Продюсер Лев: Брак Япончика с Ириной Олой не был фиктивным G

– Леонид, доброй ночи.

– Доброй ночи.

– Я счастлив, что мы встречаемся сегодня в Киеве, в вашем родном городе.

– Да...

– Я помню, как мы познакомились. Это был 1990 год: июнь или июль. Вы привезли впервые тогда в Советский Союз Михаила Шуфутинского.

– В 90-м? А до этого я привез...

– ...до этого – Вилли Токарева.

– Да.

– Первый концерт Шуфутинского в Советском Союзе, и именно в Киеве. Я помню, как он вышел на сцену Дворца спорта и спел "Расцвели каштаны в Киеве весной". "Кияны, встречайте. Я наконец-то к вам приехал".

– Ты знаешь, почему начали с Киева?

– Почему?

– Я тебе расскажу. Это интересная история. Я приехал в Москву к Панченко: директору Госконцерта...

– Да, серьезный человек.

– И он, Владимир Всеволодович, мне говорит: "Кого ты хочешь везти уже?" Я говорю: "Я хочу везти Мишу Шуфутинского". Он говорит: "Леня, только не Мишу". Я говорю: "Что случилось?" Он говорит: "Два дня назад Николай Николаевич..."

– Губенко?

– Губенко, он был тогда министром культуры... И он сказал: "Не шуфутинских надо привозить, а Паваротти". Так что перекрыл кислород сразу. Я говорю: "А если договорюсь?" Он говорит: "Деньги у меня есть. Доллары, имею в виду". Я взял телефон министра. Звоню. Секретарша говорит: "Министр будет принимать звонки через четыре месяца. Извините". Положили трубку. Я дозвонился домой Жанне Болотовой (актриса, жена Губенко. – "ГОРДОН"): "Жанночка, привет..." Она говорит: "Я сама его не вижу. Но ты его можешь поймать: он завтра улетает на дни культуры Польши". А я был как раз в Москве. И я в Шереметьево уже в шесть утра, в VIP жду его. Он приехал, скромно, на "Волге", без никого, без ничего. Увидел, мы обнялись. Мы дружили с ним, короче говоря. "Какими судьбами?" Я говорю: "Так и так, хочу Мишу повезти". Он говорит: "Ну пусть мне Панченко позвонит". Я говорю: "Не-не-не, Коля. Так не может быть. Или "да", или "нет". Скажи "нет" – спасибо, и я уйду". Он говорит: "Я же тебе говорю: пусть Панченко позвонит". Я говорю: "Этого недостаточно. Ты скажи, можно или не можно". – "Ладно, черт с тобой. Не начинайте с Москвы". И потому мы первый концерт начали с Киева. Это просто ремарка. Будем говорить так, его не пустили бы. Даже Алла Борисовна не могла, никто не мог сделать этого. Потому что министр сказал.

– Вы родились в Киеве. Сколько вы прожили здесь до эмиграции в Соединенные Штаты Америки?

– В Киеве я прожил... Значит, смотри. Я отслужил армию... Учился в Институте автодорожном.

– КАДИ.

– Да. Сейчас он называется как-то: "Национальный..." Да. И меня с третьего курса, по-моему, забрали в армию. Может быть, я не очень хорошо учился. Не знаю, что происходило... Я попал в Чернигов... Нет, сначала я попал в Конотоп. Там готовили в Германию. И я встретил своего соседа с Ярославской, 29. Он борец был. Лунин Толик. И он мне говорит: "Ты знаешь, куда вас гонят?" – "Нет". Он: "В Германию". Я говорю: "Но я не хочу". Он говорит: "Я договорюсь". И он меня зачислил в спортроту. А я имел права водительские. И меня оттуда забрали в Черниговское высшее авиационное училище. Меня забрал к себе командир, генерал Кузнецов, я возил его...

– Герой Советского Союза.

– Да. И он меня продержал три с половиной года, не хотел отпускать. Тогда было три года.

– (Удивленно.) Кошмар!

– И просто он мне: "Нет, ты поедешь со мной". Его уже назначили командующим Центром подготовки космонавтов. Но Юрий Алексеевич разбился... И тут же дали по шапке, и все... А он не только Герой Советского Союза – он еще герой Кореи, воевал в Корее в 54-м, Николай Федорович.

– Ничего себе. Интересно.

– Да. Вот, я его возил.

– Вы жили в Киеве до какого года?

– Значит, из армии пришел в 63-м или 64-м году. Я, честно, не помню. Заочно окончил институт все равно. На очное я уже идти не мог, потому что уже взрослый был. Потому что я уехал в 28 лет. Женился... Кстати, тут рядом была детская консультация. Моя жена там работала, Леночка. Мы с ней познакомились там. У меня родился ребенок. И я поехал в Москву. Там приятель был. Я позвонил жене. Говорю: "Леночка, мы переезжаем в Москву. Собирай вещи". И мы уехали в Москву. А из Москвы мы уехали в 1979 году. Уже я прожил почти 11 лет в Москве после Киева – и мы уехали в Нью-Йорк.

– В Киеве где вы работали после армии?

– После армии я работал на скорой помощи.

– Водителем?

– Естественно, водителем. У меня еще не было высшего образования. Но машины – и по сегодняшний день моя стихия.

– В такси вы не работали?

– Числился, в такси был. (Улыбается.) Я работал у Фомича. Это на Печерске... Во всяком случае я немножко поработал – и мы уехали в Москву. Я там занялся цехами пошивочными... Ну, там начались преступления.

– О, это серьезная работа...

(Смеются.)

Фото: Ростислав Гордон / Gordonua.com

– И после этого мы уехали в 1979 году.

– В Киеве вы жили на Ярославской, на Подоле.

– На Ярославской, 29, да, я родился.

– Вы когда приезжаете, вы заходите туда?

– Я даже сфотографировал. Я приехал с внучкой своей. У меня двойняшки. И я внучке показал, где я родился. Я же до войны, получается, родился. У меня 12 февраля [1941 года] день рождения.

– Дом еще есть?

– Ты понимаешь, там было... Дом есть. Но раньше впереди еще был дом двухэтажный. Кстати, там жил Лунин. Их три брата. Но это до войны было... Получилось так, что маму и папу моих не забрали в армию. Они только окончили институт. Папе дали броню на казанский авиазавод главным инженером. А маму [назначили] главным врачом в больнице в Казани. Мы уехали в Татарию, а вернулись в 1946 году.

– Вас знают миллионы людей сегодня под именем Леонард Лев.

– Да.

– Как вас звали в Киеве?

– Леня. Понимаешь, нет в Америке такого имени "Леня". Я мудрил, крутил... Думаю: "Похоже на да Винчи. Ладно, буду Леонардом". (Улыбается.) И я когда получил citizenship в 86-м году, написал "Леонард", сменил имя свое.

– Фамилия была Усатый?

– Лев.

– И в Киеве?

– И в Киеве Лев, и в Америке Лев. Почему Усатый? Потому что в 1956 году я уже запустил усы. Я очень рано начал бриться. [Владимир] Мулявин из "Песняров" после меня запустил такие усы. Кстати, я везу сейчас их старый коллектив. Им 50 лет. Кроме Мулявина – он умер.

– [Леонид] Борткевич...

– Да, все эти самые... У нас в феврале в Нью-Йорке концерт. Восемь концертов, тур делаю такой. Заканчиваем в Сан-Франциско – и они улетают домой.

– В Москве вы начали заниматься не разрешенной тогда деятельностью...

– Будем говорить так.

– Что вы шили?

– Джинсы, куртки...

– Ух ты!

– Да. У меня была знакомая хозяйка "Тканей" на Садовом кольце, Ниночка. И она мне давала любые материалы.

– У вас были люди, которые шили?

– Естественно. Цех был. Небольшой, на 10 машинок. Но продукция шла.

– Это 70-е годы. Сколько можно было тогда получить лет тюрьмы за цеха?

– Я не знаю. То, что я знаю по Киеву, тогда расстреливали за это...

– (Удивленно.) Расстреливали?

– Конечно. Это при мэре [Алексее] Давыдове было...

– ...да, помню...

– Или не мэр? Как он назывался?

– Мэр Киева был, все правильно.

– Хрущева родственник. Расстреляли Шера тогда, был такой... Потом одного... Вареничная у него была. Ему дали 25 лет.

Фото: Ростислав Гордон / Gordonua.com

– Немножко лепил вареники налево?

– Они пришли – у него лишних оказалось 800 рублей. Это тогда большие деньги. Сняли показания – и все: дали 25 лет за вареники. Кстати, на Крещатике вареничная.

– Ну да, знаменитая вареничная... То есть вы рисковали серьезно?

– Пойми, Дима, невозможно было... Водителем я не хотел уже работать, жена – врач, я грамотный, начитался много книг в своей жизни. И я хотел другой жизни. Потому, собственно говоря, и уехал.

