень настораживает, что в Украине все меньше говорят об Олеге Сенцове, Александре Кольченко, Алексее Чирние и других узниках Кремля. Нельзя прекращать разговоры о них. Когда мы сами будем постоянно напоминать об обязанности добиваться их освобождения, зарубежные организации и политики не смогут делать вид, что проблем нет.
По собственному опыту знаю: люди сидят безвинно. Они ждут освобождения. Сенцова недавно перевели в колонию в Якутию. Я сутки проехал в вагоне, который они называют "Столыпин", и запомнил этот кошмар на всю жизнь. А его везли в таком вагоне дней 10. Не представляю, каково это пережить.
Надеяться на милость россиян не стоит. Там редко применяется условно-досрочное освобождение. По закону можно обратиться после половины срока. А в реальности есть негласное указание судам: отпускать не ранее чем за два года до окончания срока заключения.
Ко мне пришел начальник тюрьмы и сказал: “Юрий Данилович, не умирайте, пожалуйста. Я недавно назначен. Международный скандал мне ни к чему”
– Вы говорите, чувствуете себя так, словно и не было двух лет тюремного заключения. Но, наверное, свое освобождение запомнили в деталях. Что почувствовали в тот момент?
– Я все время ждал дня, когда выйду на свободу. Понимал: шесть лет не выдержу. Не только по состоянию здоровья, но и по возрасту. Никогда не допускал мысли, что придется провести в тюрьме весь срок. В СИЗО и колонии больше всего донимала безысходность. Но, знаете, не было какого-то ликования по случаю освобождения и всех остальных эмоций, которые должны быть у спасенного человека. Я просто выдохнул, почувствовал невероятную усталость и опустошенность, хотя вокруг меня уже были наши.
Об обмене я точно знал – не зря ведь меня 2 мая привезли из колонии назад в "Лефортово". 10 июня мне стало плохо. Сначала местные медики надо мной колдовали, потом "скорую" вызвали, а потом ко мне пришел начальник тюрьмы и сказал: "Юрий Данилович, не умирайте, пожалуйста. Я недавно назначен. Международный скандал мне ни к чему”.
А уже 14 июня утром меня попросили "с вещами на выход". "Все, теперь ты поедешь домой", – сказал мой сокамерник (кстати, он доктор юридических наук, гражданин Израиля и РФ, который жил в Канаде. А сидел за “обещание содействия в получении взятки” – только вдумайтесь в формулировку). Меня отвели в кабинет начальника СИЗО Ромашина. Там я увидел четверых мужчин и Медведчука. Я сразу его узнал. Он подошел и поздоровался, пожал руку. Ромашин зачитал циничный указ президента Путина, как тот, руководствуясь принципами гуманизма, меня освободил. Я не удержался и спросил, какими принципами руководствовался президент Путин, когда меня задерживали? Эти слова пропустили мимо ушей и уточнили, нет ли у меня претензии к содержанию. Я сказал: "Претензий к содержанию нет, к задержанию – есть".
После этого в сопровождении Медведчука вышел из СИЗО. Я знал, что в "Лефортово" также сидел Афанасьев, и забеспокоился, увидев, что его поблизости нет. Спросил, где же еще один пленный? Потом мы увидели, как от дверей тюрьмы идет молодой парень, и Медведчук сказал ему: “Солошенко без тебя ехать домой отказывается”. Мы с Афанасьевым сели в машину, там и познакомились.
Солошенко: Не было какого-то ликования по случаю освобождения и всех остальных эмоций, которые должны быть у спасенного человека. Я просто выдохнул, почувствовал невероятную усталость и опустошенность. Фото: ЕРА
– Медведчук ехал с вами в одном автомобиле?
– С нами был сотрудник СИЗО. Медведчук поехал в другой машине.
– Журналист Павел Каныгин написал, в аэропорту, когда вы направлялись к украинскому самолету, вы спросили "Это все наши?”, и Медведчук сказал: “Это все ваши”. Так и было?
– Помню, что спрашивал, но когда увидел украинский самолет, его ответ уже не слушал.
– Вы успели еще о чем-то поговорить?
