"Если отец меня обнаружит, тут же затолкнет в печь, и я представил, как больно мне будет". Автобиография майора Штейникова

После школы Штейников работал пожарным, стал мастером спорта по боксу, окончил Одесское артиллерийское училище, служил на Дальнем Востоке, в Монголии, Мурманской и Ленинградской областях. В 1985–1988 годах был замполитом военной части ракетных войск оперативно-тактического назначения в городе Луга Ленинградской области. В это время он познакомился с будущим украинским журналистом и телеведущим Дмитрием Гордоном (а тогда начинающим корреспондентом), который проходил срочную службу. Штейников в звании майора покинул армию и вернулся в родной Кировоград в 1990 году. Гражданская жизнь принесла свои вызовы. Оба его брака оказались неудачными, поэтому последние годы жизни он провел в одиночестве. Восстановить связи с семьей старшего брата Александра его вынудила тяжелая неизлечимая болезнь. Свою непростую судьбу советского гражданина он описал в этой автобиографической повести и завещал передать ее Дмитрию Гордону. Спустя 10 лет после его смерти двоюродная внучка исполнила последнюю волю Штейникова.

Родился я 9 декабря 1948 года в городе Кировограде на улице Сенной возле бабушкиного дома. Мать не дошла около 20 метров до частного дома. У нее начались схватки и она родила меня прямо на улице около 16.00 при температуре -15 Сº.

По словам отца, матери стало плохо и она решила пойти к бабушке, чтобы там меня родить (жили в двух кварталах друг от друга). Перед тем как выйти из дома, мать выпила граненный, большой стакан водки, чтобы облегчить боль, но не успела дойти до бабушкиного дома, поэтому роды у нее принимали на улице – бабушка, отец и соседки, которые жили в одном дворе с бабушкой. 

Так появился четвертый ребенок в семье Штейниковых. Мой старший брат Александр – 1937 года рождения, второй брат Виктор – 1938 года рождения, сестра Валентина – 1944 года рождения. Затем родился я в 1948 году и в 1951 – моя младшая сестра Людмила.

Фото из семейного архива

До первого класса, кроме детского садика, я не помню, как проходило мое детство. Хорошо запомнил, как умерла моя бабушка в 1953 году. Перед смертью меня повели к ней. Она, уже будучи тяжело больной, угостила меня упаковкой кругленьких конфеток-леденцов разных цветов (в упаковке было 10 штук). Очень добрая была бабушка, мать моего отца (чего не скажешь о ее сыне).

Затем похороны. От церкви ее везли по улице мимо моего садика. В последний раз отец поднял меня на руки, чтобы я посмотрел и попрощался с бабушкой и отвел меня в детсад №5, а похоронили уже без меня.

Так в моей памяти осталась любимая бабушка, которая была очень верующей женщиной, и то малое время, в которое я ее запомнил, особенно ее конфетки-леденцы, потому что в своей дальнейшей жизни до 19 лет я от своих родителей уже ни конфет, ни мороженого никогда не видел.

У меня была крестная, тетя Маруся Бутрик. Она на все праздники и дни рождения всегда дарила мне книги на память, к которым у меня появился интерес после окончания военного училища. А до этого времени я в основном рассматривал картинки этих книг, так как любовь чтению мне никто никогда не прививал.

Дядя Толя Бутрик, муж Маруси, был добрейшей души человек. В 1950–1957 годах он работал буфетчиком (в те времена слово бармен вообще никто не знал) в маленькой комнатушке, приблизительно 14 м², где продавали пиво, конфеты, печенье и так далее на углу Почтового переулка и улицы Яна Томпа (ниже Верхней Пермской, возле школы №7).

И как только мы с родителями или я сам заходил к нему, он мне набивал полные карманы сладостями, после чего я не находил себе места от радости.

В три-четыре года в связи с тем, что я был очень неспокойный и постоянно капризничал, старший брат Саша, чтобы как-то меня "успокоить", открытыми ладошками своих рук хлопнул мне по ушам одновременно (чтобы я его не раздражал своими криками), в результате чего перебил мне ушные барабанные перепонки.

Старшая сестра Валя, сколько я помню свое детство, постоянно издевалась надо мной, заставляла работать, вплоть до избиений меня, так это длилось до 15 лет, пока я не начал заниматься спортом.

Уже когда я ушел на пенсию с военной действительной службы Советской Армии, я понял, что был ненужным, нелюбимым ребенком как для своих родителей, так и для своих сестер и старшего брата (возможно).

Фото из семейного архива

С самого малого детства отец приучал нас к труду. Несмотря на малый возраст мой, он купил мне маленькие детские ведра, где-то на 2–3 литра емкостью, и заставлял меня и всех остальных детей носить воду.

За 100 метров от нашего частного дома находилась водопроводная колонка, откуда мы носили воду для поливки огорода, овощей, фруктовых деревьев, а впоследствии и винограда.

Мы жили в частном доме, где жило еще три семьи, но земельный участок среди всех у нас был самый большой. Жили по улице Садовой в доме №61, возле знаменитого городского сада, высаженного на реке Сугоклей еще до революции. До него ходили трамваи (во время войны сад был уничтожен фашистами).

С каждым годом моего взросления отец покупал все большие ведра – на 6, 8, а впоследствии и 12 литров. Меньшие ведра переходили к младшей сестре по наследству.

В весенний, летний, осенний периоды мы занимались поливкой. Отец брал огороды на 10–12 соток для посадки картофеля, кукурузы, подсолнухов и других овощей. И всей семьей мы выезжали на посадку, прополку, а потом сбор урожая. Поблажек ни для кого из детей не было. Даже очень малый возраст ребенка не учитывался. Работа всегда была и для самого малого – перебирать фасоль, перекладывать картошку из мешка в ведра и так далее.

В холодное, зимнее время мы шили валенки, а затем родители их продавали, чтобы как-то улучшить семейный бюджет. Мать, пока дети были малые, не работала, была домохозяйкой. Отец работал сапожником в артели-мастерской, а затем слесарем на заводе "Красная звезда".

Заранее (в летнее время по дешевой цене) покупалось сукно, в основном военные шинели, распарывали их, затем красили их в черный или темно синий цвет (какой был), высушивали ткань и затем по заготовкам, вырезанным из картона, на все размеры, в том числе и детские, вырезалась ткань, выкладывалась тонким слоем грубая, темная (бытовая) вата и по нужной форме мать выстрачивала на швейной ножной машинке "Зингер" заготовки. Затем начиналась самая тяжелая для всех нас, а детей особенно, трудоемкая работа по их обшиванию.

Заготавливалось примерно пар 20, а может, и больше, отец равномерно делил поровну среди всех. Себе, матери и старшей сестре он распределял большие размеры, а затем мне доставались самые малые размеры. Младшую сестру не привлекали к работе, так как она была еще маленькой, но спать она не имела права и находилась со всеми нами, пока все валенки не будут обшиты. По времени мы работали до 2-4 часов ночи.

Сам процесс проходил очень сложно. К примеру, в понедельник-вторник красилась ткань и высушивалась (зимой очень долго сохла) прямо в квартире. Тут же и кушали, и спали, и нюхали эти краски. Но тогда на это никто не обращал внимания – все это было в порядке вещей (утверждено законом отца). В среду и четверг мать сама обстрачивала все заготовки, ей помогали отец и сестра в вырезке форм и выкладывании их ватой, затем мать их обстрачивала. Один день – пятница – оставался на обшивку. Пока отец был на работе, мы (я, старшая сестра и мать) начинали обшивать валенки, потом, когда приходил отец с работы, и он подключался к этой работе.

Старший брат, сколько я помню, никогда не занимался этой работой, его никогда дома не было. Он был любимым сыном отца, поэтому, возможно, отец ему многое прощал, и напрасно. Впоследствии старший брат Александр в 1957 году был осужден к 18 годам лишения свободы в местах строгого режима.

Второй брат Виктор в 1956–1959 годах учился в Одесском артиллерийском училище, поэтому вся нагрузка ложилась на нас четверых, а когда подросла младшая сестра, то и она включилась в эту работу.

Вся работа делалась так, чтобы соседи не догадывались, что мы делаем и что продаем. Хотя другие соседи из других домов шили тапочки, ватные одеяла и так далее, а на толчке или базарах потом встречались случайно, и все, что скрывалось, становилось явью.

Фото из семейного архива

В субботу и воскресенье родители и старшая сестра в 3–4 часа утра (зимой это глубокая ночь) выходили на толчок, который находился примерно в 3 км от нас, со всем эти товаром шли туда продавать. Нас тоже поднимали, мы уже не спали и в наши обязанности входило навести идеальный порядок в доме. Нас закрывали на замок, на улицу мы выйти не могли и до 15–16 часов находились дома. В доме наводили такой порядок, что нельзя было найти ни одной пылинки. Я как старший растапливал печь, подогревал воду и мыл полы, а младшая сестра вытирала везде пыль, мыла посуду и так далее.

Когда уборка была закончена, мы садились у окна и ждали родителей. Игрушек на то время ни у меня, ни у моей сестренки не было. Была у старшей сестры большая кукла высотой 40 см, но она категорически запрещала ее кому-нибудь из младших брать (ей на день рождения подарила крестная).

Спички дома лежали свободно, но мы, кроме как растопить печь, о них даже не могли и думать. Так как отец проводил такой "инструктаж", что о них сразу забывали, что они есть. Если торговля у родителей проходила удачно, то родители могли нам с сестрой купить по пару конфеток. Если же торговля плохо прошла – мы не видели ничего.

Как-то в один из выходных дней, когда родители были на толчке, мне было за 10 лет, а сестренке около восьми лет, мы решили родителям преподнести сюрприз. Дома кушать ничего не было, и мы решили сварить борщ красный. Отец матери когда-то подарил большую книгу о разновидностях пищи и самоучитель ее приготовления. Мы нашли в книге одно из блюд – борщ – и все по написанному выполнили, все процедуры приготовления, и сварили настоящий борщ.