– Вы были богатым человеком по советским меркам, когда уехали в Америку?

– Думаю, что да. Я каждый год менял "Жигули".

– Да вы что!

– Да. А потом я купил 21-ю "Волгу", когда вышла третья модель. У меня товарищ жил около "Украины", Илюша такой, Илюшенька. И я купил у [Валерия] Пичужкина, был такой пятиборец, 21-ю "Волгу", люксовский вариант. И увез, Илюша мне пригнал ее в Москву... Думаю, что по меркам...

– ...вы были серьезным человеком!

– Ну, слушай, во всяком случае я ни в чем себе не отказывал. Я имею в виду каждый год в Сочи и все такое прочее.

– Вилли Токарев, который стал известным благодаря вам, рассказывал мне, что уехал в Соединенные Штаты Америки, имея 50 долларов буквально. Сколько с собой денег в долларах везли вы?

– Я не знаю. Я доллары не вез. Но тогда была такая история: матрешки, черная икра, фотоаппараты, фоторужья снайперские. Потому что "Арсенал" – это Zeiss фактически, была аппаратура очень хорошая... Я приехал в Италию, потом в Вену. Автоматчики... Америка налево, Израиль направо.

– В Израиль вам не хотелось?

– Нет, не собирался. Сразу ехал в Америку. Хотя мои родственники жили в Израиле уже с 1972 года. Я не хотел. Я – в Америку, уже мой товарищ там жил. И я знал много одесситов... Почему получилось с Любой [Успенской] так, что... Я еще находился в Италии – ко мне прибежали и говорят, что Пугачева приехала. А я с ней был знаком через Иосифа Давыдовича. И я поехал в Ладисполи. Это была не Пугачева – это была Люба. Я говорю: "Любонька, куда ты едешь?" А я знал ее отца Залмана. Он был скрипач, но был сапожником – шил обувь.

– И Люба пела здесь и в "Столичном", и в "Дубках".

– Да. И Боря Людмер играл... Мы встретились с Борей Людмером в Америке. Кстати, был [Михаил] Боцман... Когда мы купили "Одессу", то были третьими хозяевами. Она ни у кого не шла, кроме нас. Так я выгнал Боцмана сразу! Он пошел в "Метрополь". Хотя честно – он очень хороший певец. Но – такое время... Я забрал из "Садко" Любу сразу. Получилось так, что я ее устроил в "Садко". Мой товарищ пошел ее переделывать с Канады на Америку. Потому что она ехала к папе.

– В Канаду?

– Да. Но она бы там ничего не добилась. Канада – это деревня большая. А тут уже рестораны русские были. Я сразу позвонил с почты Валере Земновичу, он был одним из хозяев: "Слушай, я тебе даю такую певицу, Валера, сумасшедшая певица!" Он говорит: "Подходит". В общем, короче, ее переделали, я ее встретил в четверг, а в пятницу она уже пела в "Садко". И ей [Марина] Львовская закрутила немножко микрофон (улыбается), она сорвала голос. Ну, в общем, это была история интересная.

Фото: Ростислав Гордон / Gordonua.com

– Итак, вы поехали в Соединенные Штаты Америки. Конечно, для любого человека это очень рискованный шаг: поменять страну – поменять все. Вы представляли, чем будете в США заниматься?

– Я думал, что Америка... Что если я сажусь в белую машину, но в красном пиджаке, я могу нажать кнопочку – и машина станет красной. Я думал, что везде движутся тротуары для меня. Даже в Польшу меня не выпускали. Понимаешь? Я думал, что действительно там такое... Но когда приехал, ничего меня не удивило. Во-первых, я попал сразу в "Одессу".

– На Брайтон?

– Да. Но я не жил на Брайтоне. Снял квартиру немножко в стороне. Мне помог Женя Бендерский. В съемной квартире пожил недолго, два или три года, и купил дом. Я живу на океане, на Рокавэй-Бич-бульвар. Вот немножко [ураган] "Сэнди" нас на рублей 450 опустил. 450 тысяч, конечно. Все уничтожил... Не в этом дело. Когда я приехал, у нас сколотилась такая команда... Встретил всех знакомых. Из Одессы были товарищи, из Днепропетровска... Я вообще путешественник. В Днепре много прожил, еще до Москвы... Встретились все. И у нас была такая история... Я тебе честно скажу: мы не работали никто, но когда касалось... Допустим, Усатому надо за садик уплатить 400 долларов. У Кадика, допустим, надо уплатить за ребенка в школе или еще что-то. Сбрасывались. Нас 10 человек было таких. Мы в бильярдной, на пляже... Конечно, чем-то пытались заниматься, работать как-то. На себя только. Вот так было первое время. А потом, значит, ко мне подошел Марат, такой был, Балагула.

– Это серьезный человек был.

– Ну я не думаю... Это он говорит, что он серьезный. Я не думаю, что он очень серьезный человек.

– Писали даже, что он с Горбачевым был связан еще в советское время.

– Это он говорил. Он обыкновенный был бармен в "Одессе". Но я всегда говорил – знаешь как, Дима? "Хочет быть директором – не увольняйте его. Он будет директором. Не увольняйте его – и все". Короче говоря, он мне говорит: "Давай построим тут русский магазин". А уже Марик Гном имел National – все как положено. Я говорю: "У меня нету денег". Он мне: "Я за тебя дам".

– То есть деньги у него были?

– Он уже был одним из хозяев "Садко".

– Понятно.

– Напротив был супермаркет американский. И он договорился с хозяином – сделали отдел. Моя Лена пошла работать и его жена. Мы постояли месяц – я смотрю... Хозяин платил в то время три доллара в час. Лена не зарабатывает даже 50 долларов с шести утра до ночи. А Марат купил прилавки, там, потратил 15 тысяч. Он говорит: "Раз мы компаньоны в магазине, давай я тебя беру в долю, только не на продажу. Будешь со мной в доле в "Садко". И я начал сразу получать с "Садко" деньги. Этот магазин давал минус, конечно. Я говорю: "Марат, мы должны продать это". Он мне говорит: "Леня, для моей Шуры это будет хорошо. 15 будет хорошо?". Столько всего стоил магазин. А он мне дает 15. Я получил семь с половиной тысяч. Он забрал свои, и я еще заработал семь с половиной тысяч. И на этом все. Потом он продал другому человеку "Садко" – и мы купили "Одессу". Конечно, я забрал тут же Любу и Марину.

– Ресторан "Одесса" уже был к тому времени?

– Его открыл одессит и назвал его "Одесса". Алик такой. Он не очень шел. Шел "Садко". Тогда люди хотели не кушать, а слушать музыку. Они скучали... И даже нельзя назвать ностальгией, но они скучали по русскому чему-то. Еда, конечно, русская там. Это мы говорим "русская", но она вся грузинская: шашлыки и все такое прочее.

(Смеются.)

И мы собирались на музыку. Мы приходили в пятницу и выходили в понедельник из этого "Садко". Но потом мы купили "Одессу". Когда я забрал сразу Любу, Марину, "Одесса" пошла.

– Каким показался вам Брайтон-Бич, когда вы впервые туда приехали?

– Он был никакой.

– Вот что это было?

– Это улица, на которой появился ребе Кахане. Она была черноватая сильно.

– Да?

– Да. Знаешь, как говорят в Америке? "Оттуда, куда приходят черные, уходят белые. Оттуда, куда приходят русские, уходят черные".

– Это правда, кстати: что русские ребята, эмигранты из Советского Союза, цепями и пистолетами выгнали черных?

– Не было пистолетов. Это неправда.

– Цепи были?

– Палки брали. И Кахане нам помогал.

– Ребе?

– Да. Его потом убили. Его Израиль не принимал. Но он был удивительный человек, хороший. Он хотел, чтобы евреи хорошо жили на Брайтоне.

– То есть евреи собрались на Брайтоне – и выгнали черных?

– Совершенно верно, да.

– Удивительная история!

– Так они так и говорили: "Куда приходят русские..." Мы же стали "русскими" (улыбается). Всю жизнь были евреями, а стали, получилось, русскими, Дима.

– Потом начали открываться русские магазины, русские книжные магазины...

– Первым открылся "Черное море". Русская литература, музыка... Слушай, это было здорово, в принципе.

– Конечно.

– И Брайтон рос, рос, рос... Пока я не убежал на Рокавэй-Бич-бульвар. Уже живу там 37 лет.

– Многие очень известные артисты, режиссеры, спортсмены рассказывали мне, что когда они впервые вырвались в Соединенные Штаты, это уже была средняя перестройка, 1987–1988 год...

– ...совершенно верно: начали ехать...

– ...для них было очень важно посетить ресторан "Одесса" на Брайтоне. Потому что там собирался весь цвет. Кого вы видели в "Одессе"? Кто приходил к вам из известных людей?

