+13 Киев
С 25 февраля мы вступили в тероборону. 26-го получили пять автоматов, соорудили блокпосты. Мы готовились к уличным боям
– Друзья, добрый вечер. У нас сегодня в гостях украинский волонтер, бизнесмен, у которого мы сейчас узнаем, каким образом он из долларового миллионера, как пишут СМИ, превратился в одного из самых известных украинских волонтеров, главу организации "Центр спасения жизни". Вячеслав, я вас приветствую.
– Вітаю. Всем привет. Очень рад.
– Как для вас началось 24 февраля 2022 года?
– У меня интересная история. 23 февраля вечером у меня была операция запланирована на шесть часов вечера. В итоге она началась в восемь. Очнулся я в реанимации в четыре часа где-то. И сразу же взялся за телефон. И увидел новости где-то к пяти. Наверное, то, что я оказался в больнице, частной клинике, и стало темой моего волонтерства. Уже к семи утра в клинике не было медперсонала, все ушли. Еще была девушка из Минска, которая приехала на косметические операции. И одна медсестра. Я позвонил хирургу, который меня оперировал: "А как быть? Где все?" Он говорит: "Мы семьи собираем. Я тебе оставил антибиотик, обезбол. Бери, пожалуйста. Ты человек опытный". И в итоге в семь часов утра мы уже покинули клинику. И как раз видел панику, как все уезжают, пробки на дорогах. Я сориентировался, заехал за отцом, позвонил всем друзьям и говорю: "Приезжайте ко мне домой". У меня большой дом, подвальный этаж полноценный, который можно использовать как бомбоубежище. И начал всех успокаивать: "Вы должны понимать, что сейчас выезжать и остаться в заторах, ехать сутки... Лучше приезжайте ко мне в безопасное место, а потом уже определимся". Вот так началась война.
Тогда я уже понял, как будет работать медицина. Частная клиника моих друзей, и все-таки персонал уехал. На следующий день я пошел в сельсовет Вороньковской ОТГ и вступил в тероборону. Учитывая, что у нас такое стратегическое направление: это дорога на Южный мост, нижняя дамба так называемая, – я предложил строить два блокпоста. И с 25 февраля мы вступили в тероборону. 26-го получили пять автоматов, соорудили блокпосты. И тема медицины меня не оставляет. Я звоню своему товарищу Ростиславу Валихновскому, который на Протасовом Яру имеет клинику. А у него шикарные операционные и реанимации. Я говорю: "Ростислав, давай открывать клинику". – "У меня нет персонала. Все уехали". – "Ничего страшного. Мы найдем". И я начал звонить анестезиологам, хирургам. В итоге набрали команду из четырех человек, молодых выпускников института. Мы готовились к уличным боям. В итоге познакомился с голосеевской теробороной. И стали на дежурство. В случае боевых действий они бы привозили нам раненых. Вот так начались первые дни войны.
– Я спрошу вас как профессионального строителя, как сегодня должны выглядеть помещения, которые в Украине строятся. Что обязательно и насколько это должно быть безопасно. В тот критический момент вы взяли на себя функцию мини-государства. Организовывали людей, не растерялись... Вы как-то сказали, что ваше волонтерство и ваша деятельность спасли не только жизни другим людям, но и вас. Потому что вы смогли вылечиться. Как это связано?
– Пять лет назад я страдал ожирением.
– Сколько вы весили?
– Я весил на пике 170 кг. И потом путем операций, уменьшения желудка, приведения тела в порядок специальными упражнениями я достиг результата 80 кг. И как раз одна из операций – последствия худения – была запланирована на 23-е. Это позволило мне полностью привести в порядок свое здоровье и также изменить систему ценностей. Все-таки часто мы больше уделяем внимание материальному. В погоне за деньгами, создавая большой бизнес, ты вынужден полностью погружаться в этот бизнес, тебя захватывает, ты весь в операционке, перестаешь уделять время семье, перестаешь уделять время своему телу, здоровью. Вот этот путь я прошел. И сейчас я понимаю, что это была некая подготовка. Потому что часто товарищи говорят: "Мы потеряли бизнес. Сейчас нет доходов. Как быть?" Я им говорю: "Во-первых, у тебя все живы-здоровы, уцелел дом..." Я такой термин даже изобрел: "Надо выключить коммерческую составляющую". Человек, который занимается бизнесом, всегда анализирует: сколько он заработал, потерял, какие решения... "На время войны выключите коммерческую составляющую. Главное – это семья, дом, близкие. Закончится война – будем заново строить бизнес, строить наше государство по-новому". Все еще у нас впереди. Многим я помог в этом плане.
