-1 Киев
Я понял, что бестактно работать в "Добрых молодцах" и называться Левенштейном
– Сева, здравствуйте.
– Добрый вечер!
– Очень рад вас видеть у нас в прямом эфире. По паспорту вы Всеволод Борисович Левенштейн. Почему Новгородцев?
– История длинная. Я когда-то был штурманом дальнего плавания, плавал на пароходе "Верхоянск" Эстонского пароходства…
– …уже интересно!
– …и у нас был помполит Новгородцев. Хозяйственный был мужичок! У него были какие-то деньги в фонде: каждому моряку полагалось 40 инвалютных копеек на посещение одного порта. Значит, если мы стоим три дня, он рупь 20 выдает – и идите, ребята, в кино. Но наш Новгородцев эти денежки копил и нам чего-нибудь покупал. Первым приобретением была игра в хоккей, моряки называли ее "кохей". Самую большую и дорогую игру купил, она не ломалась, на ней играли круглые сутки, в три часа ночи очередь занимали!
А потом он купил нам духовое ружье. С неограниченным количеством пулек! И вот моряки, вместо того, чтобы идти на берег и тратить деньги, стояли на кОрме, как они говорили, и стреляли по спичкам или по картошке. С этим связана замечательная история. По-моему, Бремен – какой-то немецкий порт. А порты в Германии, в отличие от советских, были открытыми: если у нас колючая проволока и мрачные погранцы стоят, тот тут – пожалуйста, иди гуляй. И вот идет дедушка с внучком и показывает: "Дас ист аргентинише шип, испанише… А-а-а! Руссише".
И он, глядя на советский флаг и на нас, стреляющих из ружья по картошке, что-то вспомнил. На лице его – мучительная гримаса, он никак не мог что-то такое из памяти своей выудить… И наконец счастливая улыбка расплылась на лице у немца, он замахал нам, как братьям родным, и закричал: "Раз-здреляю, как зобаку!" (Машет рукой, показывая, как это было, и смеется.). Из плена вынес свои знания русского языка.
Короче, 70-й год – мы перескакиваем. Я, джазмен Всеволод Левенштейн, приезжаю в Астрахань руководить "Добрыми молодцами"…
– Какой ансамбль был!
– Да. Ну, это только самое начало. Они меня позвали с тем, чтобы, как мастер театральной интриги, я вывел их из провинциальной филармонии в Москву. И вот заканчивается концерт, я объявляю всех, а барабанщик, Женя Маймистов, говорит: "Руководитель ансамбля – Всеволод Левенштейн!". И я почувствовал, что по залу будто рябь пробежала, понимаете? Я понял, что, в общем-то, бестактно работать в "Добрых молодцах" и называться Левенштейном. Почему? Потому что "Добры молодцы" возрождали старинные русские песни, выступали в каких-то боярских костюмах, и у нас был карт-бланш носить длинные волосы – потому что мы были добры молодцы, из былин, и так далее…
– А это мало кто мог себе позволить.
– Да. Ну, не было в древней Руси никаких Левенштейнов, понимаете? (Смеется.). И я решил, что мне надо что-то с этим делать. И вот с 70-го года – считайте, сколько уже лет? – я Новгородцев, и одно время даже по паспорту был таковым, потому что не хотел уезжать, хотел мимикрировать под русскую реальность.
В 42-м отец заболел сразу восемью болезнями: двухстороннее крупозное воспаление легких, дифтерит, тиф, еще чего-то. Его признали мертвым и положили в морг…
– Ваш отец был капитаном дальнего плавания, заместителем начальника Балтийского пароходства. Я знаю, что во время войны он умер, его уже отнесли в морг, и в морге он вдруг воскрес. Что это за история?
– Вы знаете, я сейчас, буквально на прошлой неделе, открыл коробку, где лежат все отцовские бумаги. Раньше так подробно у меня не было времени в них разбираться. И выяснилось, кем он был: он во время войны при штабе Ленинградского фронта был замначальника отдела ВOСO – военных сообщений. Он занимался эвакуацией войск, когда они отступали с эстонских островов, потом руководил доставкой питания в блокадный Ленинград и так далее.
Но все равно условия жизни, видимо, у него были чудовищные, потому что году, по-моему, в 42-м он заболел сразу восемью болезнями: двухстороннее крупозное воспаление легких, дифтерит, тиф, еще чего-то. Его признали мертвым и положили в морг. Но тут с фронта приехал друг его, Юра, здоровенный дядька такой, по-моему, он капитан третьего ранга был уже тогда, и говорит: "Где Борис?" Ему отвечают: "Он умер". – "Как умер? Покажите!" Ну фронтовик, победитель… Его привели в морг, он начал отца тормошить – и выяснилось, что есть какие-то признаки жизни! Этот Юра устроил жуткий хай…
– Кошмар!
– Отца перевели в палату, он восемь месяцев отходил, на фотографиях он весь одутловатый после этого периода… Короче, если еще перебежать через несколько лет, то отец уже замначальника Эстонского пароходства, мы живем в Таллинне, этот Юра, капитан первого ранга, служит там, командует линкором. Он часто приходил к нам на ужин, мать зажаривала ему специально здоровую курицу, и Юра ее один съедал! (Смеется). Геройский человек!
Фото: Ростислав Гордон / Gordonua.com
– Слушайте, практически умер отец уже.
– Да!
– И, наверное, его бы и похоронили…
– Конечно. Если бы Юра не пришел – все, я сиротой вырос бы.
Поступал в Москве в Щукина и Щепкина, но, слава Богу, на втором туре срезался
– Вы работали на флоте – кем?