– Ну вот тот же Губенко Николай Николаевич. Все чиновники, генералы...

– Пугачева...

– Нет, Аллы не было никогда. Не приходила. Но у меня в ресторане пели и играли очень сильные музыканты. Людмер – один из лучших саксофонистов мира. Юра Успенский – сумасшедший трубач.

– Муж Любы.

– Бывший, да. Он трубач сумасшедший. У нас был Юра Братолюбов, он поехал в Лос-Анджелес.

– Он киевлянин, Братолюбов.

– Совершенно верно. У него дядя портной, одевал [Элвиса] Пресли. То есть обыкновенный портной, а все эти наряды Пресли – он. И стал он миллионером, естественно. И мы были у него в магазине. Знаешь, в фильмах показывают Cadillac с рогами такими? Так у него брали напрокат эту машину! И у него еще, я помню, висела фотография Мэрилин, когда подуло, а она без трусов была. У него оригинал висел. Тогда он мне сказал: "Где-то 400 тысяч долларов". Столько фотография стоила. Все знали дядю этого... Да, и он Братолюбова взял и устроил на Universal Studio. Я когда приехал и с Юрой встретился, без него ни один фильм не выходил на Universal Studio. Потому что он проверял... Допустим, Фрэнк Синатра... Надо взять разрешение у Фрэнка Синатры, что он поет в фильме.

– Класс!

– Вот это такая история. Мы очень дружили. Он умер. У него жена была, Сонечка, мне сказали буквально недавно – тоже умерла... И вот он, Людмер, Юра Успенский – мы очень дружили.

– То есть "Одесса" была центром Брайтона?

– Да. Ресторан был потрясающим. Хотя и на втором этаже. Когда я Вилли взял, то вообще посадил его за 150 долларов в неделю внизу, там, где бар был у нас.

Фото: Ростислав Гордон / Gordonua.com

– Мы сейчас поговорим о Вилли... Скажите, сегодня жив ресторан "Одесса" или нет?

– Вообще даже здания нет этого.

– Ай-яй-яй!

– Кстати, уничтожил это все Марат. Его посадили, дали 16 лет. Нет, ему дали 24 года, но посидел он 16.

– Американцы?

– Ну да. Он сделал crime. Что тебе сказать..

– Чем он занимался?

– Ты хочешь, чтобы я рассказал?

– Да. Интересно.

– Я тебе расскажу, что он сделал. Мы занимались бензином все, продавали бензин. У нас wholesale был бензиновый. Он однажды пришел и говорит, что есть итальяхи, карточки кредитные фейковые, и можно... Я говорю: "Марат, ты вообще не туда смотришь. Не надо тебе это. Ты зарабатываешь деньги на бензине очень хорошие. Зачем тебе эти карточки?" – "Ты не понимаешь.." Да, до ресторана у нас были станции бензиновые. Был такой Фима Нежинский, покойный. Он пришел с идеей, что надо продавать бензин, надо покупать станции. В общем, мы начали крутиться в этом бизнесе. И он поехал в Филадельфию и купил шубу нашего приятеля. И заработал 200 рублей. Значит, его арестовали, этого Мишу, у которого шубный магазин был. Он сказал, кто привел. И Марат сбежал из Америки. Это была такая история. Но заработал 200 рублей, правда, с этих шуб. Одну шубу по карточке.

– Что такое "200 рублей"? 200 миллионов?

– 200 долларов.

– О Боже!

– Дима, я тебе рассказываю... Мне все говорят, что я должен написать книгу. Мне не поверят! [Виктор] Суходрев мне рассказывал, что когда Брежнев пишет эту историю в мемуарах, что он гнал на машине, а с ним сидел Картер...

– С ним Никсон сидел. Суходрев был третьим в машине. Он мне рассказывал.

– Или Никсон...  А Брежнев писал, что с ним уехал вдвоем. Суходрев говорил: "А где же я тогда был?"

(Смеются.)

У меня, кстати, есть фотография: я у него дома, у Вити.

– Я у Суходрева брал интервью. Когда Брежнев рванул по Кэмп-Дэвиду, Никсон вжался в сиденье, он рассказывал.

– Да. "А где же я тогда был?" – Витя мне говорил. Это правда, сто процентов.

– И Балагула уехал из Америки...

– Нет, обожди. Он убежал.

– Так...

– Я его уговаривал: "Марат, ты не должен уехать". Кто еще участвовал, получили по два года. Там организовалась уже бригада: он ее сделал. Я не хотел с ним делать этот бизнес. Фима Нежинский не захотел делать бизнес этот. И мы сказали: "Ты хочешь заниматься? Ты в свободной стране. Пожалуйста". И он заработал вот эти 200 долларов и сбежал из Америки. И когда его привезли... Он был в Южной Африке, в Йоханнесбурге... Короче, его поймали. Судья, фамилия Векслер, немецкий еврей... А у него, получается, так: он жил в Нью-Йорке, а прокатил карточку в Филадельфии. Может быть, еще какой-то был эпизод в Нью-Йорке, у знакомых он мог прокатить. Так у него просто номера были, настоящей карточки же не было. Короче, он ему дает 10 лет. Всего 10 лет. Когда его арестовали, Векслер отпустил его под залог. Марат заложил свой дом, и его выпустили. А когда он сбежал и когда его привезли уже назад, Векслер дал ему 10 лет всего за Нью-Йорк. А Шурочка, жена... Это потрясающая женщина. Мы до сих пор с ней дружим... Шурочка говорит: "За что, ваша честь?" "Because he is russian jew. Он русский еврей, – это еврей Векслер говорит. – Я ему поверил. А он взял и сбежал. Сколько я буду судьей, столько он будет сидеть". Его перевезли в Филадельфию. Он ему дает еще восемь лет за Филадельфию. За одну шубу, ты представляешь?.. Дима, это жизнь. Ничего не сделаешь.

– Вас тягали тогда на допросы из-за него?

– Нет. Абсолютно нет. Я тебе скажу такую вещь: мы не согласны были с ним. У нас было 24 станции с Фимой. Мы взяли в rent, это не наши были. И мы снабжали их бензином, мы зарабатывали.

– Мне покойный Михаил Задорнов, мы с ним дружили...

– ...я тоже его хорошо знал...

– ...говорил, что наши евреи на Брайтоне разбавляют бензин ослиной мочой. Он шутил или нет?

– Я не знаю, или он просто не разбирался в элементарной химии, физике... Бензин водой даже нельзя разбавить. И при чем тут ослиная моча? Ему сказали – он тоже сказал.

– Немножко разбавляли хоть чем-то?

– Нет. Ты не можешь разбавить бензин. Можно пересортицу сделать: в Super налить Regular – и продавать как Super. Но это – нет.

– Он мне рассказывал, как наши эмигранты из Советского Союза приспособились там. Появились магазины, где ты берешь кулечек бананов – кладешь на весы – и они тебе сразу выписывают. Так наши приподнимали их... Бывало такое?

– Не знаю. То, что воровали, – это точно. Не, ну кому это на весах... Кто будет... Ты знаешь, сколько стоит килограмм бананов?

– Доллар, наверное.

– 90 центов. Вообще никто не воровал бананы. Воровали что-то другое. Были такие люди в нашей эмиграции, которые ходили по супермаркетам, воровали масло, сыры дорогие. А потом продавали. И люди покупали, потому что они продавали в два раза дешевле.

– Я не могу забыть потрясающий театр "Миллениум" в центре Брайтона. Я там сам выступал: у меня были творческие вечера. Вы были хозяином.

– Да.

– Театр "Миллениум" жив еще?

– "Миллениума" уже нет, имени не существует. Я продал "Миллениум" восемь лет назад доктору Паукману. Я его построил.

– С нуля?

– Не с нуля. Это был кинотеатр. Трехступенчатая сцена. Поставил кресла... Поставить стулья – это 250–300 тысяч. Это большой ремонт был, очень большой. Когда Таранда приехал на гастроли, я ему говорю: "Слушай, у меня там сцена трехэтажная". Он говорит: "Я за бабки на стуле буду танцевать". Гедиминас – потрясающий парень такой... И он танцевал. Мы в rent взяли пол специальный – и он танцевал.

– Через этот театр "Миллениум" прошел весь цвет, вся элита советской эстрады.

– Нет. Там не было Пугачевой никогда.

– Так...

– Там не было Киркорова. Потому что он пел в "Распутине" в это время. Ира Аллегрова, Киркоров... У меня есть фотографии. Ты бы видел Филю тогда!

– Но Ира была же в "Миллениуме", выступала.

– Конечно. Я ей делал... Самый большой успех у [Андрея] Данилко был: шесть концертов подряд. Ирочкиных было четыре. Ирина Александровна – подруга. Я ее знаю по "Электроклубу" еще.

– Да, да...

