+14 Киев
У меня есть свой личный ночной кошмар. Проснуться в сентябре 2013 года.
Я буду знать все, что ждет нас впереди. Что Янукович не подпишет ассоциацию. Что студенты выйдут протестовать – и их изобьют. Что следом соберется Майдан, который будут безуспешно разгонять.
Я буду знать про снайперов и Небесную сотню. Про бегство экс-президента и аннексию Крыма. Про вторжение на Донбасс и захват Славянска. Про Донецк, Луганск и малайзийский Boeing. Но что я буду делать со всем этим знанием в сентябре 2013-го? Кто мне поверит? На фразе "А президент Грузии будет у нас губернатором Одесской области" мои друзья вызовут скорую помощь. Единственное, что я смогу сделать в сентябре 2013-го, – это купить доллары по восемь.
Мне могут сказать, что Майдан и вторжение были слишком глубоким водоразделом. Что они разрубили жизнь страны на "до" и "после". Что война всегда переворачивает привычный быт – и оттого довоенные мы обречены не понимать послевоенных нас. Но в том и штука, что реальность переворачивала наши представления о себе не только в 2014-м.
Представьте, что мы попадаем из весны 2019-го в весну 2016-го. И говорим окружающим, что Надежда Савченко на самом деле не герой и ее, скажем так, переоценивают. Если вам удастся уцелеть после этого откровения, то попробуйте затем рассказать об итогах следующих президентских выборов. Когда вы, наконец, найдете пульт от телевизора и покажете всем будущего президента – ваши друзья снова вызовут вам "скорую". Потому что весной 2016-го о президентских амбициях Владимира Зеленского вряд ли думал даже сам Владимир Зеленский.
Впрочем, можно далеко не ходить. Представьте, что из августа 2023-го вы оказываетесь в августе 2021-го. И предлагаете окружающим угадать, кого через два года Запад признает символом и лицом свободного мира. "Подсказка – это президент. Подсказка номер два – это не президент США". И вы снова останетесь в одиночестве, потому что поверить в имиджевые метаморфозы украинского президента сможет лишь тот, кто погружен в контекст последних полутора лет.
Мы часто ищем в нашем прошлом ту развилку, которая отделяет нас недавних от нас нынешних. Тот водораздел, после которого будущее перестало нас изумлять. Ту точку фазового перехода, после которой события стали выглядеть логичными и закономерными.
Но в том и штука, что такой точки нет. Наши герои и антигерои меняются местами. Наша реальность опровергает наши вчерашние прогнозы. Нам нынешним незачем путешествовать в прошлое, потому что там нам никто не поверит.
Вполне возможно, что и сейчас мы боимся не того. Что новости из 2025-го покажутся нам бредом сумасшедшего. Скорее всего, услышав о том, что нас ждет, мы начнем сомневаться в здравомыслии собеседника. Мы строим прогнозы о будущем, исходя из того, что реальность движется по проложенным рельсам. А она не ездит по рельсам.
Поэтому любые попытки говорить о детальных долгосрочных планах выглядят сегодня наивно. Мы часто смотрим на реальность, которая нас окружает, и полагаем, что это и есть финальное агрегатное состояние нашей страны. А потом приходит будущее и смешивает карты.
Например, нет смысла сегодня судачить о будущих выборах. И дело даже не в том, что они возможны лишь после войны, – а мы не знаем, когда она закончится. Дело в том, что война – это анестезия для общества. Именно она дарит нам то единодушие, которое мы видим в соцопросах. Как только война закончится, мы снова погрузимся в привычную многоголосицу и споры. Послевоенное общество будет так же непохоже на общество военного времени, как нынешняя Украина непохожа на довоенную.
Нам сложно предугадать линии будущих расколов. Потому что они будут зависеть от сценария завершения нашей войны. А точнее – от того, будет ли общество воспринимать окончание войны как победу или как поражение. В первом случае нас ждет коллективный еврооптимизм – как проявление солидарности с союзниками, помогавшими нам победить. Во втором сценарии – мы станем куда более похожи на Венгрию, а аргументы евроскептиков станут сводиться к предательству Запада, не позволившему нам добиться нужного результата.
Мы не знаем, как будут выглядеть наши улицы после войны. Сколько на них будет людей, которые станут отличаться от нас языком, цветом кожи и религиозными убеждениями. Наша депопуляция потребует сложных решений – а любое желание запереть границу для мигрантов будет сопровождаться стремительным ростом цен из-за дефицита рабочей силы. Мы станем куда менее гомогенными, чем были в 2021-м – и фотографии из будущего нас нынешних тоже наверняка поразят.
В марте 2022-го мы готовы были считать победой в войне выход на границы 23 февраля. Сегодня не готовы соглашаться на меньшее, чем границы 91-го года. Во время боев за Бахмут мы считали "Вагнер" наиболее боеспособной частью оккупационной армии. А в июне 23-го следили за тем, как эти наемники сбивают российские вертолеты и идут на Москву. Победа правых популистов в Италии в октябре 22-го воспринималась нами как триумф сторонников Путина. А затем мы обнаружили, что Рим превратился в одного из основных адвокатов военной помощи Украине.
В наших учебниках истории мы, разумеется, свяжем точки А с точками Б при помощи прямых линий. Задним числом выровняем траектории, придумаем объяснения, подготовим логичные формулы. Столб – это хорошо отредактированная ель, а потому все получат непротиворечивые биографии и предсказуемые мотивации.
Но пока придется признать, что наша способность строить прогнозы изрядно хромает. Обстоятельства не статичны, люди меняются, случайности рушат планы. Нам проще верить в существование закулисных кукловодов и нерушимых сценариев, потому что иначе придется привыкать к мысли, что миром правят еще и "черные лебеди".
Если вам кажется, что вы знаете будущее, скорее всего, вам кажется.
Источник: "Украинская правда"
