Военный эксперт Свитан: Сейчас на фронте украинцы "отминусовывают" 600–700 россиян в день, а чтобы в России заметили потери, надо до 3000 в день G

– Роман, добрый вечер.

– Приветствую.

– Я, признаться, давно хотел с вами поговорить как с одним из самых авторитетных военных экспертов украинских. И, вы знаете, я хотел бы построить сегодня разговор следующим образом: я вам буду задавать очень, может быть, примитивные, простые, но вопросы, которые интересуют миллионы украинцев. А вы попробуйте отвечать так, чтобы миллионы украинцев, посмотрев наше интервью, сказали: "Вопросов теперь нет". Роман, сегодняшнее состояние украинской армии в сравнении с российской армией на фронтах каково?

– У нас на данный момент есть одна маленькая проблема, но она может быть большой: это бесконечный человеческий ресурс российский и конечный все-таки украинский. И вот эта проблема есть – она никуда не денется. От нее можно уйти, только ускорив определенные действия по выдавливанию российских войск из Украины. И дальше – выход на границы 1991 года и уже линию удерживать в режиме обороны. Вот так мы можем решить эту маленькую большую проблему.

Маленькая она в том, что, согласно определенным действиям на фронте, все-таки не всегда сила и количество влияют и становятся во главу угла. Всегда живая сила железу проигрывала. Поэтому, когда есть железо, то вроде как и не страшна живая сила. Но когда ее много, то это количество – вспомним Сталина – иногда переходит в качество и само по себе уже бывает качеством. Вот лучше, чтобы это качество уже где-то остановилось. Его надо где-то остановить.

Потому вот это есть проблема. Во всем остальном украинская армия сейчас на голову выше российской. Мы восемь лет тренировались, мы восемь лет воевали, восемь лет восстанавливали практически с нуля армию, так как к 2014 году она была полностью разрушена. То есть на начало 2014 года украинской армии практически не существовало в том виде, в котором считается армией как таковой. За восемь лет армия выросла вопреки военно-политическому руководству Украины. Вот так сложилось. Нас, с одной стороны, закалил, воспитал и поднял наш противник. Нам – народу, армии – приходилось закаляться, воюя с противником, имея вместо полигонов 400 километров фронта. Ну и у нас были хорошие инструкторы. Все-таки те инструкторы, которые к нам приезжали, нас учили, нам показывали свои приемы, брали у нас кое-что себе уже... И вот этот – интересный такой – симбиоз...

– Откуда они были?

– Ну вот я контактировал в основном с канадцами. Отличные канадские инструкторы. Молодцы, конечно, ребята. И они так тихо помогали... Вроде как Канады не слышно на данный момент, но Канада есть, Канада за нас и Канада с нами вместе воюет. То есть были инструкторы и польские, ну, натовские, были даже шведские. По крайней мере я всех не знаю. То есть сонм был очень большой, пакет. А с кем я контактировал – это вот этот пласт.

Поэтому можно сказать, что сейчас украинская армия – это реально уже одна из лучших армий мира. Она вобрала в себя самое интересное... Это когда нация или человек вбирает в себя много крови – и становится здоровее по разным показателям, так и армия наша, вобрав в себя большинство интересных иногда, а иногда не очень, но тем не менее вобрав в себя очень много нового от других армий через инструкторов... Мы вобрали в себя все, что можно, – оставили то, что нам нужно в данный момент. И сейчас, конечно, мы превосходим российскую армию.

Российская армия деградировала. Причем реально я знаю очень хорошо советскую армию, сам оттуда еще с 1981 года. Сапоги надел в 17 лет – после школы сразу, – в летное училище поступил в 17. И знал советскую армию, знал начало украинской армии, знаю, какая сейчас у нас армия, вижу российскую армию. У них полная деградация. Ни [начальник Генштаба ВС РФ Валерий] Герасимов, ни кто-то другой не смогли ее все-таки развернуть и построить армию. Даже они не смогли ее сделать оборонительной. Не то что наступательной – даже оборонительной. Вот они сейчас пытаются только в боях с украинской армией как-то настроиться. Они не успевают по времени. Но единственное, что у них есть, – людской ресурс. И именно на него они будут делать ставку сейчас.

Скриншот: В гостях у Гордона / YouTube

– Ну давайте о людском ресурсе. Значит, у них там 140 миллионов населения. У нас – никто не считал. У нас переписи, по-моему, с 2001 года не было. Ну, скажем так, миллионов, наверное, 35, а может, 30. Никто не знает, сколько на самом деле. Это большая проблема, на ваш взгляд, при наличии высокоточного оружия, которое, будем надеяться, нам дадут в полном объеме?

– Здесь надо понимать, что высокоточное оружие все-таки будет уничтожать либо склады, либо центры принятия решений, то есть командные пункты, логистические цепочки. Но высокоточное оружие не уничтожит в большом количестве живой силы. Это примерно если взять как пример тот же Афганистан. Очень много людей без калош, без сапог, но с автоматами делали дело. Вьетнам – та же самая картина. То есть если брать вот эту плоскость – не всегда высокоточное оружие как таковое решает максимально проблему. Но чем хорошо высокоточное оружие? Оно точно нивелирует наступательные возможности противника. Наступательные. Не оборонительные. Противник – если его много – со стрелковым оружием, даже просто с дубинами, но если много, то он может обороняться. Наступать он не сможет.

Потому здесь как раз есть такой баланс возможности и баланс необходимости. Потому высокоточное оружие нам точно поможет: не даст россиянам наступать на нас. Нечем будет просто наступать. Мы будем скашивать их в режиме обороны. И мы можем выдавливать противника до определенных границ, которые сами себе нарисуем. А это, скорее всего, 1991 год. Все-таки мы на Россию не пойдем. Они нам не нужны в этом смысле. А вот дальше эти 140 миллионов или даже 10% – это 14 миллионов – они будут где-то на 7 тысячах километров болтаться: от Европы до Владивостока. И это будет, естественно, проблема.

– Ну а сколько Россия – давайте так – может реально призвать? Вот реально. Это значит – вооружить, накормить, одеть. Все-таки на что мы можем рассчитывать? Сколько их может сюда прийти?

– Все дело во времени. Вот сейчас, на данный момент, они смогли более-менее поставить на колеса, будем так говорить, – то есть до уровня мотопехоты довести – где-то до 300 тысяч человек, которые есть у нас. И то не всех. Там в основном мотопехотные подразделения, но много сейчас и пехотных, стрелковых. То есть они еще ждут свою броню. Ее не хватает. Но вот где-то уже на конец весны, на лето они смогут по 100 тысяч где-то в месяц с броней сюда отправлять. И эта проблема будет где-то ближе к лету. Сейчас пока нет. Пока по 100 тысяч человек в живом мясе, если так их можно называть... У них где-то по 100 тысяч в месяц уже запустилась полностью система. Не надо ей никакой мобилизации, объявления мобилизации, объявления военного положения. Она полностью запустилась где-то с декабря. И вот в январе – после того как выпустили они срочников на смену демобилизованным – после этого система дальше работает. Где-то по 100 тысяч в месяц они будут набирать, штамповать – и они будут сюда идти на убой. А вот на броню посадят более-менее где-то к лету.