– Мы практически не общались. Медведчук был сдержан и немногословен. Только когда мы вышли из кабинета начальника тюрьмы, на вопрос, полетит ли он с нами, ответил, что в самолете меня ждут Ирина Геращенко и Святослав Цеголко (пресс-секретарь президента Петра Порошенко. – "ГОРДОН"), с ними я и полечу, а он отправится в Киев вечером.
– В Киеве на брифинге вы выглядели растерянным. Огорчились, что рядом не оказалось ваших родных?
– Конечно, мне хотелось сразу обнять детей и жену. Но я понимал, что вся операция по обмену держалась в тайне. Только в самолете Геращенко позвонила моей жене, сообщила об освобождении и попросила пока никому об этом не рассказывать. Так что родные просто не успели доехать из Полтавы в Киев.
С сыновьями и внуками я встретился на следующий день. Ждал их, волновался, несколько раз выходил на крыльцо, вглядывался в лица посетителей. И когда в очередной раз спускался в холл, увидел своих сыновей и внуков, которые примеряли бахилы. Мы долго стояли обнявшись, много разговаривали – это было очень трогательно. А с женой мы увиделись после того, как меня выписали из больницы и я вернулся в Полтаву. Она, как и положено женщине, встретила меня упреком: "Я же тебе говорила: не езди в Москву"! Для нее все случившееся стало серьезным ударом. Здоровье пошатнулось. Нам уже по 73 года. В таком возрасте все не просто.
Честно говоря, думал сначала, задерживают не меня, а я просто случайно под раздачу попал. Сейчас во всем разберутся и меня отпустят
– Как в самый разгар вооруженного противостояния на востоке Украины вы оказались в столице страны-агрессора?
– С уверенностью заявляю: мое дело состряпали задолго до моего визита в Москву в кабинетах ФСБ. Следователь просто выполнял полученные сверху поручения, о чем сам много раз мне говорил.
История началась еще в 2013 году, когда наши внешнеторговые организации договорились с РФ о закупке пяти магнитронов для зенитно-ракетных комплексов "Бук". Пока выделялись деньги, наступил 2014 год и цены резко выросли. Тогда меня неофициально попросили провести переговоры с директором Саратовского предприятия, чтобы он нашел возможность отпустить нам изделия по цене прошлого года. Я позвонил и попросил. Он отказался, мол, сильно загружен и порекомендовал обратиться ко вторым поставщикам. Это такие фирмы, которые создавались в России специально для проведения разных коммерческих операций в сфере вооружения. Через какое-то время мне позвонил представитель одной из таких фирм, полковник запаса Константин Колегов, и сообщил, что у него есть интересующие нас изделия.
Солошенко: Я Колегова очень давно знаю. Когда был директором завода, много раз с ним встречался, несколько раз был у него дома. Поэтому не предполагал, что он способен так вероломно со мной поступить. Фото: Из семейного архива
11 июня 2014 года по просьбе украинских заказчиков я поехал посмотреть на магнитроны, чтобы убедиться в их исправности. Оговорюсь сразу: это не секретная технология. Когда я приехал в офис, мне предложили вместо магнитронов клистрон. А вот он используется в секретной системе С-300, россияне скрывают частоту, на которой он работает, чтобы никто не мог разработать эффективные средства подавления, но эта технология давно освоена, и клистроны выпускаются на киевском заводе "Генератор". Прямо в руки совали: "Ну возьми, он списанный, очень хорош. Тебе будет благоприятно для бизнеса”. А я сказал, что он и даром не нужен, поскольку потребность в магнитронах. Я чувствовал, что-то не чисто, поэтому попросил подтвердить для начала качество товара и уехал (потом следователь рассказал, если бы я тогда согласился, то меня прямо в тот день и арестовали бы).
Через какое-то время снова начал звонить Колегов, дескать, проверку провел, можно забирать. Правда, еще за это счет в шесть тысяч долларов выставил. Я отказался, мол, денег нет, уже совсем эти изделия не нужны. Тогда он перестал настаивать. А через какое-то время снова связался со мной. Написал письмо: "Мы нашли в неликвидах 11 ламп бегущей волны (применяются для усиления сигнала в зенитном ракетном комплексе "Оса". – "ГОРДОН"), выпущенных заводом "Знамя". Но не уверены в качестве. Ты, как специалист, приезжай, посмотри, подтверди их исправность. Мы оплатим дорогу". Я ехать, признаться, не хотел. У меня уже были билеты совсем в другую сторону: собирался везти жену на лечение. Но таки уговорили меня съездить на один день в Москву.