– Я поначалу собирался стать актером и подавал какие-то надежды. В 14 лет выиграл эстонский конкурс артистов-чтецов – читал наизусть монолог Хлестакова. В школе все считали, что я, конечно, должен быть актером. Я поступал в Москве в Щукина и Щепкина, но, слава Богу, на втором туре срезался. Полностью был убит морально, и отец мне сказал, так скупо: "Ну коль не вышло по-твоему, давай по-моему". Иди, мол, по моим стопам. И я пошел сдавать экзамены в ленинградскую высшую мореходку. Проходной балл был 23 из 25, я сдал на 23, но, как потомственного моряка, меня приняли – у меня было преимущество, таков был советский закон.
И все, поступил я в мореходку. Но после первых двух лет загрустил и, спасаясь от этой жуткой дисциплины, поступил в духовой оркестр. Вот там начинается музыкальная стезя, которую я сейчас не буду трогать, но я выпустился, стал штурманом… Только коротко о распределении расскажу. (Улыбается.). На распределительной комиссии решалась судьба всей вашей жизни. Вот пошлют тебя на Камчатку плавать – и уже оттуда ты можешь никогда не выбраться. (Улыбается). Или, скажем, на Черное море – там шикарная жизнь…
– А коррупции не было тогда?
– Нет, какая коррупция?! Главой распределительной комиссии была первая советская женщина-капитан – Анна Ивановна Щетинина. Женщина, из чистой стали сделанная, которая любого мужика могла заткнуть за пояс, хоть словесно, хоть как! И вот она сидит, мечет искры и молнии, и все ее боятся! И друг другу говорят: "Не проси, чего хочешь, она сделает все наоборот".
А интрига в том, что я-то хочу попасть к отцу… Потом я уже догадался, что она отца знает, потому что они плавали на одном судне, он был капитаном, а она еще кем-то. Но тогда я пришел с трясущимися коленками – она говорит: "Где бы вы хотели плавать?" Я ставлю всю жизнь на карту – и отвечаю: "На Дальнем Востоке!" Она говорит: "Поедете в Эстонию!" Так получилось, что я как раз к отцу и попал под крыло. (Улыбается).
В общем, я был штурманом – четвертым, затем третьим. А потом у меня накопились выходные (у моряков они в большом количестве копятся), и я приехал в Ленинград на два с половиной месяца. Поселился у своего друга Давида Голощекина, с которым в студенческом оркестре мы вместе играли, даже на ленинградском телевидении. И он меня подбил в "Ленконцерт". Поступил заказ, мы сделали какую-то программу, сдали ее… Ну мне говорят: "Идите оформляться". А как оформляться, если я – молодой специалист в Эстонском пароходстве? (Смеется). По советским законам, если ты получил образование – два года отдай стране!
Я был в полной прострации: моя мечта исполнилась, я могу стать музыкантом, а как? Мне один юридически подкованный человек сказал: "Если вы как молодой специалист сумеете перевестись из одной организации в другую, то в этой организации вы уже не молодой специалист". В общем, я провернул одну из главных операций в своей жизни, с какими-то письмами, устройством на работу, и через восемь дней стал свободным человеком и поступил в "Ленконцерт".
Я Советский Союз не любил – как сказал Синявский, у меня были с ним стилистические разногласия
– Море вы до сих пор любите?
– Да. Как только выпадает возможность и деньги появляются, снимаю яхту на неделю – и это для меня соединение с чем-то, от чего я оторваться не могу.
– Какое море самое лучшее?
– Для яхты лучше всего Британские Виргинские острова…
– Нет, для вас…
– Для меня… Ну северные моря, они, хоть и неказистые, но предсказуемые. А Средиземное – очень предательское. Вдруг задует мельтеми – и все яхтсмены, которые по Средиземному морю ходят, знают, что от него можно ожидать любую пакость. А океанское плавание, скажем, в районе Карибских островов, предсказуемо, потому что из океана ровный ветер дует, 15 миль в час, почти в течение всего года.
– Вы сказали, вы руководили ансамблем "Добры молодцы". Я хорошо помню этот ВИА, один из самых популярных в Советском Союзе. Слушайте, у вас была прекрасная биография, семья замечательная, все шло так, что в СССР лучше и представить было трудно! И вдруг – эмиграция. Но перед этой темой я обязательно у вас спрошу: вы что, Советский Союз не любили?
– Вы знаете, я Советский Союз не любил – как сказал Синявский, у меня были с ним стилистические разногласия. Мне все не нравилось там: подбор музыки на радио, постановки в театрах, даже цвет телевизора не нравился. Он был по французской системе SECAM, по-моему. В общем, у советских телевизоров была какая-то такая оранжево-желтая противная гамма. Но я был культурным патриотом – из страны уезжать не хотел.
– То есть вы Советский Союз все-таки любили?
– Вы знаете, я любил не Советский Союз, а свою языковую среду, ту культуру, которая создалась за все годы. Я любил питерскую архитектуру, тот круг друзей, с которыми жил, потому что мы, музыканты, особенно джазовые, находились в культурной оппозиции к власти. Они нас пытались как-то смять и заточить, а мы сопротивлялись. Достаточно сказать, что с оркестром Вайнштейна, где я работал, мы в 68-м году в "Ленконцерт" сдавали 11 худсоветов и репетировали целый год. Ну, это было, как в первой мировой войне…
– …но это был один из лучших оркестров Советского Союза…
– …да. И вырос он, в общем-то, из подполья.
– Я иначе спрошу: вы сегодня, в своем возрасте, вспоминаете свои советские годы или нет?