Вторые блюда мать готовила в основном по праздникам или по каким-то юбилеям. А так в основном борщи, супы и компот или кисель, который я очень любил. Поэтому мы и сварили борщ, я растопил печь, начистил картошки, а сестренка все остальное сама делала: приправы, нарезка и так далее.

Кушать мы никогда сами не могли. Хотя и были целый день голодными, но терпеливо сидели у окна и ждали родителей, чтобы затем похвастаться, кто больше чего сделал. Если были маленькие гостинцы, мы были на седьмом небе от радости. Затем все садились кушать. Но когда пробовали борщ, отец и мать не поверили, что мы, малые дети, смогли приготовить такой борщ, что даже не каждый взрослый смог бы так приготовить. И если бы не тот факт, что мы были закрыты на замок, родители подумали, чтобы нам помогли родственники или соседи.

Одеждой родители нас не баловали. Вещи я носил после сестры и старших братьев. Если бабочка, рубашка и шаровары (до 15 лет я брюк не видел и не носил) были велики, мать их ушивала и я их носил, пока не вырастал. Затем эта одежда переходила к младшей сестре, соответственно, с перешивкой (хотя после моей носки там вряд ли что-то можно было уже перешивать).

В первый класс я пошел в шестилетнем возрасте. Родители посчитали, что так лучше будет для меня и для моей учебы, но глубоко ошиблись. Классным руководителем с первого по четвертый класс была Полина Ивановна, хорошая знакомая моих родителей, она же была и первой учительницей старшей сестры.

Учился я слабо, все больше баловался на уроках, дергал девочек за косички. Все мне в эти начальные годы сходило с рук, так как моя первая учительница, видимо, просто жалела меня, зная жестокий характер отца. Но когда я пошел в пятый класс, вся жизнь у меня пошла вверх ногами.

В пятом классе было много учителей. И у этих учителей столько разных было характеров...

По натуре я был неусидчивым школьником. Для меня уроки отсидеть было мучением. В основном на уроках я баловался. Что-нибудь ляпну, и все ученики класса смеются несколько минут. А учительница выгоняет меня из класса и отправляет к директору школы.

Директором школы (до восьмого класса) был великий педагог, заслуженный учитель Украины Захар Денисович Сергиенко (ныне уже покойный). Человек спокойной выдержки, чуткий и внимательный. Носил строгую одежду: хромовые сапоги и серый костюм, пошитый по военному образцу, китель такого же кроя, какой носил Иосиф Сталин.

После того, как в очередной раз меня выгоняли с уроков, я шел к директору, он очень внимательно на меня посмотрит, а затем спросит: "Ну что ты, сынок, натворил на уроке?", я наклоню голову и отвечаю, что вырвалось у меня невзначай какое-то слово, все в классе смеются, а меня учительница выгнала из класса и отправила к вам. Он меня никогда не ругал, а спокойно объяснял, что и как, зачем учеба нам, работа учителей, брал с меня слово, что я больше баловаться не буду и отправлял меня снова на урок.

На следующий день все повторялось снова – срыв урока, директор, обещания и так далее. Баловался я на уроках не у всех учителей. Одних боялся, других уважал, а третьим срывал уроки. Поэтому впоследствии, когда на учительском совете решался вопрос об исключении меня из школы, среди учителей не было одного единого мнения, у одних я хорошо себя веду, получаю хорошие оценки, у других плохо и получаю плохие оценки. Мнения были разные среди учителей, но заключительное слово и решение было за директором школы. Он всегда говорил: "Мальчишка неплохой, это же ребенок – веселый хлопчик, он перерастет и будет золотым человеком".

У директора школы Сергиенко была большая семья. Один из сыновей погиб в годы Великой Отечественной войны, воспитание детей и внуков его проходило в строгой дисциплинированности, уважении к старшим, оказании помощи и так далее (это я узнал из разговора и воспоминаний внука Захара Денисовича Сергея Сергиенко, работавшего со мной в театре имени Марко Кропивницкого).

Затем учителя, которым я срывал уроки, поняли, что директор школы ко мне никаких решительных мер не принимает, и стали вызывать в школу мою мать. Она покраснеет за меня, потом отшлепает хорошо по заднице и до конца дня я становлюсь спокойным. А на следующий день все начиналось по новой. Так длилось некоторое время. Дело было уже в 6–7 классах, когда я стал взрослеть, но баловаться не переставал.

После очередного срыва урока учительница решила вызвать отца в школу (кто-то посоветовал ей это сделать, видимо, узнали про жестокий характер отца и не ошиблись в этом).

Фото из семейного архива

Отец уже работал слесарем на самом крупном заводе Кировограда "Красная Звезда". Трудился он тогда в три смены, мать была домохозяйкой.

Отец, придя в школу и узнав, что я сорвал урок, тут же в классе при всех учениках снял мне штаны и своим ремнем так исполосовал мне задницу, что от нестерпимой боли и моего крика в класс прибежали остальные учителя и директор школы, который остановил избиение и очень строго отчитал отца за такое воспитание. Учителя, которым я срывал уроки, были так довольны, что не находили радости от факта одержанной победы надо мной.

Я, конечно, на уроках уже больше не мог находиться и от стыда ушел домой. На этом все не закончилось. Придя с работы, домой отец продолжил свое "воспитание" но уже широким офицерским ремнем. На несколько недель я притих и уроки проходили нормально, пока я не забыл "вкус" этого широкого ремня.

В 5-6 классах я подружился с девчонкой на два года моложе меня. Ее звали Лора Сандул. Это, можно сказать, моя первая юношеская любовь. Она была симпатичной девчонкой, красиво одевалась, родители ее были уважаемые люди в городе.

Поэтому все учителя и ее родители были очень удивлены, как может отличница школы дружить с "босяком и жуликом", а главное двоечником. Родители запрещали ей со мной дружить и встречаться, но она их не слушала. Она никогда не стеснялась ходить со мной, хотя по сравнению с ней я ходил в обносках, шаровары были зашиты, в латках, обувь разорванная.

В теплое время года это как-то было не заметно – рубашка или майка, шаровары не очень бросались в глаза. Но в осенне-зимний период сразу было видно, и причем очень, что в 6–7 классах я носил пальто, которое мне покупали два-три года назад и что руки торчали из рукавов на 15–20 см.

Мать как могла перешивала и дошивала подобной тканью пальто, но купить новое было просто невозможно, так как без разрешения отца это сделать было невозможно. У него был один ответ: "Он не зарабатывал, чтобы ему покупать пальто". И так я носил это пальто до 15 лет, пока не пошел работать.

Фото из семейного архива

После очередного срыва урока учительница послала одну из учениц за отцом. Я очень упрашивал учительницу, чтобы она не делала этого, знал, что отец со мной сделает. Но учительница была неумолима, я ей обещал, что баловаться никогда не буду, но это было напрасно.

Во время большой перемены в школу забежал отец с ремнем, поймал меня возле буфета (я постоянно крутился возле буфета, родители мне ни копейки никогда не давали. Булочка стоила 3 копейки, пирожок – 4 копейки, я уже не говорю о сметане, молоко в стакане было не для моего кармана, но девчонки из класса покупали мне и всегда угощали, а если не было такой возможности, то я заходил буфет, где было битком учеников и воровал то булочку, то что-нибудь другое, уж очень хотелось поесть чего-то необычного, а не то, что давала мать – хлеб, намазанный повидлом. Некоторые ученики видели, что я ворую, но никогда меня не предавали). Я даже не успел понять, что произошло, как отец содрал с меня штаны с трусами и давай избивать меня уже прямо в коридоре на глазах у всей школы. Я терпел боль и старался не кричать от получаемых ударов по заду (отец зажал мою голову между своими коленями и бил, что было силы). Он видя, что я не кричу, еще с большей силой бил меня. Я уже не помню, кто его оттащил от меня. От стыда и обиды, даже не взяв портфель с учебниками, ушел совсем из школы.

Была еще теплая погода. Я нажаловался своим тогдашним дружкам о том, что делал со мной отец. Они посоветовали уйти из дома насовсем, что я и сделал. Первый раз я ушел из дома на сутки, и на второй день отец совместно со старшей сестрой нашли меня (убежать от сестры я не смог, она была спортсменкой, ей догнать меня не составило никакого труда). Дома началась новая порка. Отец так меня избил, что на спине и заднице моей не осталось ни одного светлого места. Я, уже в отместку отцу, выждал, когда он уйдет на работу, старшая сестра – в школу, набрал побольше хлеба, теплее оделся и снова ушел из дома.

Второй мой побег длился три дня. Я уже зная, где отец с сестрой меня будут искать, в дневное время подобрал себе ночлежку, в сараях, на чердаках чужих людей, где не было собак, когда темнело залезал на чердак и спал в соломе, хотя уже начиналась зима и ночи уже были холодные.

Об учебе я не думал. Мысли были только о том, чтобы меня не выловили. Когда заканчивались запасы хлеба, мне мои "друзья" выносили кто что мог. Чтобы хоть какую-нибудь копейку заработать, мы ходили за город, воровали на огородах капусту, свеклу и продавали людям, жившим за пределами города. Потом стало опасно воровать, так как мужчины стали следить за своими огородами. Можно было остаться с переломанными конечностями и свернутой шеей.

Когда меня снова выловили, избиение было основательное – капитальное, я, наверное, неделю был без голоса, так как сорвал его от крика, и не мог садиться на стул или за парту. Вдобавок к этому отец принял решение за мое такое поведение лишить меня пищи, строго-настрого запретил мне брать что-нибудь из еды, а матери давать мне. Мать боялась своего мужа, так как и ее отец избивал очень часто. Мать по характеру была веселой женщиной. В компании шутила, острила, танцевала иногда с другими мужчинами из этой компании. Отец был ревнивым человеком. И тут же на гулянии или после него избивал мать так, что у нее было все лицо черное в синяках.

