Киевлянка Хорошунова в дневнике 1943 года: На Сырце страшный лагерь. Бьют и убивают. Стерегут немцы с собаками-зверьми, вокруг проволока в три ряда под током G

26 мая 1943 г., среда

Сегодня Дунечка идет в тюрьму с передачей. Потом придет сюда. Скорее всего, их там нет. Напрасно волнуюсь сегодня. В полиции, куда я решилась все-таки пойти, следователь сказал, что дело серьезное, чтобы я не делала никаких попыток искать, что и меня заберут. Взяли с меня подписку о невыезде из города. Но адреса моего не спросили. Не искать можно до известного предела. И если они в тюрьме?

Не верю ни во что хорошее и надежду теряю. В списках высланных в Германию их нет. На Сырце – раньше не было. Не дай бог туда попадут. Там страшный лагерь. Бьют и убивают. Стерегут немцы с собаками-зверьми, а вокруг проволока в три ряда и ток через нее пропущен. О Шурке – ничего. Дом на Белицкой – управский с детьми школьного возраста. Снова никаких сведений о тюремном детдоме. В моей комнате на Андреевском свет яркий каждый вечер. Там столярная мастерская. Комнаты Татьяны забиты, хотя оттуда все уже вывезли. Разграбили. Кто-то видел женщину на улице в Татьянином платье. Во дворе запустение. И пустой дом. Немцы теперь хозяева. Во флигеле, говорят, казино будет с выходом в сад. А под горой – бетонированное бомбоубежище должно быть.

Все проходит. И сломалось, должно быть, окончательно. Мне лучше. Там осталась бы – хуже было бы. И Днепр далеко теперь. А он красивый! Вчера такой серый и розовый, словно посеребренный был после дождей этих дней. И город умытый. Зелень буйная в этом году. Посмотришь издали на Днепр, на город, словно и не происходит ничего. По мосту поезда несутся. И дали розовые, мглистые. Тянет к Днепру, да посмотришь – бежать только, чтобы не вспоминать.

Вторая у нас весна немецкая. Ассимилировалась наша публика. Разговоры мимические почти совсем исчезли. Процветаем. Работают четырехклассные школы. И даже собираются снова открыть если не консерваторию, то среднюю музшколу. Мои музыканты готовятся к этому событию и ругают составленные учебные планы. Нюся в белом халате, как врач или повар, приводит в христианский вид библиотеку. В нее привезли и свалили библиотеку хореографической школы. Элеонора Павловна работает с утра до вечера. Лекции, репетиции, бесчисленные разучивания, подготовка всевозможных концертов. Готовится опера Лысенко "Ноктюрн", вечер романсов Танеева (для избранных), русская музыка для показа интересующимся немцам, концерт из произведений Чайковского для горуправы. И еще, и еще. Всего даже не знаю. Пребывает теперь Элеонора Павловна на "общественном" питании. У них теперь в консерватории столовая с небезнадежно плохими картофельными обедами.

Сейчас уже половина одиннадцатого. Дунечки все нет. Администрация ни о чем меня не спрашивает. Только неофициально интересуется, нет ли сведений. Многие понимают, что с каждым теперь может случиться подобное. Ничего не знаю о том, продолжаются ли теперь аресты. Знаю, что в селах страшно. А здесь есть партийцы, которые живы. О тех, кого забрало гестапо, никаких известий. Семья Воробьевой исчезла бесследно, как Шура и ее семья, как Ф.М., как мои.

Предыдущая запись в дневнике – от 24 мая. Следующая запись – 28 мая.

О личности автора мемуаров об оккупации Киева – Ирины Хорошуновой – и том, как сложилась ее жизнь после войны, а также о судьбе самого дневника читайте в расследованиях издания "ГОРДОН". Полный текст мемуаров публикуется в спецпроекте "Дневник киевлянки".

Редакция благодарит Институт иудаики за предоставленные материалы.

За идею редакция благодарит историка и журналиста, сотрудника Украинского института национальной памяти Александра Зинченко.