Киевлянка Хорошунова в дневнике 1943 года: Принесла Шурке леденец, а бабе Татьяне семечек. Даже это теперь лакомство, доступное лишь в праздник G

3 января 1943 г., воскресенье

Мы решили не встречать Нового года. И от этого решения было еще тоскливее. Пожелали друг другу хорошего наступающего нового года и разошлись по домам. Нюся купила всем своим по маленькому подарку. Потом, когда Нюся ушла домой, и мне захотелось что-нибудь своим принести. Но купить теперь ничего нельзя. Поэтому принесла Шурке леденец, а бабе Татьяне семечек. Даже это теперь лакомство, доступное лишь в праздник, и то не всегда.

Немцы, правда, побеспокоились о том, чтобы к празднику мы были соответственно подготовлены. Во всяком случае, мы были в восторге от грандиозных пайков, полученных нами перед Рождеством и перед Новым годом. Перед Рождеством (немецким) мы получили по 1⁄2 кг пшена, по 1⁄2 литра снятого молока, по 1 кг маляса, по 1 кг кислой и по 2 кг мороженой свежей капусты, по 5 кг соленых огурцов, по 1⁄2 кг костей и по 1,600 кг белых семечек. И, самое главное, по полстакана водки, которая, правда, более похожа на сивуху, нежели на человеческое питье. Вот-то торжествовали наши библиотекари, да и другое население, от таких обильных пайков! И питье, и закуска! А к Новому году мы получили по 1⁄2 кг белой муки, по 100 граммов соли и по 50 граммов кофе!

На Рождество, немецкое, по такому поводу, что все были свободны, собрались у Нюси ее консерваторские друзья. Общими усилиями был просто великолепно сервирован стол – были винегрет, рыба, борщ, от которого все отказывались по причине небывалого полного насыщения. И даже ячменная кутья была по всем правилам с медом и с маком. И узвар. И чай с коврижкой из маляса, которая хоть и села, все же была чрезвычайно вкусная.

Компания была в основном непьющая, но, тем не менее, мои полстакана водки и четвертушка самогонки весьма пригодились и, пожалуй, могли быть увеличены. Потом у пианино зажгли свечи, которые осветили стоявшую сверху елку, и Элеонора Павловна с Нюсей играли в четыре руки. Было приятно, уютно, как всегда, грустно. Весело нам теперь быть не может. Не хочется, чтобы были дни рождения и другие праздники. Это все вехи, всегда грустные. В них острее ощущается отсутствие близких людей. Так, особенно остро чувствуем, что нет мамы, нет тех, кто уехал.

Так и Новый год решили не встречать оттого, что это снова веха. Дома застала взволнованных Лелю и Татьяну. Заболела Шурка. У нее было что-то с желудком и температура была сорок градусов. Это, правда, не помешало Татьяне и Степану уйти к знакомым встречать Новый год. Остались мы втроем. После всяких положенных в таких случаях мер Шурка вдруг выздоровела, а Леля говорит мне:

– Пойди скажи Любовь Васильевне, что у меня есть бутылка водки.

Сказано – сделано. У Любови Васильевны и Надежды Васильевны оказались котлеты из конины и рыба, вытащили соленых огурцов, отварили картошки. И вчетвером по советскому времени встретили Новый год. Посидели вместе, повспоминали, поговорили об отсутствующих и снова, в который раз, пожелали друг другу окончания войны. А потом закрутили патефон и послушали Чайковского, Римского, Мусоргского – своих. Сидели молча, потому что это снова веха. И только около 12 часов разошлись по домам. Так мы мысленно присоединились к советской встрече Нового года и представили себе бой часов на кремлевской башне.

С первого числа перестала существовать консерватория. Теперь это уже решено и осуществлено. Прекращены занятия со студентами, а с 1 января консерватория законсервирована. Для сохранения имущества якобы оставлено восемь или девять человек, среди них – Лысенко, еще не помню кто, и Нюся как завбиблиотекой. Из преподавателей двадцать два человека оставлено за консерваторией с сохранением 75% зарплаты, так как некогда сделали в гимназиях. Выбирали педагогов по принципу невозможности их устройства на какой-либо работе или оставляли тех, кто, кроме консерватории, ни с каким другим учреждением связан не был. По драматическому отделу остался только один или два человека. Уволили тех, кто работает в опере, на радио, в варьете.

Из студентов 60 человек зачислены как студенты. Они все должны работать где-нибудь, но считаются они студентами. И это звание как будто бы должно охранить их от Германии. Остальные все приложили всяческие усилия, каждый в отдельности и все вместе, и вот до сих пор никто еще из консерватории в Германию не поехал.

Хуже всего получилось с Элеонорой Павловной. Ее уволили из консерватории и зачислили в хореографическую школу (эта школа единственная пока осталась) руководителем хора для детей. Это дает ей мало часов. Но не это главное. Элеоноре Павловне очень тяжело расставаться с консерваторий вообще и с Нюсей в частности. За время войны Нюся и Элеонора Павловна очень сдружились. В последнее время никто не надеялся на то, что консерватория будет существовать. И все равно этот конец очень грустен.

Консерватория была все время одним из немногих учреждений, где чувствовалась какая-то жизнь. Наличие ли молодежи – студентов определяло это, или героические усилия коллектива способствовали тому, чтобы не рассыпаться и не погибнуть в одиночку. Но она, эта жизнь, была. А теперь она умерла и в консерватории. И как в нашей, например, библиотеке, остались лишь вещи, которые напоминают о том, что жизнь была, а теперь нет. Так и в консерватории, осталось убогое, но дорогое нам, с таким трудом сохраненное, собранное гнездо. А жизнь ушла. У входа в консерваторию не встречают больше многоголосые звуки музыки из классов.

Предыдущая запись в дневнике – от 2 января.

О личности автора мемуаров об оккупации Киева – Ирины Хорошуновой – и том, как сложилась ее жизнь после войны, а также о судьбе самого дневника читайте в расследованиях издания "ГОРДОН". Полный текст мемуаров публикуется в спецпроекте "Дневник киевлянки".

Редакция благодарит Институт иудаики за предоставленные материалы.

За идею редакция благодарит историка и журналиста, сотрудника Украинского института национальной памяти Александра Зинченко.