Экс-прокурор Машков: Из-за "масок-шоу" силовиков в IT-компаниях только в 2015 году из Украины уехало 6 тыс. программистов G

Юрист и адвокат, соучредитель адвокатского объединения GB Partners Александр Машков в недавнем прошлом был следователем и прокурором. До ухода из органов возглавлял в прокуратуре Киева отдел надзора за соблюдением законов органами внутренних дел при осуществлении досудебного расследования преступлений против жизни и поддержки гособвинения. Машков с подчиненными расследовал первые убийства на Майдане в 2014 году, в частности, смерть активиста Сергея Нигояна. Кроме того, вел дело об убийстве журналиста Олеся Бузины, застреленного в апреле 2015-го.

В интервью изданию "ГОРДОН" Машков рассказал, почему шансы найти убийц Нигояна невелики, а у подозреваемых по делу Бузины насильно отбирали образцы для анализа ДНК, почему уволился из органов и ушел в адвокаты, как серия "масок-шоу" силовых ведомств в IT-компаниях привела к тому, что только за один год Украину покинули 6 тысяч программистов, а также зачем народные депутаты добровольно декларируют биткоины на сотни миллионов долларов.

– Ваш отдел расследовал смерть 20-летнего Сергея Нигояна – одного из первых убитых активистов Евромайдана, застреленного утром 22 января 2014-го на улице Грушевского. Почему до сих пор нет результатов?

– Надо не у меня, а у Генпрокуратуры спрашивать. Мы расследовали почти месяц, а в конце февраля 2014-го все уголовные производства по Майдану были собраны и отправлены в ГПУ. Чтобы дать оценку работе следствия, нужно прочесть материалы дела. У меня такой возможности нет. Во-первых, я работал не в Генпрокуратуре, а в прокуратуре города Киева. Во-вторых, в декабре 2015-го уволился из органов.

– Начальник департамента спецрасследований ГПУ Сергей Горбатюк, который ведет все дела по Майдану, утверждал, что расследование затормозилось потому, что возникли сомнения в первой экспертизе, проведенной в течение месяца после убийства Нигояна. Там указывалось, что в активиста стреляли с расстояния до 3 метров, хотя оцепление силовиков с оружием располагалось гораздо дальше. В итоге была назначена дополнительная экспертиза, которая показала: в Нигояна стреляли минимум с 20 метров.

– И тогда, и сейчас к этим экспертизам отношусь не то чтобы скептически, просто сильно на них не рассчитывал бы.

– Почему?

– Методика проведения подобных экспертиз производится по наложению пороховых газов. Во время выстрела разброс газов такой, что у стреляющего следы откладываются даже за ушами. Есть методика, при которой расстояние выстрела определяется по концентрации пороховых газов. Грубо говоря, если стрелять с расстояния в метр, при попадании в цель будет огромное нагромождение пороховых газов, если стрелять с 50 метров – пуля долетит, а весь порох рассеется. По остаткам пороховых газов криминалисты приблизительно определяют расстояние выстрела.

Сергей Нигоян стал одним из первых героев Небесной сотни. 20-летнего активиста из Днепропетровской области застрелили 22 января 2014 года во время противостояний на улице Грушевского в Киеве. Фото: Markiian Lyseiko / ЕРА

– Подозреваю, слово "приблизительно" здесь ключевое. До бегства Януковича экспертиза показала "до трех метров", чтобы следствие сосредоточилось на версии "выстрел был с близкого расстояния, а значит, стреляли сами активисты".

– Надо учитывать, что пороховые газы индивидуально не определяются. Во время столкновений на Грушевского было много стрельбы, разрывов светошумовых гранат, взрывов петард… У каждого из участников тех событий на коже и одежде оставалось много пороховых газов. Определить, где чей порох, от чьего именно выстрела пострадал человек, невозможно. Потому делать упор только на экспертизе я считаю необъективным.

В этом производстве (об убийстве Нигояна. – "ГОРДОН") трудности были изначально. Расследование любого преступления начинается с осмотра места происшествия. 90% информации и доказательств, которые могут привести к результатам, добываются именно там. 19 января началось активное противостояние на Грушевского. Все дни там было много людей. И вот приехала следственная группа, а оцепить и осмотреть место происшествия невозможно. Выяснили, что Нигояна принесли в импровизированный медпункт на Грушевского, 4. Позже туда попал Жизневский. Обоих заносили люди в медицинских масках и шлемах, то есть на тот момент даже не удалось установить свидетелей: где подобрали раненых, при каких обстоятельствах, как именно лежал человек и так далее. 

