Замкомбата "Свободы" Назаренко: Наши люди на оккупированных территориях – фактически в рабстве. Без интернета, на каких-то пайках, без возможности уехать, заехать, под постоянным страхом G

Россиянам необходимо было сконцентрировать 1–1,5 млн вооруженных, подготовленных военнослужащих. Тогда, возможно, какой-то шанс на успех в войне против Украины у них был бы

– Владимир, я вас приветствую.

– Добрый день.

– Я рада вас видеть. Сегодня у нас в эфире Владимир Назаренко. Сейчас он находится на передовой: на донецком направлении, на бахмутском направлении. Владимир Назаренко – заместитель командира 3-го батальона "Свобода" по артиллерии. Кроме того, Владимир Назаренко – еще и политик в другой жизни – депутат Киевсовета. Родился в Киеве, жизнь полна активных действий, комфорта, член партии "Свобода". И вот сегодня Владимир на фронте – на передовой – в совсем других условиях.

Я начну с точки отсчета: 24 февраля 2022 года, – но ведь мы поговорим и о начале войны – с 2014 года. Потому что воюете вы именно с 14-го года, с начала. Как и где вы встретили 24 февраля? Что вы делали? Что вы чувствовали?

– Я помню, я довольно скептически относился к тому, что война начнется. Потому что в обязательном порядке мы с побратимами – и военными побратимами, и побратимами по организации – готовились к худшему сценарию, но я даже в самых больших фантазиях не мог подумать, что действительно начнется война. Потому что мне хорошо известно, я наблюдал и участвовал в полномасштабных, полноценных боевых столкновениях в 14-м и 15-м году. Я говорю о, наверное, самом большом бое, боестолкновении, которое было в 15-м году: это Дебальцевская битва, – где были задействованы широкие, огромные количества...

– Котел.

– Да, да. Котлу предшествовали большие баталии, множество техники. На стороне оккупанта было около 150 танков. Очень много артиллерии, очень много сосредоточено личного состава: около 15 тыс. И я помню, как мы тогда достаточно эффективно давали сдачи, как мы уничтожали еще без новейших технологий, таких как квадрокоптеры, БПЛА, – без западного оружия, без тех же артиллерийских радаров и так далее. И уже тогда это была война артиллерии – в 14–15-м годах, – когда уже была стабилизирована определенным образом линия фронта. То есть тогда в основном участвовала артиллерия как средство огневого поражения. И я помню это сражение.

И перед 24 февраля я не мог себе представить, как такое может быть, что враг действительно пойдет на повторение, только в гораздо больших масштабах. Для меня был очень большой вопрос... Тогда враг едва смог взять в окружение, не смог взять в плен или уничтожить группировку, которая была в Дебальцево, имея на тот момент ту же армию, которая есть сейчас. То есть у них была главная цель: окружить, взять в плен или уничтожить группировку войск в Дебальцево, которая была около 3 тыс. военнослужащих. Это 128-я бригада, это наш: 25-й на тот момент – батальон "Киевская Русь", это черниговские батальоны, Нацгвардия, батальон, по-моему, "Святая Мария" – или что-то такое – Министерства внутренних дел... То есть там были сосредоточены 40-й, 42-й батальоны, батальон Кировоградской области. И в общей сложности группировка около 2,5–3 тыс. И враг, имея всю полноту своей армии, то есть неограниченную, скажем так, не смог в 15-м году выполнить эту боевую задачу – окружить. Мы продержали линию обороны – и потом, когда был приказ, вышли из окружения регулярной колонной с минимальными потерями. То есть после того, как мы оказались в окружении с ограниченным ресурсом боеприпасов, с ограниченным ресурсом в топливе – я уже молчу, там, о воде и элементарных бытовых вещах... Мы из этого окружения прорвались в обратном направлении и вышли с минимальными потерями что героев-военнослужащих, что с минимальными потерями в технике.

До начала войны я не мог себе представить, что должно произойти, чтобы враг после того фактически поражения, сопоставляя количество их сил и количество наших сил, решил повторно попробовать, только в гораздо больших масштабах. То есть преимущество врага было 1 к 5. И то, что сообщали: на границах, там, 100 тыс., 200 тыс., определенное количество танков, колонн и прочее... Мне было сложно представить, что враг с этими силами захочет рискнуть нападать на украинскую армию, которая насчитывала, если я не ошибаюсь, 250–300 тыс., плюс Нацгвардия, плюс правоохранительные органы, плюс ТрО, плюс просто обычные украинцы, владеющие или просто готовые воевать. То есть против украинской нации, имея, там, 100, 200, 300 тыс. военнослужащих на границе, они серьезно думали... Им как минимум при нормальном расчете необходимо было сконцентрировать где-то 1–1,5 млн вооруженных, подготовленных военнослужащих. Тогда, может быть, какой-то шанс у них на успех был бы. И то если говорим о 24 февраля, то это была бы очень напряженная война, которая, в принципе, и сейчас остается.