– Я вспоминаю через друзей. Вот нет для меня дороже встречи, чем была у меня с Геной Гольдштейном – первым альтом, человеком, который меня, собственно, туда привел и взял и который меня многому научил. Он и сейчас преподаватель саксофона, целую плеяду блестящих музыкантов создал… Мы встретились, уже старперы… Но Гена, поскольку он вегетарианец, ездит на велосипеде, в блестящей форме, и встретились, будто нам не столько лет, а лет на 40 меньше. (Улыбается).
Вот эти люди для меня остались такой условной Родиной. Я не патриот территориальный или политический, но по людям, по друзьям и тем воспоминаниям, которые от них остались, – да. И этого, конечно, уже не вынешь никогда.
Фото: Ростислав Гордон / Gordonua.com
– В каком году вы эмигрировали?
– 18 ноября 1975 года.
– По советским меркам, успешный человек, денег наверняка было много – тогда можно было заработать, правда?
– Когда я уезжал?
– Да.
– Нет, ну, в оркестре мы получали ставку…
– …но ансамбль, художественный руководитель, гастролировали много…
– …один был чес у меня успешный – по Сибири, с "Добрыми молодцами", когда я заработал кучу денег и ушел.
– Вы помните эту кучу денег, сколько это было?
– Ну, я знаю, что я полгода не работал – значит, на полгода мне денег хватило. (Улыбается). Это тыщи полторы рублей было тогда.
– Немало…
– Да.
Перед отъездом из СССР я вторично женился на собственной жене
– И вот вы принимаете решение уехать – то есть полностью изменить свою биографию и свою жизнь. Почему вы эмигрировали?
– Тут штука такая: я ведь штурманом был, за границу плавал – и заграницу эту видел вблизи…
– …тлетворное влияние Запада…
– …нет, наоборот! Благодаря этим поездкам я и был культурным патриотом. (Улыбается). Уехать хотела моя тогдашняя жена – татарская красавица Галочка.
– Татарка жена была?
– Да. Она с французским языком в аэропорту работала: обслуживала иностранцев, продавала им билеты. А там, как в Советском Союзе было заведено, был резидент-кагэбэшник. В каждом отделе таковые водились, особенно в иностранном. И вот ему делать было нечего, и он целый день придумывал какие-то схемы – кого-то с кем-то стравливал, кого-то ловил, вылавливал… Галочка не нравилась ему потому, во-первых, что она красивая и независимая, а во-вторых, что элегантно одевалась. Шмотки все явно какие-то иностранные – значит, есть источник! В общем, на всякий случай лучше бы от нее избавиться.
Короче, Галочка приходит на работу, открывает ящик, а из ящика пропала целая пачка, не начатая, билетов! Ну, грубо говоря, тысяч на 10 долларов, если не больше…
– …ужас!..
– …ну, он ее вызывает и говорит: мол, хищения, будем оформлять, срок, то, се, пятое, десятое… А она женщина гордая, почернела лицом… Говорит: "В тюрьме я не выдержу, наложу на себя руки".
И вот он ее мурыжил неделю, а потом так, с зубочисткой во рту, сказал: "Ну, ладно, Галка. Мы свои люди, ты знаешь меня, я знаю тебя… Давай договоримся: пиши заявление об уходе по собственному желанию – я дело замну". Она написала, ушла. Через неделю выяснилось, что этот кагэбэшник вынудил ее коллегу выкрасть билеты – с тем, чтобы ее потом обвинить. И тогда Галочка мне сказала: "В этой стране жить нельзя, надо уезжать".
– А вы ее любили…
– Любил, но все эти гастроли, эта безумная жизнь советскую семью, в общем, разрушили. Мы были в разводе. И перед отъездом я вторично женился на собственной жене! (Смеется). Там еще одна смешная история, которую расскажу, если будет время…
– …расскажите сразу…
– Когда нам из Израиля пришли документы на семью Левенштейн, оказалось, что я по паспорту Всеволод Борисович Новгородцев, русский. (Улыбается).
– Добрый молодец…
– Ну да, потому что я фамилию поменял: у меня была идея как бы в щель залезть, стать русским и так дожить до пенсии. Я говорю: "Галочка, а ведь ты фамилию сохранила?" Она говорит: "Да". Я предложил: "Давай пойдем поженимся, нам все равно уезжать вместе – и ты мне дашь свою фамилию". Она согласилась.
– То есть вы в разводе, но все равно решили с ней уехать?
– Она меня уговаривала полгода, в итоге я согласился: мол, хорошо, ты мне давай свою фамилию, мою же, и мы с тобой вместе уедем. Я хотел семью склеить.
– Значит, вы ее любили.
– Ну, да, а что? Конечно, любил. Этот развод был для меня болезненный, у нас сын уже был… Я рассчитывал на то, что заграничная среда, иноязычная, враждебная, нас столкнет вместе.
Приехали мы в Куйбышевский загс, я говорю: вот, я на этой даме женюсь и хочу взять ее фамилию. Советский закон ведь этого не запрещает. Полистали они бумажки и говорят: "Гражданка Левенштейн, у вас развод недооформлен. Идите в суд, где вы разводились, оформите развод как следует. Возьмете свою старую фамилию – Бурханова, вот тогда и замуж выходите, пусть ваш муж Бурхановым становится".
А ведь мы получили приглашение из Израиля, мы уже у КГБ на карандаше, за нами уже следят! Если ты очень долго не будешь предпринимать правильных действий…
Фото: Ростислав Гордон / Gordonua.com
– …вопросы возникнут…
– …вообще угодить куда-нибудь можно. Короче, я предложил такой сценарий: Галочка, без макияжа, в скромном татарском платочке, я сажаю ее в такси – и мы едем в суд, где мы разводились. Я остаюсь внизу, а она идет наверх, приходит к судье и говорит: "Я пришла дооформить развод". Он: "Да-да, какого числа?" Полистал – да, есть. "Вы хотите взять свою девичью фамилию – Бурханова?"