– Хотите сказать, что дело об убийстве Нигояна в принципе невозможно раскрыть?

– Дело с самого начала было очень трудно расследовать. Упор был на сборе максимального количества фото- и видеоматериалов, чтобы восстановить картину преступления. Плюс очень важны свидетели – те, кто был в момент убийства в гуще событий. Четыре года назад таких людей не было, и это стало основной сложностью. Надо с пониманием отнестись и к настроениям людей в тот момент: не хотели давать показания органам, боялись.

– До ухода из прокуратуры вы несколько месяцев расследовали убийство журналиста Олеся Бузины, застреленного у подъезда своего дома в апреле 2015-го.

– Да, я был старшим группы процессуальных руководителей. В ходе расследования были добыты доказательства, которые давали основания подозревать конкретных лиц. Они были задержаны по санкции суда через два месяца, в июне 2015-го. В тот же день им предъявили подозрение.

– Вы говорите о двух подозреваемых – экс-бойце батальона МВД "Киев-2" Андрее Медведько и лейтенанте ВСУ, командире разведвзвода Денисе Полищуке. С момента убийства Бузины прошло три года, оба подозреваемых давно отпущены из СИЗО, а суд до сих пор не приступил к рассмотрению дела по сути. Вы уверены, что убили именно те, кого подозревает следствие?

– На момент, когда я процессуально руководил производством, были добыты доказательства, дающие основания подозревать этих лиц. После моего ухода из прокуратуры расследование шло еще два года, я материалы дела больше не видел.

Олесь Бузина был застрелен 16 апреля 2015 года у подъезда своего дома в Киеве. Фото: Vladislav Musienko / ЕРА

– Почему когда Медведько и Полищук добровольно приехали на допрос, у них силой взяли пробы для анализа ДНК?

– ДНК отбирали дважды – при задержании в 2015-м и в июле 2016-го. При первом отборе ДНК подозреваемые самостоятельно, без какого-либо принуждения предоставили биологический материал. Это было снято на видеокамеру, проведены экспертизы. Очевидно, после следствие решило повторно отобрать ДНК, чтобы исключить все инсинуации и претензии. Но я к тому времени больше полугода не работал в прокураторе, подробностей не знаю.

– Подробности простые: на Медведько и Полищука навалились несколько человек в балаклавах, повалили их на пол и насильно, с телесными повреждениями, отобрали пробы ДНК. Зачем так грубо работать?

– Законодательная проблема. В новом Уголовном процессуальном кодексе прописана возможность отбора образцов ДНК в принудительном порядке. То есть если лицо не согласно давать свои образцы, суд может обязать его это сделать, а правоохранители могут, по решению суда, эти образцы изъять. Но до сих пор не прописана четкая инструкция или нормативно-правовой акт, как именно это должно происходить.

Представьте, приходят к вам и говорят: "Наталия, сдайте пробы для анализа ДНК", – а вы отвечаете: "Не хочу". Тогда прокурор идет в суд: так и так, Наташа не хочет давать ДНК, а у нас материалы следствия, где этот анализ необходим. Суд дает разрешение отобрать у вас пробы. Я – опять к вам, но уже показываю решение суда, а вы заявляете: "Плевала я на решение суда, не хочу – и точка". И вот тут у нас пробел в законодательстве: нет инструкции, как именно я могу отобрать пробы ДНК даже при наличии решения суда.

В июле 2016-го у подозреваемых в деле об убийстве Бузины в принудительном порядке отобрали образцы ДНК для экспертизы. Фото: Olga Khudetska / Facebook

Упомянутая вами конфликтная ситуация возникла по той же причине – не прописан правовой алгоритм действий. Решение суда есть, выполнять его надо, а как – не понятно, вот и превратилось все в такую некрасивую сцену.

Кстати, на днях суд отказал следователям в ходатайстве принудительного отбора ДНК материалов у Надежды Савченко именно из-за отсутствия четкой процедуры такого отбора. Суд правильно указал, что в ходатайстве следователь не прописал, как именно будут принудительно отбираться образцы ДНК. А он не мог указать, этого нигде нет. К сожалению, таких пробелов в уголовном процессуальном законодательстве множество.