Мы понимаем, что враг мобилизовал, там, 500 тыс., у врага остается практически неограниченный ресурс в живой силе, но на момент 24 февраля я скептически относился, что враг действительно рискнет тем количеством сил, которые он тогда сконцентрировал на границе. Потому что я верил абсолютно, что это будет поражение для врага в любом случае. И в принципе, оно так и произошло: поражение под Киевом, позже Сумская, Черниговская области, позже это уже поражение в других таких точках. То есть, в принципе, то, что происходит.

Поэтому 24 февраля я встретил с женой, с семьей, позаботился о безопасности. И сразу, имея определенные навыки, еще с 15-го года как офицер присоединился к... Тогда это была ДФТГ: тероборона, такая добровольческая группировка, добровольческий батальон – "Свобода". Мы стали защищать Барышевку, Бровары, Кустарицу, Лукаши. То есть это такое направление на Черниговскую область. Бориспольско-черниговско-броварское направление. Потом нас как одну из наиболее боеспособных группировок, когда нужен был резерв, где-то с конца марта: с 20 числа марта – перекинули в Ирпень. Тогда Ирпень больше чем наполовину был освобожден, и мы там были большим количеством батальона и фактически единственным легким добровольческим батальоном, то есть вооруженными автоматами и максимум несколькими гранатометами, – присоединились к зачистке и освобождению Ирпеня. И более того – наравне со спецназом... Я помню, что когда уже поняли, что враг убегает из Киевской области определенным образом, – мы полностью освободили Ирпень по границам географическим. Это было где-то примерно 28 марта, 29-е – конец марта. Еще были боестолкновения, еще были обстрелы от врага, мы постоянно наступали на пятки, брали в плен корректировщиков, разведчиков врага, наносили огневое поражение.

Скриншот: В гостях у Гордона / YouTube

Кстати, я шокирован до сих пор: насколько сильна тяга украинского народа к защите... Когда мы заходили в Ирпень, мы сменили лицеистов – молодых парней из военного лицея. Им, там, 16–17–18 лет. Возможно, кто-то знает: в Ирпене есть такой – уже можно говорить – СПА-клуб "Адмирал". Был. И он очень сильно пострадал: там много зданий выгорело, там было очень много обстрелов. Вот они как раз воевали на этой линии: это 10-я линия и клуб "Адмирал". Один из наших взводов 20-го, там, или 21 марта заменил этих вот лицеистов. Перед этим лицеисты отразили несколько атак, уничтожили несколько БМП-3 врага. К сожалению, у них были потери, но в том числе несовершеннолетние лицеисты...

– То есть ребята, еще дети. Да?

– Дети. Они, там, метр пятьдесят высотой, я видел, а они рвали, как львы, прямо с такими, стеклянными, глазами воевали и защищали нашу Родину. Ну, в принципе, для меня это стало, знаете, таким показателем тяги украинского народа от детей к, там... В добровольческий батальон присоединялись люди 65–70 лет, которые так же хотели быть полезными на блокпостах, в боях и так далее, которые защищали Родину. И следующим шагом, когда мы уже полностью почти освободили, приобщились, скажем так, к освобождению Ирпеня... Тогда командовал операцией по Ирпеню один из Героев Украины из Главного управления... И он дал нам поручение первыми заходить в Бучу. Это мост – Горенка со стороны Пущи-Водицы в Гостомель. Мы вошли, его взяли под контроль. Там было даже короткое боестолкновение: отходили орки и обстреляли из пулемета. Уходили, убегали. Потому что уже всем было понятно, что украинская армия просто на пятки наступает. Они не забирали даже своих сгоревших собровцев. Мы видели фотографии. Мы первые туда заходили. И уже после того, как мы взяли под контроль эту заправку ОККО и этот перекресток – это маркеты какие-то, железнодорожный мост – и начали дальше идти в направлении Бучи, в направлении Гостомеля, дали команду – и уже спецназовцы на Hummer заехали – и мы проводили их. Вот такой момент. И после этого, имея короткий: там, неделя – отдых, весь добровольческий батальон присоединился к одной из самых героических бригад. 4-я бригада Национальной гвардии "Рубеж" – это уже такая, знаете, на уровне с бригадами специального назначения. В принципе, это и есть бригада оперативного назначения. То есть наравне с такими бригадами, как "Азов", как десантные бригады, сейчас мы вот воюем на одном из самых горячих направлений – восточном.