Моя старшая сестра не отставала от отца, после его воспитания она очень часто меня била только за то, что отец брал ее всегда на поиски и она не высыпалась из-за этого. Так что доставалось мне ото всех. Я, в свою очередь, все свое зло, обиду выплескивал на младшей сестре.

После нескольких дней голодания в домашних условиях меня снова отправили в школу. В школе я практически присутствовал, если предмет мне нравился, особенно русская литература, я выучил наизусть стих "Смерть поэта Лермонтова" и получил отличную оценку, а по остальным предметам я был вольным слушателем.

Ну, и в одно прекрасное время моя душа снова начала бурлить, снова сорвал урок или даже несколько. Мне уже стало безразлично, я не реагировал на угрозы родителей, а делал назло, зная, что уйду из дома навсегда.

Погода была весенняя теплая в 1961 году. Когда я увидел, что учительница отправила за отцом одну из учениц, я собрал все книги, тетради, сложил в портфель, оставил его в классе на парте и ушел совсем из школы. Это было самое длинное и большое отсутствие вне дома. Я ушел из дома больше чем на три месяца. Пока были ночи холодные, я несколько ночей спал в кочегарке кинотеатра "Спутник", находившегося рядом с телецентром и горсадом.

Ночью спал на небольшой печи (котел), она была высокая, в дверцы свободно мог пролезть человек, а такой измученный мальчишка, как я, тем более. На печи был 10-сантиметровый слой пыли, гари, копоти, я уже не думал, что испачкаюсь, очень было холодно и сильно хотелось спать, поэтому я с тыльной стороны через люк, в который загружали уголь для котельной, залез в котельную (кочегарку). Последний сеанс в кинотеатре заканчивался в 22.00 (в зимнее время последний сеанс был на 20.00, в летнее дополнительно 21.30).

Я выжидал, когда все люди (зрители) разойдутся, делал несколько обходов вокруг кинотеатра, высматривал, нет ли отца с сестрой, которые могли меня выловить, и примерно около полуночи (часов не было, время я определял по движению маршрутного автобуса, да и по морозу, когда уже пальцы ног и рук переставал чувствовать, а теплых ботинок и рукавиц и перчаток я до 19 лет никогда не имел) я залезал в кочегарку и тихонько влезал на печь, чтобы даже кочегар меня не видел, опасался, что он может отцу показать, где я.

Хотя с кочегаром я жил дружно и, когда отец был на одной из смен, я спокойно находился в котельной, и когда приходило время возвращения отца с работы, я уходил и прятался там, где меня не могли найти.

Поэтому в столь позднее время никто не знал, что я нахожусь в кочегарке. Как только я влезал на печь, я уже думал о предосторожности, ложился на живот, руки скрещивал и ложился головой на них, лицом в сторону коридора, откуда могли появиться искатели, и засыпал. Хотя мне и было 12–13 лет, я спал очень настороженно. Имея плохой слух (перебитые в раннем детстве перепонки) я все же сквозь крепкий сон скорее почувствовал, чем услышал, что кто-то очень тихо и осторожно идет. Я открыл глаза и увидел, что по коридору кочегарки идет отец и смотрит по сторонам, по закоулкам, ищет меня. Печка была под самый потолок (расстояние между потолком и печкой было не более 50 см, я туда влезал впритирку), и в коридоре, где горел слабый свет, нельзя было рассмотреть кого-то наверху.

Я замер и затаил дыхание, мне сразу в голову врезалась одна мысль, что если отец сейчас меня обнаружит, он стащит меня с печи и тут же затолкнет в печь, и на этом все его мучения (а также остальных родственников) закончатся, но как больно будет мне в этой печи, я уже представлял. Я проклинал себя в мыслях, зачем я ночевал в этой кочегарке, лучше бы замерз на холоде, но зато не представлял себе такие мучения. Я был ни жив ни мертв, тут я вспомнил Господа Бога и всех, кто мне дорог.

Отец зашел в отсек, где находились печь и уголь, осмотрел все внимательно и ушел (если бы у него был фонарик, мне бы несдобровать). До утра я спал спокойно, я знал, что второй раз на одно и то же место за мной не придут. Продержаться нужно было до 8.00, отец уходил на работу или после ночной смены до обеда спал, а старшая сестра уходила в школу.

Больше я уже в кочегарке не ночевал, одно только воспоминание о печи, в которую меня мог забросить отец, бросало меня в пот.

Поэтому я и мои друзья думали, где найти для меня более надежное место жительства. Зима и морозы за -15 ºС делали свое дело. К друзьям идти не мог (отец каждый день навещал их), кроме еды (в основном хлеб и фруктовые сушки), они больше ничем мне помочь не могли.

В доме отдыха "Красной звезды" опасно было показываться, там постоянно дежурила милиция. Поэтому мы придумали очень хороший выход. У кого были деньги (самый дешевый билет на фильм стоил 20 копеек), заходил в кинотеатр по билету на самый последний сеанс и садился на крайнее место, подальше от общей массы зрителей. Зал был рассчитан на 200 мест с однорядными движениями зрителей из фойе в зал и с тремя выходами для зрителей. Поэтому зрителей больше 20–50 человек при среднем фильме не бывало.

Когда начинался фильм, тот, кто зашел по билету, дожидался, когда кассирша и буфетчица начнут по-женски судачить между собой. Билетерша выходила из зала, "корефан" тихо открывал одну из дверей для выхода и мы все по одному, около 10 человек, тихо приседая, заходили в зал (последний закрывал дверь) и смотрели фильм. Я же был спокоен – если отец и приходил к кинотеатру, он всегда спрашивал у кассирши-билетерши, есть ли я или нет. Они, как всегда, отвечали, что крутился тут, но в зале его нет, сами того не подозревая, что мне оказывают медвежью услугу. Все работники кинотеатра были знакомыми, так как жили на одной улице, в одном районе.

Когда заканчивался сеанс, я тихонько ложился под кресла, ребята специально их опускали и со стороны не видно было, что под сиденьями кто-то лежит. Билетерша (а она пожилая женщина, пенсионерка) бегло просматривала ряды, закрывала двери и, выключив свет, уходила домой. На улице уже в 17.00 в зимнее время было темно. Я спокойно мог расслабиться и спать ночью. Я залезал на сцену, а она находилась вместе с экраном примерно на один метр выше основного пола зрительного зала, и ложился спать, заворачиваясь в одну из занавесей, закрывавших экран. Хотя в зале было не сильно тепло, но занавесь помогала согреться.

Фото из семейного архива

Засыпал очень тяжело, постоянно хотелось есть, но приходилось терпеть, надеясь на завтрашний день, что друзья что-нибудь принесут. Если хотелось по нужде сильно, тихонько открывал крайнюю дверь, не раньше 1-2 часов ночи, и выходил. Конечно, я просчитывал, на какой смене работы находился отец.

Утром уборщица, она же и билетерша приходила и убирала зал и фойе кинотеатра. Я лежал или сидел, притаившись за занавесью, и наблюдал за ней, она меня не видела и догадываться не могла, что на сцене да и вообще в зале кто-то есть.

Если мне надо было выйти из кинотеатра, я ждал, когда уборщица через одну из дверей пойдет за водой в кочегарку (туалета или умывальника в кинотеатре не было), выждав определенное время, я выходил за ней и шел на промысел (двери она никогда не закрывала, пока ходила за водой).

Если же мы с ребятами договаривались встретиться в кинотеатре, то они где-то со стороны наблюдали за уборщицей, а когда она, убрав, уходила домой, я открывал дверь и все по одному, соблюдая конспирацию, проникали в зал, последний закрывал дверь и начинали меня угощать.

Так длилось несколько месяцев, всегда соблюдался порядок, не оставляя за собой ни одного следа, даже когда на улице была оттепель и много было грязи, я и ребята снимали обувь и заходили в зал босиком или в носках (у некоторых, в том числе и у меня, носков не было или висели одни лохмотья, как, впрочем, и одежда).

Однажды ночью я лежал на сцене и не мог долго заснуть, все думал о еде, переворачивался с боку на бок, думал обо всем, а обеде больше всего и вскоре заснул. Заснул, но через некоторое время почувствовал, что мой большой палец правой руки дергается. За все это время побегов я выработал в себе инстинкт никогда резко не вскакивать и не айкать, а тем более кричать или дергаться. И когда я почувствовал, что палец еще сильнее стал дергаться, да еще и почему-то с болью, я открыл глаза и, хотя было темно, увидел небольшую крысу (или большую мышь), которая, видно, тоже была голодной и грызла мне палец. Я встряхнул рукой и крыса убежала. На утро, когда стало светать, я увидел кровь на пальце и небольшую ранку возле ногтя. Поплевав на палец и протерев слюной это место, я снова лег спать, хотя какой это был уже сон.

Когда просыпался, голод брал свое, есть хотелось, словами это не передать. Когда выходил из своего "убежища", видя, что друзья поесть ничего не принесут (они тоже ходили в школу, помогали родителям по дому и так далее), шел на центральный базар (в городе в те времена был только один базар-рынок) в настоящее время он сохранился. На месте УТО (универсальное торговое объединение) стояли одноэтажные старинные магазины, старинное жилое трехэтажное здание до самого моста реки Ингул по улице Карла Маркса, а внутри до самого берега стояли ряды столиков для продажи различных товаров. Тогда еще не было летнего мостика через реку Ингул, который сейчас находится в самом конце улицы Пашутина. Забора вокруг рынка не было. По рынку были разбросаны отдельные маленькие круглые ларьки, в которых продавались только конфеты, печенья и другие сладости на развес.