– Она чудесная женщина.

– Замечательная... То есть Данилко все-таки собрал больше всех?

– Больше всех. Это был рекорд Гиннесса.

– Вы скучаете по "Миллениуму"?

– Думаю, что нет. Я тебе объясню. Я очень мягкий человек. Приходит какой-нибудь композитор: "Ой, мне надо сделать творческий вечер. Я не могу столько уплатить". – "Ну давай меньше". А conditioning дешевле не становится, электричество не становится дешевле, rent только увеличивается. В один год я сделал 60 шоу. Это тоже рекорд какой-то.

– Невероятно!

– У меня Леночка поболела немножко. Царство ей небесное... Я тебе честно скажу: я не хотел даже этим заниматься. Артисты – очень тяжелые люди.

– Конечно.

– Думаю, что два человека есть вообще среди артистов, это покойный Иосиф Давыдович и Саша Розенбаум... Все остальные... Как тебе сказать...

– Не дай Бог их знать.

– Не, ну... Знаешь, когда Борис Сергеевич меня приглашал в Москве в ресторан...

– Брунов, да?

– ...да, он говорил: "Леня, не волнуйся. У меня есть спонсор". Он не хотел, чтобы я платил. Ты понимаешь? Но это Боря. Борю надо знать и Марию Васильевну... Они такие близкие люди мне были... Я его как за отца считал, Борю... После этой всей поездки... Слушай, я с Токаревым сделал 80 концертов, с Мишенькой 200 концертов я сделал. И не получил деньги.

– Как?

– А вот так. Если это интересно, я тебе расскажу.

– Очень.

– Деньги были – тугрики эти югославские. А у Мишки были дела не очень хорошие в Лос-Анджелесе. И за контракт я должен был получить 200 тысяч.

– Долларов?

– Долларов. 100 тысяч Мишиных за 200 концертов, и 100 тысяч мои. Я уже подписал контракт. И мне Мишка звонит: "Лень, скажи, ты можешь мне вот такое вот?" Я говорю: "Мишенька, давай счет". И я ему перевел 100 тысяч.

– Своих.

– Свои, конечно, перевел. И когда мы уже заканчивали гастроли, я пришел к директору Госконцерта и говорю: "Але, давай же бабки!". А он мне говорит: "Ты знаешь, меня кинули югославы. Они не признают теперь эти деньги переводные". Я ему: "Что будем делать?" Он говорит: "Я тебе куплю билет. Лети в Югославию – и встречайся с министром культуры". Я полетел в Белград, встретился. Он меня принял, этот министр культуры, я даже не помню его фамилию. Я говорю: "Вы понимаете, что происходит? Там были гастроли. Люди рассчитывали на ваши переводные эти деньги какие-то"... Я не знаю, какие были у них деньги. Он говорит: "Мы не признаем уже Советский Союз". А еще был Советский Союз. "Мы не хотим, мы не знаем, что это такое". Второй раз я полетел... Чем мы закончили? Я попал на сотенку – и все. Потом я позвонил Иосифу... Я знал, что это не его воля, этого директора Госконцерта, у него нет просто денег, ему уже банки не меняли.

– Они дружили с Иосифом Давыдовичем?

– Да. Не только этот директор, а и директор фирмы "Мелодия".

– [Валерий] Сухорадо.

– Кстати, покойные тот и тот. Кстати, Иосифа спросили: "Кого министром культуры?" Он указал на Панченко Володю.

– Да, они дружили много лет.

– Да. Иосиф мне тоже много помогал. Короче, я позвонил Иосифу Давыдовичу и говорю: "Иосиф, так и так. Я не могу получить бабки". Он говорит: "Хорошо, я узнаю". Я получил деньги, 200 тысяч.

– Получили?

– Да. У меня до сих пор такое впечатление, что Иосиф дал свои деньги. Вот я тебе клянусь. Я знаю Иосифа очень хорошо. Он мог сделать такой шаг тоже.

Фото: Ростислав Гордон / Gordonua.com

– А вы представляете, сколько это тогда было денег?

– Очень много.

– Невероятно.

– Я получил 200. Это все мои были деньги, потому что я Мише же отдал вперед. И вот так было. Я до сих пор не знаю, и никто мне это не расскажет. Даже Нелечка не знает, Наташенька не знает. Он мог свои дать. Это мое мнение такое. Я думаю.

– Он такой был, да.

– Потому что когда банки перестали обменивать эти югославские деньги, где мог Володя Панченко взять деньги? Скажи.

– Когда вы в "Миллениуме" принимали лучших российских, советских, украинских артистов, намучались с ними сильно?

– Нет. Я тебе скажу... У меня был директор, Эдик, который мог выпить у них пару мешков крови. В смысле, я имею в виду, все в рамочках. Он мог и зарплатами торговаться... И тогда легко было. Сегодня визу сделать на коллектив, где есть солистка или солист, музыканты, костюмеры, визажисты, надо четыре петиции делать. И стоит это 20 тысяч долларов на сегодняшний день. Понимаешь?

– А тогда?

– Тогда четыре тысячи стоило.

– В 90-е приезжали великие актеры, и за копейки работали же тогда? Правда?

– Ну, Ирина Александровна работала... Я ее уже забрал из "Распутина", меня Иосиф попросил. Мы подружились. Я ее повез за пять тысяч долларов. Вот. Это были первые ее гастроли.

– Недавно умер Вилли Токарев, которого я очень любил. И он всегда рассказывал, как начал свою карьеру. Он говорил: "Я пришел к Леонарду Льву в ресторан "Одесса" и сказал, что очень хочу петь".

– Нет, он не так сказал. "Я Вилли Токарев". Я говорю: "Ну и что?" А он пришел в этой шляпе черной.

– Он в такси работал тогда. Да?

– Понимаешь, это он думал, что он работал. Потому что он ездил с Ириной Олой, которая ему говорила, куда ехать. Он рассказывал анекдоты, что черный его хотел убить... "Я ему рассказал "26 бакинских комиссаров". Он засмеялся – и отпустил меня". Он ни одного слова по-английски не говорил, во-первых... Царство ему небесное. Он хороший был человек... А в такси никто не хотел садиться, когда есть посторонний человек. Это же Америка. Ты понимаешь? Вот, он пришел и говорит: "Я Вилли Токарев". "Ну и что?" "Я написал песню "Небоскребы, небоскребы, а я маленький такой". Я говорю: "Ну садись". Стол накрыл. Он не пил, очень мало пил. Я подумал... У нас внизу бар, он простаивает. Спрашиваю: "Ты хочешь музыкантом работать?" Он говорит: "Да". "У нас внизу есть бар. Зарплата небольшая. Чаевые только ты будешь получать". А Люба получала 150 долларов за три дня. По 50 долларов за вечер. Но наши напивались... Это как в России.

– И давали...

– "Осень, осень" – 20. "Лето, лето" – еще 20. Ну ты сам понимаешь.

– И "Вечная весна" – еще 20.

(Смеются.)

Фото: Ростислав Гордон / Gordonua.com

– Все эти песни приходили к нам. Да, они чаевые хорошие зарабатывали. Но работа тяжелая. Я даже не могу объяснить, какая у них тяжелая была работа, у музыкантов. И всякое же бывает: и напиваются, и оскорбляют, и...  Конечно, было такое. И Вилли сел у меня работать внизу. Но его кассеты попали в Советский Союз. Кстати, когда я разговаривал с Яном Абрамовичем Френкелем покойным...

– Киевлянин тоже, между прочим.

– Да. Но он жил в Москве тогда.

– А родился в Киеве.

– И он говорит: "Ты знаешь, у Вилли были такие мелодии достойные, очень достойные". И действительно, конечно, "Умца, умца" – это одна история. А у Вилли тексты были хорошие.

– Да, искренние такие...

– Мы летим как-то в самолете... Забыл фамилию, был замминистра авиации СССР. И он чего-то влюбился в меня. Тогда он сделал joint venture между Россией и Америкой. Значит, я покупал экономкласс, а летал первым классом Pan Am. И Вилли под впечатлением всегда был. Он хотел дать автограф, к летчикам зашел... У нас есть такая курица: "Хозяин пердю". Так Вилли написал: "Как я скушаю курицу пердю – и пердю, пердю, пердю". И он про летчиков тоже написал какие-то стихи хорошие. Импровизировал он. Шикарно было, очень нам было хорошо. Особенно в Одессе. Он подходил к бабушке: "Вам дать автограф?" Она понятия даже не имеет, кто он. Но у него была эйфория... Я Панченко говорю: "Знаешь, Владимир Всеволодович, вдвоем – это не будет смотреться". "Не волнуйся. [Анатолий] Кролл будет". Он когда-то с Кроллом работал. И все. Сел оркестр с металлом, со скрипками, гитарой – все, что ты хочешь.

– И Брунов вел.