Скриншот: Алеся Бацман / YouTube
– Насколько вы внутри себя пересмотрели? Если раньше для вас было что-то важное, то сейчас вы считаете, что это не важное, или наоборот?
– Наверное, это простые вещи. Но часто люди хотят надевать дорогие вещи... В бизнес-кругах есть некие бренды, что "я должен носить такие дорогие джинсы". А на самом деле джинсы должны стоить 50–100 долларов. Они функцию выполняют одну и ту же. Сейчас я даже хочу запустить челлендж. Люди имеют дорогие автомобили. Допустим, "Мерседес" S-класса стоимостью $50–100 тыс. Его можно продать, купить машину более экономичную, допустим, "Фольксваген", а на вырученные деньги помочь с протезированием или лечением военнослужащего.
Как я стал волонтером? Это интересная история. В итоге нам удалось открыть клинику на Протасовом Яру и стать на дежурство. Уже с 28 февраля у нас дежурила бригада молодых врачей. И я помню случай: ночью надо было развезти врачей. На Южном мосту ночью меня останавливают на блокпосту: "Вячеслав, сейчас в городе ездит всего пять машин: четыре военные и ты. Зачем ты ездишь?". Я объясняю: "Я везу хирурга на дежурство. Всякое может быть". То есть с пониманием относились. И вот так мы втянулись в движение по медицине. И дальше интересный случай происходит. 7 марта, Днепровская набережная, заправка WOG. Это наши друзья, партнеры, они заправляют "скорые". И тогда я начал налаживать с ними отношения. Они разрешили две мои машины заправлять с 16 до 20.00. В шесть часов вечера я приезжаю на заправку, стоит бусик "Фольксваген"...
– А мы должны напомнить, что тогда был огромный дефицит горючего.
– Заправки работали до обеда, до трех-четырех. И я вижу, как он встревожен. Я подхожу к нему: "Что случилось?" – "Мне надо заправить машину". – "Что ты делаешь?" – "Я вывожу женщин и детей из Бучи и Ирпеня". Ему 18–20 лет. Я говорю: "А как ты это делаешь?" И он мне рассказывает свою историю. "Я состою в церкви Христа. Наш американец-основатель заранее выделил деньги, купили автомобили, микроавтобусы, выделяет деньги на топливо. И мы вывозим из Ирпеня людей к себе в церковь. У нас есть филиал в Тернополе". И он говорит: "Мне обязательно нужно сегодня поехать. Люди ждут у моста".
– Там же мост разбомбили тогда.
– Да. И я когда услышал эту историю... Я задаю себе вопрос: парень 18 лет, церковь Христа, американец... Этот весь пазл... И его нужно заправить. Он говорит: "Я заплачу". Я говорю: "Подожди. Не нужно". Я его заправляю, беру телефон. Мы знакомимся, разъезжаемся. Меня настолько это впечатлило, вдохновило, что я, возвращаясь домой, понимаю: "А почему я это не делаю?" У меня есть два джипа, у меня есть заместитель, он со мной постоянно живет. Мы можем сесть на два джипа и что-то сделать полезное. Есть возможность заправить. И я приезжаю домой, ужинаем все вместе... У меня тогда уже жило где-то 35–40 друзей...
– То есть скрывались у вас, потому что там подвал...
– Да. Друзья, которые живут на Оболони, – они сразу же, 24 числа, переехали. Семья моего экономиста вообще приехала с бабушкой, тещей, детьми, с двумя собаками...
– Было кому готовить, Вячеслав.
– Да. И это было весело на самом деле. И за ужином, понятно, телевизор включен, и как раз рассказывают о Чернигове. Это 7 марта. Как раз когда Чернигов пытались взять в кольцо. Показывают, что очень много людей хотят выехать. И я сразу же говорю себе, что завтра утром поедем в Чернигов. Я принимаю такое решение, не говорю семье. Заму говорю: "Утром в восемь выезд". Утром просыпаемся, садимся в машины – и едем в Чернигов, не зная ситуации. Я обращаю внимание, что трасса Киев – Чернигов пустая. Как-то непонятно. Это уже было 8 марта...