Галочка говорит: "Я знаю, что с этой фамилией, которая у меня сейчас есть, жить неудобно. Но поймите: я окончила институт за это время, у меня диплом на фамилию Левенштейн. У меня родился сын – он на фамилии Левенштейн. Что ж мы будем с ним на разных фамилиях, да и диплом мне менять? Бог с ней, оставьте мне эту фамилию, даже если она неудобная". Тетка говорит: "Ну что вы, советский закон этого не запрещает".
Галочка выходит на улицу и говорит: "Все в порядке". Идем к такси, я открываю дверь и говорю: "В Куйбышевский загс, пожалуйста! Я женюсь на этой девушке!". Так она вернула мне мою фамилию, я снова стал Левенштейном – и семья Левенштейн, условно говоря, отбыла в государство Израиль…
– …а на самом деле?
– А на самом деле, я по матери русский, для евреев я не еврей, во-вторых, воспитан в русском языке и русской культуре, ни одного еврейского слова не знаю, ни молитв, ничего. Ну, с родственниками общался, конечно, представление имею, но не более. Галочка татарка – чего ей делать в Израиле? И сын полутатарин. Короче, мы отбились от еврейского агентства HIAS, они направили нас в Италию, в Рим, мы попали под эгиду агентства International Rescue Committee, Международного комитета спасения, Ай-Эр-Си, или, как итальянцы называли, Ирчи.
Вся философия того времени: ехать не куда, а откуда
– И не представляя, чем будете заниматься, вы вот так уехали?
– Вы знаете, вся философия того времени: ехать не куда, а откуда. Важно было оттуда уехать, потому что там был тупик, затхлость и всяческие неприятности, которые проявляются даже сейчас, через 40 лет.
Мы прибыли в Рим, около Рима есть приморский курорт – Остия. Очень древнее место, где жили еще со времен Цезаря или даже более ранних. Во времена Пунических войн там стоял национальный флот, например. Зимой там никого нет, потому что курорт и холодно, знаете, итальянская зима… Квартиры стоят пустые. И вот наш брат-эмигрант пронюхал это дело и стал снимать квартиры круглогодично. Итальянцы на это шли, потому что ну хоть какие-то деньги идут.
Мы сняли маленькую квартирку – комнатка, кухня, чуланчик без окон. И у квартиры шесть на шесть такое патио, плиткой заложено: белье сушить или вечерком жарким стол поставить, ужин накрыть. И мы с Ринатом…
– …с сыном?..
– …да, в 76-м году, с сыном восьмилетним, там в футболянку гоняли. Вдруг входит в светлом драповом пальто мужчина с загорелым лицом – он ищет свою мать, которая едет в Америку и остановилась в этом же доме, он двери перепутал. Я смотрю – вроде лицо знакомое, такой джазовый фан был в Ленинграде. Их два брата было, Фейгиных. Старший, Фима, – первый советский культурист, "еврейский богатырь" его называли. Он до сих пор жив, в Америке держит спортзал для престарелых!
– Потрясающе!
– Он престарелым качает мышцы, и они принимают форму… (Улыбается). А Ленечка Фейгин, наоборот, был легкоатлет – мастер спорта по прыжкам в высоту. Окончил Институт физкультуры имени Лесгафта, был составителем первого англо-русского и русско-английского словаря, который рассыпали уже в печати, потому что автор уезжал в государство Израи́ль. Ну, неважно…
Оказалось, что Ленечка уже работает на ВВС, он меня признал как джазового музыканта. Он ходил на Вайнштейна и, конечно, знал всех музыкантов, в том числе меня. Спросил: "Сева, что ты тут делаешь?" Я говорю: "Да вот, нас нацелили на Канаду, какой-то Эдмонтон, которого я не знаю". Он говорит: "А давай к нам!" – "Куда?" – "Ну на ВВС". Я вообще об этом никогда не думал…
– Случай, вы видите…
– Да. А Галочка, даст Бог ей здоровья, говорит: "Нечего думать, поезжай в Рим и сдавай экзамены". Нужно было стандартный экзамен сдать – по переводу. А у меня был диплом переводчика, так что я перевел даже без словаря. Что-то надо было начитать – вспомнил драмкружок, с хорошей дикцией прочел что-то. И что-то нужно было написать – я только был в кино, смотрел "Чайна-таун" и написал короткую рецензию. В общем, сдал. Ничего выдающегося, но все равно годится.
Приехал дядька – собеседование со мной проводить. Но поскольку язык у меня поставлен, я произвел хорошее впечатление. Послали документы на проверку – на три месяца…
– …не из КГБ ли вы?
– Да. Состоял ли в партии и так далее. Все, чист, не участвовал… Прислали мне рабочий контракт: приезжайте к нам работать! Но как? У нас же из Советского Союза осталась только выездная виза – розовая бумажка с черно-белой фотографией. У нас ведь отбирали гражданство, и за это еще надо было платить…
Мы были классические беженцы, или, как писали потом англичане в графе о национальности, nationality uncertain, то есть неопределенная какая-то у меня национальность. (Улыбается). И мне пришлось идти в итальянское полицейское управление, потому что они, по международному закону, обязаны дать человеку возможность выехать из страны.