– Вы же такой опытный человек, столько лет проработали на оборонном предприятии. Как могли поддаться на уговоры? Неужели даже мысли не возникло, что не зря вас так настойчиво зазывают?
– Больше скажу. Такие были сигналы: "Надо бежать!", а я не мог допустить мысли, что меня подставят. В Белгороде прошел паспортный контроль. Пограничница вернулась и снова попросила мой паспорт, вышла из купе, и я слышал, как диктовала кому-то по рации мои данные. Я понял, что меня ведут, но не учел, что Украина с Россией в состоянии войны.
Я ехал совсем без вещей. Думал: "У меня в кармане обратный билет и всего три тысячи рублей. Ну что мне могут предъявить?" Уже когда сидел в "Лефортово", тысячу раз пожалел о своей легкомысленности. Поймите, я этого Колегова очень давно знаю. Когда был директором завода, много раз с ним встречался, мы долго сотрудничали, несколько раз был у него дома. Поэтому не предполагал, что он способен так вероломно со мной поступить.
На вокзале меня встретил полковник в запасе Борис Демьянов. Он представился другом Колегова и удивился, что я приехал с пустыми руками, начал давить на меня. Говорил, на проверку магнитронов, которые мы раньше заказывали, а потом передумали брать, они потратили свои деньги, а я их подвел. Тогда я перезвонил украинским заказчикам, они сказали "рассчитывайся". Поскольку у меня денег не было, связался со своим другом и попросил в долг. Тот передал мне эти шесть тысяч долларов, которые потом и стали уликой. Вроде как я заплатил деньги за секретные документы.
Уже потом на суде Колегов открыто заявил, что решил посадить меня, поскольку между нашими странами война, а я мог представлять опасность для Российской Федерации. И чтобы нейтрализовать меня, написал заявление в ФСБ. Обвинение строилось исключительно на его показаниях. Сколько я ни просил следователя провести перекрестный допрос, или на полиграфе, мне отказывали.
Солошенко: Все было четко срежиссировано по правилам детективного жанра. В офис Колегова зашли люди в камуфляже с оружием: "Всем оставаться на местах, ФСБ. Лицом к стене". Фото: Скриншот оперативного видео / kremen.today
"Секретные" материалы, покупку которых мне инкриминировали, на самом деле давно есть в Украине. На заводе "Знамя", которым я руководил, изготавливались изделия для таких же систем радиоэлектронного вооружения, только другого класса. Наш завод с 1999 года работал по прямым договорам с минобороны РФ и был коллективным членом концерна "Микроволна". Мы постоянно участвовали в их мероприятиях, в том числе секретных. У меня даже был доступ первого уровня.
– Помните, как проходило задержание?
– Все было четко срежиссировано по правилам детективного жанра. В офис Колегова зашли люди в камуфляже с оружием: "Всем оставаться на местах, ФСБ. Лицом к стене". Подошел подполковник, меня по ногам ударил, чтобы я их шире плеч расставил. Много было спецов. И доктор сразу вошел, мне капли сердечные накапал.
Тогда же у меня забрали оба моих телефона. Потом положили в пакет и попытались мне отдать: "Заберите ваши телефоны". Смотрю, а там какие-то бумаги. Я бросил пакет назад, сказал: "Это не мое".
Честно говоря, думал сначала, задерживают не меня, а Колегова (мало ли чего он мог накрутить), а я просто случайно под раздачу попал. Сейчас во всем разберутся и меня отпустят. Поэтому особенно не волновался. Меня привезли сначала в следственное управление, затем в суд. Я судье сказал, что предъявленные обвинения абсурдны. Нет никакой необходимости покупать документы, поскольку они давно есть в Украине. На что судья ответил: "Речь не о том, виновны вы или нет, а только о выборе меры пресечения, пока тут будут разбираться, насколько вы виновны". И присудил два месяца содержания под стражей.