– Вы там даже ни с кем не созвонились, чтобы скоординироваться?
– Когда мы открывали клинику Валихновского, познакомился я с журналистами-волонтерами. Они сами из Чернигова. И когда мы утром выехали, я говорю: "У нас два джипа. Мы можем взять 15 человек. Найди нам кого-то". Она говорит: "Я состою в черниговском чате беженцев. Там очень много женщин и детей. Выезжай смело". И через полчаса буквально она говорит: "Возле драмтеатра есть школа. Там ждет 15 человек, пять семей, женщин и детей". Очень быстро это организовалось. В итоге на въезде в Чернигов мы видим бой. В этот день орки впервые вышли на черниговскую трассу... Киенка тогда усиленно бомбилась. И нам пришлось объезжать...
– Машины же не бронированные у вас, а обычные?
– Обычные машины. Нам показали дорогу. Военные говорят: "Куда вы едете?" Я говорю: "В Чернигов". – "Вы придурки? Там бой идет". А я говорю: "Там женщины и дети нас ждут. Понимаешь?" – "Я тебе ничего не обещаю. Это опасно. Попробуй через Киенку заехать, через Куликовку по полям". И нам чудом повезло. Тогда 8-го числа мы реально увидели первый бой. Мы увидели подбитую технику нашу, мы увидели раненых ребят. Они говорили: "Если заедете в город, не выедете. У вас буквально полчаса-час". На въезде в Чернигов через автомобильный мост у нас было буквально полчаса. Я очень хорошо помню Чернигов, древний город…
В Чернигове попал в операционную. Меня очень сильно удивило, такой шок: в операционной стояло ведро с кровью, остатки уже не убирались. Операционная работала без уборки, без остановки. Каждый день поступало около 100–120 тяжелораненых
– Красивенный, такой ухоженный...
– Мы заезжаем и видим, какая паника в городе. Подъезжаем к драмтеатру. У меня был телефон одной из женщин, которых мы должны были забрать. Они говорят: "Вы приехали? Мы не верили". И хорошо, что они были уже собраны. Мы быстро погрузились. И на выезде нас не выпускает черниговская тероборона: "Мы вас не выпустим. Там идет бой". Я объясняю: "Друже, мы только что оттуда. Я знаю, как выехать из Чернигова по полю. У меня женщины и дети. Я их не могу обратно сейчас". В итоге удалось его убедить. И мы по полям выехали из Чернигова. Выезжаем к Козельцу, на трассу киевскую. Как я говорил, в тот день на трассе были бои. Едем где-то 120 километров в час. Вижу, наш военный машет: "Остановитесь". Ну я думаю: "Странно". Он начинает стрелять в воздух. И это нас спасло. Я останавливаюсь. Он уже матом: "Вы куда?! Там танковый бой". Одну машину, как оказалось, тогда расстреляли. В итоге вернулись в Козелец и там заночевали. Я вижу, что у нас топлива не хватает, потому что езда по полям... И мы уже до Киева не дотягиваем. Мы не понимали, что заправки не работают на трассе. Но у меня в машине было четыре броника. И здесь сработала моя бизнес-жилка. Я понимаю, что у меня валюта крутая, понимаю, что нужно познакомиться с теробороной Козельца. Я приезжаю в горсовет, знакомлюсь с женщиной из теробороны: "Мне нужно 40 литров бензина и ночлег безопасный. Я взамен даю четыре броника". Они очень обрадовались. Поселили нас в подвале школы. Дали две канистры. В этот день было посвящение, скажем так.
Помню, выключили свет, начали засыпать, и вдруг через полчаса подходит мальчик и говорит: "Дядя Слава, идем к нам". И мы все, как селедки, на бочок. Меня это настолько тронуло... Они уступили место. Всю ночь я переписывался, разрабатывал маршрут. В итоге посоветовали через Десну. Киевская трасса была заблокирована. Заезжаем со стороны Троещины в Киев, и едем ко мне домой в Бориспольский район. И уже на броварской окружной – это было уже 9 марта – тоже бой. Уже прорывались к Киеву. И мы стали свидетелями, как наши подразделения... В общем, такие были яркие два дня. И с этого дня мы стали волонтерами. С 9 марта каждый день мы ездили в Чернигов.