– Скажите, пожалуйста, а ваши родители, отец, который воевал и занимал такую должность, они нормально отнеслись к тому, что вы предаете Родину и уезжаете?
– Ужасно трагическая история! Отец не возражал, может быть, против отъезда как такового, он не был таким уж советским патриотом. Но он был ветераном. Награжден всеми орденами: орден Ленина, две "Красные звезды"…
– …ух ты!..
– Ну, он был замначальника крупного отдела при Ленинградском штабе. И, конечно, ходил на совет ветеранов в собственном доме: для него важно было со всеми этими старичками встретиться и повспоминать. И тот факт, что сын у него уезжает… А об этом система позаботилась, чтобы тайное становилось явным. У нас была такая хитрая бумажка – что родители к вам не имеют материальных претензий.
– Надо было подписать?
– Да. Мол, если ты у родителей назанимал денег и сейчас убежишь за границу, а они потом будут денег требовать – что мы им ответим? Но подпись твоих родителей должны заверить в домовом комитете. То есть весь домовой комитет будет знать, что сын Бориса Иосифовича из 64-й квартиры в Израиль уезжает! Отец этого не мог пережить, и я не педалировал дело. Отец разнервничался, у него началась дисфункция щитовидной железы, он потерял 16 килограммов веса, попал в больницу, я к нему туда ездил, и, собственно, эта история тоже ничем не кончалась. Прошел месяц, другой, третий…
Фото: Ростислав Гордон / Gordonua.com
– …а разрешения не дают…
– …а я его сам останавливаю! У меня уже приглашение есть, но эту бумажку я не могу никак подписать. И у меня был приятель, такой здоровенный тип Ося Хорошанский, еврейский богатырь, у которого в трудовой книжке есть замечательная запись: "Принят на работу в ансамбль лилипутов в качестве бас-гитариста".
Ха-ха-ха! Видимо, он где-то за сценой играл, пока лилипуты выступали. (Улыбается). Короче, Осечка все решил. Он пошел в это домоуправление, зазнакомился с теткой и сказал мне так: "С тебя коробка птичьего молока и бутылка коньяка, самого лучшего". Ну, это мы достали, я пришел к этой тетке, она говорит: "Где у вас там эта бумажка?" Ха! – и шлепнула печать.
Я пришел к отцу в больницу и говорю: "Папа, все сделано, тебе волноваться не надо, никто ничего не знает…". Ну, он как-то обмяк душой, подписал – и все было сделано.
Одна фраза меня окрылила: "Ну, молодежь, конечно, вся слушает Севу"
– Вы стали первым диск-жокеем в истории радиовещания на территории Советского Союза. Для миллионов советских людей вы открыли окно в мир западной музыки. Вы ощущали свою популярность в СССР, знали, что вы популярны?
– Я об этом вообще ничего не знал, мы вещали просто в пустоту. А в 79-м году, как сейчас помню, мне попался на глаза журнал "Посев", был такой, белогвардейский. И там была статья – кто-то ездил в Союз и общался с молодежью. Одна фраза меня окрылила: "Ну, молодежь, конечно, вся слушает Севу…" Вот так, между прочим. И все. Но я понял, что что-то происходит.
А что касается диск-жокейства, то я учился, конечно, у английских мэтров. У меня было три кумира. Джон Пил, знаменитый, который говорил, как Хемингуэй: коротко и веско. "Я шел по Оксфорд-стрит и видел трех японцев, которые внимательно разглядывали карту Манчестера" – у него такие шутки были. (Улыбается). Терри Воган, человек с роскошным баритоном, который два часа каждое утро будил страну. У него шутки были литературные, он ирландец, у него цветистый язык… И третий кумир – Кенни Эверетт, который наполнял передачи какими-то джинглами. Он очень музыкальный был, из церковного хора мальчик, интонации потрясающие, он сам с собой какие хочешь хоры записывал. И когда мне досталась эта передача, я понял, что мне надо как-то соответствовать жанру. И вот отсюда все это и началось.
– Как вы подбирали репертуар?
– Очень все просто. На ВВС никакой вкусовщины нет, все функционально, и лучшее, что было в одной стране, я доносил до другой. Я основывал это все на бибисейских чартах или, как сейчас говорят, списках популярности, поэтому для ВВС все было понятно: это родной материал. Но я впервые начал вставлять какие-то шуточки, которых раньше не было. Полистал свои первые шаги – и одна из первых шуток: "Следующую песню я поставил для своего начальника". Пауза. "Он ее терпеть не может!". (Улыбается).
– Вы единственный бывший советский человек, принявший орден Британской империи из рук королевы Великобритании. Вот я смотрю – это не он у вас?
– (Показывает орденскую колодку на пиджаке). Это орденская колодка…
– От того самого ордена?
– Да.
– А как он называется?
– MBE, Member of the British Empire. То есть орден не в том смысле что это железяка или знак, а как рыцарский орден. Это сообщество людей. И вот когда тебя туда принимают, ты становишься членом этого сообщества, и тебе выдают нагрудный знак. Ну, как вот у вас был бы Мальтийский, предположим, орден.
– Колодки такие, да?
– Нет, это серебряный крест.
– Скажите, сам орден красиво выглядит?
– Да.
– Внушительный?
– Я его на концерты надеваю, приходите. (Смеется).
– За что вы получили эту награду?
– За заслуги в радиовещании.
– Вот так?
– Да. Но история тоже потрясающая. Однажды утром я встаю и спускаюсь вниз, чтобы почту получить. А в Англии почту просто через дверь суют, она падает на пол, и каждый подбирает там свое. Прихожу в халатике, открываю письмо с какими-то гербами, короной, сургучной печатью, читаю – ничего понять не могу. Говорю жене: "Лелик, я ничего не понимаю, давай я тебе прочту, может, ты мне объяснишь". И, в общем, мы совместно поняли, что они предлагают меня номинировать на орден, но пишут мне, чтобы узнать, соглашусь ли я.