Я, грязный, обшарпанный, в пальто серого цвета (после кочегарки оно превратилось в серо-черный цвет) ходил между рядами и высматривал, что бы стащить из продуктов, что-нибудь, чтобы задушить этот звериный голод. Но так как мой внешний вид привлекал внимание продавцов и прохожих, я ничего себе "заработать" так и не смог.

Во-первых, я боялся, что меня задержат, побьют и вызовут милицию, во-вторых, нечасто, но проходил по рынку милиционер. Но зато я внимательно осматривал все ларьки и выбирал себе нужный, а он стоял один в конце рынка, подходы и выходы к нему я знал как свои пять пальцев.

И уже я терпел до ночи и в позднее время шел на рынок и высматривал, когда сторож сделает обход и зайдет к себе в будку, бежал через весь рынок к своей намеченной цели, камнем разбивал стекло в ларьке и чем попадалось под руку, конфетами, печеньем и так далее набивал все карманы, засыпал за пазуху сколько мог и убегал прочь, не забывая при этом выбросить камень в реку. Этой добычи мне хватало на несколько недель, хотя после сладостей так пить хотелось, но с этим было проще, так как на всех улицах стояли водопроводные колонки и жажду всегда можно было утолить.

Наступила весна, и уже было достаточно тепло, чтобы ходить раздетым. Пальто и шапку старую (ее еще мои братья носили) я спрятал на чердаке в сарае у друга.

Отец, видя, что меня поймать невозможно, стал передавать ребятам, что, мол, пусть Сергей идет домой, я его бить не буду. Ребята мне все это передавали, но я все равно боялся идти домой. Так как день становился длинней, уже стало опасно находиться и в кинотеатре, и в своем районе, мы решили в назначенное время выехать из города. Кто что мог взял съестное (кроме меня) и мы пошли на железнодорожный вокзал. Там стали ждать, чтобы остановился любой товарный эшелон. Но все они на большой скорости проходили мимо нас. Мы не знали, как нам попасть на эти эшелоны.

Тогда самый старший из нас (нас было четверо человек) сказал, мол, давайте с навесного моста спрыгнем на проходящие эшелоны. Сначала никто не мог представить, что такое прыгать с моста на эшелон, вагоны, которые были с углем, лесом или другими материалами или просто на крышу товарного вагона (пассажирские поезда в расчет не брались).

Но когда мы поднялись на навесной мост высотой примерно 15–20 метров над землей, проходившие внизу эшелоны для меня казались чем-то ужасающим. Старший из нас, Павел Плохотников, такого же года рождения, как и я, но по месяцам старше меня, рассказывал нам, как надо прыгать, чтобы с запасом вагона и временем падения, чтобы попасть именно в вагон, а не между вагонов.

Так как я сильно боялся высоты, то попросту отказался прыгать. Но мне ребята тут же напомнили об отце и его изуверских избиениях, и я согласился, но сказал, что буду прыгать последним. Я и братья Онуфриенко Саша (1949 года рождения) и Паша (1951 года рождения) впервые занимались этим делом, поэтому первым стал прыгать наш "учитель", и прыгнул довольно удачно, за ним прыгнул Саша и приземлился рядом с задней стенкой вагона (прыгнул бы на пару секунд позже, оказался бы между вагонами и, конечно же, был бы под колесами эшелона). Оставалось около пяти вагонов, надо было скорей прыгать, иначе эшелон прошел бы.

Очередь была за меньшим Пашкой прыгать, но он не решался, посмотрел детскими глазами на меня, заплакал и сказал, что прыгать не будет. В душе я обрадовался, что я не один побоялся прыгать, но вида не показывал, а стал успокаивать младшего друга. А тут и эшелон прошел. Мы спустились с моста и пошли пешком вдоль железной дороги. Шли долго, прошли около 2 километров, когда увидели, что навстречу нам идут Пашка и Сашка. Они увидели, что мы не прыгнули, и не стали ехать дальше, где-то эшелон замедлил ход и они спрыгнули с поезда, да и Саша не хотел бросать своего младшего брата.

Мы все вместе дошли до какого-то железнодорожного узла, где часто останавливались эшелоны, и там спокойно залезали в вагоны и ездили в разные стороны Кировоградской области. Были в Знаменке, Треповке, Помошной и других населенных пунктах области.

Потом мы как-то узнали, что на одной из баз за пределами города нанимаются рабочие для разгрузки товарных вагонов, в основном это был лес, разных размеров бревна от 3 до 6 метров. Мы пришли на базу и увидели, что вторая бригада взрослых, здоровых мужиков разгружала два вагона. Мы, четверо пацанов, никого не спрашивая, не спросив даже у этих мужиков, выбрали, как нам показалось, самые малые (тонкие) бревна, стали их разгружать, сбрасывать на платформу. Позже подошел какой-то мужчина, посмотрел на нас, ехидно ухмыльнулся и пошел прочь от нас.

Нам показалось, что этому мужчине понравилось наша работа, и мы с еще большим рвением взялись за работу, да еще вдобавок стало вечереть-темнеть. Физически мы были слабые (не сравнить со здоровыми мужиками), и смогли бревна сбросить на высоту Пашкиного роста, он не только был старше нас, но и по росту на голову выше нас. Практически мы все уже изрядно выдохлись и решили попросить соседние бригады помочь нам, но они нас послали подальше, и мы решили пойти к старшему по базе и показать ему свою сделанную работу, чтобы он нам заплатил за нее.

Когда мы нашли этого старшего по базе и все ему рассказали и стали показывать на свою работу, он нам ответил: "Кто вас просил разгружать вагон, с кем вы договаривались о разгрузке вагона, где договор", да еще добавил: "Вы разгрузили вагон, который нельзя было разгружать" и требовал, чтобы мы опять его загрузили.

Мы поняли, что он над нами издевается и просто не хочет платить нам деньги за нашу проделанную работу, что деньги он, конечно, возьмет себе. Мы со слезами на глазах, измученные, голодные ушли ни с чем.

Постепенно становилось теплее, весна уже брала свое и уже самому хотелось домой, помыться, поесть хорошо, хотя понимал, что со второй мечтой у меня будут проблемы.

А в это время отец просил соседей, других ребят из класса, школы, чтобы мне передали, чтобы я шел домой и что меня он больше никогда пальцем не тронет. Ребята все это передали мне, и, хотя я все же боялся, что отец обманет меня и снова в очередной раз изобьет, я согласился идти домой только вместе с ребятами, чтобы они были свидетелями, если отец не сдержит свое слово.

Мы все пришли ко мне домой, я молчал и смотрел на отца. Он на меня так посмотрел, что душа моя вся ушла в пятки, а сам подумал, сейчас мне наступит конец, но ребята увидели мой страх и сказали отцу: "Дядя Коля, вы дали слово не бить Сергея, мы его еле уговорили прийти домой, и если вы его тронете, мы больше вам никогда не поверим", он дал им слово, что меня не тронет, и они ушли домой.

Он меня только спросил: "Ну как, нагулялся или еще хочешь?" Я молчал и ничего ему не отвечал. Мать, чтобы как-то показать свою строгость, начала меня тоже сильно ругать, кричать на меня, старшая сестра, со своей стороны, тоже сделала несколько воспитательных предложений, но я молчал как рыба, сказал бы я хоть слово в ответ, избиения мне не избежать.

Не знаю, что в этот момент думал отец, когда меня воспитывали мать и старшая сестра, но после всего он сказал мне, чтобы я наносил воды, убрал двор, а завтра утром решит, что со мной делать.

О еде не было ни одного слова, никто мне ничего не предложил, я выполнил всю работу, наносил воды в 200-литровую бочку, убрал двор, помылся и лег спать.

Когда утром все встали, старшая и младшая сестры ушли в школу, а мне мать дала во что почище из одежды переодеться, отец меня куда-то повел. Я вначале подумал, что он ведет меня в школу, но когда мы прошли мимо школы и пошли в центр города, я был в догадках, куда же меня ведет отец.

И когда он привел меня в городское отделение милиции (оно находилось по улице Ленина, 6, в те годы город еще не был разделен на два района) к подполковнику милиции, старшему следователю, а возможно, и начальнику уголовного розыска Маковскому (он вел уголовное дело моего старшего брата до осуждения) и заявил этому подполковнику милиции, что это его младший сын, который уходит из дома, стал на путь нарушений, и, мол, заберите его или в детскую колонию, или в тюрьму, он со мной ничего не может сделать.

Этот подполковник милиции очень внимательно посмотрел, я свои глаза не отвел в сторону и смотрел на его лицо, которое было все в выемках (этот человек когда-то болел оспой). Он пригласил в какой-то кабинет меня, а отцу сказал подождать в коридоре и начал спрашивать у меня обо всем, что случилось. Я ему все без утайки рассказал, что за любую шалость отец избивал меня по-страшному, голодом морит, оскорбляет и все остальное. Подполковник милиции внимательно меня выслушал, потом сказал мне, чтобы я старался меньше на уроках баловаться и что отец меня больше бить не будет. Мы вышли из кабинета, подполковник милиции сказал мне, чтобы я подождал на улице, несколько минут я прождал отца, а когда он вышел, лицо его было в таком гневе и он мне сказал: "Ты даже на отца жалуешься", я промолчал и мы пошли домой.

На другой день мать отвела меня в школу, но классный руководитель ей сказала: "До конца учебы остался месяц и начинаются экзамены, ваш сын почти год не ходил в школу, программу не освоил, так что забирайте его домой, а с сентября приведете снова в школу, в седьмой класс".

Так как в школу я уже не ходил, меня привлекли к домашней трудовой деятельности. Без разрешения я выйти погулять не мог, а если самовольно иногда и ходил, отец вместо битья загрузил меня работой так, что я мог видеть свободное время только ночью, когда уже ложился спать.