– В Чернигове тогда был ужас. Мы были на связи с мэром Чернигова Владом Атрошенко. То, что русские с городом сделали, – это ужас.
– Да, Чернигов цинично авиабомбами, авиаударами... Не было ПВО. Над ним просто издевались по полной программе.
– Стирали с лица земли. Хотели сделать, как Мариуполь.
– После того как 24 марта был нанесен авиаудар по автомобильному мосту, Чернигов был заблокирован полностью. Не было обычного автомобильного сообщения. Оставался пешеходный мост, который использовали военные. У меня была задача договориться с военными, чтобы получить допуск. И нам это удалось сделать. Мы как раз тогда и с Атрошенко, и с секретарем Александром подружились. Почему мы это делали? Нам попались беженцы в Куликовке, которые рассказали, что в Чернигове отсутствовал свет, отсутствовала вода.
– Да.
– Я говорю: "Воду же можно в Десне набрать". Оказывается, орки обстреливали берег Десны. И когда мирные люди могли пойти за водой, они не давали это делать. И люди вынуждены были набирать воду в лужах. Потом организовали доставку воды военные. Но когда мы увидели заблокированный город, продолжая тему медицины, я сразу же секретарю Саше говорю: "Что у вас в больницах?" Он говорит: "Много раненых".
– Ужас был. Канализация не работает, все стоит, холод...
– Да. Я говорю: "Давайте мы будем вывозить их". Он: "Это невозможно. "Скорая" не проедет по полю". Я говорю: "Мы джипами". В итоге мы с военкомом договариваемся. Нам дают разрешение, дают допуск проезда через пешеходный мост в Чернигов. И таким образом мы 33 тяжелораненых гражданских вывезли. Вывозили их в Куликовку, а из Куликовки уже "скорыми" в Киев. И тогда я увидел впервые тяжелые ранения, что такое кассетные бомбы. Я увидел первых ампутантов, как людей рассекало полностью... У нас было несколько ребят... Была Катя, девочка, которая потеряла своих родителей. Они вышли набрать воду в колонках – прилет – и родители погибли сразу же. Она получила ранение в голову, ей оторвало ногу. Как врачи говорили, она 10 раз должна была умереть. Это первый мой раненый пациент-ампутант, которому потом мы организовали лечение в Германии…
Когда мы зашли 26 марта в больницу, я сразу же пошел в операционную. Меня очень сильно удивило, такой шок: в операционной стояло ведро с кровью, остатки уже не убирались. Операционная работала без уборки, без остановки. Каждый день поступало около 100–120 тяжелораненых в больницы Чернигова. И так мы отработали целый месяц, до 5 апреля. После того как Чернигов разблокировали... Мы в Чернигове, кстати, подружились с Антоном Геращенко. Он оказал большую поддержку, познакомил с мэром, с военкомом. И мы, учитывая контакты, смогли сделать очень хорошее дело.
Скриншот: Алеся Бацман / YouTube
– Вячеслав, за все это время сколько людей вы спасли?
– Из Чернигова мы вывезли порядка тысячи человек. Сейчас мы работаем на востоке. У нас уже около 9 тыс. эвакуированных. Сейчас у нас 20 машин скорой помощи, микроавтобусы. Мы помогаем медицинским войскам, помогаем нашим героям.
– Вы сейчас еще работаете над тем, чтобы воинов и гражданских, которые получили ампутации, протезировать.
– Да.
– Мы об этом подробно поговорим. Пока я хочу у вас спросить: уже год прошел… Один день пожить в таком – это на десять жизней кому-то хватит. А это – вечность. За этот период какие были самые эмоциональные, самые впечатляющие истории?