– Владимир, вы заходили первыми и в Бучу, и в Гостомель, освобождая их. Что вы там увидели? Потому что те ужасы, которые открылись всему миру – что орки делали с мирным украинским населением, – они просто не укладываются ни в какую голову. Вот скажите вы как человек, который своими глазами это видел и принимавший участие именно в том, чтобы освобождать территории от рашистов: что там было?

– К сожалению, там было много гражданских убитых, расстрелянных, которые прямо у дороги где-то лежали, к сожалению, где-то в лесу, где-то в посадках... К сожалению, действительно, это мы увидели. Но, опять же, есть соответствующие службы, более тыловые. Потому что я, например, еще с 14-го года как офицер Вооруженных сил и Национальной гвардии – для меня главное – это бороться с врагом. То есть да, действительно, мы увидели много разрушений, но, к сожалению, то, что мы потом увидели в Рубежном, Северодонецке, Лисичанске, Бахмуте в том числе и других городах, – на порядок больше разрушений сейчас. То есть фактически стерт с лица земли Бахмут, фактически стерт с лица Северодонецк, с Попасной...

То есть сейчас, когда мы иногда заезжаем и видим Бучу и Гостомель, то уже там 90% отстроено или отстраивается. По сравнению с тем, как уничтожаются сейчас города Донецкой области, – то, к сожалению, Буча – это еще так, не самый плохой вариант, что сделали российская армия и оккупанты. То, что они делают с Донбассом, с украинскими землями, с Луганском, – это еще большие ужасы.

Фото: Владимир Назаренко / Facebook

Поэтому, в принципе, для меня тогда, в конце марта и начале апреля, Ирпень и Буча были шоком. Я мог сравнивать с интенсивностью боев, как было в Дебальцево, как они там уничтожали Дебальцево то же. Но то, что здесь происходит сейчас на востоке, на порядок, если не на два-три порядка – в квадрате, наверное, – больше разрушений делают. Ну, определенным образом успешны наши бои за Ирпень, за Бучу... Нельзя так цинично говорить "тренировка". Но то, с чем мы столкнулись в Рубежном, Северодонецке, – это гораздо большая интенсивность, динамика гораздо сложнее. И каждый боец сейчас, каждый офицер 4-й бригады учится каждый день, чтобы овладеть новым вооружением, технологиями. Потому что с каждым днем это уже больше и больше война технологий, война артиллерии, война тактики, таланта. Потому что враг, к сожалению, учится противодействовать западному вооружению. Каким образом? Я, там, не хочу... Но не все так, знаете, легко, когда дают, там, ракеты, артиллерию – она будто сама летит... Ну, не все так. Враг во многом учится. Поэтому здесь талант, умение, хитрость, здесь мотивация. Это то, что есть у украинцев, и то, что позволяет нам преодолевать тактику врага.

Тактика врага – это такая, знаете ли, кадровая, заезженная, зарегулированная армейщина, уставщина маршевая. Они же мобилизованных, которых нашли, 500 тыс., и в конце лета и в начале осени мобилизовали, – они же их учили в первую очередь маршировать. Это как элемент дисциплины. Они там пили водку чуть ли не каждую неделю. Неизвестно чему учили, но для них главное – это массовость, массовость и массовость. Чем больше этих вань, которых они мобилизовали, тем, они считают, больше успеха. Артиллерию так же они используют. Они думают, что у них преимущество в артиллерии, преимущество в боеприпасах, и они накрывают все квадратами, то есть массовостью: пакетами "Градов"... И они пытаются этим взять.

Все-таки украинская армия, силы обороны украинской армии пытаются, напротив, точностью, хитростью, умением, маневром, динамикой. И эти две, знаете ли, махины столкнулись. И, к сожалению, у врага еще запас мощности очень велик. Для меня остается сейчас, вспоминая то, что было год назад, как началась война, – для меня остается очень большой загадкой, сколько они еще могут мобилизовать. Для того, чтобы остановить попытки врага продвигаться, и для того, чтобы освобождать украинские села, города, украинских граждан, которые фактически в рабстве... Они фактически в рабстве, то есть без интернета, на каких-то пайках, без возможности уехать, заехать, без возможности передвигаться, под постоянным страхом – украинцы, находящиеся на временно оккупированных территориях. Нам нужно, во-первых, научиться уничтожать врага быстрее, больше, чем они могут мобилизовать: этих вот ванек. И уничтожать их быстрее и больше, чем они поставляют, пригоняют на фронт. То такие два критерия. Потому что у них техники на складах глубокого хранения, списанной техники, к сожалению, очень много. Заканчиваются, там, одни танки... Они, наверное, будут скоро отправлять Т-34, они скоро будут использовать – и, в принципе, и используют – некие единицы техники Второй мировой войны. Но, к сожалению, это тоже стреляет. К сожалению, это тоже убивает украинских героев.