– Может эта система мясная дать сбой? Например, под воздействием большого количества гробов, которые приходят в Россию, матери просто подымут протест, скажут: "Мы не отдадим наших детей". Или это бесперспективно?

– Война – математика. Говорю это уже как минимум год на эфирах. Война – это математика. Все считается. 100 тысяч человек мы отминусовали за год, грубо говоря. Из 100 миллионов... Даже не считаю 140–150. Из 100 миллионов россиян – это точная, наверное, цифра, потому что их точно где-то 100 миллионов есть. 100 тысяч человек – это один из тысячи. Это для них... Они даже не знают, кто погиб. Это очень мало. Один человек из тысячи пропал... Его даже никто не знал из этой тысячи человек. Человек в течение своей жизни с сотней человек общается, но не с тысячей точно. Ну, есть исключения, тут вопросов нет, но основные – где-то 100 человек максимум – круг общения среднего человека. Поэтому тысяч – ну точно нет. Это если бы мы миллион отминусовали, только один из сотни тогда пропал бы. Может быть, тогда этот среднестатистический россиянин знал бы, что "какой-то Василий Петрович где-то, там, погиб, которого я знал, там, 20 лет назад". Все.

То есть количество гробов в Россию просто сейчас еще недостаточно для того, чтобы россияне даже это заметили. Они этого не замечают. Это мы тут разгоняем, видим это в информпространстве, грузим эти трупы российские КамАЗами. Только не КамАЗами – у нас другие машины. А они этого просто не замечают. И не заметят пока. А до уровня миллиона в год надо дойти еще. Это надо по 100 тысяч человек в месяц отминусовывать. Это примерно 3 тысячи в сутки.

– Нереально.

– Это реально, но сейчас 600–700. А надо догнать до 3 тысяч. И вот эту мельницу надо запустить. Вот только тогда, во-первых, обратная волна гробов... Как-то по крайней мере люди увидят... Что они увидят? Одного из сотни, если в таком режиме, как я сейчас сказал. Одного из сотни увидят. То есть один из сотни будет погибший. Это опять может абсолютно не ударить.

Потому я и говорю: в этом смысле – ресурс бесконечный. И на это точно нельзя надеяться, то есть это нереально в таком режиме. И вряд ли именно это ударит по россиянам. По россиянам может ударить только экономическое состояние, экономическое положение. То есть тогда, когда центр не сможет обеспечивать финансами свои округа, свои образования государственные, республики, когда не будет подпитки из центра финансовой, – тогда придется Российской Федерации как-то кластироваться, завязываться в определенные кластеры внутри себя – и уже разваливаться. Вернее, просто забывать о Конституции Российской Федерации, которая, в принципе, уже, наверное, не существует. Правовое поле разорвано еще введением туда Крыма, ну а тем более "четырех республик" Украины. То есть ее не существует. Это самый оптимальный вариант и, наверное, единственно возможный, когда до россиян дойдет волна этой войны как таковой, которая у нас сейчас есть.

– У нас проблемы с мобилизацией есть?

– У нас однозначно есть проблемы с мобилизацией. Причем не с мобилизацией, я бы сказал, а скорее всего с профессиональным наполнением армии как таковой. Не занимались армией. То, что армия сама собой занималась, – это одно. Народ занимался армией. Но армией как таковой не занимались. Ни один президент, начиная от [Леонида] Кучмы и заканчивая [Владимиром] Зеленским, армией за все это время не занимался. Это понятно. Потому что человек не может... Я не могу заниматься, допустим, обеспечением хирургической клиники – я ничего в этом не понимаю. То есть это просто нереально. Так же за все годы независимости ни одного президента украинский народ не выбирал по его профпригодности. Президент – это старший над всеми силовиками. То есть народ должен был выбирать себе верховного главнокомандующего, а не президента. И здесь должна была быть какая-то – хоть маленькая – профпригодность. Ну а ее просто не было. Поэтому люди, может быть, не по простоте души, а просто из-за того, что не понимали самой сути проблемы...

У нас армия на 24 февраля была развернута по штату мирного времени. Ну вот если кто понимает, то поймет. Армия по штату мирного времени не имеет права много чего делать. Вообще некоторые вещи, которые выполняли на Донбассе, – это противоправные действия. И тут еще вопрос, когда эти темы вообще могут подняться. Некоторые вещи не имеют срока давности. Поэтому есть много проблем, с этим связанных. И после того, как было введено уже военное положение и развернута армия как таковая... Когда армия развернута уже по штатам военного времени, она тогда начинает разворачиваться, увеличиваться в три-пять раз в зависимости от необходимости. Сначала набирается определенное количество профессионалов – тех, которые могут вообще выполнять боевые задачи. Я как инструктор могу с уверенностью сказать... Не один десяток человек научил на истребителях летать. Некоторых списывал по профнепригодности. Люди не все могут летать на истребителях – один из тысячи. Воевать может один из сотни. А 99 человек не могут из сотни по разным [причинам] – от генетических до морально-психологических. Очень много вопросов. Но они просто не могут. Если заставить человека воевать – это все равно что его убить. Вот посадить человека в истребитель, заставить его взлететь – он потом убьется, он не сядет. Но он еще кого-нибудь убьет. А на земле еще хуже в этом смысле. Человек с автоматом, который не может выполнять определенные задачи – по разным причинам, еще раз скажу, – либо его убьют, либо он убьет. Очень много попадает – мы это прекрасно знаем – под "дружеский огонь" из-за этих же самых причин. То есть люди просто не могут воевать по разным причинам, а их заставляют. У нас эта проблема есть. И проблема эта большая.

Первое: этого не должно было быть. Это системная ошибка: что не было введено военное положение и армия не была развернута по штатам военного времени еще с 2014 года. Это вопрос ко всем трем президентам – [Александру] Турчинову, [Петру] Порошенко и [Владимиру] Зеленскому. Естественно, армия не могла набрать определенное количество профессионалов и подойти к этому вопросу правильно. А сейчас – после этой системной ошибки – опять неправильный подход. То есть нужно отбирать людей по двум критериям: профпригодность – это обязательный критерий, – и определенные вещи, связанные с хотением определенных действий. Ну то есть человек должен обязательно хотеть. Не только мочь, а еще и хотеть. То есть должна быть мотивация. Мотивация и профпригодность. По этим только двум вещам.

