Киевлянка Хорошунова в дневнике 1943 года: Увидела немца, приходившего на концерты. Подошла спросить, почему он еще здесь, а он предложил взять мешок пшена G

29 сентября 1943 г., среда

Мы все еще сидим в Gerdtelager и пока просвета не видно. Возможности вырвать Галю пока нет. И, кроме того, есть надежда, что этот склад двинется из Киева именно в сторону Каменец-Подольского. А туда, конечно, очень хотят Нюсины старики, и там скорее можно среди своих скрыться Гале и Нюсе. В общем, пока нам неплохо. Хотя нас поместили в ужасающе грязной комнате. Она просторная, светлая и есть даже какой-то шкаф для одежды. Все мы спим на соломе, но на постелях, есть на чем сидеть. Много лучше, чем все остальное, где разместилось сейчас изгнанное из своих домов городское население.

С утра я была в городе. Ужасающее впечатление производят переселенцы. Вдоль всей запрещенной зоны протянута проволока по краю тротуара. На улицах Кузнечной, Паньковской, Тарасовской, Караваевской, кроме вырытых рвов, через всю улицу свалены толстые деревья и вместе с кроной изображают заграждения. На улице Урицкого оживленно, как в праздник на Крещатике в советское время. Соломенский базар полон всего. Есть все по невероятным ценам: сало – пять тысяч, подсолнечное масло – четыре тысячи, хлеб – 700 рублей буханка. Продающих больше, чем покупающих.

По незапретной стороне улицы Саксаганского стоят жители, отдельно, группами или толпами. На каждом шагу знакомые, все спешащие сообщить о своих злоключениях. Нет уже ни одной квартиры, которая бы не была раскрыта, если не разграблена.

День начался удачно, нашла Дунечку и Павлушу. Они на Саксаганского в 131-м номере на седьмом этаже. Узнала адрес моих житомирских друзей – они на Кузнечной в 110-м. Дунечка и Павлуша в семье рабочих, и им там неплохо. До сегодняшнего дня сидели мужчины с бородами, а сегодня побрились. Их управдом обещает спрятать на случай облав. Сказала Дунечке, что у нас украли всю картошку. Она обещала пойти на огород, посмотреть, осталась ли хоть та мелкая, которая была зарыта в яму. Оттуда решила попробовать пройти в запретную зону в библиотеку. Ее судьба очень тревожит. По приказу нужно было являться на работу до 28-го числа. Сегодня 29-е уже, и не знала, смогу ли пройти. На Безаковской никакой загорожи. Идут по ней войска редкими группами, преимущественно украинцы в немецких формах, и несколько горожан, по внешнему виду тоже без пропусков. До бульвара дошли спокойно. Там сидят и стоят, видно, идущие с фронта. Гражданских прохожих нет почти совсем.

Пошла к консерватории. Еще издали показалось, что двери открыты настежь. Открыты окна на первом и втором этажах. Дверь действительно открыта, вырвана. Язык замка наружу. В вестибюле все разворочено, ящики стола наружу, стулья перевернуты. Классы раскрыты, в них все сдвинуто с места, на столе в одном из них пишущая машинка и какие-то бумаги. Разорены столовая, кухня, комната, где были продукты, библиотека. В библиотеке все разворочено, бандуры валяются на столах. Жуткое и тоскливое чувство. Кто разворотил? Немцы? Наши ли?

Наша библиотека в порядке. Шла к ней со страхом, что найду то же, что и в консерватории. Там приказ о конфискации боевым комендантом. И хотя в ней нет ни души, ее не смеют трогать. Вход в нее воспрещен. Во дворе университета немецкий часовой.

До Кузнечной никого, ни одной души. Против ворот нашего дома какой-то подозрительный тип. Ворота, парадное настежь. В квартире, по-видимому, чужие не были. Там противно, нежило скрипят полы. Цветы политы достаточно. Как человека, жаль Лелину пальму.

За квартал от 107-го номера увидела грузовую машину с бочками и мешками, а рядом немца, приходившего на концерты в консерваторию. Подошла, чтобы спросить, почему он еще здесь, а он вместо ответа предложил мне взять мешок пшена. Вышло это совершенно, как манна небесная. Довез и сбросил мне у дома, где теперь живет Элеонора Павловна у Анатоля, мешок пуда в два пшена. Навстречу как раз Элеонора Павловна и Тамара.

Втащили мешок в комнату. Вышли вместе с Элеонорой Павловной, а навстречу нам Кравчуки, идут без адреса искать Элеонору Павловну и сестру Александры Георгиевны. Сказала им адрес, пошли вместе. Людям очень тесно. Спят на полу или вчетвером на постелях. Житомирским жителям повезло: у них на четверых отдельная комната и есть где варить. В квартире Элеоноры Павловны хуже. Их пятеро в одной комнате и масса вещей.

В комнате Василия Кирилловича на 24 метрах одиннадцать человек и трое животных. Хлеба у людей нет. Кое у кого есть сухари и пшено. Потом Элеонора Павловна шла со мной в Артшколу к Нюсе. Чувствует она себя плохо. Идем по более короткой дороге – по железнодорожным путям. Никто по ним не ездит, никто ничего не говорит, ходить не воспрещается. Потом ходили на Скобелевскую. Там в пустой комнате живут, как на бивуаке, наши члены Андреевской коммуны, остатки ее: Анна Ефимовна варит на всех еду, с балкона смотрят на край города. Живут на полу, без единого стола и стула, разложив свои пожитки из чемодана №1. Угостили нас горячим чаем, по которому мы изрядно соскучились.

Состояние напряженного ожидания никак не изменилось. Ничего неизвестно. Люди в городе полны страхов из-за непонятной и совершенной тишины. Ничего не рвут, нигде не стреляют, и, главное, никаких вестей с фронта. Ни газет, ни радио. И люди расценивают эту тишину как зловещее начало каких-то страшных событий. Понять по-прежнему ничего нельзя.

Предыдущая запись в дневнике – от 28 сентября. Следующая запись – 30 сентября.

О личности автора мемуаров об оккупации Киева – Ирины Хорошуновой – и том, как сложилась ее жизнь после войны, а также о судьбе самого дневника читайте в расследованиях издания "ГОРДОН". Полный текст мемуаров публикуется в спецпроекте "Дневник киевлянки".

Редакция благодарит Институт иудаики за предоставленные материалы.

За идею редакция благодарит историка и журналиста, сотрудника Украинского института национальной памяти Александра Зинченко.