То есть недооценивать врага нельзя. И то, что мы сейчас каждый день видим, – они просто тупо массовостью, страхом... Тех своих солдат они считают рабами. Для них солдат дешевле боеприпаса, какой-то бронированной техники. Просто их шлют – и эти солдаты где-то здесь... Ну, я не могу сказать "наркоманы под чем-то"... Они просто настолько боятся своего командования: что их расстреляют, если не выполнят приказ, – что они идут на верную смерть, на украинские пулеметы, минометы, на украинскую технику, – но все равно идут и, к сожалению, тоже стреляют.

– А скажите: кого вы видели в первые дни широкомасштабного вторжения и кого вы видите сейчас? Из тех, кого удается взять в плен, или из тех, кто сдается сам в плен. Ну, из российских оккупантов. Вот кто это? Какие они? И чем они отличаются?

– Различается техника. В начале войны у них было гораздо больше новейшей техники. Они действовали как-то более профессионально, более слаженно. То есть ощущалось. Сейчас то, что мы видим: в прицел, я имею в виду, квадрокоптера, когда побратимы выполняют задания, – так это просто... Так же зарегулировано, задисциплинировано, но четко все, как в книге написано, они делают. То есть будто какие-то работы, которые не понимают, что они сейчас умрут, мы их убиваем, они, там, разбегаются, где-то убегают, а новые группы пробуют продвигаться, пробуют что-то, там, делать...

То есть для меня такое впечатление, что эти солдаты сами понимают, что они одноразовые, они мало ценят свою жизнь. Вот действительно. Их мобилизуют из каких-то деревень, каких-то глубинок, явно не из столицы, явно не Московии, где есть доступ к интернету, а просто мобилизуют каких-то людей... О москалях нельзя говорить, что они люди. Просто каких-то второго-третьего сорта, которые сами понимают, что "посчастливится выжить – повезет, не повезет – не выживу". Вот у них такая, мне кажется, философия, отношение. То есть они просто делают то, что им приказывают. К сожалению. Потому что с этим очень сложно бороться, когда столько много этих мобилизованных ванек, которых, опять же, приучили к этой дисциплине.

– То есть самая большая проблема, по-вашему, – это именно их живая сила? То есть даже не техника их, а вот количество этих оккупантов?

– Во-первых, количество. Действительно количество. И во-вторых, массовость артиллерии, которую они используют, то есть боеприпасы. Я не говорю о точности – я говорю о количестве боеприпасов, которое у них есть, и количестве стволов. То есть да, надо уничтожать. Это постоянно делается. И плюс в том, что они постоянно пробуют адаптироваться, бороться. Ну, уже не хочу раскрывать, где у них есть успех, а где нет успеха, но пытаются противодействовать западному вооружению. То есть где-то пролезает, какие-то технологии, какие-то шпионы все же что-то узнают – и какую-нибудь новую тактику именно в технологиях используют.

Поэтому это в первую очередь война не столько человеческого ресурса, сколько технологий. То есть если мы как страна, которая немного меньше, имеет меньшее население, – мы должны выиграть только талантом, технологиями, навыками, хитростью, умением, тактикой, идеей и характером. Вот это мы стараемся делать, и они пытаются противодействовать тем сильным сторонам, которые у нас есть.

– Владимир, а какое настроение сейчас у ребят, у девушек наших на передовой, на донецком, на бахмутском направлениях, где вы находитесь? Что говорят, о чем думают? И ваша оценка: а когда мы освободим все наши территории? Об окончательной победе мы еще поговорим. А сейчас вот спрашиваю: когда освободим все наши территории?

– Ну, каждый на своем месте знает то, что ему нужно знать. То есть когда и где этот населенный пункт – Ненацьк – никто не знает, и когда мы зайдем в этот Ненацьк. Но каждый стремится как можно скорее освободить все территории, закончить войну – и вернуться к мирной жизни. Желательно летом еще поехать в Крым на море.

– В Крым наш.

– Да-да. То есть как бы никто не хочет растягивать. Все прекрасно понимают, что нужно освобождать как можно скорее наши территории, заканчивать победой на этой войне. Знаете, здесь очень мало ребят, которые анализируют, у которых есть время анализировать. Здесь основная задача – монотонное сражение, монотонная война. Ужасающие бытовые условия. Зимой это вообще было просто...