Сейчас, на данный момент, если есть недостаток... А он по-любому будет. Потому что нам сейчас дают новое вооружение. Есть уже части, которые год воюют. Их надо ротировать. То есть сейчас оптимальный вариант – исходя из этих двух критериев: профпригодности и определенных моментов, связанных с участием в войне, – это нужно сейчас поднимать госчиновников, которые мотивированы, всю жизнь получают от государства определенное финансирование, плюс силовики, которые профессионально пригодны обращаться с оружием. Это полиция, это определенные охранные структуры, это таможенники, это пограничники, СБУ... То есть все силовые органы, в которые людей набирали по двум этим критериям – мотивация и профпригодность. То есть на улице собирать людей – это как минимум 90 или 99 человек просто убить, отправив на войну. Один человек выживает. А, кстати, по российским этим чмобикам это тоже видно: из сотни 90 отминусовываются. Десяток остается. Причем это называется так называемый "естественный отбор". То есть по определенным профессиональным навыкам они остаются живые. А 90 погибают. И это происходит сразу. Поэтому есть у нас проблема с подходом. У нас просто системная ошибка. Поподсказывать надо Сухопутным войскам, как правильно это все делать.

– Роман, у нас потери большие?

– У нас потери сейчас один к семи где-то с россиянами по погибшим. Потому здесь можно... Если сейчас около 120 тысяч у россиян, то у нас уже за 10 [тысяч] точно. Это только погибших. Но у нас очень много раненых. Очень много раненых, тяжелых раненых. Тут большой плюс в наших медиках, парамедиках, в нашей системе медицинской – мы спасаем практически всех. У россиян гибнут все, получается. Если в несколько десятков минут не оказали помощь российскому раненому, он уже умер или от сепсиса, или от потери крови, или обморожения. А мы вытаскиваем всех – мы спасаем. Без рук, без ног, с большими ранениями, но спасаем. То есть у нас потери тяжелоранеными очень большие. Цифры реально нельзя называть до конца войны, но поверьте – большие.

Фото: EPA

– Я разговариваю периодически с ребятами, которые сейчас под Бахмутом стоят. Они говорят, что русские научились воевать. Раньше воевали плохо, а теперь научились. Опыт – все-таки благое дело. Они говорят, что и вооружение неплохое у русских под Бахмутом, и воюют они более-менее неплохо. Это правда или нет?

– Вот в продолжение моих слов. Вот говорят: раньше – хуже, а сейчас – лучше. Заходит 100 тысяч человек... Я грубо сейчас говорю – для понимания. 100 тысяч зашло. 90 погибло, 10 выжило. 10 выжило каких? Профессионально пригодных по своим качествам, даже генетическим. Просто из-за скорости реакции, из-за ориентировки на местности, в пространстве... Много чего, что дают папа с мамой.

– Смекалки.

– Да. Оно внутри еще где-то на психоматрице записано. Потому вот эти 10 сейчас оставшихся – они сейчас воюют. Вот они накапливались. То есть что Путин сделал? То, что во всем мире так называемый есть профотбор... На любой факультет, в любой вуз военный – там везде есть профотбор. То есть профкомиссия отбирает человека. Разные тесты. Вот я помню, в 1981 году в черниговское летное училище приехал 17-летним пацаном. Нам несколько недель проводили тесты на профпригодность. И отсеялось... По-моему, из нескольких тысяч человек осталось около трех сотен всего лишь. И эти тесты четко показывают – это медики, это психологи [проводят отбор], там очень много специальностей. Они четко показывают, может человек что-то делать или нет по своим качествам. Даже не приобретенным, а изначально заложенным природой.

А здесь россияне что делают? Путин что сделал? У него профотбор на передке произошел. Он забрасывал сколько можно живой силы, и выживал сильнейший. Вот эти выжившие – сейчас они уже такие: матерые, обстрелянные. Вот они есть, и они сейчас начинают воевать. Техника есть. В районе Бахмута была техника. Ну во-первых, ЧВКшники. У частников свой поток техники. У них была своя определенная позиция. И они технику получали. Мало техники на херсонском направлении, мало техники на запорожском направлении, туда, ближе к Днепру. А в районе Бахмута и тем более на основных направлениях техника есть. Вот сейчас они пошли по некоторым местам в наступление уже с техникой. В Угледаре – с техникой, в районе Кременной тоже техника уже появляется.

– Скажите, пожалуйста: какое западное оружие нужно нам, чтобы как можно быстрее одержать победу? Вот что бы вы просили сегодня у Запада? Предположим, Запад говорит: "Что надо? Все дадим. Список".

– Первое. Я хоть и летчик и должен с авиации начать, но все равно начну с реального общевойскового боя – с артиллерии. Арта, арта и еще раз арта. 80–90 потерь врага – от артиллерийского огня. Поэтому любая арта – лучше высокоточная – и очень много боеприпасов. То есть у нас сейчас я бы не сказал, что снарядный голод, но у любого воина спросите на "нуле" – он четко скажет: оттуда летит пять-семь [снарядов], туда летит один. И это до сих пор так. И это можно исправить только количеством арты, и не только арты. Дело в том, что ни я, ни вы, если нас сейчас в расчет артиллерийский подключить, – мы не выполним тех задач, которые выполнил бы, допустим, профессионал-артиллерист, который знает, как работать сеткой, знает, как работать с определенными видами обнаружения, с разведосами, которые корректируют огонь. То есть здесь целый процесс. Это то же самое, как готовиться к тому же летному искусству. Любое ратное искусство – это искусство, это профессионализм. Поэтому здесь еще и подготовка личного состава. Это очень важно.

Первое – это арта и боеприпасы. Второе – это броня. Броня важна для чего? Выполнять наступательные задачи без брони – это положить очень много людей. Опять: людей каких? У нас же тоже профессионалы. Мы их подготавливаем. То есть каждый человек – помимо того, что это жизнь, это чей-то муж, сын, брат, родственник, – это еще и профессионал. А профессионала, опять же, нужно готовить до уровня профессионализма. То есть, чтобы профессионала подготовленного защитить, нужна броня. Причем броня – это БМП, БТР – любая броня, которая только есть на поле боя, которую возможно передать. Танки – само собой. Это наступательное вооружение.

По определенным формулам вычисляется количество тяжелой техники, необходимой для выполнения прорыва на определенном участке фронта по ширине и на определенную глубину фронта. Причем это очень просто вычисляется. Где-то рота танков на километр. Это грубо. Рота: 10 танков – на километр. А дальше – глубина фронта, в зависимости от задач. Танки – само собой.