Так как мы жили в частном доме (в одном дворе четверо хозяев жили), где был маленький приусадебный участок, где росли фруктовые деревья и были грядки с овощами, для меня была поставлена задача каждый день (или рано утром, или вечером) поливать все деревья и высаженные овощи, после поливки наносить две металлические бочки на 200 литров воды из водопровода, который находился в 100–150 м от дома. Когда это было сделано, я должен был нарвать для кроликов два мешка свежей травы, после этого убрать двор, вымести все из двора, так как во дворе была собака, после нее через каждых полчаса я должен был убирать, а затем наш туалет (у всех хозяев были свои туалеты), который был закреплен за мной до 19 лет, пока я не выехал из Кировограда.

Фото из семейного архива

Сестер отец никогда не трогал, вся работа лежала на мне. Я видел, что он издевается надо мной, а я просто не мог понять, почему. Об этом я узнал, когда уволился из армии на пенсию.

Но один промах я все же допустил, за что отец меня опять жестоко избил, правда, это было последнее избиение. Как-то я совершенно случайно нашел три рубля новейшей купюрой, в коридоре дома, над входной дверью. Я даже не подумал, что эти деньги мог сюда кто-то положить и что кто-то будет их когда-то искать. Я схватил эту троячку (в 1961 году была денежная реформа в СССР), а она уж очень сильно меня тянула к себе, и побежал на улицу к своим "старым друзьям".

Самый старший из нас, Пашка, предложил купить бутылку вина (сейчас такое вино называют "бормотуха"), немножко повеселиться, купить конфет, печенья и пойти в парк имени В.И. Ленина на "отдых". Было это около полудня, когда мы все, что планировали, купили, у меня оставалось где-то копеек 70, когда по пути в парк мы зашли в детский магазин с игрушками для продажи, и я купил за 60 копеек губную гармошку (свистулька). Я такой был радостный, что у меня впервые появилась игрушка, тем более купленная своими руками (но за чьи деньги?).

После всего, когда мы выпили эту бутылку вина и закусили сладостями, мы пошли гулять по парку. Где могли – просились бесплатно, чтобы нас пустили кататься на качелях, и в таком развлечении прошел день и стало темнеть. Мы уже хорошо "нагулялись" и, тем более, нас хорошо развезло от выпитого вина, мы решили идти домой, а тут еще и пошел небольшой дождь.

И чем ближе мы подходили к дому, тем страшнее становилось мне. Во-первых, я был выпивший, во-вторых, я несколько раз падал в грязь и вымазался как черт, а в-третьих, боялся за деньги, что самовольно их взял, и в-четвертых, так поздно шел домой.

Домой я уже боялся идти и пошел в соседский дом к младшему Пашке. Его мать, тетя Катя, хорошая, добрая женщина, как могла, почистила мою одежду, умыла меня и сказала идти мне домой. Я боялся идти. Тогда она решила как-то смягчить гнев отца и стала кричать отцу через забор: "Коля! Мол, Сергей у нас, он с моими хлопцами гуляет, не волнуйся, он давно у нас". Но отец был тем человеком, которого сложно было обмануть. Мне уже ничего не оставалось, как самому идти домой.

Не успел я выйти из соседского двора на улицу, как на встречу мне уже бежал озверевший отец. Я от испуга сильно закричал, отец схватил меня обеими руками за поясницу, в воздухе перевернул меня, схватил меня за ноги, внизу возле подъема и поднял меня на всю высоту своих рук. Я перестал кричать, только опустил глаза вниз и увидел торчащий из-под асфальта металлический штырь, который предназначался для перекрытия воды, тут я понял, что мне сейчас конец. Я закрыл глаза, ладонями закрыл голову и стал ждать удара в голову штырем.

Но в этот момент соседка, услышав мой крик, тут же выбежала на улицу и увидела, что отец поднял меня вверх ногами и хотел с силой ударить меня головой об асфальт (он не видел, что подо мной торчал металлический штырь). Соседка что есть силы закричала: "Что ты делаешь, ты же убьешь сейчас ребенка, сколько ты можешь избивать хлопца". Ее слова на отца подействовали. Он поставил меня на ноги и повел домой.

Зайдя домой, он без церемоний стащил мне шаровары вместе с трусами, силой зажал мне шею своими ногами и давай меня избивать офицерским (широким) ремнем, только уже не кожей ремня, а металлической бляхой (застежкой с двумя штырьками).

Сколько он меня бил, я не помню, но от крика потерял голос, кричать не мог, и только когда мое тело обвисло и я растянулся на полу, к отцу подбежали мать и старшая сестра (младшая сестра наблюдала со стороны), они схватили за ремень и не дали больше меня бить.

Он, как разъяренный зверь, тяжело дыша, вслух проговаривал: "Я тебя научу, как чужие деньги воровать". Я молча оделся и вышел в другую комнату, сам себя мысленно проклиная, зачем я взял те три рубля. Та губная гармошка еще долго находилась у меня и постоянно напоминала мне о покупке за чужие деньги. Это было самое последнее избиение меня отцом.

На мое счастье, в 1962 году в отпуск приехал второй старший брат Виктор, который окончил Одесское артиллерийское училище и уже три года служил в городе Луге Ленинградской области в ракетной бригаде, куда впоследствии, в 1985–1988 годах, попал служить и я.

В те послевоенные годы артиллерийские войска сокращались, а военные училища переквалифицировались в ракетные.

Брат училище окончил с красным дипломом и был направлен в Ленинград для прохождения дальнейшей службы. Но так как он из отпуска приехал день в день (согласно отпускного билета) в штаб округа, в Ленинграде места ему не оказалось и его направили в город Лугу.

Брат Виктор был очень добрым человеком, не было случая, чтобы он кому-нибудь чего-то не привозил, когда приезжал в отпуск. И вот когда он приехал в очередной отпуск в 1962 году, ему все стали жаловаться на меня из-за моего поведения, что доля меня ждет, как у старшего брата Александра.

Виктор выслушал всех и, ничего никому не говоря, утром взял только одного меня и мы вместе побежали в городской сад заниматься зарядкой, он мне показал несколько ударов, уклонов, боксерскую стойку и так далее. Затем мне сказал: "Ты хочешь со мной поехать в Лугу? Посмотришь красивую природу, озера, город Ленинград и все остальное".

Я, конечно, еще был далек от того времени, чтобы разбираться в природе или красивых и старинных городах. Но одна мысль о том, что у меня хотя бы один месяц будет свобода, я не буду слышать эти издевательские оскорбления, делать страшную невыносимую работу (а проще – рабский труд) и утвердительно кивнул головой.

Через сутки мы собрали вещи все мои, хотя там, кроме шаровар, маленького свитера (который носила еще старшая сестра), майки, трусов, порванных кедов и носков, больше ничего не было.

Фото из семейного архива

Виктор очень торопился домой, в Лугу. Он несколько месяцев назад женился и возвращался к молодой красивой жене Ларисе.

Ехали мы по железной дороге через город Киев. В столице Украины погуляли несколько часов. Так как было уже темно, мы гуляли по ночному Киеву, Крещатику, светящимся красивыми, разноцветными огнями, рекламами и освещенным улицам. Впервые в своей жизни я увидел такой красивый и большой город.

Брат купил мне две порции мороженого эскимо плоской формы на палочках, которых я в своей жизни никогда не пробовал. Я их в одну минуту съел. Себе купил бутылочку кубинского рома, он отвез ее домой, жене. Когда мы сели в поезд и поехали в сторону Ленинграда, зашли в вагон-ресторан поужинать (хотя мать и дала нам в дорогу поесть) и легли спать. В купейном вагоне мы были вдвоем. Для меня все было новое, необычное.

Брат спал крепко до обеда, я уже сидел и скучал без дела, но терпел и сам без разрешения в коридор вагона не выходил. Через двое суток мы приехали к обеду в Лугу.

Жена Лариса жила вместе со своими родителями (так как брату комнату для жилья не успели выдать). Мы пробыли там до вечера, и брат отвез меня в военный городок в свое офицерское общежитие, где он жил и до свадьбы, и после нее.

На другой день – это было воскресенье – в воинской части состоялся спортивный праздник. В воинских частях каждое воскресенье проводились различные соревнования.

Брат Виктор имел практически по всем видам спорта первый разряд (бокс, тяжелая атлетика, борьба самбо, футбол, волейбол, спортивная гимнастика, плавание, легкая атлетика, лыжные гонки и ряд других). У него было красивое телосложение, выделялись все мышцы тела. Он чем-то напоминал Арнольда Шварценеггера, такое же скуластое лицо, такое же телосложение, был только ниже ростом. Одним словом, ему равных не было ни в ракетной бригаде, ни в целом в округе по индивидуальным видам спорта.

Так я жил один в общежитии, а брат изредка приходил, когда дежурил в части, – жил он у жены. Мне давал деньги на питание, на первом этаже общежития была офицерская столовая, где я и питался. С деньгами у брата были проблемы (хотя он и хорошо зарабатывал, будучи старшим лейтенантом), поскольку, когда готовились к свадьбе, он с родителями жены договорился, что на свадьбу он за свой счет закупит все спиртное и безалкогольные напитки (а это шампанское, коньяк, водка, сладкая и минеральная вода), а родители жены всю закуску ( вторые блюда и десерт). Поэтому у него были еще долги и их надо было возвращать, а тут я еще сидел на его шее.

Помню, в конце мая Виктор с женой купили мне красивую байковую, красную с необычными рисунками рубашку и брюки. За то время мне никто из родителей не покупал новой рубашки, а самое главное, это были темного цвета брюки. Я уже был как взрослый человек. Затем мне купили или туфли, или кеды (я точно уже не помню).

В начале июня брат меня спросил: "Ты хочешь поехать в пионерский лагерь "Изумруд"?" Я, конечно, согласился. Одному в военном городке было скучновато, хотя я уже и подружился с местными ребятами.

Однажды мой брат пришел в обеденное время домой и пошел в туалетную комнату мыться и бриться, а портупею с пистолетом оставил на стуле. У меня разыгралось очень большое любопытство – достать из кобуры настоящий пистолет (ПМ), посмотреть его и подержать в своих руках.