– Вот я хочу вас спросить. Это очень важно. Для людей, которые не понимают, что это, которые не сталкивались, просто с экрана наблюдают за войной, очень важно понять, с чем каждую секунду, кроме того, что враг – вот он, и убить могут каждую секунду, да и просто с точки зрения быта, с какими условиями сталкиваются наши воины. Расскажите пожалуйста.

– Ну, давайте говорить честно, что условия просто адские. Потому что если говорить о самом нуле, о линии боестолкновения, об окопах, то невозможно согреться, невозможно просушиться, когда дождь идет или затапливает. На Донбассе переменчивая погода, особенно зимой. Днем может быть немного плюсовая, все тает, а ночью морозы. Это ужасные условия, потому что ни согреться, ни возможности поменяться. То есть это не так, как охранник в АТБ, грубо говоря, отсидел смену 12 часов с рацией, проверял, чтобы никто не вынес в кармане бутылку, – и пошел домой спать в теплую постель. Здесь, к сожалению, такого ни одного солдата нет. Проблема с логистикой, проблема с тем, как добираться, проблема передвигаться... Ведь у врага, к сожалению, тоже есть и квадрокоптеры, и БПЛА, и постоянные обстрелы из артиллерии. Каждое передвижение – это риск попасть под шальную мину, под шальной снаряд, под шальную пулю, под шальной осколок – что угодно. То есть каждое передвижение всякий раз – это риск, риск и риск: риск случайности в первую очередь. И понятно, что пятизвездочные – и любые – условия на линии столкновения невозможно создать. Поэтому нужно просто стиснуть зубы и терпеть. Война – это и есть, в принципе, более чем наполовину борьба с ужасающими бытовыми условиями.

– Ну вот мне Петр Кузик рассказывал о том, что и он с несколькими контузиями продолжает оставаться на передовой, и его солдаты, его побратимы также с ранениями – и даже получив очень значительные ранения – максимально пытаются хоть немного восстановиться и снова вернуться на передовую. То есть просто на силе характера, силе воли.

– Действительно, действительно командир батальона "Свобода" неоднократно в боях... Я рядом с ним находился в тех боях, где просто под бешеным обстрелом получали контузии, наверное, все, кто там был. Но контузия – это просто... Когда уже понимаешь, что валишься с ног, – просто полежать, поспать – и дальше выполнять задачи. Потому что если выбываешь, особенно в управлении, на кого-то другого ложится. И это пробел, это риск. Не так много возможностей... У нас нет таких резервов, чтобы кто-то получил ранения – и сразу кто-то новый приехал. "Приехал"... То есть нет возможности приехать. Пришел, добрался. Это координация, это очень такая, большая машина. Поэтому нужно многое терпеть: в том числе и ужасные обстрелы. На контузии, в принципе, легкие почти никто не обращает внимания. Ну, поспал, выпил какую-нибудь таблетку от контузии – и дальше выполнять задачи. Нет возможности проявить слабость. И это монотонное выполнение задачи. То есть я, например, с вами сейчас общаюсь – и забыл, какой сегодня день недели. Потому что это монотонное выполнение задач. Выходной, не выходной – здесь такого нет. Здесь даже дни не разделяешь.

– День сурка.

– Действительно, действительно. Единственное что – на улице погода хорошая, не зима. Это уже гораздо лучше, потому что прямо в том же окопе ребятам, которые сейчас на нуле, уже не так плохо, как зимой, когда намокли, а ночью мороз. Не надо буржуйку зажигать. Это уже намного... День ото дня отличается только погодой, а на дату никто не смотрит. Это монотонное выполнение задач. От солдата в окопе до танкиста, артиллериста, до разведчика, оператора БПЛА. То есть каждый солдат, каждый офицер сил обороны выполняет свою задачу 24/7.

– Как мне Егор Фирсов – ваш побратим, коллега – рассказывал недавно о том, что на войне такое впечатление, что это один-единственный, большой, бесконечный день. Один день войны, который просто зацикленно продолжается, продолжается, продолжается...

– Да-да, это монотонное выполнение задач. Это задача уничтожить врага. Я не могу сравнивать с компьютерной игрой, но примерно напоминает, когда входят подростки в азарт, когда играют в тот же "Контр Страйк" или какую-нибудь другую игру, они никак не могут оторваться. Игровая зависимость. Они тоже не следят, сколько часов они уже за этим компьютером сидят. Единственное что – отвлекаются на бытовые какие-то потребности: поесть, поспать и т.д. Приблизительно так же нельзя проследить, как меняется день за днем. То есть также очень большая динамика и очень много задач по уничтожению врага.

Фото: Владимир Назаренко / Facebook

– Владимир, скажите: а вот если брать такие, самые яркие истории наших ребят, которые вы знаете, которые были рядом с вами, о чем можно сейчас рассказывать, о чем бы вы рассказали?