– Первая история – это ночлег в школе Козельца. Это очень прониклось. Вторая трагедия... Я в Чернигове убедился, что Россия – это террорист номер один. Что это не война, а терроризм. Когда мирный город обстреливают всеми возможными вооружениями и мирные люди гибнут... И когда видишь эти ранения, это ужасно. Не считая разрушений инфраструктуры. Следующее, что на всю жизнь поразило, как говорится, – это Краматорск. Так получилось, что 8 апреля мы въезжаем в Краматорск и становимся свидетелями теракта на ж/д-вокзале.
– Да.
– Мы были на ж/д-вокзале через 10 минут. И я думаю, что это самое страшное. Такого количества раненых и трупов я не видел, и дай бог, чтобы не видеть. Я помню, мы вытаскивали мальчика Владика. Подбегает мама и кричит: "Помогите! Там мой сын!" Парень 18 лет. Он был полностью завален кусками других людей. Он был весь в останках, скажем так. Мы думали, что он тоже погиб. Он был без сознания. Мы помогли его достать. Мы тогда проработали целые сутки на эвакуации. Когда мы там находились, я увидел, что ракета была в 50 метрах от вокзала. Причем ракета была с кассетным наполнением. То есть не было цели уничтожить здание вокзала. А была цель как можно больше...
– Мирных людей.
– Мирных людей. И это страшно. Утром еще привезли бочку с кипятком, чтобы люди могли попить чай. Представьте картину: люди в девять-десять утра выходят к этой бочке набрать кипятка, кто-то начал занимать место на перроне, чтобы первым попасть в вагоны... И в этот момент... Это говорит о том, что на вокзале находился наводчик, который давал команду. И тогда это было последнее, скажем так, доказательство, что против нас ведется террористическая...
– Геноцид.
– Да. Тот, кто отдавал команду, понимал, что там находится много людей, что там будет эвакуационный поезд гражданских, не военных. Потом они повторили на День Независимости в Чаплино. Мы спасали Настю Пригожину, которая потеряла родителей. Это ужасная история. День Независимости, родители из Покровска везут девочку Настю 18 лет во Львов поступать в институт. При подъезде к ж/д-вокзалу Чаплино – ракета. Остатки ракетного топлива попадают в автомобиль. Ее родители погибают сразу же, на месте, сгорели заживо в машине. У Насти 70% тела было повреждено. Мы чудом ее спасли. Она уже выздоровела, уже в Австрии на реабилитации. И таких историй очень много. И ты понимаешь, что у тебя есть опыт, свои способности я могу использовать не для зарабатывания денег, а для помощи простым людям. В этом есть настоящий кайф: когда ты помогаешь человеку, которого не знаешь совершенно. Когда мы спасали Настю Пригожину, у нее была критическая ситуация, ее отказывались везти. Мне надо было обязательно получить разрешение от командования медицинских войск на транспортировку вертолетом из Днепра в Киев. Потому что машиной мы бы не довезли: настолько критическое состояние. И не давали разрешения ввиду тяжелого состояния. Мне говорили: "Слава, она все равно умрет. Нельзя с такими параметрами..." И я, помню, сказал: "Представьте, если бы это была ваша дочь. Есть шанс ее спасти. Она умрет в больнице, либо в вертолете, либо она выздоровеет. Дайте ей шанс". А у меня дочь тоже зовут Настя. После этого командующий медицинскими войсками дала добро. Мы полетели и в итоге спасли Настю.
– Вячеслав, 9 тыс. спасенных жизней... Вы герой. Ваши ребята, ваша команда – настоящие герои. Я понимаю, что за это время каждая поездка – это риск для жизни. Вы когда выезжали, вы же понимали, что можете не вернуться. Часто казалось, что рядом с вами смерть гуляет?
– Это было в Чернигове. Когда мы заезжали через пешеходный мост, а он пристрелян был. Я понимал, что, заезжая на пешеходный мост, ты можешь не вернуться. И эта школа Чернигова настолько закалила, что, когда мы начали работать в Краматорске... Когда мы заезжали в Лиман, когда мы сопровождали после деоккупации Балаклеи, Изюма... Когда ты едешь, а на обочине мины лежат. Наши бойцы разминируют только колею. И ты понимаешь, что здесь вправо-влево – и все. И очень много на самом деле машин так попало. У тебя был такой иммунитет. Конечно, ты это все понимаешь. И мой друг Антон Геращенко сказал: "Слава, ты должен беречь себя. Потому что если тебя не станет, остановится твое движение. Поэтому риск должен быть оправдан". Поэтому мы сейчас работаем уже на второй зоне эвакуации. Мы забираем раненых из больниц. А на передке работают профессионалы, медицинские войска. У них специальный транспорт.