– Ух ты!
– Мол, а вдруг вы будете против? Я потом узнал, что в кругах либеральной английской интеллигенции высшим шиком считается не получить звание сэра, а отказаться от него. То есть мне дают, а я говорю: "Пальто не надо!" Ну я, конечно, написал, что сочту за честь, и так далее, тем более что до меня был награжден только Анатолий Максимович Гольдберг в 82-м году, но он условно был русским, поскольку родился в 1910 году в Петербурге и пятилетним мальчиком уехал.
Королеве я клялся в верности, поэтому всем говорю, что, случись война, я буду в английских окопах
– То есть первый советский человек с такой наградой – вы?
– Получается, что так.
– Это дает титул сэра?
– Нет. Из пяти уровней благородности это первый шаг.
– Церемония награждения красивая была?
– Очень! Это одно из сильнейших впечатлений в жизни.
– Как она проходила?
– Во-первых, прислали кучу бумаг: пропуска такие, сякие, пятое, десятое… Во-вторых, предписание, как одеться: цилиндр, фрак с фалдами, перчатки…
– …все это у вас было?
– Нет, это нанимают на один день, я на выходные взял напрокат. Во дворце-то я уже был в третий раз – к тому времени. Сначала от ВВС ходил на королевские чаепития, но днем, поэтому и цилиндр был серый, и фрак. А тут уже надо было прийти во всем черном.
Фото: Ростислав Гордон / Gordonua.com
Разрешили въехать на своей машине на территорию Букингемского дворца, место уже было заготовлено. Нас было 313 человек в тот день, кого награждали – разными уровнями.
Мы прошли мимо кавалергардов, которые стоят в высоких лакированных сапогах вот по сюда (показывает), то есть очень неоднозначно выглядит сегодня такая форма. Блестящие кирасы, палаши, все такое. Проводили нас в картинную галерею ее величества, где окон нет, но сверху льется небесный свет. И там так неназойливо висят разные картины: Леонардо да Винчи, других мастеров…
– …неназойливо…
– …да. Оригиналы всех знаменитейших художников Возрождения и позже. По-моему, до импрессионистов, их уже нет. И пришел роскошный дядька-кавалергард с палашом, и так нас мягко, с юмором, инструктировал, как надо себя вести. Разговаривая с ее величеством, в первый раз после своего ответа надо сказать "your majesty", то есть "ваше величество", а потом, чтобы не тараторить, как попка, в конце фразы говорить "мэм", рифмуется со словом "джем". (Улыбается).
Королева говорила всего около минуты, но к каждому разговору была подготовлена: знала, с кем говорит, о чем и за что человеку дали орден.
– То есть она произнесла небольшую общую речь?
– Нет, она разговаривала с каждым.
– И вам она лично прикрепляла орден?
– Это еще одна историческая подробность. Ведь если тремстам людям ордена прикалывать, все пальцы исколешь…
– …я думаю…
– …поэтому на каждый орден было надето маленькое колечко, а у всех нас на пиджаках висел маленький незаметный крючочек. Поэтому ее величество не прикалывала орден, а, проведя короткую беседу в течение минуты, грациозным жестом колечко надевала на крючочек. И я должен был пятиться пять шагов назад, чтобы не поворачиваться спиной к королеве, и после этого по возможности грациозно покинуть это место. (Улыбается).
– Но вы королеву хоть поцеловали – по русскому обычаю?
– Ручками пожался – ручку она мне подала.
– Вас сфотографировали?
– Ну, это все снято в многочисленных фильмах! Специальная фирма снимает все, а потом вырезает монтажные ваши куски и присылает вам домой. Я не знаю, как они определили, кто есть кто из трехсот человек, но у меня дома есть и видео, и фотографии. И в интернете тоже. Я слегка нарушил этот кодекс, потому что королева ненавидит рекламу, да и вообще, хвастать связями с дворцом в высших кругах не принято, однако я сделал это не для прославления себя…
– А для прославления королевы…
– Ну это во-первых, поскольку я клялся ей в верности. Я всем говорю, что, случись война (мало ли чего?), я буду в английских окопах, потому что клятву давал. (Улыбается).
Когда я руководил "Добрыми молодцами", Алла Борисовна Пугачева переходила из аккомпаниатора "Москонцерта" в певицы
– Вы взяли множество интервью. Кто был самым ярким вашим собеседником?
– У меня несколько таких человек, и все они сейчас персоны нон грата. Это Виктор Суворов, он у меня был 18 или 20 раз на передаче, Буковский – очень яркий человек. И Олег Антонович Гордиевский, потому что он всегда что-нибудь такое расскажет… История его побега и остальное – совершенно драматические вещи.
Ну, были и другие люди, вроде Верки Сердючки. Она пришла со своей мамой, в костюме со звездой…
– …прекрасно!..
– …устроила нам в студии такое шоу, что не дай Бог! (Улыбается). А на "Севаоборот" я иногда приглашал рок-группы. Они приходили в полном составе, я снимал для них самую большую студию на ВВС, в подвале: у нас была такая S-6 или S-16, где когда-то был бассейн. Оттуда еще де Голль вещал своим сопротивленцам.
Музыканты давали там концерт и беседовали со мной, и многие из них эти ленты, которые мы им вручали, потом оформили в виде живых концертов на ВВС. "Умка", например, я знаю, "Чиж" тоже выпустил, и так далее.