– Очень много на самом деле историй. От того как... Ну, я уже об этих кадетах рассказывал. Помню, как героически держали... Имел возможность общаться с ребятами из кропивницкого батальона территориальной обороны. Они были прикреплены к одной из бригад. Это были когда-то демобилизованные бойцы 3-го полка спецназа, очень хорошо себя проявившие. Очень хорошо о бойцах 81-й бригады, которые с нами бок о бок в Рубежном отражали атаки. Это героизм каждодневный солдата. То есть если уж так, откровенно, говорить, это героизм солдат, которые просто в бетон вгрызаются, вгрызаются в землю и, несмотря на обстрелы, отбивают каждый день, каждый час атаки, а бывают, к сожалению, и такие, что там, одна или две мины прилетели – и уже начинают говорить: "Нас контузило. Отведите нас. Мы ТрО, мы готовились к блокпостам..." На самом деле каждый человек должен уметь держать оборону, защищать свое государство.

Героизм каждого солдата, который, несмотря на обстрелы, несмотря на страх... Мне было страшно неоднократно. Когда сидишь в каком-то даже не блиндаже, даже не погребе, даже не подвале, а просто в каком-то а-ля гараже, рядом падает артиллерия, и надо дальше быть на рациях, управлять, коммуницировать, распределять, выполнять. Когда только кончился бой, надо передвигаться, перебегать, что-то куда-то поднести, подбежать.

Очень большие герои, несмотря на обстрелы, ребята, занимающиеся эвакуацией раненых. То есть кто-то получил ранения под обстрелами, обстрел не закончился, а надо уже ехать, надо уже выдвигаться и выносить раненых. То есть не наоборот: закапываться и искать какой-нибудь окопчик, ямку, норку, – а наоборот: нужно бежать эвакуировать раненых. Это тоже герои: ребята, рискующие своей жизнью ради побратима, чтобы ему оказать помощь, эвакуировать. Это связисты, в частности, которые ту же рацию подносят. Боеприпасы подносить – тоже. То есть несмотря на бой, все это выполнять. И определенный для меня контраст... Сталкиваюсь я, особенно когда возвращаемся на короткий отдых в Киев, некоторые говорят: "Ой, война нас не готовила". Некоторые подразделения здесь... Я повторяюсь: какие-то, там, ТрО, которые хотели на блокпостах стоять, говорят: "Нас не готовили к передку", – и тому подобное. Я общался с некоторыми из таких и говорю: "А почему ваша жизнь важнее, чем чья-то? Почему вы считаете, что вы не готовы воевать?" Давайте откровенно говорить: боимся. Страх – это нормально. Каждый боится. Здесь нет бесстрашных. Если бесстрашные есть, то это просто переутомленный, переконтуженный боец, которого нужно уже в принудительном порядке отправлять на лечение. Потому что он уже не видит цели своей жизни. Каждый боится, но кто может побороть этот страх, кто не может, но тоже продолжает выполнять задачи. А те, кто говорят, что "мы не готовились"... Нет в Украине, нет в мире ни одного человека, который был рожден... Спецназовец любых спецподразделений... К сожалению, артиллерия врага накрывает хаотическими обстрелами, обстрелы по квадратам. К сожалению, шальная мина может полететь в каждого. И уровень подготовки, уровень обвесов, тактикульности не влияет на защиту от вражеского снаряда. Да, спецподразделения созданы для того, чтобы максимально незаметно выполнять специальные задачи в стрелковых боестолкновениях. Да, это их навыки и подготовка. Но также есть шальная пуля.

Если говорить о линейном боестолкновении, линейном фронте, где больше половины боестолкновений – это артиллерийские дуэли, это обстрелы минометов, артиллерии, то нет разницы между спецназовцем в окопе и парнем, который там два месяца учился на полигоне и никогда не держал в руках автомат, а его научили стрелять, подготовили. Он также выполняет задачи. Они также в окопе находятся. И в этот окоп может прилететь, даже если они вдвоем там: спецназовец и новомобилизованный, новый доброволец, скажем так. Это все вероятность, случай, хаотичность.

– Владимир, я хочу еще у вас спросить о преступлениях россиян против мирного украинского населения. Ваши побратимы рассказывали мне, что когда они заходили в Бучу, просто были места, где рашисты пытали мирных украинцев: женщин, детей, пожилых людей. И просто были места, где земля и уже "холодец" из крови украинской там стоит, потому что она уже перестала просто туда проходить: такое количество там было погибших, замученных украинцев. Я просто боюсь даже представить масштабы, которые мы – и весь мир увидит, когда Украина освободит Мариуполь... Потому что там, по разным оценкам, говорят о том, что, может, и 100 тыс. мирного украинского населения были загублены россиянами. Когда освободят все остальные наши территории, включая Крым, Донбасс, скажите: что вы видите и как вы оцениваете, что мы можем увидеть? Какую картину?