Нам надо протезировать порядка 1,5-2 тыс. человек. Нам очень помогает мир, но их возможности тоже не безграничны. Допустим, американская "Простетик оф Юкрейн" – это, наверное, самый большой хаб по протезированию военных. Они протезировали 80 человек. Лист ожидания – 600 человек
– Вячеслав, я хочу с вами сейчас подробно поговорить о протезировании. Сегодня эта проблема становится в полный рост. В Украине огромное количество людей, пострадавших из-за действий России: и без рук, и без ног, и военные, и мирные люди, и дети в том числе. Протезирование требует пристального внимания в том числе со стороны государства. Расскажите, пожалуйста, что вы делаете. Сколько стоят протезы? Хорошая бионическая нога, рука. Есть ли шанс наладить производство в Украине? Это было бы правильно. У нас ведь много талантливых ребят, которые вполне способны это сделать. Может быть, им просто поддержка нужна? И какой масштаб этой проблемы?
– Я увидел первого ампутанта в Чернигове. Катя Киричок, Толя Ищенко... И в последующем мы нашли этим ребятам протезирование в Германии, в Австрии. Я понял, что это очень большая проблема. Сегодня уже счет идет на тысячи. Надо понимать, что человек, который потерял конечность, – это не только ограничение физическое, а еще и психологическое. И очень важно найти правильный протез, научить человека им пользоваться. Параллельно работать с психикой, у всех есть ПТСР. Человек должен понимать, как он может работать. Работы очень много… У нас есть фирмы, которые делают в месяц 10–12 протезов. Надо протезировать порядка 1,5–2 тыс. Соответственно, сами мы не справимся. Нам очень помогает мир в этом. Но их возможности тоже не безграничны. Допустим, одна из компаний Америки, "Простетик оф Юкрейн", Юрий Арашидзе ее возглавляет, очень большие молодцы. Это, наверное, самый большой хаб по протезированию военных. Они уже протезировали 80 человек. В месяц они делают 10–12 протезов. Лист ожидания – 600 человек. Мы созваниваемся постоянно. Я ему звоню и говорю: "Это уникальный случай. Этот боец заслуживает. У него жена в положении. Давай сделаем подарок, поставим протез". Он говорит: "Слава, я не могу. У меня 600 человек на листе ожидания". Нам помогала Германия, но, опять же, они могут 10–15 человек принять. Сейчас мы работаем с эстонцами. Эстонцы взяли уже 10 человек на протезирование.
– Это бесплатно, за деньги местных спонсоров?
– Да. Нужен пример, конечно, американского общества. Один простой протез ноги стоит где-то $30 тыс. Плюс изготовление, настройка... Получается около $50 тыс. Юрий делает 10–12 протезов. Его финансирует община штата. "Они знают, чем я занимаюсь. Хорошо, что у меня протезисты не берут гонорар за изготовление. Моя задача – только покупка комплектующих". Представьте, штат Миннеаполис, он в месяц тратит где-то $300–400 тыс. на закупку комплектующих. И это большая помощь для нас. Эстонское правительство – сейчас три человека уже получили самые современные бионические ноги при высокой ампутации. Выпускает компания "Табок". Протез называется "Джениум Икс-3". Это самое современное бионическое электронное колено, там девять датчиков. Такой протез стоит €90 тыс. 10 ампутантов эстонское правительство взяло на себя. Немцы уже не берут. Уже медстраховка не покрывает протезирование. Австрийцы берут только гражданских, не берут военных.
– Расскажите, что сколько стоит.
– При высокой ампутации компенсацию, которую может получить военнослужащий, составляет 670 тыс. грн. Это €15 тыс. С этого года – спасибо, услышали – подняли на 27%. То есть около 800 тыс. грн. Это простая механика. То есть человек, который теряет колено, – это высокая ампутация... А большинство ребят – как раз высокая ампутация. Он за €20 тыс. может получить протез, на котором не будет полностью функционален. Он не сможет легко подниматься по ступенькам, он не сможет бегать. Протез полностью будет без ограничений, – это €90 тыс. Государство платит 20 тыс. Наша задача – найти эту разницу. Мы в постоянном контакте... Спасибо фонду Виктора Пинчука. Он взял на себя финансирование сложных рук. Есть ребята, которые потеряли полностью по плечевой сустав. Такой протез стоит €150 тыс. в Германии. А государство платит за этот протез всего 500 тыс. грн.