– Есть шанс, что судебное рассмотрение дела об убийстве Бузины начнется хотя бы в этом году?

– В феврале этого года было предварительное заседание, должны были зачитать обвинительный акт, рассмотреть ходатайства всех сторон. Думаю, сторона защиты потребует суд присяжных, их долго будут выбирать. В общем, впереди очень длительный судебный процесс.

Один раз меня адвокатесса догоняла, просила убрать доказательства из дела, кричала: "Хотите ездить на новом автомобиле?"

– Самая крупная взятка, которую вам предлагали?

– Один раз меня адвокатесса догоняла, просила убрать доказательства из дела, кричала: "Хотите ездить на новом автомобиле?" Смешно. Могу подробнее рассказать, если вам интересно.

– Нам интересно. Почему новый автомобиль – это "смешно"? Цвет не подошел или марка?

– В 2006-м я расследовал очередное уголовное дело об убийстве. Дело трагическое, потому что все пятеро обвиняемых – члены одной семьи: отец, сын, друг сына, муж сестры и племянник. А убитый – вымогатель, ранее судимый, требовал деньги с младшего из членов семьи, занимавшегося частным извозом.

С убитым у семьи неоднократные конфликты случались. Во время очередной ссоры парень-таксист сбросил своему отцу смс: "Меня опять прессует этот уголовник, заставляет возить его бесплатно, угрожает". Отец отписался: "Вези его сюда". Сын с вымогателем в авто подъехал ко двору, семья выскочила, побила уголовника, кинула его в багажник. В итоге: труп – в проруби, пятеро членов семьи – на скамье подсудимых, обвинение в убийстве группой лиц.

Дело сложное, обвиняемые отказались давать показания, тяжело было собирать доказательства. Следствие пришлось продлить на полгода. Это не типично, потому что задержка на три–четыре месяца – уже ЧП, а за дополнительных шесть месяцев можно было выговор схлопотать. В ходе оперативной комбинации мне стала известна информация, что находящиеся под стражей лица обмениваются между собой записками через адвоката. А в записках подробно расписано, кто, как и что должен отвечать на допросе. В общем, доказательная база о фальсификации показаний была собрана. Записки, написанные от руки, были изъяты и приобщены к делу.

Когда я эти записки в присутствии адвоката предъявил в СИЗО одному из обвиняемых, у адвоката началась истерика. Она чуть не побила своего подзащитного прямо в камере, а когда я вышел из СИЗО, догнала меня: "Александр Александрович, уберите эти записки из дела, а я сделаю так, что вы будете ездить на новом автомобиле".

– Адвокат разнервничалась потому, что поняла: дело ее подзащитных в суде уже проиграно?

– Нет, она понимала, что фактически задокументирована ее преступная деятельность. По закону, адвокат не имеет права принуждать своих клиентов ко вранью, иначе лишится адвокатского свидетельства.

– Почему сын-таксист, когда ему угрожал вымогатель, не обратился в правоохранительные органы, а вместе с семьей именно так разрулил конфликт?

– Задавал этот вопрос отцу, он ответил: "Я сам так решил".

2007 год, Александр Машков, следователь прокуратуры Центрально-Городского района города Горловки. Фото: из личного архива Александра Машкова

– За 11 лет работы в прокуратуре сколько раз вам поступали звонки сверху: "притормози расследование", "закрой дело", "не предъявляй подозрение"?

– Ни разу. Не знаю, как в ГПУ, отвечаю только за свою работу в городской прокуратуре.

– Хотя бы о расценках за закрытие того или иного уголовного производства слышали?

– Предполагать некорректно, отвечаю только за себя: никогда этим не занимался, ни разу не сталкивался.

– Очень хочется вам поверить, но…

– Я 11 лет подряд занимался только убийствами, как сказал мой друг, бывший следователь, а теперь партнер по адвокатскому объединению Павел Немчинов: "С тобой, Машков, ни украсть, ни посторожить". Это не налоговые преступления или исковая работа, где крутятся миллионы денег. У нас коррупции по определению нет, не с кого денег брать. Расследовать убийства идут люди, готовые заниматься самой неблагодарной черной работой: выезжать в любое время суток, в любую погоду на осмотр трупа в подвале, зарезанного или взорванного человека. Не каждый захочет этим заниматься.