– Честно говоря, это на эмоциональном уровне довольно тяжело, но повторяю: то, что я помню из Бучи, Ирпеня, Гостомеля... Была задача, и ее нужно было выполнять. Потому что солдат – он солдат, он должен в первую очередь воевать с врагом. Довольно часто у меня спрашивают: "А как мирное население? Что оно? Как оно? Почему кто-то не уезжает?" Давайте откровенно говорить: есть 5–10% на востоке в городах так называемых "ждунов", которые ждут. О них давайте откровенно говорить: "ждуны".

– Да.

– Но большинство эвакуируется. И те, кто эвакуируются, – они однозначно украинцы в сердце, в уме украинцы, в душе. Потому что они выезжают на территорию Украины, они надеются на государство, верят государству, они верят западному миру. Давайте откровенно говорить: многие страны Европы и западного мира приняли украинских беженцев. И я их понимаю. То есть это сознательный выбор: не ждать оркостана, не ждать этой орды, Мордора, а уезжать и спасать свою семью от этого нашествия.

Честно говоря, в любом случае на непосредственной линии столкновения мирное население – оно немного мешает выполнять в классическом понимании задачи армии. Потому что, в первую очередь, мы понимаем, что это риск. И не хотелось бы никого подвергать риску. Оно не видно, кто это идет: в форме или не в форме человек. И враг может также наносить удар. Я уже о других моментах не хочу говорить. В любом случае это определенные неудобства, определенный риск. Поэтому обязательность эвакуации, я считаю, нужна.

Во-вторых, мы прекрасно понимаем, что когда враг делает зачистку, где, к сожалению, он продвигается... В частности, мы видим кадры: во что превратили Попасную, во что превратили Рубежное, Северодонецк... Они просто убивают людей. И определенным образом... Я не оправдываю ни одно преступление военное, но когда любая зачистка, любое наступление, какое-либо движение – это возможность... Нет времени останавливаться, рассматривать, когда видишь, что кто-то двигается. Ну, я имею в виду, с точки зрения действий врага. Не оправдываю никоим образом, но он сначала открывает огонь, а потом смотрит. Задача каждого солдата – в первую очередь открыть огонь, прежде чем по тебе откроют огонь. Поэтому, к сожалению, эти факты: когда мирное население убивают – они есть. Мирное население очень страдает от разрушений в городах, ударов по мирным городам: таким, как Бахмут. Все, что на линии разграничения и от линии разграничения 20–30 км плюс, – все это под большой угрозой по той причине, что... Вопрос в процентах от той угрозы. Потому что ракеты падают, к сожалению, и в Киеве. К сожалению, пострадавшие в Киеве также есть: от недавних в том числе ударов. Просто вопрос в том, что гораздо больше российских снарядов падает здесь, на Донбассе. Это процент риска.

– Я здесь говорю в первую очередь даже не о военных действиях, а о том, что враг – орки – они получают удовольствие от пыток. То есть не просто убивают или снарядами, а мирное население украинское берут, чтобы пытать, сознательно, я же говорю, получая удовольствие от этого. То есть зная, что это уже мирное население или что это ребенок, или что это женщина и так далее. То есть суды все – международные и божьи – они с этим разберутся, у меня просто нет сомнений... Знаете, я хочу вас еще вот о чем спросить. События в Белгороде. Скажите, пожалуйста: это уже в России гражданская война наконец-то начинается? Я так понимаю, что уже есть и там наконец-то те, кто понимает, что военный преступник Путин и вся его команда, все, кто его поддерживает, – уже нужно что-то с ними делать. То есть о чем эти события в Белгороде нам говорят?

– Когда уничтожают оккупантов, российских военных преступников... Я положительно встретил эти новости. Говорить какие-то утвердительные вещи, находясь на Донбассе и читая эти новости... В принципе, как и все украинцы, я эту информацию получил из новостей. То есть нет никаких специальных темников, закрытых для солдат, для армии, для сил обороны, где какую-то правду рассказывают. Каждый на своем месте должен знать только то, что ему нужно знать по выполнению его задач. То есть это, грубо говоря, и есть проявление дисциплинированной армии, а не как на базаре, знаете ли, армия анархистов. Это во-первых. Об этих событиях я также услышал и узнал из новостей. Привестствую ли? Конечно, любая борьба против режима оккупантов, против режима империалистов приветствуется всеми, всеми, всеми. Какие это последствия будет иметь? Для меня понятно, что главная цель – это остановить военный империалистический механизм, мобилизацию новых, зомбирование населения, поставки новых этих ванек на полигоны и с полигонов сюда. Этот механизм нужно ломать. Как он будет сломан, овладеет ли там над кем-то здравый ум, здравый смысл – загадка. Не верю в способность российского общества к чему-либо. Я боюсь просто, что это может вылиться в длительную войну. И остановить эту войну можно будет, только когда будет арестована эта... Грубо говоря, когда силы обороны окружат Кремль и всех военных преступников арестуют, подвергнут международному трибуналу, и будет проведена дерашизация московской империи. И когда будут освобождены оккупированные московской империей народы. Это будет финальная точка в этой трехсотлетней войне.