Но я все не верил, что меня осудят. Думал, вот за эти два месяца разберутся, и я вернусь домой.
Следователь меня на взятку провоцировал. Я не повелся, отшутился, что Мосгорсуд берет взятки, сопоставимые с бюджетом Полтавской области
– Другие узники говорили, что во время следствия к ним применяли силу, пытали. А на вас как давили?
– К счастью, не пытали. Но психологическое давление было серьезным. Ко мне (как я потом узнал) консула не пускали, а следователь говорил: "Даже банановые республики о своих заключенных беспокоятся, а ваша Украина от вас отказалась, вы никому не нужны".
Адвоката меня лишили. А следователь, Сергей Микруков, откровенно говорил: “Я – ваш лучший адвокат”. К слову, когда он взялся за мое дело, был майором, а потом, еще до окончания следствия, получил звание подполковника. Заслужил.
Мне предлагали российское гражданство. Обещали после этого изменить статус обвиняемого на свидетеля, помочь семье переехать в Россию и обустроиться на новом месте. На что я ответил: "Отпустите меня лучше домой. Поеду лично собирать вещи и родных к вам на ПМЖ".
Солошенко в кабинете у следователя осенью 2014 года. Фото: Из семейного архива
Тогда же следователь меня на взятку провоцировал. Говорил: "С замом председателя Московского горсуда договорено дать вам условное наказание. Но не мешало бы еще подкрепить это определенной суммой. Хотел бы знать ваши возможности”. Я не повелся, отшутился, что Мосгорсуд берет взятки, сравнимые с бюджетом Полтавской области Украины.
– Отец узника Валентина Выговского рассказывал, как адвокат постоянно настаивал, чтобы он со старшим сыном в Москву приехал. А ваших родственников не тревожили?
– И такое было. Они хотели сына Александра выманить. Следователь постоянно требовал, чтобы он приехал на допрос. И я по наивности позвал Сашу. Хорошо, что следователь в тот день уехал в командировку, а то бы еще и сына арестовали. Я потом понял, они хотели его “закрыть” и через него давить на меня дальше.
– А разве украинские спецслужбы не работали с вашими близкими, не консультировали их?
– Никто никакой помощи не оказывал. Только друзья семье деньги перечисляли (сейчас возвращаю все обратно). Да еще тот человек, который от имени госструктур просил поучаствовать в закупке магнитронов, сильно помогал. Добивался включения меня в обменные списки, и, наверное, благодаря этому я сейчас в Украине.
– Какие-то следственные действия с вами в Москве проводили, кроме допросов?
– В реальности я 10 месяцев просто сидел в камере. Никаких следственных действий не проводили вообще. Когда срок, отведенный на следствие, прошел, следователь сказал: "Если вы не признаете вину, я продлю следствие еще на полгода, за это время подберу пару новых статей и будете сидеть по максимуму. А это 20 лет".
Мне пообещали содержание под домашним арестом. Даже съездили к моему другу в Подмосковье, привезли от него расписку, что он готов меня принять и обеспечить условия содержания. Я больше года провел в полной изоляции и наивно согласился подписать эту бумагу о признании вины. Но перевод под домашний арест так и не состоялся. Причина формальная – отсутствие регистрации в РФ. После этого я потерял всякую надежду на освобождение.
Я еще думал, что полученные таким путем признательные показания в суде не примут. Ведь признание должно быть подтверждено доказательствами, а их в природе не существовало.
Интересная деталь: в деле было заключение Управления контрразведки ФСБ, что "секретные технологии", которые я якобы покупал, – клистроны – по программе импортозамещения освоены в Украине. Даже написали там, сколько средств выделили на освоение. Тем не менее, меня обвинили в посягательстве на безопасность РФ.
Когда я начал обосновывать абсурдность обвинений, судья с участием слушал, одобрительно кивал головой. А в заключении написал, что все мои доводы суд принял “критически”, то есть не принял во внимание. Гособвинитель попросил 10 лет строгого режима. Суд учел мое прошлое и сделал снисхождение – дал шесть лет, что для моего возраста равносильно пожизненному сроку.