Авиация. Авиация важна как раз при наступлении. Дело в том, что в том бою, который сейчас есть – по крайней мере мы в этом состоянии находимся, – у нас очень сильная система противовоздушной обороны. И мы авиацию противника не подпускаем к линии фронта. Они не подходят – они боятся заходить за линию фронта. Иногда заскакивают на предельно малых высотах, не доходя два-три километра, поднимают нос самолета, вертолета, отстреливают НУРС – и уходят, чтобы наши Stinger их не завалили. Это максимум, что они пока еще могут более-менее делать.

– И то валят.

– Мы валим их, да. Они проскакивают. Не всегда линию фронта летчики определяют. Там же доли секунды – это уже километры. Ну то есть здесь очень сложно летному составу. А уже летный состав не тот, что был год назад. Уже желторотики пошли. То есть кондовых и профи мы приземлили в прошлом году, а желторотики сейчас... Почему их больше и ложится, когда они выскакивают. Сейчас это видно и с вертушками, и с "сушками". Их больше ложится. Мы их больше приземляем.

Авиация. Авиация нужна для наступления в основном. В обороне – постольку-поскольку. Она не будет против противника работать, потому что ПВО неплохо справляется. Но против, допустим, ракет авиация тоже нужна. И для наступления в наземном исполнении, и для выполнения задач перехвата. То есть нужен многофункциональный истребитель, который мог бы нести авиабомбы, мог нести ракеты "воздух – земля" для работы по земле и мог нести ракеты для перехвата ракет противника.

– Это F-16?

– Это типа F-16, F-18, Gripen... То есть, с одной стороны, легкий и многофункциональный истребитель... Здесь очень важно, что любой истребитель работает как перехватчик против самолетов противника и любого летательного аппарата. Любой истребитель на это заточен.

Фото: EPA

– И сколько таких надо нам истребителей?

– Для выполнения определенных задач. Допустим, для выполнения задач наступления нам надо как минимум пару эскадрилий. Эскадрилья – это 12 самолетов. Две эскадрильи – это бригада. То есть одну бригаду для выполнения одного наступательного действия. А реально, чтобы закрыть небо, нам надо как минимум пять бригад, это точно. Это уже больше сотни самолетов. Причем у нас вроде как и была эта сотня самолетов, но они, опять же, разноплановые. Су-25 – штурмовики, только по земле могли работать, Су-24 – бомбардировщики, только по земле могли работать. МиГ-29 и Су-27 – эти вроде как многофункционалы, но неапргейденные. Мы в свое время не стали их улучшать. И они работали старыми советскими ракетами – и до сих пор работают.

Честно сказать, мне жалко летчиков, которые работают такими ракетами. Это ракеты Р-27 и Р-73 – с полуактивными головками самонаведения. Летчик должен подойти к цели, подойти к самолету противника, его подсветить и постоянно, пока ракета идет, он должен держать в подсвете самолет противника. А на всех российских самолетах стоит система обнаружения излучения. Он только чувствует, что его излучают, – разворачивается, и у него дальности ракет в два раза больше наших, и летчик уже не уходит наш. Он просто сам себя засвечивает. Это называется "пустил ракету с инфракрасной головкой самонаведения – разворачивайся на 180 градусов, включай форсаж – и сматывай". Иначе, не дай бог, он развернется – и все. Это вроде как шутка, но тем не менее такая беда у нас с нашими самолетами. Нам надо полностью весь парк менять. Вот весь парк самолетов, которые у нас есть, нам надо полностью менять. Менять хотя бы на уровень F-16. А для этого надо около пяти бригад – пять-семь бригад.

– Кроме F-16, мы говорим еще об ATACMS сейчас. Государство просит ракеты ATACMS 300 км дальности. Что вы об этом думаете?

– Ну, ATACMS – 300 километров. Есть пусковая система типа MLRS или тот же HIMARS – так вот туда можно большой спектр ракет...

– И 600 тоже, да?

– Да, есть 500–600. Это PrSM. ATACMS – это 300 километров, а 500–600 – это новая ракета. Они ее отработали, она уже есть – PrSM, если правильно.

– Она несбиваема вообще, если ее отправить на Россию куда-то?

– Ну, в этой жизни все можно сбить и все можно пропустить теоретически. А вот технически – очень сложно. Это ракеты баллистические. Она уходит на несколько десятков километров чуть ли не в космос, а дальше оттуда начинает падать вниз на цель с разгоном. Уходит ближе к гиперзвуковой скорости уже, и ее просто невозможно... Ни одна система... Если нет системы слежения спутниковой. То есть если спутники не видят точку пуска баллистической ракеты, предварительно не определяют баллисту этой ракеты и хотя бы примерно определяют точку входа, то есть точку цели, – тогда, может быть, успевают активировать ту систему противоракетной обороны и тот зенитно-ракетный комплекс, который в радиусе поражения этой точки есть. Так, кстати, работает система Patriot. Именно так. Видят точку пуска спутники, вычисляют баллистическую траекторию, активируют ту точку и ту батарею, которая находится в радиусе поражения, и оттуда эта батарея дальше вычисляет точку встречи – отправляет ракеты навстречу. На встречных курсах можно только сбить такие гиперзвуковые баллистические ракеты.

– А Patriot – хорошая система?

– В этом смысле – да. Patriot – очень хорошая система, SAMP-T новейшая и израильский "Хец". Вот три системы, которые примерно одинаково работают.

– Что еще Украине нужно, кроме вышеперечисленного?

– Ну, если зайдет авиация... Только авиация – имеется в виду, с определенным вооружением. Не просто самолетики, а авиация, которой будет придано определенное вооружение. Можно говорить о том, что авиация – это в каком-то смысле оружие массового поражения. После того, как работает авиация, на земле не остается ничего. Там, где зашло звено бомбардировщиков и отбомбилось... Каждый самолет может брать 5–7 тонн боевой нагрузки. 5–7 тонн. Один снаряд – это 50 килограммов. А это 5–7 тонн. Ни артиллерия не сравнится – ничего. То есть можно говорить об оружии массового поражения.

Поэтому, если будет достаточно авиации, мы эту живую силу перепашем. Причем на глубину боевого радиуса самолетов. Авиация как работает? Сначала авиация антирадарными ракетами выбивает всю ПВО противника. Просто всю. Где хоть что-засветилось – радиоизлучение с земли – уходит ракета – и все, уже его там нет. И работает несколько недель: две-три недели, месяц. Пока вся ПВО противника не уничтожена, авиация не заходит выполнять боевую задачу. Вот после того как последний зенитно-ракетный комплекс уничтожен, заходят уже бомбардировщики. И начинают перепахивать с землей все, что там, на земле, есть. Причем от 500-килограммовой бомбы... Представьте, что такое 5 тонн: 10 бомб сразу сыпется по 500 килограммов на головы. Это примерно как... Если сравнить – это 10 "Искандеров" в одну точку. Но этого просто невозможно выполнить с помощью баллистических ракет: их столько не бывает. Их очень много надо. А тут сразу один самолет несет десяток бомб полутонных. То есть на земле перепахивается все. Просто ничего не остается.