– Вы думаете, что украинская армия может войти в Кремль и сделать это?

– Ну, я не хочу громких таких заголовков, но я считаю, что украинская армия должна выполнить любые задачи, чтобы защитить украинское мирное население. Даже если мы освободим все наши территории, но враг будет продолжать попытки ракетных обстрелов, артиллерийских обстрелов, попытки рейдов, каких-то бронированных, танковых атак... Я не хочу, например, чтобы мои дети еще лет 40–50 стояли и охраняли границу, как стену, потому что за поребриком живет неадекватная империя. Честно: я себе это слабо представляю. Гораздо лучше, проще и правильнее с точки зрения цивилизации, в принципе, безопасности мира – это сделать так, чтобы...

– Денацификация России, деимпериализация, денуклеаризация и демилитаризация.

– Да. И освобождение оккупированных народов. Потому что рано или поздно каждый народ имеет право на самоидентификацию, независимость.

– О! А давайте перечислим сейчас эти народы.

– Да довольно сложно говорить... Ну, Чечня – Республика Ичкерия, если я не ошибаюсь, – кавказские республики, республики Сибири, республики, там... Давайте даже начинать с тех частей, которые оккупант оккупировал в течение 30 лет с момента развала Советского Союза. Это и Калининград – Кенигсберг – должен быть освобожден, это и оккупированные части балтийских стран, это и оккупированные части Финляндии, это и...

– Абхазия.

– Оккупированные части Беларуси, Грузии, Чечни, Урала, Кавказа, Кубань, Курск, Брянск.... Это тоже не "исконно русские земли". Это тоже земли, оккупированные Мордовией и ордой. Это Сибирь, это Курилы, это Дальний Восток. В восьми или 10 тыс. километров от Москвы не может быть этнических россиян. Не может быть. Это оккупированные земли.

Фото: Владимир Назаренко / Facebook

– Владимир, я последний вопрос вам задам. Какая у вас есть мечта сразу после победы? Вот что вы сделаете?

– На море. И пожить со своей любимой супругой, с родителями. У меня много побратимов, зная, что я был депутатом Киевсовета, а до этого тоже воевал, спрашивают, буду ли я возвращаться в политику или что-то другое. У меня мечта – просто спокойно, знаете ли... Моя борьба началась в 12-м году, когда я был студентом архитектурного факультета. Это перед выборами в 12-м году. И ко мне в университет приехал преступник [тогдашний министр образования и науки Украины Дмитрий] Табачник. Он приехал ко мне в университет, где я учился. А я тогда уже понимал, что это агент влияния страны-оккупанта. Он уже откровенно проявил себя как гауляйтер или чиновник оккупационной администрации. Тогда я его забросал снежками. Причем так, изрядно.

– Да вы что!

– Да. Табачника забросали снежками. Это был 12-й год. Вот примерно с этого момента началась моя борьба против попыток оккупантов интегрироваться. И тогда я понимал, что надо любой ценой сделать так, чтобы Украина не превратилась во второй анклав или сателлита России, как, к сожалению, Беларусь. Беларусь также будет освобождена.

– Освобождена, да.

– Мы, украинцы, смогли не допустить того режима. Для меня тогда как для студента, потому что я хотел жить в цивилизованном мире, в сильной, независимой стране, где мы будем сами творцами своей судьбы, где ни один беркутовец, или ставленник, или генерал-губернатор, как сейчас Лукашенко... Не будет беззакония, непонятных правил. Ему что-то взбредет в голову, этому усатому таракану – он выпустит некий закон о запрете интернета. Ну я не хочу. Я хочу иметь право выбирать, влиять на власть, иметь свободу и жить по цивилизованным правилам. Как архитектор строить, строить, а не видеть, как рушатся украинские города: старинные, в частности украинские города.

– Владимир, я вам очень благодарна.

– Спасибо.

– Берегите себя, берегите Украину. И слава Украине.

– Героям слава.