В начале карьеры я работал следователем в Горловке, попал туда по распределению. Одним из первых моих уголовных дел было убийство бомжа на свалке. Через два дня после обнаружения трупа начальник территориального отделения милиции привел убийцу – семь раз судимого пожилого человека, он тоже бомжем был. Привел и сказал: мол, утром обход делал, увидел этого бомжа, разговорились, и он признался, что забил палкой человека на свалке.

Мы этого семь раз судимого бомжа задержали, а спустя неделю следственных действий установили: милиционер, который привел подозреваемого, накануне проводил ему инструктаж прямо на свалке, показывал место происшествия и где именно был обнаружен труп. Мы поняли, что милиционер не раскрывал никакого дела, а сделал подставу. Бомжа освободили, а работника милиции арестовали.

Это было моим первым уголовным делом: убийство, которое переросло в фальсификацию доказательств сотрудником милиции. После вся моя работа была сформирована этим примером: я перепроверял все факты и доказательства, боялся быть обманутым. Так что мне точно не до сомнительных "схем" было.

– Вас как профессионала не оскорбляет, что у нынешнего генпрокурора Украины Юрия Луценко нет юридического образования?

– Где-то читал, что Юрий Витальевич сказал: мол, я свое юридическое образование получил на скамье подозреваемого, на скамье осужденного и в зале парламента. Все-таки законотворчество – это одно, а правоприменение – особенно в сфере уголовного процесса и права – иное. Есть основы, база, практический опыт, которые надо пройти.

У нас должностные лица любят давать оценки и комментировать уголовные производства, хотя тот же Европейский суд по правам человека прямо указывает: нельзя человека называть виновным, пока нет приговора суда. "Экспертные" оценки политиков по тому или иному уголовному производству – это, по сути, попытка сформировать общественное мнение и оказать влияние на правосудие.

– Вы ощущаете, до какой степени негативное отношение к прокурорам в обществе?

– У нас сейчас все борются с коррупцией, но никто не задает ключевой вопрос: "В чем первопричина коррупции?" А причина в отсутствии понятных правил и прозрачных механизмов. Приведу простую аналогию: раньше тендеры на госзакупки проводились в закрытом режиме – и все шито-крыто, выигрывали свои. Но ввели систему публичной информации о тендерах ProZorro – и все, как на ладони, потому что понятные правила и открытые механизмы.

Все проблемы от непрозрачности и зарегулированности, надо все упростить и максимально дерегулировать. В уголовном процессе проблемы возникают ровно оттуда же: отсутствие четко прописанных инструкций и зарегулированность. Вы привели пример с отбором ДНК, я объяснил: причина – в отсутствии ясно прописанной процедуры. В вопросе отношения общества к прокуратуре то же самое: отсутствие прозрачных правил порождает недоверие людей к правоохранительным органам.

– Вы серьезно считаете, что ключевая проблема – не прописанные внятно инструкции?

– Не столько инструкции, сколько огромное число пробелов в законодательстве, которые позволяют всем сторонам манипулировать и нарушать. Надо эти пробелы устранять. Еще очень важна постоянная работа с кадрами, начиная от подготовки, заканчивая повышением квалификации. Без профессионалов система не изменится.

Октябрь 2005 г., Горловка. Прокурор Машков во время осмотра места убийства. Фото: из личного архива Александра Машкова

Объясню на своем примере. Я пришел в органы из института абсолютно зеленым специалистом. И ничему бы не научился, если бы со мной не работали профессионалы. Был отдел криминалистики в областной прокуратуре, где работали следователи-зубры с 30-летним стажем, они собирали статистику и видеоматериалы с конца 1980-х.

Я выезжал на убийство, а на месте прокурор-криминалист уже номерки раскладывал на вещдоках. Меня, 21-летнего следователя, он водил за руку и учил: "Машков, смотри, там в косо падающих лучах след от ноги, надо вырезать и целиком забрать плитку. А тут бурое пятно, надо взять на анализ".

Когда на одно из убийств я выехал с температурой 39, полным носом соплей и, извините, сплюнул – руководитель меня чуть лицом в эту слюну не ткнул: "Ты что творишь?! Мы сейчас возьмем это как вещдок и будешь сдавать ДНК, чтобы отсечь остальные следы". Я реально получал по шее от этого человека, дай ему Бог здоровья.