Как можно справиться с россиянами, с живой силой российской? С помощью авиации. Артиллерия будет держать линию фронта на глубину ее работы. В среднем артиллерия работает на 15–25 километров. Есть, понятно, ракеты, РСЗО, но это совсем не то. Армейская арта работает на глубину 15–25 километров: вот там, где она может что-то перепахать. А уже авиация перепашет на глубину боевого радиуса. Средний боевой радиус, допустим, у того же F-16 – полтысячи километров. То есть 500 километров можно будет пропахивать туда и обратно. И это как раз тот механизм, тот режим, в котором придется нам воевать с Россией.

– Дадут нам авиацию, как вам кажется?

– Я даже уверен, что дадут. Дело в том, что есть определенные... Я был уверен в том, что нам дадут танки, еще перед Новым годом. Как только я услышал, что нам дают Bradley – боевые машины пехоты – в большом количестве. Есть вещи, которые даются к чему-то. То есть боевые машины пехоты – это сопровождающая танки, поддерживающая броня. Поэтому не было смысла в таком количестве давать Bradley, если не предполагать, что будут передаваться танки. То есть такие вещи, которые одно за другим тянутся. Дают Bradley – значит, будут давать танки. Если дают пару – танки и Bradley, – обязательно будут давать прикрытие с воздуха. Иначе танк с БМП, какой бы это ни был танк, какая бы ни была БМП... Если они с воздуха не прикрыты авиацией – это очень легкая цель для любой авиации. Они даже будут жертвовать, допустим, авиацией, жертвовать самолетами, но они будут выбивать танки. Тем более будут охотиться. Уже, по-моему, объявили 10 миллионов за каждый Abrams россияне. Они будут охотиться за этим – пока штучным – товаром. Танки все-таки будут в штучном виде. Поэтому их надо обязательно прикрывать самолетами. И их обязательно дадут. Иначе тогда бы не давали ни Bradley, ни танки. То есть я только из этого понимаю, что авиация будет передаваться.

И причем еще один показатель того, что будет передаваться авиация: нам передают Patriot. Patriot передаются еще и для того, чтобы прикрывать авиабазы. НАТО, американцы, тот же Израиль, там, где используются Patriot, – они используются для прикрытия авиабаз. Это довольно-таки хорошая пара: когда самолеты на земле прикрывают Patriot, а уже Patriot работает из самолетов ракетами. Имеется в виду, Patriot как система зенитно-ракетного комплекса, как система противовоздушной обороны. То есть она может работать и с платформы, которая несет противоракеты у себя на борту самолета. То есть здесь вот эта пара. И без самолетов нет ни триады на земле – не получается, – ни пары ПВО в воздухе. Поэтому будут самолеты точно.

– Я так понимаю, что у русских ничего подобного нет. Или есть?

– Нет. Они даже в эту сторону не двигаются. Мы в свое время, еще в Советском Союзе, разошлись в направлениях. То есть россияне остались на советской концепции противовоздушной обороны: увеличение дальности локаторов, увеличение дальности ракет – а американцы пошли по другому вообще пути: у них дальность локаторов за счет видимости спутников. А это уже практически бесконечная видимость. То есть все зависит от количества спутников как таковых. И управление процессами за счет дальности самой ракеты Patriot, за счет их количества и накрытия сети. То есть сеть накрывается, смотрит спутник. А у россиян – нет, смотрит локатор. Пытаются увеличить ее дальность за счет ее веса. А тут одно за другое тянет. То есть чем дальше летит ракета, тем она тяжелее. Чем тяжелее, тем больший нужен двигатель, чтобы ее разогнать... То есть такое движение в никуда.

Поэтому сетевая система накрытия Patriot намного эффективнее действует. Кстати, так же используются и SAMP-T, и "Хец", в таком же режиме. Поэтому россияне уже просто не догонят. Они не в ту сторону пошли.

Фото: EPA

– Тревожит только одно. Вот дают. Спасибо за то, что дают. Но медленно, медленно. Все время как бы... Вот надо на позавчера уже дать, а дают только завтра. Плюс время на обучение нужно. Вот сейчас все говорят о том, что русские пойдут в наступление. Да? Февраль – март. А у нас еще ничего из того, что нам пообещали дать, нет. И будет – неизвестно когда. Может, летом, а может, осенью. Что вы думаете?

– Вот по поводу сроков. Русские уже пошли в наступление. Русские пошли в наступление с российского Рождества – с 6–7-го числа [января]. Они предложили перемирие. И под видом перемирия должны были переформатироваться в районе Угледара, в районе Соледара. То есть в этих двух точках. Но мы не согласились, естественно. Движение в районе Угледара погасили тогда. Они тоже начали двигаться в районе Угледара недели три назад. Наши отработали, отминусовали кого надо было. А в Соледаре они все-таки под этим прикрытием начали двигаться. И сейчас уже весь фронт донецкий пришел в движение, в наступательное...

Россияне везде наступают – от Угледара до Соледара. То есть наступление уже идет. То есть то, о чем говорят, – что через два-три месяца что-то начнется... Не начнется. Уже все началось. Зеленого свистка не будет, как это было 24-го числа [февраля]. Все, что у них есть, они сразу заводят. Мы это видим прекрасно. То есть система российская мобилизационная запустилась уже на полную мощность. Она больше уже из себя ничего не выжмет. 100 тысяч человек в месяц. Это я уже говорил. 200 – в два месяца.

– Это очень много.

– Ну, это немало. Это не много по меркам, допустим, Второй мировой войны, но это не мало всего лишь на тысячу километров фронта. Все зависит от ширины фронта. Вот у нас сейчас ширина фронта в тысячу километров, грубо говоря. Ну, минус где-то километров 300–400 – это фронт, который прикрыт Днепром и Каховским водохранилищем. Здесь он минусуется. Часть фронта еще минусуется за счет Оскола под Валуйками. То есть остается где-то километров 600–700 таких, реальных.

– Ну немало.

– Немало, да.

– Это вы учли Беларусь?

– Нет, нет. Беларусь пока не надо трогать. Вернее, учитывать. Потому что эти тысячи километров между Украиной и Беларусью... В Беларуси количество войск на данный момент... Даже если этот оккупационный режим лукашенковский и включит режим мобилизации... Он готовится к мобилизации. Они уже проверили, наверное, четыре раза туда и обратно всех готовых. И в течение двух недель они могут поставить под ружье тысяч 50–60 – ну, по идее. Но это все равно не тот корпус, который может выполнить наступательные движения. Поэтому однозначно Беларусь пока нельзя принимать во внимание. Нет смысла никакого. Они упрутся в нашу оборону, которую сейчас отстроил генерал [Сергей] Наев. Знаю его хорошо лично с 2014 года по Донбассу. Он знает как раз в этом смысле толк. Северная граница точно укреплена. Поэтому из Беларуси – нет.