Достал я также запасной магазин, заряженный восьмью патронами и также их рассматривал. Было неудержимое желание выстрелить в открытую форточку по верхушкам сосен. Но что-то мне подсказывало: не делай этого, ведь и у тебя, и у брата будут большие неприятности. Я обратно вложил пистолет в кобуру, а через несколько секунд вошел в комнату и брат.

Через несколько дней брат и его жена отвезли меня в пионерский лагерь, где я пробыл два с половиной месяца, путевки он взял на все лето, на все три заезда (как я потом узнал).

Но неожиданно в Лугу приехала моя мать, младшая сестра и родная тетя Лида из Севастополя (по отцовской линии). Забрали меня, днем пообедали и на ночь поездом выехали обратно в Кировоград. Только через многие годы я узнал, что брата с его взводом в срочном порядке отправили в специальную командировку на остров Кубу. Жена его на то время была уже беременна и брат сильно хотел и надеялся, что у него родится сын (впоследствии так и случилось, но ему не суждено было увидеть своего ребенка). Несколько месяцев мы писем от него не получали, а в конце года мать и отца вызвали в военкомат и сообщили: "Ваш сын погиб при исполнении служебных обязанностей".

Что делалось дома, когда мать и отец пришли из военкомата... Страшный истерический крик матери, впервые в жизни я увидел, как плакал отец, увидев все это, и мы стали плакать. У всех перед глазами стоял живой Виктор, всеми любимый сын и брат.

Для меня особенно он близок был. Почти три месяца я жил у него, хотя явно мешал ему, ведь он только недавно создал семью и вдобавок жена его была беременна. Погиб Виктор 4 декабря (накануне своего дня рождения, он родился 5 декабря 1938 года) в возрасте 24 лет в звании старшего лейтенанта.

1962–1963 годы стали переломными в моей дальнейшей жизни. Я как-то немного повзрослел, стал серьезнее в свои 12–13 лет. На все это повлияло отношение брата ко мне в то короткое время нашего общения, а смерть его еще сильнее изменила меня в этой жизни и, конечно, в лучшую сторону.

В 1962 году я пошел опять в школу, но уже с другими учениками. Баловаться на уроках практически перестал. На педсовете стоял вопрос о моем отчислении и переводе в школу для трудновоспитуемых. Но благодаря опять же директору школы Захару Денисовичу Сергиенко, меня оставили в школе №7, за что я ему очень благодарен. И я старался больше не подводить его.

Занимался на тех уроках, которые мне нравились, получая средние и хорошие оценки. Предметы, которые мне не нравились, – физика, химия, математика, иностранный язык. Я старался молча просидеть на уроках, не срывая их. Учителя были за это мне благодарны. Некоторые даже говорили: "Сережа, сиди тихо, ничего не делай и мы будем тебе тройки ставить", что я и делал. Хотя иногда срывался, но это уже было баловство по-скромному и не столь частое.

Позднее я очень сожалел, что не хотел познавать то, что хотели мне дать учителя. Позже, через пять лет, я готов был кусать себя за локти, но достать не мог. Проклинал себя в первую очередь за упущенные возможности, но это гораздо позже.

А в то время, 1962–1964 годах, передо мной была одна мечта – закончить как-то восемь классов и забросить эту учебу.

Воспитание отца продолжалось, но уже другим способом. За полученную двойку я лишался еды. Мать тихо, чтобы отец не знал, мазала повидлом хлеб и давала мне в школу. Мне уже было стыдно есть хлеб в школе, поэтому я съедал его на улице. Но в школе есть все равно хотелось. Меня часто угощали бубликами, бутербродами, молоком и другим.

Как я уже раньше писал, в школьном буфете всегда была очередь, но девчонки, чтобы в очереди не стоять, давали мне деньги и просили, чтобы я себе и им что-то покупал. Но больше всего в этом усердствовала моя одноклассница, сидевшая со мной за одной партой до самого выпуска, Александра Тяндюк.

Она была одной из красивейших девчонок класса, а может, и остальных 7–8 классов, с длинной черной (толстой) косой, была твердой хорошисткой в классе, для меня это было большим подспорьем для "скатывания" (переписывания) уроков и любых классных или контрольных работ.

И мне казалось, что я ей был небезразличен. Она выполняла мои просьбы и желания (чисто ученические). Хотя за ней бегали (паслись) многие другие мальчишки и не только из нашего класса, но из других классов, в том числе и старших.

У нее были родители очень строгие. Отец – капитан милиции (ГАИ), мать – домохозяйка, но такая строгая женщина, что я ее десятой дорогой обходил. Александра была самой любимой (младшей) дочерью в этой семье. Родители лелеяли ее. Одевалась она по последнему слову моды. Поэтому для меня была очень далекой. И я ее старался не замечать. С другими девчонками дружил, а с ней – нет.

Все огоньки, вечера, КВН, которые проходили в клубе школы, я пропускал. Не ходил, так как у меня просто не было чего надеть из одежды.

После смерти брата Виктора его жена прислала из Луги некоторые вещи: две пары брюк, рубашки, военную форму, туфли, боксерские перчатки и другое. Но отец и мать строго запретили к ним прикасаться. Видимо, на отца брюки и другая одежда были малы. Он разрешил мне только в 8-м классе надевать их в школу.

Все в школе были шокированы, откуда у меня такая одежда. Никто и не догадывался, что брюки были больше и мне приходилось сантиметров на 10 их заворачивать. Туфли были на меня очень большие, на то время у меня был 37 размер, а у брата – 42-й. Поэтому я ватой заталкивал носы до тех пор, пока моя нога не становилась впритык.

Так потихоньку (а мне казалось, очень медленно) проходило время. Я чувствовал приближение свободы, пока лишь только от учебы, но не в остальном. Я получил диплом об окончании школы с неоконченным средним образованием.

Я посчитал, что для меня началось лето, отдых и свобода, но не тут было. "Любимый" отец перечеркнул быстро все мои мечты и поставил меня на место. Первое, чем он меня загружал, – носка воды. Пока не наношу две большие 200-литровые бочки, гулять не мог идти.

Наносил одну бочку. Пока я заполнял другую, он в это время из первой бочки выливал на поливку овощей и фруктовых деревьев всю воду. Я заполнил водой вторую бочку и пошел ему сказать, что все сделал, вода в бочках. Он ответил, что только одна бочка заполнена. Помню, подошел я к бочке, а она уже пустая. Я посмотрел ему в лицо и увидел самодовольное и надменное его выражение, неприятные зеленовато-серые глаза. Только в тот момент, глядя в его ухмыляющееся лицо, я понял, что это конец моим каникулам, отдыху и свободе.

Старшая сестра поступила в педагогический институт на факультет физического воспитания. Она уже в домашних работах участия никакого не принимала. Младшая сестра помогала в основном матери или на летние каникулы ездила в пионерские лагеря. До 14 лет я тоже побывал дважды в пионерском лагере (кроме того случая в Луге у брата), это были мои самые счастливые дни, потому что в это время я всегда был сытым.

В пионерском лагере поварами работали наши соседи – дядя Володя и тетя Валя Дворницкие. Они были хорошими друзьями наших родителей. И когда мне хотелось кушать, а это было очень часто, я забегал к ним в столовую на кухню и просил что-нибудь. Они никогда мне в этом не отказывали. О них осталась у меня хорошая память.

Фото из семейного архива

Время стало быстрее проходить, и настал момент определяться, что со мной делать дальше – продолжать учиться (чего я сильно не хотел) или идти работать (но в 15 лет тяжело было устроиться, тем более без технического образования).

Мать взяла мой аттестат зрелости, школьную характеристику (с ней, наверное, и в тюрьму бы не взяли, даже директор школы не помог – что заработал, то и получил) и пошли по всем профессионально-техническим училищам города.

Везде нас приветливо принимали, но когда читали мою характеристику, тут же любезно отказывали, ссылаясь, что уже нет свободных мест. Мы обошли все ПТУ, а их было около десятка, и везде получали отказ.

Мать тоже боялась своего мужа и никогда ничего от него не скрывала. Когда мы пришли домой, сразу ему сказала, что Сергея ни в одно училище не приняли. Он по-зверски на меня посмотрел и грубо с недовольством сказал: "Делай с ним, что хочешь, но на моей шее он сидеть не будет. Я его кормить и одевать не собираюсь" и вышел во двор к своим голубям, которых он недавно завел и души в них не чаял. На это время он был уже на пенсии и целыми днями занимался своими голубями. Для него это было настоящее наслаждение и отдых.

В скором времени его хороший знакомый, водопроводчик от водопроводной развилки, которая проходила по улице рядом с домом, провел в наш дом водопровод. Для меня это была величайшая радость, так как воду уже не нужно было носить, вода была в доме и через длинный шланг поливали огород.

Фото из семейного архива

Как-то случайно на улице я встретил бывшего одноклассника Сергея Калабанова и рассказал ему о своих проблемах, связанных с ПТУ. Он мне предложил пойти в городскую пожарную часть №2, находившуюся недалеко от нашего дома. Там была большая нехватка рядовых пожарных. Но оклад очень маленький, всего 30 рублей. А как быть с возрастом, ведь мне было 15 лет? Он мне сказал: "Мне ведь тоже 16 лет нет, а на работу взяли. Ты парень крепкий, выносливый, тебя тоже возьмут".

Я быстро пошел домой и все о работе рассказал матери, она рассказала отцу. Он ей ответил: "Пусть идет куда угодно работать, только бы не сидел дома".

В тот же день побежал я в пожарную часть, зашел к начальнику и сказал о своем желании работать.