Еще пример: когда был стажером, на 120-тысячный район был всего один следователь. И если в одну ночь совершались два убийства – это был завал. Но, к счастью, мне попались руководители, которые сами выезжали на все убийства, проверяли все документы от первой до последней буквы, с девяти вечера до трех утра помогали составлять обвинительное заключение с анализом доказательств. С нами работали, занимались, учили серьезно.

В 2007-м поменяли Уголовно-процессуальный кодекс, производства по убийствам отдали в органы внутренних дел, а управление криминалистики в прокуратуре ликвидировали. Огромное количество специалистов, естественно, в милицию не перешли работать. Весь их опыт остался с ними и растворился. Я не всепропальщик, но убежден: главный ресурс Украины – люди, профессионалы, которых надо заводить в систему, а не гнать оттуда.

Нардепы уже декларируют биткоины на сотни миллионов долларов по собственной инициативе. Если завтра у них появятся сверхдорогие вещи, тут же заявят: я биткоин продал и ого-го сколько заработал

– Сколько вы получали как прокурор?

– Около 11 тысяч гривен в месяц, это со всеми надбавками. Сейчас прокуроры больше получают.

– Кажется, теперь понимаю, почему вы ушли из прокуратуры.

– Дело не только в зарплате, просто ощутил свой предел, почувствовал, что нет перспектив, захотелось двигаться и развиваться дальше.

– "Предел" в каком смысле?

– Ничего нового в работе не видел: те же самые уголовные производства, та же следственная работа. Потерял мотивацию оставаться в следственных органах, хотелось изменить жизнь. Мне на тот момент было 32 года, постоянно думал: "А кем стану в 40?" Плюс реформы в прокуратуре затянулись и породили много вопросов, не было понятно, что происходит и к чему идет.

Фото: из личного архива Александра Машкова

– Как вы представляете разработку законодательства по блокчейну, майнингу и криптовалюте в наших реалиях, когда СБУ почти каждый месяц устраивает "маски-шоу" в IT-компаниях?

– В какой из стран бывшего СССР уже есть грамотное законодательство, регулирующее IT-сферу?

– В Беларуси.

– Да ладно, неужели президент Лукашенко настолько продвинут в новейших технологиях?

– С 2005 года в Беларуси действует декрет "О развитии цифровой экономики". В конце прошлого года Лукашенко подписал уже восьмую редакцию декрета, где указано: "В целях развития Парка высоких технологий, инновационной сферы и построения современной цифровой экономики в Республике Беларусь постановляю…" – и расписан пункт о "создании условий для внедрения в экономику технологии реестра блоков транзакций (блокчейн), иных технологий, основанных на принципах распределенности, децентрализации и безопасности совершаемых с их использованием операций".

– Что такое "Парк высоких технологий"?

– Что-то вроде свободной экономической зоны, которую Беларусь создала на своей территории для развития IT-технологий. Условно говоря, "Парк высоких технологий" – это куча офисов IT-компаний, которым до 2049 года предоставляется льготное налогообложение. Созданы условия, чтобы крупные компании, в том числе иностранные, имели возможность заходить и разрабатывать проекты именно в Беларуси. Проект может быть из любой сферы – медицина, программирование, микробиология и так далее. Принцип один – развитие высоких технологий, все, что двигает прогресс вперед. Условия введены прямым декретом президента, имеющим силу закона.

– В Украине есть подобные технопарки?

– Энтузиасты на частном уровне создают так называемые хабы, собирают команды, аккумулируют предпринимателей. Но это самодеятельность, которая законодательно не отрегулирована. Единственное, что наше государство сделало полезного в этом вопросе, – сохранило для программистов (то есть индивидуальных предпринимателей или ФОП) 5% налог. Но для работы крупных компаний, юридических лиц, которые хотели бы инвестировать и разрабатывать проекты прямо в Украине, подобных стимулирующих условий нет.

В итоге украинские учредители регистрируют свои компании в странах Балтии, в Великобритании, даже в Беларуси – где угодно, а тут заключают договоры с ФОПами на разработку той или иной части проекта. А могли бы регистрироваться в Украине с конкретным видом деятельности по льготному налогообложению, собирать мозги, создавать инфраструктуру, делать стартапы, зарабатывая имя и деньги и принося доход в госбюджет.

Фото: из личного архива Александра Машкова