– Будучи апологетом западной музыки, в Великобритании за советской эстрадой вы следили?
– Ну да, постольку поскольку. Конечно, слушать это с открытой душой я не мог, как и упиваться, но хочу вам сказать, что, когда я руководил "Добрыми молодцами", Алла Борисовна Пугачева переходила из аккомпаниатора "Москонцерта" (она же на фортепиано играет) в певицы. Как раз это тогда происходило. Хочу сказать, что Жанна Бичевская, ныне всем очень хорошо знакомая, начинала, по распределению, в "Добрых молодцах": я ее туда пробил. Пошел в "Росконцерт" и сказал, что хочу взять ее к себе. Так что я знаком с советской эстрадой в первом приближении.
– Кто из музыкантов, из артистов на постсоветском пространстве вам нравится?
– Я люблю всех вот таких честных рокеров, вроде "Чижа". Гребенщиков своими поэтическими прорывами меня иногда прямо до слез трогает. Например:
Не успели все разлить, а полжизни за кормою,
И ни с лупой, ни с ружьем не найти ее следы;
Самый быстрый самолет не поспеет за тобою,
А куда деваться мне – я хочу быть там, где ты. (Смеется).
Фото: Ростислав Гордон / Gordonua.com
– Кто самый крутой советский и постсоветский рокер? Номер один?
– Эстетически мне Шевчук не очень близок, но по всем параметрам он, пожалуй, самый крутой. Он в зале закрывает собой наибольшее пространство.
– Это правда. Цой вас не трогает?
– Цой мне нравился до какой-то степени, потому что в нем была тайна. В нем была та короткая формула, которой рок-н-ролл и силен. Рок-н-ролл ведь честное искусство, особенно когда оно еще, так сказать, галантерейным не стало. И там нужно рубить правду-матку, но как можно короче, как можно более концентрированно. Такие фразы Цоя, вроде (копируя голос Цоя) "денег нет, и в гости некуда пойти"…
– Да-да…
– …они отражали состояние целого поколения: ну поди-ка ты так сочини! Он не расцвечивал свои переживания и свой взгляд на вещи, а, наоборот, ужимал их.
– И, опять-таки, и Шевчук, и Цой – это ваш Ленинград…
– Ну да.
– Радио как жанр, на ваш взгляд, умирает?
– Ну, судя по количеству радиоведущих, расцветает. (Улыбается).
– Почему вы ушли с ВВС?
– Время подошло: мне уже было 75 лет. Но причина прозаическая. Я женился-разводился, женился-разводился, сейчас в третьем браке, мы счастливы уже 20 лет, но квартирка наша лондонская была куплена в ипотеку. И из строительного общества, из банка, мне пришло письмо: мол, к вашему 75-летию, пожалуйста, расплатитесь с нами как-нибудь. И я понял, что, конечно, всех этих денег не отдать, даже если мне еще пять жизней жить (улыбается), и мы приняли решение ремонтировать квартиру. Заняли у богатых друзей денег, отремонтировали, выставили на рынок и довольно удачно продали. А что делать дальше? Снимать квартиру, чтобы ходить на работу, чтобы зарабатывать и платить за квартиру? Этот круговорот меня не устраивал, тем более что сидеть на ВВС каждый день по восемь часов, писать эти свои куски, брать по три интервью в день…
– Тяжело…
– Стресс накапливается, вы же сами знаете. Хоть мы с вами примерно одного стиля интервьюеры, то есть я никогда не приглашал на интервью людей, мне неприятных, я враждовать в эфире ни с кем не хотел, ну кому все это надо? Конфронтационный стиль мне далек, как и вам.
В общем, мы приняли решение, что надо менять жизнь, ломать. И, сидя на ВВС, я со спутника смотрел на Европу: где там хорошие места? И увидел на юго-западе Болгарии огромный зеленый массив, который переходит греческую границу. Километров 150 или 200, хоть партизанскую войну там начинай. (Улыбается). Решил съездить и посмотреть. Первая разведка неудачная была, но мы потом нашли хорошую новую гостиницу, где целое крыло выделено под квартиры. Купили квартиру на верхнем этаже, с огромным балконом, с видом на скалы Орфеевы…
– …и вы живете в Болгарии?
– На самом юге Болгарии, в Родопских горах.
– "Хороша страна Болгария", как пели раньше?
– Вы знаете, она очень разная. Скажем, в Софии мы жить бы не могли.
– Советский город все-таки…
– Ну да. А здесь, во-первых, чистейшая экология, наш дом получает воду из горного ручья, вода чище минеральной. Очень часто вообще никого вокруг нет.
– То есть вы оставили Великобританию, да?
– У меня есть почтовый адрес, я резидент Англии…
– …но уехали?
– Но уехал. Я там не живу.
– И вам нравится в Болгарии?
– Очень!
Как себя чувствую в 78 лет и четыре месяца? Готовлюсь к лыжному сезону!
– Вы прекрасно выглядите, и это не дежурный комплимент, я думаю, вы и сами это замечаете, когда смотрите по утрам на себя в зеркало. Сколько вам сейчас?
– 78 и четыре месяца. (Смеется).
– Вы абсолютно молодой человек! На сколько вы себя ощущаете?
– Готовлюсь к лыжному сезону! Ну, вы знаете, если так вот куражиться, то вроде бы изменений нет, но иногда днем надо прилечь на часок, а то батарейка кончается к обеду, особенно если рано встал.
– Ваша первая жена, с которой вы развелись опять, я так понимаю, в Англии, жива?
– Не очень здорова, но жива.
– Вы поддерживаете отношения?