– Да, Борис Сергеевич вел.

– Вообще потрясающе. Вилли Токарев – да, звезда, но местного значения, в ресторане "Одесса". Потом кассеты пошли в Советский Союз. Его знали везде, из каждого окна...

– Все прилетали и хотели сфотографироваться с Вилли. Вот тогда началась эта эпопея: "Почему ты его не повезешь в Россию?"

– И вот 1989 год... Я помню киевский Дворец спорта. Было лето, концертов 20, наверное, Вилли Токарев дал только в Киеве...

– Да.

– Фантастика.

– Дима, в Ленинграде СКК...

– 15 тысяч.

– Холодная публика там. Мы сделали 15 концертов битковых! "Чайку" переворачивали: на которой мы ездили. Мы сделали карточку: Вилли в телогрейке, пила... Помнишь, да?

– Да. В шапке еще с одним ухом.

– Ну вот я на таможне шел – за эту карточку они бы пропустили меня всего. Но ты знаешь, я почувствовал... Я три раза летал, чтобы сделать контракт только с Панченко.

– Тяжело было, да?

– То бухгалтера нет, то гвозди есть, а молотка нет... Короче говоря, последний раз я приехал – и тоже не подписал контракт. Интересная история: мне поставили визу, но я сам не увидел, что на следующий день виза... Я прилетаю днем, а они могли только после 12 ночи меня... Я лечу уже – и увидел это. Прилетаю и думаю: "Ну все, буду сидеть до 12 ночи, потому что меня не выпустят". Я иду, даю паспорт. Посмотрели: "Знаете вы, что у вас виза с завтрашнего дня?" Я говорю: "Знаю". Обыкновенный солдат, не офицер во всяком случае. "Ай ладно, иди".

– Советский Союз...

– Я тогда говорю: "Все, я подпишу контракт. Даже если не в этот раз". Я уже не хотел летать больше. И не подписал контракт, но все равно прилетел. Из-за этого парня, который меня пропустил, я приехал еще раз – и подписал контракт.

– Вилли Токарев... Сколько у вас было в ресторане "Одесса" посетителей?

– Когда я подпилил столы: поуже сделал...

(Смеются.)

Они любили, когда пища идет одна на одну... До 300 человек. 320 даже.

– Немало.

– Большой зал.

– Вилли Токарев, который пел перед 320 посетителями, когда приехал в Советский Союз и увидел эти дворцы спорта, стадионы, это паломничество... О нем же фильм сняли "Вот я стал богатый сэр и приехал в эсэсэр".

– Я, кстати, недавно просматривал. Там мы с Леночкой идем... Да...

– Когда он это все увидел, у него не началась звездная болезнь?

– Я скажу... Он никогда не выступал, кстати, в "Одессе" перед 300 людьми. Потому что он вечером не работал. Он же работал в будние дни в баре. Последнее время, когда уже начался ажиотаж, мы его брали наверх, чтобы он спел пару песен.

– А наверху Люба Успенская и Марина Львовская?

– Люба, Людмер был руководитель... Да, да.

– Ух ты, интересно!

– А он на большую аудиторию не работал. Но когда он увидел Кролла, он сразу стал смелый. Он знал, что стоит великий музыкант перед ним. И я думаю, что по этой причине он не боялся. Знаешь, это очень страшно... Я Любу вывел в Канаде, в Торонто в зал... Она никогда не пела в зале. Так я ей налил стакан коньяка, говорю: "Любанька, не волнуйся". Она очень волновалась, боялась выйти на сцену. Это страшно, я сам знаю это, потому что когда Брунов меня представлял... Может быть, первый раз страшно, второй раз... Но он, увидев Кролла, не боялся.

– А звездной болезни не было у Вилли?

– Ну, думаю, что ровно через 10 концертов он заболел крепко. У меня был пятилетний контракт. Я больше с ним не поехал.

– Да вы что!

– Знаешь, был такой Смольный?

– Ну конечно.

– Смольный его тут же подобрал, Эдик.

– Отсидевший, бедный.

– Да, отсидевший, правильно. Покойный уже.

– Хороший человек был.

– Да. "Дай мне его". И я говорю: "Бери его". А у меня пять лет... Вилли пришел и мне в пять часов ночи говорит: "У меня форточка не закрывается". Я говорю: "Ты почему ко мне пришел? Иди к дежурной". Ну, я немного не так выразился. И я сказал: "Вилли, извини, я с тобой больше не поеду". Мы отработали 80 концертов. Я не хотел даже этим заниматься, честно... И пока Миша, когда его пытались... [Виктор] Шульман... Не прошло.

– Серьезный был человек. Он, говорят, кинул многих, Шульман.

– Кстати, интересная история с Шульманом. Он же меня начал судить за Вилли... Я знаю, что в Чикаго Володя Высоцкий сказал: "Сдайте билеты. Я буду для вас петь бесплатно. Потому что Шульман обманщик". Но я не могу, он покойник тоже...

– Да.

– Но он меня начал судить. Мне restriction order сделали. Я прилетел, а мне Панченко говорит: "Ты не можешь его везти".

– Шуфутинского?

– Нет. Это еще с Токаревым. Шульман взял Токарева... У того была сорок температура, как он говорит. Он взял и с ним подписал контракт. Но нотариально не заверил. И когда мне пришли и говорят: "Ты знаешь, Вилли подписал с Шульманом контракт"... Я немножко умею ругаться матом...

– (Саркастически.) Не может быть!

– Он обиделся – и убежал. Через час он пришел, и мне Матвей, мой компаньон, говорит: "Леня, он подпишет с тобой контракт, если ты извинишься". Я подхожу: "Извини, погорячился". И я утром подписал на пять лет контракт и нотариально заверил.

– А Шульман не имел нотариального?

– Кроме этого, я же ему выпустил две пластинки. Это тогда, когда "Мелодия"... Черные эбонитовые пластинки. Стоило 15 тысяч. Он подошел ко мне один раз и говорит: "Я хочу выпустить пластинку. Мне надо 15 тысяч". – "На". Он выпустил пластинку и написал благодарность: "Спасибо, Леонард Лев". Продал пластинки – отдал мне деньги. Я ему второй раз дал – он второй диск выпустил. А потом, уже когда пошли эти диски, он сам все писал. Он отдал все деньги мне до копейки.

– Он очень порядочный был, да.

– Он-то – да, но с ним многие не рассчитывались. Не буду называть фамилии... [Илья] Резник судит до сих пор Любу за "Кабриолет".

– Да.

– Но она не уплатила ему вроде бы. Честно, я там не присутствовал. Я знаю, что [Михаил] Танич брал 500 рублей за стихи. Шикарный человек: он был у меня дома... Слушай, есть такая история. Понапивались грузины в ресторане – и песню про кота просят.

– "Кота меня ты позовешь..."

– Да!

(Смеются.)

Ну вот, я думаю, что Вилли заболел. Потому что он подходил к дояркам каким-то: "Вам дать автограф?" А сколько тысяч я подписал за него автографов... Потому что он не успевал.

– И у вас усы тоже были.

– Не, я не на людях. Заносили все это в гримерку. Он не успевал. И я ему помогал. Так что многие имеют мой автограф, а не Вилли.

– Миша Шуфутинский поехал следующим, после Вилли?

– Да.

– С Мишей интересно было работать?

– Кроме того, что Миша великий музыкант, я тебе скажу: так, как он аранжировал песни... Что получилось? Попала к нему кассета Саши Розенбаума. Пел он совсем не так, как сейчас поет, допустим. И, конечно, он, как музыкант, сделал свои аранжировки. Мы не знали, кто это.

– Говорили: врач скорой помощи где-то.

– Ничего не говорили. Никто не знал, кто это вообще, пока Шульман не привез Розенбаума.

– Интересно.

– Он его закрыл в гостинице. Не дал никому зайти. Саша сидел взаперти. Такое было животное... Короче говоря, он в одной песне поет: "Здравствуй, мой незнакомый..."

– "Спасибо, Саша Розенбаум, далекий незнакомый друг".

– Нет, не было имени Розенбаум. "Мой друг незнакомый" и все такое прочее. И когда мы приехали, я их свел и помирил. Но я получил награду за это. Ты знаешь?

– Нет.

– Расскажу тебе. Его 70-летие в Кремлевском дворце...

– Миши?

– Да. 70 лет ему, он с Сашей поет. И на весь экран показали фотографию: мы втроем, я посередине, а они по бокам. У меня есть эта фотография.

Фото: Ростислав Гордон / Gordonua.com

Знаешь, мне было очень приятно, что он помнит. Токарев всегда говорил, что его привезла Алла Борисовна. Это только аргументы и факты. Все знают, кто привез. А он говорил, что Алла Борисовна. Для чего это ему надо? Это Вилли... А Мишенька – он всегда говорил, что "благодаря Леонарду я попал в Советский Союз". Еще был Советский Союз в то время. Я привез Вилли раньше Ростроповича. Ростропович когда прилетел... Был такой журналист Бурлацкий, если ты помнишь.