За весь процесс прокурор ни разу не посмотрела мне в глаза. Хотя я к ней лично обращался. Там, к слову, у всех глаза бегают
– Судебное разбирательство было закрытым. Расскажите, как проходили слушания, кто вас судил?
– Московский горсуд, по словам следователя, на дом моделей похож. У меня было трое судей – председательствующий мужчина и две женщины, которые ни слова не произнесли на заседаниях. Генеральную прокуратуру РФ представляла женщина. Вернее, девушка. Но три звезды полковничьи уже носила. Даже мои конвоиры говорили: "Не может быть в таком возрасте полковник. Ей же не больше 30 лет!” Все удивлялись, когда она успела подполковником побывать?
Она прочла материалы дела (их всего-то было четыре тома) и заявила, что вина полностью доказана. Говорила, как по писанному. За весь процесс (три судебных заседания, ни одно из них больше двух часов не длилось) ни разу не посмотрела мне в глаза. Хотя я к ней лично обращался. Там, к слову, у всех глаза бегают.
Солошенко: На мое дело повесили гриф "секретно", поэтому в зал суда не пустили даже украинского консула. Фото: Скриншот видео / ntv.ru
Поскольку фактически у меня не было защитника, я, пока длилось следствие, сам написал более 40 ходатайств и заявлений. Ни на одно ответа не получил. Даже писал генпрокурору. Тот ответил: "На ваши заявления вам дан ответ". Как хочешь, так это и понимай.
– То есть вы оказались в суде совсем один?
– Адвокат был, но формально. На мое дело повесили гриф "секретно", поэтому в зал никого не пустили, даже украинского консула. Телевидение ожидало за дверью. На ходу, когда из зала суда выводили, вопросы мне задавали. Меня сопровождали аж три конвоира! Боялись, что с дедом один не справится (смеется. – "ГОРДОН").
Кстати, и когда уже был в колонии, меня, закованного в наручники, возили на обследование в городскую больницу тоже в сопровождении троих конвоиров: два с автоматами и один с пистолетом. Словно особо опасного преступника. Такой я был для них страшный матерый шпион.
Должен сказать, что и в колонии, и в СИЗО со мной обращались корректно, даже с сочувствием. Все они понимали, что я жертва политического заказа
– Об условиях содержания заключенных в России много разных ужасов рассказывают. В каких условиях вы все это время жили?
– Меня сразу после ареста определили в изолятор "Лефортово". Первые три дня сидел в одиночке. Условия – унижающие человеческое достоинство. Достаточно только "параши", которая стоит прямо под дверью, под глазком, в который регулярно заглядывают надсмотрщики. А охраняют там заключенных как мужчины, так и женщины. Камера крошечная, примерно два на четыре метра, рассчитана на двух человек.
Питание в "Лефортово" было лучше, чем в остальных местах. Понятно, никаких особых изысков не было, но вполне съедобно. На сутки давали один батон. В камере телевизор, радио, холодильник. На прогулке специально так громко радио врубали, чтобы заключенные общаться не могли. Раз в месяц за деньги можно было заказать средства гигиены, чай, печенье.
Сначала со мной сидел парень, которого судили за мошенничество. Потом посадили бывшего милиционера. Мы мало общались. У него начала ехать крыша, и я попросил о переводе. В тюрьме нет практики учитывать пожелания заключенных, но мою просьбу выполнили – перевели в другую камеру. Вообще, сокамерники постоянно менялись.
11 декабря 2015 года меня привезли в Нижний Новгород, в колонию. Сначала поместили в больницу СИЗО, где я провел две недели. Затем отправили в так называемый "транзит" (это пересыльный пункт, где собирают заключенных, а потом развозят по колониям). Накануне нового года, 30 декабря, мне стало плохо, я обратился к врачу, и меня тут же снова положили в областную тюремную больницу на территории колонии №5, в которой я потом и отбывал наказание.