– Только через сына, потому что у меня врагов в жизни нет, кроме бывших жен: они все почему-то меня очень не любят. Активно. (Улыбается).
– Может, за то, что хорошо выглядите?
– Не знаю. Не исключаю этот вариант…
– А как подданный королевы Великобритании вы за Brexit или против?
– Лично я считаю, что это ретроградный шаг, и он может сильно навредить интересам страны. Я понимаю, почему за Brexit проголосовали. Основная причина – дурные манеры людей, приехавших из Восточной Европы. Разговаривают громко, могут в метро жевать бутерброд, впяливши глаза в симпатичную девушку…
– …украсть что-то…
– …ну, украсть – не обязательно, для англичан, например, самое страшное – когда кто-то лезет без очереди. А у нас, по нашей славянской ментальности, всех обскакать, первым встать и схватить – это же самая высокая доблесть, понимаете?
Так что тут произошла нестыковка, а англичане, они терпят-терпят, но потом свое слово скажут. Скажу вам больше: на голосование по Brexit пришли даже люди, которые обычно никогда ни за что не голосуют!
– Интересно…
– Поднялись недовольные низы. Я не знаю, что будет дальше, но сейчас страна в состоянии нервной тряски.
– Вы следите за ситуацией в Украине?
– Ну да. Постольку-поскольку.
В странах, где процветают взаимное уважение, дружба и любовь, и экономика, и будущее складываются иначе, чем в тех, где люди друг друга подозревают и ненавидят
– Что вы думаете о российско-украинской войне?
– Ну, я вот, например, узнал, что в Киеве в результате этой войны миллион беженцев. Это, конечно, человеческая трагедия: миллион человек снялись с насиженных мест, где жили их деды и родители…
Фото: Ростислав Гордон / Gordonua.com
– …более 10 тысяч погибших…
– …я не знаю, что сказать. Конечно, с точки зрения англичан и международной законности, это все очень некрасивая история. Но россияне выдвигают какие-то свои доводы, упрекают в излишнем национализме Украину, и так далее.
Вы знаете, что я помню из сталинских времен? Что одним из самых страшных преступлений был буржуазный национализм, и по этой статье в основном сажали украинцев. То есть я еще тогда понял, что какой-то дух, какое-то ощущение нации и национальности в Украине сильно и, видимо, неистребимо. Ну, это, конечно, и в Эстонии было, но в Эстонии – понятно, они под немцами 300 лет жили…
– …конечно…
– …а Украина – как?
– Западная Украина была под Польшей…
– …да, и Австро-Венгрией…
– …с танками пришли части Красной армии, начали убивать людей, высылать и так далее – репрессии были жесточайшие.
– Но ответить на ваш вопрос я попытался бы так: утереть нос супостату надо одним способом – сделать страну процветающей.
– Абсолютно!
– И все. Чтобы расцвела экономика, укрепились международные связи, развивалось образование, медицина… Я сегодня перед спектаклем речь произносил на благотворительном мероприятии и сказал, что в странах, где процветают взаимное уважение, дружба и любовь, и экономика, и будущее складываются иначе, чем в тех, где люди друг друга подозревают и ненавидят. Поэтому я искренне желаю Украине пойти по пути не ненависти, а любви, строительства, а не разрушения, не поиска недостатков в неприятных тебе людях, а поиска всего позитивного – у кого что ты можешь найти.
– Вы снимались в фильме о Джеймсе Бонде. Кого вы там играли?
– До этого я был консультантом в голливудских фильмах, там целая история. Пришлось однажды роль играть, потому что не явился мой актер, запил. Ну я сыграл какого-то вохровца в лагере, зверскую рожу делал… Мне говорят: "О, убедительно!" В следующем фильме первый ассистент, который кричит action или stop (у них режиссер не кричит "начали", это делает первый ассистент), посоветовал режиссеру: мол, у меня на летчика есть готовый человек, не надо тебе ничего искать.
Я приехал, провели меня в фанерный вертолет, где я целый день умирал…
– …почему?
– Потому что вертолет, который в фильме летает и который Джеймс Бонд сбил, а модель – ну, небольшая, метрового размера, ее просто вблизи снимали, чтобы ощущение полнометражной машины было. А действия внутри вертолета снимались в фанерной какой-то будке…
– …жара…
– …я там сидел и поляк. Поскольку я русскоговорящий, мне сказали: "Давай!" Я говорю: "Что "давай"?" – "Ну, вот ты смотришь из окна, внизу торосы, Джеймс Бонд прячется…" Я выглядываю из окна: "Попробуй тут найди кого-нибудь!" И в тот день я погибал весь день, сшибаемый шашкой ракетной от Джеймса Бонда – розового цвета. Я был весь розовый к концу дня, кашлял розовым, и так далее.
Проматываем 15 лет от того дня – мы уже с Леликом женаты, ее 15-летняя дочь Настя живет с нами. Приехала на свадьбу и осталась, английского не знает. Мы живем в бывшем военном госпитале, где 240 квартир и свой клуб – бассейн, спортивный зал… И Настю там приняли, как сына полка: учили, все показывали, рассказывали. Она знакомится с молодым актером, ирландцем, который все знает про Джеймса Бонда, и говорит ему: "А мой step-father, приемный отец, снимался в одной из картин". Он встрепенулся: "В какой?" – "A wiew to a kill". – "Кого он там играл?" – "Летчика-вертолетчика". Ирландец сделал паузу и говорит (с акцентом): "Попробуй тут найди кого-нибудь!" (Хохочет).
– Сева, большое вам спасибо!
Записала Анна ШЕСТАК