– Федор, да, конечно.

– И после нас, где-то через полгода, летит Ростропович.

– А вы его привозили тоже?

– Нет. Его государство пригласило. И Федор ко мне приезжает в гостиницу. Я поселился в гостинице как советский человек: люкс с роялем, знаешь. И он говорит: "Мы завтра идем в консерваторию. Прилетел Ростропович". Я говорю: "Я не пойду. Для меня классическая музыка..." Он мне говорит: "Леня, будет королева Испании, будет жена Горбачева. Ты что! Мы в первом ряду сидим". Я думаю: "Ну, надо кофе набраться". И вдруг Слава начинает рассказывать... Прежде чем что-то пиликать, начинает рассказывать анекдоты. Конечно, я с открытым ртом сидел весь спектакль. Потом я познакомился с ним. Но у нас не было такой дружбы. Я его потом видел: когда он сидел с автоматом и спал в Белом доме.

– Когда путч был.

– И то я видел по телевизору это. Вот так.

– Люба Успенская после такого триумфа Токарева и Шуфутинского захотела тоже приехать?

– Она сама поехала. Или брат ее повез. Я даже не знаю кто, не знаю, как она попала. Я не имею к этому отношения никакого. Но я Любу очень устроил... Я же говорю: я сделал то, что она стала известной. Почему? Потому что она в Нью-Йорк попала. Если бы она попала в Канаду, Любанька пела бы сегодня еще в Канаде.

– Она должна была вообще куда-то уезжать, в другое место, насколько я знаю.

– Она должна была ехать в Канаду: к отцу. Мой товарищ пошел в посольство в Италии – и переделал ее на Нью-Йорк.

– А когда в Советский Союз все поехали, она долго не хотела ехать, верно?

– Не "не хотела".

– Не могла?

– Не знаю почему. Она вышла замуж за этого Сашу. И она родила ребенка, во-первых.

– Долгожданного, да. У нее же двое близнецов умерли здесь, в Киеве.

– Я знаю только ее папу. Я не знаю про близнецов, но Зюню я хорошо знал. Она говорит – значит, наверное, правда.

– В Нью-Йорке есть еще одна звезда русского шансона: может быть, самая заслуженная даже: дядя Миша Гулько. Почему он не поехал в Союз?

– Он ездил.

– Ну так, эпизодически. Почему с концертами такими он не поехал?

– Ты помнишь Аркадия Северного?

– Нет. Только записи.

– Ты – записи, а я живьем его слушал. Я тебе могу сказать: он половину слов не помнил. И Миша не такой музыкант, как...

– Как Шуфутинский даже, да?

– Шуфутинский – это... Если можно, я расскажу.

– Конечно.

– Ночью звонок: "Он поет моим голосом!" Гулько говорит, что Шуфутинский поет его голосом! Я говорю: "Мишенька, ну перестань". А потом была история, когда Вилли написал песню Любе "Люба-Любонька".

– Вилли.

– Там слова были другие: "И бросить доллар всем известному Гулько". И мне звонит ночью Миша и говорит: "Леня, у меня мама. Она пианистка. Я тебя умоляю... Что они делают? Почему они так?" Ему было стыдно перед мамой. Я позвонил Вилли: "Убери эти слова немедленно. Ты чего позоришь своего коллегу?" И он написал...

– "Там Вилли Токарев, там Людмер, там Гулько".

– Да.

– "И обязательно поеду я в Россию. Хотя Россия далеко".

– Да.

– Я не могу не спросить вас...

– На "ты", Димочка! Мы уже 30 лет с тобой знакомы.

– Я перейду на "ты". Я не могу не спросить тебя о нашумевшей, знаменитой русской мафии в Америке. Целые книги писали о том, что в Америке существует русская мафия. К которой причисляли и тебя, говорили: "Часть русской мафии".

– Конечно. Потому что мы не работали тогда. Ну-ну...

(Улыбаются.)

– Одним из лидеров ее был Вячеслав Кириллович Иваньков, которого называли Япончик.

– Я знаю, кто такой Вячеслав Кириллович. Начнем с того, что Вячеслав Кириллович попал, будем говорить честно, 12 лет назад в Америку, а мы приехали 40 лет назад. Как это может быть связано? Объясните. Не может это быть связано. Был такой человек. Очень грамотный. Евсей. И Изя. Он тоже не занимался рэкетом. Клянусь тебе. Я не знаю, не слышал даже. Честно. Есть уважаемые люди, есть неуважаемые люди. Я не знаю, чтобы... Итальянскую мафию знаю. Кстати, Марат был связан с ними.

– Вот так?

– Да. Потому что он думал, когда занимался этими делами, что итальянцы – это такие, знаешь, все порядочные люди. Они все или полицейские, или мафиозники. А если надо, они и те и те. Это итальянцы. У них нет такого, как у нас, допустим... Не будем говорить о мафии – давай поговорим о другом. Вот мы честные с тобой люди. И что-то мы с тобой сделали вместе. Ты никогда не расскажешь про меня.

– Конечно.

– Итальянцы – их пока ведут, они уже рассказывают. Пока они еще идут пешком, они рассказывают.

– С Вячеславом Кирилловичем была дружба?

– Да, я с ним общался. Он, в принципе, ничего у меня такого не просил. Я думаю – потому что ему присылали деньги. Он приехал. У него были, по-моему, неприятности, как я слышал.

– В России, да?

– В России. Там что-то с турками было связано.

– Он интересный человек был?

– Очень умный.

– Что в нем было? Я видел документальные кадры. Интересный взгляд, умные глаза, цепкий взгляд... Вот что в нем было такого, чего не было у других?

– Этот человек ничего не боялся.

– Вот так.

– Абсолютно. Он справедливый был очень. Если он справедливый, если он прав – он все что угодно... А история с ним была другая. Два человека из банка "Чара", которые убили тут людей, сбежали в Америку.

– И кинули людей.

– И кинули людей. И даже не Слава пошел их рэкетировать, а те, кто его окружал. Один из Измайлово, который сейчас рассказывает, что он и Кучму знает, и кто убил этого, кто убил того... Вот этот, как его?

– Леня Ройтман.

– Ройтман. Ну ты понимаешь, что это лжец и мерзавец. И вот они пошли от его имени рэкетировать. А те, сами убийцы, пошли в ФБР. Вот это так было. И Вячеслав Кириллович получает девять лет и два месяца. И полностью отсидку делает.

– Полностью?

– Полностью, до одного дня. Но самое интересное: Союз развалился – его бы этапировали в любую страну, которая его примет. Но ввиду того, что уже не было Советского Союза, они его отпустили в Россию. Вячеслав Кириллович захотел сам ехать в Россию.

– Говорили о том, что именно ты легализовал Япончика в США. Это правда?

– Не легализовал. Была такая история. Была студия "12А". Я забыл его фамилию. Саша... И Вячеслав Кириллович хотел сделать историю о своей жизни, снять кино. А это можно было только в Америке сделать. И мы взяли письмо от студии "12А". Это Быкова фонд.

– Ролана Быкова?

– Да. Мы сделали ему вызов. Он ни в какую Германию не уезжал. Это все вранье. И американское вранье, и наше вранье. Он спокойно сел на самолет, его выпустили – и прилетел в Америку. Все.

– Была история с Ириной Олой, которая пела у Вилли Токарева, что она...

– ...да, она вышла за него замуж.

– Это фиктивный брак, она говорила...

– Это не был фиктивный брак. Реальный брак, где меня запутали немножко. Судья меня спрашивает: "Вот Ирина Ола показывает, что Вячеслав Кириллович передал деньги, пять тысяч, а вы ей передали". А у меня паспорт с собой. Я говорю: "Ваша честь, вот таможня Шереметьево. Допустим, третьего числа. Я уже 28-го был в Москве. Вот гостиница "Москва". Мы там жили тогда. Я не был...". Она так смотрит на меня и говорит: "Это не доказательство". Окей, не доказательство – так не доказательство. Вот это было... Она была его женой. Ты знаешь, почему этот сыр-бор?

– Нет.

– Они пошли сдавать экзамен вдвоем, чтобы получить грин-карту. А там вопросы такие: "Кто закрывает у вас вечером форточку?" "Каким одеялом вы укрываетесь?" Короче, они завалили экзамен.

– Понятно.

– Когда его посадили, через год в тюрьму приходит грин-карта. Там одна рука не знает, что делает другая. И они когда увидели грин-карту, начали искать способы, чтобы его посадить. Ты понимаешь?

– Понятно. Интересно.

– Вот такая была история.