Солошенко: Эту фотографию сделали в начале 2016 года в тюремной больнице. Рядом со мной два чеченца. Они в российских колониях на особом положении. Например, могут пользоваться мобильным телефоном (охрана закрывает на это глаза). Я время от времени обращался к ним, чтобы позвонить домой. Фото: Из семейного архива
Там я пробыл до 21 марта 2016 года. После чего меня перевели в колонию. В казарме по 80 человек держат. Но меня определили в бокс для заключенных, которые обслуживают больницу. Там жили восемь человек.
1 мая, когда я был в церкви на пасхальной службе, пришли два вертухая и сказали: "С вещами на выход". Я понял: меня повезли менять. На прощание ко мне заходил начальник колонии и говорил, что они постарались создать для меня лучшие условия содержания.
Потом был вагон "Столыпин" и поездка назад в Москву. Когда везли в колонию, я ехал в купе без окон. В нем шесть полок, а набили 12 человек. Все, кроме меня, курили. Вместо двери – решетка. Только два раза в сутки выводили в туалет. Я был потрясен увиденным. Спросил у охранника: "Если вдруг случится пожар, вы откроете решетку"? Он ответил, что ему проще нас списать по акту, чем отчитываться о сбежавших.
А когда везли из колонии, меня поместили в купе с тремя полками. Я сразу попросил охранника, чтобы курящих не подсаживали ко мне. А он ответил: "Подселять никого не будем, вы у нас вип-заключенный". Так что уже на обратной дороге отношение ко мне было совершенно другим.
– А до того, как стало известно о вашем освобождении, как надсмотрщики к вам относились?
– Должен сказать, что и в колонии, и в СИЗО со мной обращались корректно, даже с сочувствием. Все они понимали, что я жертва политического заказа. Это ФСБшники, словно цепные псы, – получили команду "фас" и рвут. Им все равно.
В колонии я был под защитой заключенных. Молодые ребята с уважением относились, никто слова плохого не сказал. Когда стали приходить российские правозащитницы, побывали уполномоченный по правам человека по Нижегородской области и начальник Федеральной службы исполнения наказаний, тогда даже начальник колонии начал меня уважать, лично в больнице проведывал. Хотя заместитель начальника колонии раздраженно отметила: "Мы не любим, когда к нам часто ходят правозащитники". Но я же их не приглашал. Какой с меня спрос?
Несмотря на свои седые волосы, я довольно наивный человек, как видите. Верю в порядочность и справедливость. Вернее, верил
– Ваши знакомые россияне поддерживали вас каким-то образом, навещали?
– Сразу после задержания мне многие хотели помочь. Знакомый из Фрязино даже прислал адвоката и написал записку: "Слушай этого человека, он тебе поможет. Вместе разгребем эту ситуацию”. Передал мне все необходимые вещи – от предметов гигиены до спортивного костюма и тапочек. Но потом его застращали, он прекратил выходить со мной на связь. И рекомендованного им адвоката ко мне тоже не подпустили.
После возвращения в Украину написал всем своим коллегам из России электронные письма, в которых описал предательство Колегова. Ни один не ответил. Понятно почему: им, думаю, запрещено со мной общаться.
– А вы писали письма, наивно полагая, что вам кто-то ответит?
– Но один мой друг все-таки позвонил после освобождения с чужого телефона. Поздравил и сказал: "Никогда не сомневался в тебе. Знаю, что ты не шпион. Восстанавливай здоровье, а мы как-нибудь встретимся на нейтральной территории и все обсудим”.
Несмотря на свои седые волосы, я довольно наивный человек, как видите. Верю в порядочность и справедливость. Вернее, верил. Теперь-то я научен. Из России я вернулся большим патриотом Украины, чем был до ареста. Раньше я считал, что все люди братья, теперь убедился: далеко не все.
Для меня это очень болезненный, но важный жизненный опыт. Меня ведь арестовали не просто так, а чтобы создать обменный фонд. Об этом говорит и тот факт, что в декабре 2014 года (я видел сюжет по телевизору) в Москве задерживали еще одного украинца, который приобрел те же изделия, что и мне предлагали – я узнал на картинке склад и товар. Так вот ФСБ его через несколько дней отпустила домой. Меня же специально "закрыли". Как директор завода я оказался для информационной войны более медийной личностью, которую можно было выгодно обменять.