Когда человек может поставить простую ногу, можно ходить, хромая, с палочкой, но когда у тебя нету руки – да еще правой, – ты ограничен. А у нас есть случаи, когда нет обеих рук. Это ужасно. Одна рука стоит, как я говорил, €150 тыс. Поэтому мы постоянно ведем работу с организациями, благотворительными фондами, с бизнесменами, чтобы они брали на себя. Если каждый бизнесмен возьмет на себя помощь... И мы при встрече, знаете, будем хвастаться не количеством автомобилей, а "я вот поставил парню..." Сейчас у меня на попечительстве находится десантник Миша. Он без обеих ног. У нас уже третий случай такой. Он 11 месяцев лечится. У него сложнейшее ранение, у него еще инфекционное воспаление. Мы ему сейчас организовываем протезирование в Эстонии. Сложная реабилитация…
Скриншот: Алеся Бацман / YouTube
– Сколько уже благодаря вашей команде ребят удалось на протезирование отправить?
– Мы протезировали 21 человека. В ближайшее время поедет трое в Эстонию, трое – в Польшу. Мы здесь как менеджеры. Моя задача – организовать. Мы берем сложные случаи, где не хватает компенсации государства, где нужно провести сложное лечение, реабилитацию. Эти случаи для нас. Я беру этих пациентов, связываюсь с нашими партнерами, друзьями – и мы находим возможность протезирования. Также мы смогли организовать с нашими друзьями реабилитацию ампутантов. Это целый вид деятельности, которого раньше в Украине не было. Не было, скажем, набора таких процедур, не знали, как бороться с фантомными болями, не знали, как разрабатывать колени, как работать с культей... У нас это получилось. Мы сейчас делимся опытом. Скоро откроется два центра: один во Львове, другой в Винниках. Для понимания картины: сейчас около 2 тыс. ампутантов есть. Каждому ампутанту надо хотя бы два раза в год проходить реабилитацию, чтобы комфортно себя чувствовать на протезе. Представьте, сколько должно быть реабилитационных центров. Они должны быть в каждом областном центре, принимать не меньше 20–30 человек в месяц, чтобы всем ребятам помочь. Меня часто спрашивают: "А почему именно ампутанты?" Я считаю, что мы обязаны человеку, который отдал свое здоровье для защиты государства. У меня есть еще программа социальной адаптации. Общество должно видеть наших героев. Мы не должны их прятать. У нас, допустим, не все магазины, жилые дома, концертные залы...
– Оборудованы.
– Я вам скажу больше. Я как строитель часто к этому относился несерьезно: что такое маломобильные группы, что такое подъемник, что такое пандус, что такое парковка... Сейчас, когда я везу ампутанта, мы приезжаем куда-то... В Днепре был концерт Сергея Бабкина. И мы взяли одного бойца-колясочника на концерт. Ну тяжело. Тяжело припарковаться, нету бровки. И когда зима... Ты вынужден сталкиваться с этими проблемами. И вторая проблема: я ожидал, что люди, которые пришли на концерт, – они подойдут, поддержат, познакомятся... У нас общество не готово принимать ампутантов. И вот сейчас ребята, которые находятся в Америке на протезировании, говорят: "Слава, в выходные улицы заполнены инвалидами". Там это нормальная практика... У нас пока, к сожалению, такого нет. Одна из задач – это социальная адаптация, чтобы все общественные места были оборудованы, чтобы человек мог припарковаться, мог выйти, чтобы его встречали. Особенно если это ампутант-военнослужащий. Это герой. Мы должны уважать его подвиг. Мне рассказывали, что в Америке ампутант имеет право посетить любое мероприятие: концерт, выставку – бесплатно. Ему бесплатно предоставляют билет на поезд, самолет. Мы сейчас хотим эту программу запустить, чтобы у нас были такие же льготы, такое же уважение. И, опять же, возвращаюсь к волонтерам. Понятно, что государство не вытянет всех. Но если каждая компания... У нас сейчас проходит обучение в IT-компании военнослужащий-ампутант. Их можно использовать. Они будут полезны в работе.