Он был пожилой, коренастый, среднего роста мужчина с красивыми чертами лица (к сожалению, имя не помню). Он спросил: "Сколько тебе лет?" Я сказал, а он потом мне и говорит: "А бояться не будешь? Тут ведь бывает и страшно, и на большой высоте, возможно, придется работать, людей спасать не только из огня, а и в других случаях". Я твердо ответил, что ничего бояться не буду, а про себя подумал: холод пережил, голод уже долгое время прохожу. Он сказал, в какую смену выходить.

В то время службу вели четыре караула. Сутки дежурили, а трое суток отдыхали. Я был на седьмом небе от радости. Не находил себе места. Не мог себе представить, что так быстро устроюсь на работу и теперь самостоятельно буду зарабатывать, получать свои законные деньги, хоть и небольшие, но все же свои.

Работал я в различных пожарных частях города Кировограда и столько повидал порядочных, отзывчивых, добрых, готовых прийти на помощь людей, именно пожарной профессии. Работал я пожарным с июля 1964-го по август 1968 года.

За это время меня как молодого бойца-пожарного (и не только одного меня) перебрасывали из одной части в другую, из одного караула в другой для усиления службы, так как из-за низких окладов была большая нехватка рядовых пожарных.

В большинстве случаев для поддержания, а вернее, для повышения своего очень низкого финансового положения, в пожарную часть устраивались такие малолетки, как я, или студенты факультета физического воспитания, которым 30 рублей при их низкой стипендии были очень кстати. А начальниками караулов были уже взрослые дяди, которые прошли годы ВОВ, имели фронтовые ордена и медали. Были и моложе начальники караулов, 1927–1935 годов рождения, но всех этих людей объединяло одно: преданность своему делу, работе. Они, получая низкую зарплату, работали по 40–50 лет, но не предавали свою профессию. Профессию смелых, мужественных и надежных людей.

За эти годы работы в пожарной команде я не припомню случая, чтобы были какие-то недопонимания между мною и другими пожарными, с начальником караула или вышестоящим руководством. Хотя моменты шалости и баловства все еще проскальзывали иногда, особенно в первый год работы.

Впоследствии многие ребята, прошедшие школу рядового пожарного под руководством этих замечательных людей, начальников караулов, стали педагогами и преподавателями, милиционерами, военными в званиях старшего офицерского состава.

Лично в моей памяти до конца моих дней останутся эти люди, но среди всех я бы хотел коротко вспомнить о двоих.

Это начальник караула Александр Александрович Краснюк и Николай Иванович Акиншин, которые вложили в меня свою душу. Будучи на пару десятков лет старше меня, заменили мне отца (и это при живом отце), что в конечном итоге повлияло на мою дальнейшую жизнь.

Когда я пошел на работу, вступил в секцию бокса. Один тренер меня не принял из-за того, что мой год рождения уже не подходил. Мне пришлось идти к другому тренеру записываться в секцию (при этом я указал возраст на год меньше своего) – таким сильным было желание стать боксером.

Во-первых, я сильно подражал своему брату Виктору и хотел быть таким же сильным, как и он. Во-вторых, хотел стать великим боксером, таким, как Валерий Попенченко, Виктор Агеев, Дан Позняк, Станислав Степашкин и многие другие. И,в-третьих, сильно хотел рассчитаться с обидчиками по школе и по улице, которые были старше меня.

Первое и третье в какой-то степени получилось, а вот второе нет. Видимо, было очень много объективных причин. Но норму "мастера спорта СССР" (по боксу) я все же выполнил.

Фото из семейного архива

Первое, что я сделал, когда пошел на работу и занялся активным спортом, – отошел от своих "старых друзей", с которыми уходил из дома, воровал, жульничал. Все они за то или иное преступление потом отсидели в заключении и к настоящему времени умерли от пьянства или наркотиков, кроме одного, самого старшего из нас. В городе мы иногда встречаемся, но делаем вид, что не знаем друг друга. Почему?

Уже будучи курсантом военного училища, зимой я как-то приехал в отпуск. По привычке вечером пошел в кинотеатр "Спутник" посмотреть фильм. После этого встретился со всеми своими "старыми дружками". Они решили "раздеть" несколько машин (раньше и я этим занимался). Так как основная трасса была на ремонте, то в объезд ехали машины по нашей улице, петляя по переулкам с полным груженным кузовом и прицепом (овощи, картошка, фрукты). Скорость была очень малой. А так как было уже темно, мы спокойно влезали на кузов (два человека) и сбрасывали все, что могли, а остальные следом бежали и оттаскивали мешки в сторону, так как могла появиться другая машина. Потом сносили все это в одно место, а затем ходили продавали по домам.

В тот вечер я помог отнести в сторону два сброшенных мешка, а потом остановился и подумал: что я делаю, я ведь уже курсант военного училища? Сказал ребятам, что мне надо идти домой и ушел, ничего из этого ворованного не взяв. Позже их всех выловили, завели уголовные дела. На допросах этот самый старший из нас все время указывал на меня, что мол, и я участвовал в воровстве. Другие ребята категорически отрицали это. Просто этот "самый старший", видимо, от зависти, что я пошел по другому пути, решил и меня посадить за решетку. Уже через 10 лет мне об этом рассказали порядочные друзья.

Проходила моя трудовая жизнь. Сутки дежурил, трое дома. Сдал документы в школу №8 (вечерняя школа рабочей молодежи – ВШРМ) и по вечерам учился. Днем тренировки, вечером школа. Отец уже не сильно заставлял меня работать, да и не мог он ни к чему придраться, так как я сам, чтобы он не ворчал, всегда наводил порядок во дворе, рвал траву для кролей и так далее.

Прошел месяц, и я получил свою первую зарплату. 30 рублей по нынешним временам – копейки, но для меня это был настоящий праздник.

Я уже заранее распланировал, что куплю себе на первую зарплату, – рубашку, брюки, туфли и так далее. Когда я пришел домой и принес деньги, мать сразу же их взяла и спрятала. Я попытался ей намекнуть, что у меня ничего из одежды нет. Мать тут же возразила, у нас дома лишних денег нет (на то время она не работала, была домохозяйкой), Валя (старшая сестра) училась в институте, ей надо было помогать. Я уже понял, что мне от этих денег ничего не видать, и попросил у матери 20 копеек, чтобы вечером пойти в кинотеатр, но тут же получил отрицательный ответ. Тогда я попросил 7 копеек на самое дешевое мороженное (фруктовое), но и тут я получил отказ. Я промолчал, со слезами на глазах вышел на улицу. Так я "праздновал" свою первую зарплату.

Проходили месяцы, приближалась зима, верхней одежды у меня совсем не было (не считая того пальто, что я носил еще со школы, в котором спал на печке в кочегарке, чердаках, которое имело непонятно какой цвет. Короткое оно было и в рукавах, а по длине вообще, как пиджак.

При получении одной из зарплат, я снова сказал матери, что уже холодно, давай, купим мне пальто зимнее. Мать, как всегда сказала отцу. Тот ответил: "А что, школьное пальто уже плохое? Пусть его носит, на новое он еще не заработал".

Тут мать достала то старое пальто, одела на меня и только тогда он увидел, что оно уже слишком малое, буркнул: "Купи ему пальто, но самое дешевое". Мы тут же пошли в магазин и купили по самой низкой цене теплое полупальто за 55 рублей. Шапку я дома нашел старую (одного из братьев) и практически был одет. Так прошла зима, работа, тренировки, учеба в вечерней школе.

Фото из семейного архива

К 16-му дню рождения старшая сестра подарила мне отрез светлой ткани длиной 1,2 м. Это был единственный подарок, который запомнился мне на всю жизнь. Я тут же (через мужа старшей сестры, у которого родственник работал закройщиком в ателье) заказал себе брюки. Какое это было событие в моей жизни! Позже я нашел у брата старые ручные часы, отремонтировал их и был уже почти взрослым с ручными часами.

Через некоторое время нам повысили зарплату до 60 рублей. Все деньги на 100% я отдавал матери, а когда "уж сильно" надо было что-то, выпрашивал у нее. С "потугами" купили мне серый пиджачок. Дома в комоде я случайно нашел отрез темной полосатой ткани и с разрешения матери пошил себе две пары брюк.

Закончил девятый класс и перешел в 10-й. В вечерней школе были требования не такие строгие, как в общеобразовательных школах. Самое основное – посещаемость и, конечно, знания. А я стал пропускать школу. Тренировался два раза в день, так как дома с "любимым отцом" было невозможно находиться.

Постоянные упреки и оскорбления заставляли меня уходить. Денег у меня не было, так как я все отдавал матери, а если надо было взять хоть один рубль, приходилось спрашивать разрешения у отца. Он постоянно упрекал, что я мало зарабатываю, а ем очень много. Хотя все было наоборот. 

К тому времени мой вес был 67,5 кг, и тренер говорил, что на соревнованиях на первенстве ДСО "Авангард" Украины, я буду выступать в 63,5 кг, поэтому мне нужно было согнать 4 кг веса. На 8 утра я уходил на тренировку, а приходил домой к 11 дня. Отец целыми днями, что зимой, что летом, занимался с голубями, гонял со свистом, в общем, получал отдых и наслаждение.

Когда я заходил во двор, калитка скрипела и собака начинала лаять, а отец, увидев меня, тут же заходил в дом, садился на стул и сидел, ничего не делая.

В большой комнате находилась печь, где мать готовила пищу. Холодильника на то время у нас не было, портящиеся продукты мать выносила в погреб. Я спал в другой комнате, где и находился весь мой нехитрый скарб. Когда я уже не мог выносить голод, заходил на кухню, брал тарелку и только начинал себе наливать суп или борщ, как сидящий тут же отец мне говорил: "А ты заработал на еду, которую собираешься есть?" Я пытался ему возразить, ведь я же работаю, деньги все матери отдаю, неужели я не заработал на тарелку супа или борща.