– Насколько верен слух о том, что Ирина Ола пошла на сотрудничество с ФБР, помогла арестовать Вячеслава Кирилловича Иванькова, после чего бесследно пропала? Говорят, ей изменили внешность.

Фото: Ростислав Гордон / Gordonua.com

– Она никуда не пропала. Она исчезла. Это по защите свидетелей.

– То есть ФБР?

– Очень просто. Ира нам рассказывала. Она же дружила с Леной. Ее взяли. И они решили, что только таким образом они могут его усадить и забрать грин-карту

 – Через нее?

– Чтобы это был фиктивный брак. Они ей сказали: "Значит, Ира, ты 20 лет в Америке. Ни одного income tax ты не сделала, не отчиталась перед налоговой ни одного раза за 20 лет. Cлушай нас внимательно. Мы тебе много не дадим. Лет 40 или 45. Или же ты скажешь, что это был фиктивный брак". Они боялись Славу. Характеристика – что это номер один бандит Советского Союза. И Ира созналась, что это был фиктивный брак.

– И после этого ей изменили внешность?

– Я не знаю, изменили ли ей... То, что документы ей изменили и она уехала в какой-то штат, – это сто процентов. Я ее никогда не видел больше. И никто ее больше не видел. Я не думаю, что ей меняли внешность. Но я ей не завидую: ее куда-то загнали, деньги дали.

– Да?

– Да. 15 тысяч, по-моему.

– Всего?

– На переезд. Все. А запугали сильно.

– Незавидная история, конечно.

– У нее очень незавидная история. Мне ее от души жалко.

– Хорошая женщина она?

– Очень. Она этого Вилли держала. Благодаря ей он стал Вилли.

– Она женой его была?

– Сначала была женой. Но Вилли любил других поросят... Ой, это длинная история. Если мы с тобой будем говорить еще часов 20, я тебе буду рассказывать все это... И мне, честно, ее жалко от души.

– Вы с женой были спонсорами прекрасного советского фильма "Блуждающие звезды".

– [Всеволод] Шиловский снял. Я дал деньги. Я снял "Менялы", фильм с [Владимиром] Ильиным. "Облако-рай" за мои деньги было снято.

– Вам интересно было кино?

– Да. Пока меня не обманули. Этот же Саша... У Ролана Быкова, в его фонде, были все эти ЗИЛы правительственные. И мне понравился ЗИЛ 115-й. Это была хозяйственная машина Андропова. Он маленький был, немножко укороченный. Телефоны, все это... "Я хочу купить его". Саша: "Я договорюсь". "Сколько?" "80 тысяч долларов". "Я беру", – говорю. Дал 80...

– Ну такая, не маленькая, цена все равно.

– Шофер Володя, который нас возил на этой машине... Я же понимаю в машинах. Тормоза Rolls-Royce, двигатель Rolls-Royce, окна Rolls-Royce, подъемники Rolls-Royce – все Rolls-Royce. Только кузов. Эта машина была тяжелая: железо вот такой толщины. И я купил ее за 80 тысяч. Когда я приезжал, все время собирался ее переслать, и никак... Документов нет. Нет – и нет. Однажды меня подвезли в аэропорт Быково и я улетел в Магнитку.

– Магнитогорск?

– Да. Я очень дружил с [Анатолием] Стариковым, был там директор. А до этого был [Иван] Ромазан. Вот эти телогреечки называли "ромазанки". Он единственный в мире, который выпустил 16 миллионов тонн стали за один год. Я их возил в Питтсбург на сталелитейный завод. Я со своим товарищем компьютеризировал весь завод, то есть всю железную дорогу. Там 800 километров железной дороги на заводе. Ты знаешь, какой величины завод?

– Нет.

– Шесть километров в ширину и 60 в длину. 100 тысяч рабочих.

– Фантастика, да.

– И я очень дружил с директором. Мы этот заказ выполняли...

– Вилли же писал: "Магнитогорск, Магнитогорск, стальная магистраль".

– Он как-то написал: "Наша сила в плавках". Имел в виду трусы... Я прилетел туда. И раньше времени решил вернуться. Позвонил, приезжаю – меня встречает товарищ мой. И говорит: "Леня, я видел твою машину. Она свадьбы обслуживает". Я не понял... Я тогда звоню Саше этому. Я забыл его фамилию. Он умер, бедолага... Он говорит: "Ты знаешь, Быков не разрешил продать эту машину". Я спрашиваю: "Почему ты раньше мне не сказал? А деньги?" "У меня денег нет". И как раз мы сняли "Облако-рай". Я не помню режиссера. Этот фильм – там нет никаких артистов. В село приезжали – вот это были артисты. В Европе восемь премий получили за этот фильм. И я получил тысяч 400. Я забрал свои 80 сразу, поделил деньги пополам, дал Саше и сказал: "Я больше кино не снимаю". Меня обманули... Мы, кстати, тогда открыли Ильина в "Менялах". В титрах есть Леонард Лев.

– Хороший фильм был, кстати. Ильин – прекрасный актер.

– Он тогда еще был не очень известный, кстати. Да, прекрасный фильм. Они у нищих забирали эту мелочь. Мелочь же не меняли. Ты помнишь эту историю?

Фото: Ростислав Гордон / Gordonua.com

– Конечно, да. Скажи, пожалуйста, чем сейчас живет Брайтон? Он еще имеет тот колорит, который был? Или это другое место?

– Брайтон живет сейчас таджиками. Заполонили Брайтон Казахстан, таджики, узбеки. У них просто выехать... Они угнетенные. Это в Украине могут сказать порядочному человеку, что "мы вам визу не даем", или в России. Они очень способные люди. Открыли магазин один, "Ташкент". Это надо видеть. Никакой Гном не годится. Пять видов плова: кашкарский, шмашкарский... Кулинария сумасшедшая. Все время стоит очередь, 12 касс. Три минуты – и ты прошел.

– Смотрите...

– Да. Они под себя взяли паркинг. В театр приезжают – они стоят. Никто с ними не боролся. И они уже никому не нужны. Брайтон разъехался. Ты пойми, что старики доживают свое, врачи, лойеры... Я скажу такой пример. У Анечкиного бывшего мужа брат есть родной, Руслан. У него аптеки там. Ребята 50-летние. Врачи, лойеры... Они, 60 человек и 15 детей, поехали в Одессу отдыхать. И я в это время прилетел с моей Катей маленькой в Киев. Ей 18 7 января. И мы заехали на два дня в Одессу. И этот пляж – забыл, как он... Private.

– Аркадия?

– В Аркадии, но он private. Значит, эти топчаны, не топчаны на восемь человек с крышей в самом ресторане, эти официанты бегают... Что делали эти дети американские и взрослые... (Улыбается). Вот такой компанией они поехали. Кстати, я тебе забыл сказать. Когда с Вилли мы приехали... Знаешь ли ты Мишу Шейнина? У него Базаркина Галя, жена его....

– Пародистка.

– Да. И он очень мне помогал. Он ездил с Вилли на гастроли, он меня очень держал за руку. Такой парень – это прелесть, Шейнин Миша.

– То есть Брайтон в том понимании умер, можно сказать?

– Умер.

– Все, эпоха ушла?

– Я же тебе говорю: самый лучший магазин – это "Ташкент".

– Чем вы сейчас занимаетесь в Соединенных Штатах?

– Я сейчас начал опять гастролями заниматься. Может быть, заскучал о чем-то. Я даже не знаю. Димочка, я все-таки захотел опять заниматься тем, что я хорошо знаю. Сейчас "Песняров". Вашу украинскую... "Одолжила, одолжила..."

– Тая Повалий.

– Да, Повалий. И еще Сумишевский есть такой, Ярослав. После того, как он в Кремле будет давать концерт, он для нашей эмиграции будет известен. Откуда узнали [Стаса] Михайлова? Только кремлевский один концерт – все. Вот так я начал опять заниматься.

– Сейчас ты в Киеве находишься. Киев хоть отдаленно напоминает тот город, где ты был юным, счастливым?

– Только мне одно воспоминание: что со своей женой познакомился. Вот тут на углу была детская поликлиника или консультация, и моя Леночка там работала, и я с ней познакомился.

– В прошлом году она скончалась?

– 10 мая. Моя дочка – custom director. Она занимается шоу. Окончила институт art vision очень престижный, самый лучший в Нью-Йорке. И она видит, для какой модели какое платье или какой костюм. И ее берут как custom director, она звонит в агентство, у нее 30 моделей... И она в этом круге. Джан, товарищ ее, он Victoria Secret делал все шоу. Но сейчас "Виктория" в упадке. Там менеджер или директор какой-то высказался про толстых женщин. Все, компании конец. Это Америка. 50 тысяч за билет было, чтобы попасть на шоу. 50 тысяч фунтов, когда они в Англии делали. Анечка имела два билета. Она взяла Наташеньку – и пошла посмотреть. Да.