– Насколько изменилось количество помощи и желание помогать. В начале войны, понятно, включались практически все. Я не знаю тех, кто не помогал. Кто донатил 100 грн, кто 10 тыс. Сейчас остались те, кто, по сути, профессионально что-то делает. Кто-то уже не вытягивает. Как вы чувствуете?
– Конечно, год войны... Скажем так, многие устали. И тех донатов, которые были в первые месяцы... Я помню, была проблема с заправкой машин. И после публикации на Telegram-канале "Правда Геращенко" за два часа мы собрали 400 тыс. грн. Сейчас я вам скажу честно: я уже не надеюсь получать донаты и помощь от простых граждан. Потому что понимаю, что доходов нет, а жить дорого. Давайте говорить откровенно. За электричество надо платить, за газ надо платить... И мы должны больше надеяться на структуры, которые работают, на бизнес, конечно, на иностранных партнеров. И здесь должна быть работа с государством. Мы, в принципе, наладили взаимодействие с Минздравом. Есть система европейская, где мы выставляем проблемный случай и ждем отклик из клиники.
В любом случае мы получили фидбек: протез надо обслуживать. Культя (это часть, куда крепится протез, гильза) меняет форму. Не надо подгонять. Соответственно, мы должны иметь свою сеть фирм по протезированию. Несколько проектов весной начнут работать в полную силу. Это проект "Супер хьюманс" в Винниках. Это проект "Незламні" во Львове на базе львовского медицинского объединения. Они уже протезировали порядка 80 человек. У нас в реабилитационном центре нет стационара. Мы снимаем квартиры. У нас были квартиры не на первых этажах, и нам приходилось ампутантов спускать по лестнице, когда был блекаут. Нужны реабилитационные центры со стационаром и при них мастерские по протезированию. В этом году все должно заработать. И мы должны все-таки создать сеть по протезированию и реабилитации в Украине.
Мы постоянно проводим встречи и с Минздравом, с Минсоцполитики. У нас есть Министерство ветеранов, о котором немножко забыли. Мы сейчас проводим консультации с этим министерством. У нас есть предложение, чтобы каждый ветеран-герой... Я очень не люблю слово "инвалид". А, к сожалению, ребятам приходится получать инвалидность. Мы еще никак не перестроимся. У министерства есть программа психологической помощи. Но как ни странно, помощь в протезировании идет через Минсоцполитики. Это неправильно, я считаю. Мы предлагаем, чтобы каждый военнослужащий, который получил тяжелое ранение, получил инвалидность, стал на учет в Министерстве ветеранов. Можно добавить такое приложение к "Дії". У него должно быть специальное удостоверение, что он воин, ветеран-инвалид, чтобы он имел всяческую поддержку государства. Я считаю, что наши защитники обязаны от государства получить всяческую поддержку: получить жилье, участок земельный, можно запустить программу по автомобилю. Мы эту программу, кстати, начали. Мы завезли первый автомобиль с ручным управлением, чтобы наши ампутанты могли передвигаться. Они ездят в Польшу на протезирование... Это тоже элемент социальной адаптации. Я говорю: "Ребята, вы же можете управлять машиной..." И это зашло им... То есть человек с ограниченными возможностями, который может жить полноценной жизнью: может передвигаться, ходить на концерты, в магазины, посещать врачей, – тогда у него все нормально...
– Вячеслав, спасибо вам большое. Я могу только еще раз сказать, что вы и вся ваша команда – настоящие герои. Мы оставим к этому видео ссылку на ваш фонд. И все желающие смогут присоединиться и помочь. Вижу, у вас на стене висят фотографии детские. Кто это?
– Это мои дети. У меня две дочери. 20 лет старшей, и младшей 14 лет. Старшая со мной все время, а младшая сейчас живет в Италии, у нее новая семья. Мы поддерживаем друг друга.
– Спасибо вам еще раз. И скорейшей победы. Слава Украине!
– Героям слава! Разом до перемоги. Дякую.