А вот движение... Вот эти 100 тысяч человек – они будут работать на 100 километрах фронта сейчас. То есть 100 тысяч каждый месяц будут заходить на донецкий фронт, и вот эти 100 километров донецкого фронта они будут пытаться двигать. Причем за счет живой силы. Будут заходить с техникой – за счет техники. То есть авиация... Сели они сейчас на "Азовстали" в Марике [Мариуполе], вертушки перебросили.

– База, да.

– База, да. Вот эти вертушки, кстати, работают по Угледару. Подходят, работают... По-моему, мы звено уже или даже больше – четыре-пять вертолетов – положили там. То есть как только у них что-то будет готово, они сразу будут... Никто нигде скапливать ничего не будет. У них не хватает... Только если они остановятся, у нас сразу войска пойдут в обратную сторону – и фронт пойдет в реверс. Поэтому они будут живой силой его поджимать. Они прикрылись в районе Днепра Днепром и Каховкой, в районе Запорожья попытались напитать линию фронта и остановились. Уже где-то с неделю туда ничего не идет. То есть они напитали линию фронта для оборонных мероприятий – и все, успокоились. Попытались в районе Орехова и Гуляйполя попробовать нашу оборону – поняли, что она там кондовая, железобетонная. Оттянулись обратно, закопались – и сидят тихо, как мыши. А двигаться будут на донецком фронте. Эти 100 тысяч будут каждый месяц.

– На Киев вы исключаете движение?

– Однозначно нет – не будет никакого движения на Киев. Дело в том, что, скорее всего, политическое руководство вышло, поняло свою полную профнепригодность в решении военных вопросов. Они отошли на задний план – и включились военные. У военного логика... Любой военный в мире... Это как математика. Да? То есть и в Парагвае, и у нас дважды два – четыре.

– "Можем или не можем"?

– "Можем или не можем"? Не могут россияне взять Киев. Не могут россияне той армией, которая у них есть, – и ближайшие лет 10, может быть... Я не говорю уже о месяцах или годах. Лет 10 россияне не создадут армию, которая могла бы, допустим, претендовать на Киев. Это просто нереально.

– А Харьков?

– Харьков – могут только подойти. Теоретически могут подойти фронтально. Подойти и начать выдавливать. Не окружением, а, как они сейчас, допустим, в Бахмуте пытаются сделать. А будет то же самое. То есть вот так подойдут, могут дойти до Харькова, телами забросать наши укрепления, допустим, со стороны Белгорода, дойти до Харькова, упрутся в городские постройки – и остановятся, как остановились в районе Бахмута. Опять бестолковое движение. Ну то есть оно само по себе просто бестолковое. Его просто никто делать не будет.

А вот почему они на Донбассе эти 100 километров?.. Дело в том, что оккупированный Донбасс – это старые горы, это превышение метров 300 над уровнем моря. Естественно, они сверху и им намного проще двигаться. И везде, где они нас выдавливают, они нас выдавливают либо сверху вниз, либо пытаются, сверху спускаясь, с низин выдавливать. Тот же Бахмут – он сейчас... У них горловское превышение. Вот у них с него Бахмут – как на ладони. Они расстреливают, как тир. Это то же самое, что мы сейчас делаем в районе Соледара. То есть мы отошли на превышение, за Бахмутку ушли на запад, поднялись вверх – там несколько десятков метров превышение, – и уже Соледар как на ладони, уже артиллеристы могут играть в морской бой. Шучу. Но тем не менее они работают по Соледару – уже по россиянам. То есть из-за этого только Донецк. Больше ни в какой точке ни с какого направления российские генералы, которые сейчас уже включились в режим, и им позволили, – они с другого направления уже двигаться просто не могут.

– Мы можем оставить Бахмут?

– Можем. Если будет определенная... То есть на это надо россиянам время. Для того, чтобы мы оставили Бахмут, они должны выполнить две задачи или одну из двух: либо окружить полностью Бахмут, перерезать все нити снабжения... Это называется "оперативное окружение". То есть они должны зайти со стороны Клещеевки до Часова Яра для того, чтобы перерезать линии определенные снабжения даже из Краматорска. И они должны дойти аж до трассы с Бахмута на Славянск. А это еще несколько десятков километров от Соледара. Вот тогда они возьмут все линии снабжения бахмутской группировки. И под артиллерийский огонь, то есть под контроль артиллерии. Естественно, это называется "оперативное окружение". Наши войска будут выходить. Это нормальный прием. Прием нормальный – как выдавить гарнизон, допустим, с площади. Либо забросать телами, как они это сейчас делают. Они пытаются количеством еще оставшихся у них сидельцев (зэков. – "ГОРДОН") со стороны Клещеевки, с юго-востока забрасывать телами и пытаться выдавить украинские войска. Либо разбить полностью всю промку Бахмута артиллерией, разбить полностью: до полуметра – все высотки, которые там есть, чтобы там негде уже было обороняться. Тогда украинские войска уйдут на превышение, как это было сделано в Соледаре. То есть они разбили промку, раскатали город – и нам пришлось уйти на превышение за реку Бахмутка.

– У русских хватает снарядов, смотрите, хватает техники. Они производят сейчас? Или это все старые запасы?

– Во-первых, они производят все, что они производили и год назад.

– И ракеты тоже.

– И ракеты. Как минимум одна ракета в день производится крылатая.

– А санкции, не санкции... Ничего не работает?

– Санкции так не отработают, как бы хотелось. Есть серые схемы. Допустим, элементную базу можно, в конце концов, в чемодане провезти где-нибудь из Китая или из Тайваня. Это решается. Если наркотики возят тоннами, то это же решится. И они решают. Они понимают, что сейчас вместо наркотрафика у них трафик элементной базы идет. Теряют много. Поэтому это как раз небольшая... Это проблема для них, но небольшая. Они ее решают.

Ракету в сутки минимум они производят. Бывает, больше. По разным позициям – даже и больше. Они производят 5 тысяч снарядов в сутки сейчас.

– Это много?

– Нет. Все зависит от ширины фронта. Если на 10 метров – это много. А если на 1000 километров – это очень мало. Но они что делают? Просто они в одну локацию больше поставляют снарядов. И вот у них еще есть определенные складские запасы. Исходя из динамики уменьшения количества отстреливаемых боезапасов, можно сказать, что они на нули по складским запасам выйдут где-то к весне. То есть у них на складах уже ничего не останется и они будут работать с колес. А это 5 тысяч снарядов в сутки. И 5 тысяч снарядов они будут поставлять каждый день на вот эти 100 километров. Я же почему и говорю: 100 километров... 5 тысяч снарядов на 100 километров – это нормально для выполнения наступательных действий. И они будут эти 5 тысяч в сутки использовать, будут пытаться нас выдавливать. У нас уже есть некоторый паритет. Некоторый пока паритет. Мы тоже уже где-то можем 5–7 тысяч снарядов – правда, по всей линии фронта – работать. То есть по всей тысяче километров. Почему я и говорю – не хватает. Нам нужны снаряды, нам нужны пушки.