– Все воспринимали вас вместе всегда: Леня и Лена Лев. Вот Лены нет больше. Жизнь изменилась сильно?

– Очень. Я тебе скажу, в чем она изменилась. Мне некому позвонить. Я звоню Леночке: "Лена, какой у нас на Бессарабке был телефон?" "Такой-то и такой-то". Вот когда Саша ее поздравлял с днем рождения, он много раз у меня в доме был...

– ...Розенбаум...

– Да. И вот у меня есть это записано: Анечка сделала 84 поздравления ей на день рождения. Она была в это время в гостинице Cornell. Я ей сделал такой фильм. Леночка смотрела его два или три раза, эти поздравления. Саша говорит: "Только ты так играла в слова!" Она обыгрывала его, который занимается литературой. Клянусь тебе. Она очень была грамотная женщина. Она вслепую писала по-английски, не зная английского. Не делала ни одной ошибки. Серьезно. Умная, хорошая... Прожили мы 55 лет. И вот некому позвонить, ты знаешь. Вот я сейчас разъезжаю... Знаешь, как я шучу? "Я трачу деньги детей, внуков". Это же их – это не мое, ты знаешь, Дима. Я тебе клянусь: я не могу домой зайти. Мне не хочется домой идти. У меня красивый теплый дом, но я не хочу в него идти. Я захожу, а ее нет. Понимаешь? И ты не подумай, что я такой влюбленный был или... Мы прожили очень тесно. Мы такие были близкие друзья с ней... Друзья, даже товарищи, может быть. Я так же люблю женщин, как и раньше, но мне ее не хватает. Ты понимаешь?

– За эти годы тебе пришлось похоронить очень многих друзей.

– Очень, да.

– Не хватает их?

– Ой, слушай... Мне Иосифа не хватает. Давай начнем с самого начала. Прилетел на похороны. Клянусь тебе, мне не верилось. Мы у Ады Тодт остановились. Ты, наверное, ее знаешь.

– Да, конечно.

– Саша Розенбаум откуда-то прилетел, к нам туда приехал. И как Саша красиво говорил... И это а капелла на поминках. Ты даже не представляешь. "Александр Яковлевич, вам гитару?" Он говорит: "Не надо".

– "Черт с ними".

– Да. "Не надо мне гитару". Он как дал... Женщины плакать начали. Полторы тысячи было там. Это же государственные похороны, зал напротив "Украины"... Тебя еще пускали тогда.

– Тогда еще да.

– Ну вот. Мне не хватает. Мне Брунова не хватает. Капы Лазаренко. Как Боря говорил, "сначала заходили груди, а потом Капиталина Лазаренко". У нее большие были груди. Боря шутил... Ну такая, старая гвардия. Эдик Смольный тот же.

– Душевный, хороший человек. Настрадавшийся.

– Ни за что. Я очень дружил с [Борисом] Сичкиным. Он сначала не хотел даже думать сюда ехать. Но поехал, по-моему. Был тут.

– Был, да?

– По-моему, Боря был... Не за что было его похоронить. Говорят, что сейчас Токарева не за что было похоронить, говорят, что он такой нищий...

– Сичкина не за что было похоронить?

– Я поднял тысячу долларов. Были лимузинчики все. А не хотят хоронить. Это же Америка. Денег нету – тебя не будут хоронить. Бросят в холодильник: "Принеси деньги".

– Кошмар.

– И я пришел, вынул тысячу долларов и говорю: "Ребята, надо Борю похоронить. Надо девять тысяч". Через минуту были деньги. Ребята все дали. Мы отдали деньги – и его похоронили. Да. Вот такая история.

– Грустно... Такая жизнь яркая, интересная, не похожая на остальных. Не хочется как-нибудь сесть за стол, взять в руки ручку – и написать мемуары?

–У меня есть лучший вариант. Во-первых, я помню всегда Витю Суходрева. Это первое. А второе: Андрюша Уланов хочет ко мне приехать. Он говорил: "Леня, давай я все запишу. Тебе не надо будет писать даже. Я все отредактирую, сделаю. А ты прочитаешь. Понравится – значит, пустим в печать". Он издатель, хороший парень. И [Владислав] Старков был хороший, и Юлиан Семенов... Не хватает тоже. Знаешь, мы сидели – он рассказывал байки эти. Очень интересно. А больше всех я любил Марию Васильевну слушать.

– Жену Брунова.

– Она первая модель Советского Союза.

– Красавица.

– И Маша все знала об Утесове, об Иосифе – обо всех. Она такая женщина была...

– А Кобзон как рассказывать умел...

– У-у... У них же всегда терки были с Бруновым. Я думаю, что Иосиф больше знал анекдотов, чем он. У тещи был день рождения, Иосиф, как всегда, опаздывал. И был Боря Моисеев. Весь анекдот не расскажу, но начало скажу. Чтобы тещу поздравить, Иосиф встает, его аккомпаниатор Алексей Евсюков ставит эту штуку... Он говорит, начинает... Дети сидят, внуки, моя дочка... "Судят одного пидараса. Извини, Боря..."

(Смеются.)

Это было начало. Я тебе доскажу потом анекдот. Иосиф – это уникум был.

– В общем, надеяться на мемуары можно.

– Можно, конечно.

– А когда выйдут мемуары, можно ли надеяться на кино?

– Ты знаешь, я столько фильмов снял... [Юрий] Горковенко снял "Я стал богатый сэр и приехал в эсэсэр", я дал деньги. Но он не сделал фильм. Фильма нет.

– Документальное кино получилось.

– Но мы хотели художественное. Я не вмешивался. И, конечно, это роль Вилли, конечно. Но фильм не получился. "Менялы" – получился. Получился "Блуждающие звезды". [Александр] Журбин, такой есть композитор...

– ...прекрасный...

– ...спер этот фильм – и крутил в Нью-Йорке его. Да. Было такое. Он музыку написал. Моя Леночка даже там снимается, [Станислав] Садальский...

– Там прекрасные актеры, созвездие.

– Мамука – или как его? Толстый такой.

– Кикалейшвили.

– Шиловский – хороший режиссер. И фильм получился... Если есть времени секундочка, я хочу пару слов сказать о вашем актере сумасшедшем – Богдане Ступке.

– Да...

– Я привозил театр два раза к себе. Значит, я пригласил внучку Шолом-Алейхема. Она была на спектакле.

– Ей было 90 с чем-то уже.

– Да, она уже была древняя, но в сознании. Вот как Суркисов папа. И когда закончился спектакль, она сказала мне: "Ты знаешь, я много видела русских артистов, которые играют Тевье. Это самое лучшее, что я видела в своей жизни. Чтобы нееврей так сыграл Тевье?!" 

– Бел Кауфман ее звали.

– Да. Она была у меня в театре, я ее посадил на первый ряд. Спектакль "Тевье-молочник" я два раза привозил, по 30 человек. Это не доходная история. У меня есть фотографии со Ступкой. И Леночка с ним. Я тебе клянусь, что это был гений.

– Однозначно.

– Я был влюблен в него как в актера.

– А какой рассказчик...

– Ой, не говори. А как мы бухали, а как мы гуляли... Это все...

– Кстати, утверждение, что он не еврейский актер, тоже спорное. Потому что у него...

– ...у него жена еврейка...

– ...у него корни были. У него бабушка еврейка еще.

– Ну я это не знаю. Я знаю, что в Израиле деревья тоже имеют корни еврейские. Это я точно знаю.

(Смеются.)

Фото: Ростислав Гордон / Gordonua.com

– Было много грустного у нас сегодня. Я хочу закончить на какой-то оптимистичной ноте. Я знаю, что ты любишь рассказывать анекдоты и знаешь в них толк. Какой-нибудь анекдот жизнеутверждающий?

– Сидит слепой около бани. И его не пускают – женский день. Но он слепой, он говорит: "Ну пустите меня. Я ничего не вижу". В общем, одна женщина над ним сжалилась, провела его в баню: "Попарь мне спинку". И он начал ее парить... Ну, значит, веником. Она говорит: "А тебе не кажется, что ты меня ...бешь?" А он говорит: "Ты зрячяя. Тебе виднее".

(Смеются.)

Можно сказать "трахал". Сынок, извини, что я ругался матом... Неплохо. Старый анекдот, но хороший.

– Спасибо.

– Знаешь, когда один атеист пришел к Богу в канцелярию и говорит: "Я хочу поговорить с Богом". Секретарь говорит Всевышнему: "Слушай, тут пришел атеист, хочет с тобой поговорить". – "Скажи ему, что меня нет".

(Смеются.)

– Спасибо, Леня.

– Не за что. Димочка, тебе большое спасибо. Я просто был очень рад, что я тебя встретил. Мы давно не виделись. И честно: я с большим удовольствием приехал к тебе поговорить.

Записал Николай ПОДДУБНЫЙ