– Тоже поразительно горькая, жуткая, отвратительная история: Украина, которая всегда славилась своим оружием... Только "Южмаш" один чего стоил. Лучший ракетный завод в мире. Чтобы так оскандалиться и не производить ничего. Вообще ничего.

– Я уже говорил по поводу президентов. Тут вопрос не только к президентам. Вопрос и к нашему народу украинскому. Надо уже поумнеть. Когда кого-то выбираете – ну выбирайте профпригодного человека. Я сейчас не буду говорить о профессиях тех президентов, которых мы выбирали в течение всех этих 30 лет, но сами просто для себя пройдитесь по всей линейке и посмотрите их профессионализм...

– Но Леонид Данилович [Кучма] – как раз ракетчик.

– Леонид Данилович – ракетчик. Но Леонид Данилович – "красный" директор. А красные директора будут строить советское производство. И вот он начал строить советское производство с определенными производственными циклами.

– Мне почему-то казалось, исходя из того, что говорили военные, что 5 января мы должны были взять Кременную. У вас были такие данные?

– Кременную мы не то что должны были... Кременную мы могли взять и раньше: до Нового года. Там был момент, связанный с нашими действиями определенными. Да, наверное, к 5 января мы бы уже точно... Только мы не саму Кременную должны были взять – мы должны были перерезать нити снабжения: Р-66... То есть взять практически в полное окружение саму Кременную. Но зайти с юга. Не с севера, как мы сейчас перерезаем и выходим к Червонопоповке, а зайти с юга. Да, где-то на 5-е число. Но не сложилось.

– Там заминировано много. Да?

– Там они заминировали. Причем минировали интересно. Когда говорят, там, карты минных полей... Всего этого просто не было. Минировали перед собой, за собой, слева, справа. Причем минировали в несколько заходов. То есть, допустим, сначала одна бригада минирует, вторая, третья... Просто, когда минируют, допустим, саперы... Сапер знает, как пройти даже по минам. То есть он прекрасно это понимает. А вот когда саперы уходят после минирования, тогда те, кто там остаются, – там у них проблемы – у россиян. Это если касаемо россиян. Они бывают минными полями со всех сторон закрыты и сами боятся из них выйти. Очень много мин. Перекрыли вдоль и поперек.

– Но мы возьмем Кременную и Сватово?

– Мы однозначно возьмем не только Кременную и Сватово. Со Сватово – тут попроще. Сейчас идем через Куземовку – чуть южнее, – севернее Сватово, перерезаем дорогу основную с Валуек. После того, как ее перережем, останется всего лишь одна дорога – на Старобельск. И к ней тоже подойдем. То есть мы сватовский гарнизон просто выдавим – и они уйдут из Сватово. А из Кременной, скорее всего, им придется уйти. Просто есть правила войны. Будут уходить. И они это понимают. И мы уже видели, как это все они делают.

Кременную возьмем в клещи, скорее всего, с юга и с севера. Причем с севера: с Червонопоповки – даже не на Кременную, а скорее всего, двинемся сразу на Рубежное. Это самый оптимальный вариант. Пересекаем одну и ту же дорогу туда и обратно. И на Кременную, и с Кременной на Рубежное. И с юга поддавим. То есть по Кременной вопрос, можно сказать, решен. Дело в том, что Кременная находится в самом неудобном положении из этой агломерации. Там четыре города: Кременная, Рубежное, Северодонецк и Лисичанск. Кременная делится пополам рекой Красной. И очень неудобно, если мы туда подойдем, им будет ее оборонять. И они будут уходить. То есть там еще осталось, может быть, несколько километров до того, пока гарнизон Кременной примет решение уходить на Рубежное.

– Вы сказали, что политики отошли от принятия военных решений, предоставив это военным. А скажите: на ваш взгляд, Герасимов, другие генералы – они вообще подготовленные? Или это все люди, которые поступали в военные училища за бабки, заканчивали за бабки, звания получали за бабки? Или они толковые?

– Там надо разделить министерство обороны и Генштаб. Кстати, как и у нас. Министерство обороны – наверное, во всех странах – это обнять и плакать. Когда посмотришь на министерство обороны – там к военному никто... Дело в том, что само министерство обороны – это большой поток денег. Неимоверно большой поток денег. Поэтому в основном к министерству обороны подтягиваются одни прощелыги, если так...

– Мы уже видим по скандалам коррупционным, что там происходит.

– Представьте: это происходит сейчас, во время войны. А что делается до войны... То есть это можно умножать на 10. Это сейчас они побаиваются вот так, потому что могут просто схватить пулю от какого-то солдата, который не ел трое суток. Я грубо говорю. А что было до войны... И это не только нас касается. Это касается всех министерств обороны во всем мире: и в демократических странах, и в каких бы они ни были. Там очень большие деньги и очень много соблазнов и механизмов, как это финансирование можно вывести. Потому что реально очень сложно, не имея определенной системы... Американцы ее как-то настроили – правда, там чуть ли не до одного снаряда: они видят, как он идет и как он используется. Но это очень сложная система. И это надо быть американцем, в американской армии. И изначально, стартово, ее так отстраивали с нуля, а перестроить невозможно. У россиян та же самая проблема. Там же в министерстве обороны я не знаю военных. Ну оленеводы. Кто там?

– Перед этим был директор мебельного магазина.

– Вот. Это оттуда. Я просто для чего это говорю? Для того, чтобы чуть отделить. Министерство обороны – это министерство обороны. Это не армия. Это завхозы. А вот военные в Генштабе российском – там реальные военные. Они прошли определенные этапы подготовки. Это люди, и Герасимов в том числе, которые профессионалы в своем деле. Профессионалы реальные. Сказать, что они что-то купили или... Они вышли как раз по своим профкачествам на определенное управление. Потому что управлять штабом двухмиллионной армии – это реально надо семь пядей во лбу иметь. Некоторые генералы, понятно, есть... Я бы не сказал, что они погоны за деньги покупали. Просто не справились с определенной ситуацией, не успели перестроиться с советской армии. Герасимов, кстати, что делал? Герасимов последние 10 лет пытался отстроить российскую армию по уже продвинутым образцам мира.

– НАТО?

– Не только НАТО. Он и израильский подход пробовал, и китайский, и индийский, и пакистанский даже, насколько я знаю. То есть он пробовал. Но вопрос в том, что, во-первых, закостенелость любого российского механизма. Какой ни взять – он весь закостенел. Поэтому он его просто не сдвинул, не продвинул. Это как раз беда Герасимова сейчас – они ничего сейчас сделать не смогут в ближайшие 10 лет. Ему для того, чтобы выполнить хоть какую-то задачу, даже задачу обороны... Я уже не говорю о задаче широкомасштабного наступления в Украине. А даже задачу обороны Российской Федерации сейчас – вот он ее не выполнит. Если сейчас Китаю, там, Казахстану – об Америке вообще молчу – даже Северной Корее – стукнет в голову занять Амур, или Амурскую область, или где-то в районе Владивостока – они ничего не сделают.

– Вот чтобы кому-то стукнуло в голову что-то у них сейчас занять, когда все ресурсы здесь... Посмотрел бы я на это.

– Да, это северокорейцам только можно. Тем более ядерная страна рядом постояла. Поэтому у Герасимова не получится. Он профессионал своего дела, профи, но закостенелость армии и неподготовленность... Даже если сейчас полностью переключить, переставить все рычаги управления российской армией на новые рельсы – самая продвинутая система управления, снабжения и тому подобное – подготавливать придется с нуля практически. Потому что всех профессионалов мы в прошлом году отминусовали. Мобилизованные – это не профессионалы. То есть это люди с улицы. Это как раз то, о чем я говорил: их нельзя было набирать. Это не армия. Стадо – да. Стадо, допустим, с автоматами – да. Но это не армия. Никого же из них нельзя на самолет посадить. А почему? Потому что для того, чтобы летчика готовить, его надо как минимум четыре года готовить в летном училище, после этого еще примерно столько же доводить до уровня определенного профессионализма. 8–10 лет – получается летчик первого-второго класса для выполнения определенных боевых задач. А до этого времени это желторотик, который может взлетать, садиться – и все. Это две большие разницы.

А дальше – чего еще нет? Подготовить – это одно. А второе у россиян – они не успевают подготовить сами войска. Не то что одного человека подготовить – сначала надо подготовить человека, потом его провести через определенные системы боевого слаживания – допустим, в режиме даже батальонно-тактической группы. Вот у них сейчас все мобилизованные проходят боевое слаживание в составе батальонно-тактической группы, батальона. То есть 500 человек. Вот они пытаются как-то этим батальоном... Месяц-два возятся, чтобы батальон правильно располагался, выходил, выполнял задачи, отходил... Для того, чтобы выполнять оборонные задачи, этого еще, может, и хватит. Когда батальону нарезается два километра фронта, его туда выводят и говорят: "Там враг, а там ты. Вот ваши два километра. Слева у вас 3-й батальон, справа у вас 7-й батальон. А вы вот здесь стоите, на двух километрах удерживаете линию фронта". Это еще как-то можно. Но для того, чтобы наступать – и тем более широкомасштабно, – это надо проводить боевое слаживание в составе корпуса. То есть это минимум корпуса, а реально – трех корпусов. А это несколько бригад. Корпус – это даже две-три дивизии. Это десятки тысяч человек. Вот для того, чтобы подготовиться к войне наступательной, им надо, во-первых, набрать десятки тысяч профессионалов, их подготовить... А я рассказал, сколько это: до восьми лет – летчиков, если хороший пехотинец – годы, танкисты, артиллеристы – то же самое. Потом в составе тысяч, десятков тысяч человек провести боевые слаживания, провести очень много учений. А вот потом, может быть, куда-то двигаться. Так вот этого у них ничего нет. И ничего не будет.

То есть все разговоры о широкомасштабном наступлении россиян сразу с охватом Украины, там, или еще чего-то – это бред сумасшедшего. И этот бред, я так понимаю, был Путина. Это было понятно. И всем военным это было понятно. Этот бред, я так понимаю, уже отошел на второй план. Вышло на первый план уже военное планирование: тот же Герасимов или Генштаб – не министерство обороны. Вы видите: на голубом вертолете перестал даже [министр обороны РФ Сергей] Шойгу летать. Вышел на первый план Герасимов. И он уже из того, что имеет, выполняет какие-то действия. Какие? Реально только попытаться выдвигать ту живую силу и технику на определенных участках методом выдавливания. Максимум, что они еще могут, – это пытаться одной батальонно-тактической группе поставить задачу обойти Бахмут с юга, а второй батальонно-тактической группе поставить задачу обойти Бахмут с севера. И вот они что делают? Постепенно как-то пытаются выдавливать. Они даже здесь не могут собраться и начать управлять процессом. Вот он [Герасимов] от безысходности выполняет такие действия.

Фото: EPA

– Роман, вы знаете, мне очень нравится наш разговор. Во-первых, вы профессионал, а во-вторых, вы очень четко отвечаете на вопросы и не приукрашиваете ситуацию. Вот мне нравится, когда люди трезво мыслят и трезво говорят. Я вам сейчас напоследок предложу блиц. Короткие вопросы – короткие ответы. Вы спокойны более-менее за ситуацию на фронтах?

– Да. Сейчас – да.

– Вы – начальник Генерального штаба или главнокомандующий, у вас есть необходимое вооружение. Куда вы идете бить врага в первую очередь? На каком направлении?

– На азовское побережье. В любую точку азовского побережья. Дальше – Крым. После того как зачищу тыл, выхожу на Луганск из-под Сватово, дальше – Таганрог. Отрезаю Донбасс, зачищаю Донбасс.

– Ух ты! Вы Донбасс напоследок оставляете. Не Крым.

– Нет. Нельзя оставлять в тылу любую группировку, даже запечатанную. Нельзя заниматься Донбассом, пока Крым не будет зачищен.

– При всех негативах, про которые вы рассказали, вы верите в победу Украины?

– Я уверен в победе Украины однозначно. Причем уверен, исходя из той математики, о которой я говорил. Война – это математика. Математика показывает: невозможно 40-миллионную страну завоевать. Просто невозможно никакими методами сейчас.

– Последний вопрос на сегодня, и связан он с математикой. Когда, на ваш взгляд, закончится война?

– Мы выдавим россиян до границ 1991 года в течение этого года, если будет... Если та динамика вооружений, которая есть – то, что мы увидели с первого "Рамштайна", – сохранится, то мы до границ 1991 года выдавим их в этом году. До конца этого года точно. А уже война с Российской Федерацией закончится только после того, как Российская Федерация распадется на составляющие ее либо кластеры, либо государственные образования. Может это длиться до 10 лет на границе 1991 года. Есть один всего лишь механизм, которым можно это все прекратить, – если мы войдем в НАТО. Россияне боятся НАТО, как и чеченцев, одинаково. Поэтому с НАТО они воевать точно не будут.

– Наш финал понравился мне по оптимизму намного больше, чем вся предыдущая беседа. (Смеется). Я вам благодарен. Спасибо большое.