Тут начиналось невообразимое – оскорбления, упреки. Любимые его оскорбления: "Ты несчастный пожарник, ты дальше этой должности не пойдешь, так пожарником и подохнешь". Потом переходил на спорт: "Ты боксеришка зачуханный, сильным хочешь быть, но я тебя одной рукой задавлю. Что, кушать захотелось?"

Конечно, после таких слов и оскорблений пропадал весь аппетит. Мать всегда стояла и молчала, а если когда-нибудь и становилась в мою защиту, то и в свой адрес могла получить множество оскорблений и угроз. И так каждый день, как только я приходил в дом, отец ни под каким предлогом не выходил из кухни.

Я понял, что он меня брал на измор, хотел довести до кипения, чтобы я не выдержал, начал возмущаться. Для него это зацепка меня избить или выгнать из дома. Уже было несколько случаев, когда он говорил: "Не нравится, иди из дома и живи как хочешь".

Сутками я голодным не мог быть, поэтому пришлось идти на наглость и хитрость. Как только я заходил во двор (собака предупреждала отца о моем приходе), быстро забегал в спальню и открывал оконные засовы (маленькие шпингалеты) и снова выходил на кухню. Отец, как всегда, заходил в дом, садился на стул и молча сидел смотрел, что я делаю.

Я, если приходил с тренировки, раскладывал свою спортивную форму, влажную от пота, выносил во двор сушить, затем спрашивал у матери, надо ли ей что-нибудь помочь или сделать и получал отрицательный ответ. Тогда я говорил, что пошел в город или на работу. Выйдя на улицу и зайдя за угол другого дома, я наблюдал за своим двором, дожидаясь, когда выйдет отец гонять голубей. И как только он выходил, я, постояв еще несколько минут, подходил к дому с улицы и чтобы никто не видел, залезал в окно. Один раз напугал мать и сестру. Хорошо, что отец не услышал их крика, а то бы моя хитрость была бы разоблачена.

Я быстро наливал, насыпал, что было из еды и ел, обратно через окно вылезал на улицу и шел по своим делам. Таким путем через окно я потихоньку стал оживать. Хотя в те годы я ел очень мало, да еще и приходилось постоянно сбрасывать лишний вес, готовясь к соревнованиям.

Позже, когда я уже навсегда уехал от родителей и отцу не на ком было сгонять зло, он все те же методы применял к младшей сестре. Она в конечном итоге тоже ушла из дома. Сначала жила у соседей на квартире, а потом вышла замуж и совсем уехала из Кировограда подальше от "любимых" родителей.

Так вот, когда у младшей сестры были такие же проблемы с "питанием", она применяла мой способ открывать оконную раму и принимать пищу через окно.

Старшая сестра после окончания института вышла замуж. Им, как молодым специалистам, дали квартиру. Она тоже съехала из родительского дома. Я долго не мог понять, почему отец такой жестокий, почему так методично выживал своих детей из дома. Только когда я уволился из армии и вышел на пенсию, на одной из вечеринок, где мы отмечали юбилей старшего брата, отец, немножко выпивши, заявил: "Мой родной ребенок – это Александр, а все остальные – нагулянные дети, байстрюки".

Я, конечно, был ошарашен такой речью и спросил: "А Виктор тоже нагулянный?" Он несколько секунд подумал и сказал: "Все вы нагулянные". Все мы мимовольно посмотрели на мать, на что она только и сказала: "Что ты болтаешь, дурак". Вот поэтому отец всех нас ненавидел, ну а меня почему-то особенно.

Прошло еще два года, вечернюю школу я почти перестал посещать, а к весне решил вернуться, но мне классный руководитель сообщила, что за непосещаемость меня отчислили. Мне выдали справку, что я закончил девять классов, а 10-й – прослушал. Но я не сильно расстроился, тогда учеба как-то отошла на второй план.

На первом плане были работа и спорт. На работе нам подняли зарплату до 65 рублей. Я долго думал, сказать ли родителям об этом. Но все взвесив, понимая, что мне ни копейки не дадут, решил эти пять рублей брать себе на мелкие расходы. Тем более, что я уже встречался с красивой девчонкой по имени Виктория. В общей сложности я с ней встречался пять лет и в конечном итоге мы разошлись. Потому что верной женой она никогда не будет для меня.

С одноклассницей Шурой (Александрой) Тендюк мы немного встречались и тоже разошлись. Я по-прежнему боялся ее родителей, а они с недоверием на меня смотрели. Но я бы на их месте, возможно, тоже так смотрел на подобных мне. Возможно, если бы они лучше знали моих родителей и то, как отец ко мне относился, они поняли и изменили бы свое мнение.

После брата Виктора, крестных тети Маруси и дяди Толи, бабушки для меня близкими были родные старшие сестры моей матери – тети Люба и Миля. Они обе потеряли в годы ВОВ своих мужей и до конца дней жили в одиночестве, но не стали холодными и жестокими по отношению к другим людям, а особенно к своим близким родственникам.

В годы скитаний, когда я убегал из дома, а позже отец морил меня голодом и выгонял из дома, я всегда знал, что тетя Люба и тетя Миля меня накормят. Когда бы я ни заходил (в любое время) к ним домой, они не выпускали меня из дома, не накормив меня. Всегда угощали сладостями, давали один рубль на дорогу, и это при том, что сами получали мизерную пенсию. Только посмотрев на их лица, можно было сказать, что это самые порядочные женщины. От них веяло добротой и вниманием, с состраданием они относились к тем, кому плохо или тяжело, добрым словом и делом помогали несчастным, в том числе и ко мне.

У материи много было родных братьев и сестер, но с нами дружили по-настоящему только некоторые из них. Из-за отца и старшей сестры мы потеряли многих близких людей. Отец или старшая сестра обязательно устраивали ругань, скандалы, поэтому многие от нашей семьи отвернулись.

Что говорить о дальних родственниках, если мы даже в своей семье жили каждый сам по себе. Дружбы и сплоченности не было. Если у кого-то что-то получалось, проявлялась открытая зависть. Родители своих детей не учили доброте, помогать друг другу, не прививали любовь к книгам, искусству. Зато процветали жестокость и сплошное издевательство.

Штейников с матерью и младшей сестрой. Фото из семейного архива

Так проходили дни, месяцы и годы. В 1967 году приехал из заключения из Пермской области старший брат Александр. Привез жену Валю. Родителям она не понравилась, особенно отцу, и он стал к ней придираться по всяким мелочам. В конечном итоге она не выдержала давления и с ребенком уехала назад домой.

Наступил 1968 год. Меня до этого часто вызывали в военкомат на медицинскую комиссию. Здоровье у меня было хорошее, попал бы я в подводники, если бы не мои перебитые ушные перепонки. Мне на год дали отсрочку, чтобы я закончил вечернюю школу. Я, как всегда, думал обо всем, но только не о школе. Как-то раз меня вызвали в военкомат и поинтересовались моей учебой, сказали, закончу я школу или нет, к осени 1968 года надо готовиться к службе в Советской армии.

Только тут я понял, что без среднего образования никуда не смогу поступить, что в этой жизни я буду никому не нужен. Тут же вспомнил отцовские слова: "Ты без образования был, будешь и помрешь пожарником". И я пошел в вечернюю школу, где учился, чтобы договориться об окончании учебы, но со мной директор даже разговаривать не захотел.

Я был в отчаянии, но тут на помощь пришли мои наставники по работе Акиншин и Краснюк. Они, как могли, меня поддержали и пообещали мне помочь. Акиншин, будучи старшим инспектором пожарного надзора (он продолжил традиции своего отца, который тоже работал инспектором пожарного надзора, он проводил занятия с нашим караулом и умер из-за остановки сердца прямо в учебном классе на моих глазах) взял меня и пошел вместе со мной по всем вечерним школам города.

Везде нам давали отрицательный ответ, никто не хотел брать на себя ответственность за два месяца до окончания учебного года брать ученика в школу, тем более с девятью классами и сразу в 10-й, никто из директоров школ не хотел рисковать своим положением. Оставалась последняя ВШРМ №1. Мы зашли к директору. Николай Иванович объяснил ему ситуацию и попросил помочь получить мне аттестат об окончании вечерней школы. Тот внимательно нас выслушал и дал добро, но с двумя условиями: первое – я должен был до окончания школы не пропустить ни одного занятия, второе – для химической лаборатории нужен был пустой и целый корпус от огнетушителя ОХП-10. Я от радости вместо одного корпуса привез два, чему директор был очень рад.

Два месяца я посещал занятия регулярно, даже когда дежурил. Краснюк всегда меня отпускал на занятия. И вот пришло время сдачи экзаменов. Русский, украинские языки и литературу я прошел нормально, но с физикой было очень тяжело. Хотя мне и передали шпору (стандартный лист, весь исписанный с обеих сторон), я понял, что за 10 минут, выделенных на подготовку, я не успею переписать. Я просто сел и стал читать ответы на вопросы, а когда ко мне подошел один из членов комиссии, я сказал, что ответы на вопросы я написал на листке, но так как я себя плохо чувствую, сильно переживаю за экзамен, то отвечать не смогу.

Он – взял лист шпаргалку, прочитал ее, потом на меня посмотрел и сказал: "Чтобы вам поставить четверку, я должен задать дополнительный вопрос", тут я понял, что мне пришел конец. Я ему "тоскливо", вызывая жалость, сказал, что я за хорошими оценками не гоняюсь, что согласен на простую тройку. Он меня расспросил о моих дальнейших планах. Я его успокоил, что ни в какой ВУЗ поступать не собираюсь. А осенью иду служить в армию. Он поставил тройку и пожелал дальнейших успехов.

Так я окончил школу и получил аттестат. Моему счастью не было границ. Я пошел к директору ВШРМ и поблагодарил его словесно за доверие ко мне.

Фото из семейного архива

Дальше я оказался на распутье и не знал, что мне делать. Никого не было из близких рядом, чтобы мне хоть что-то подсказать. Я обратился к старшей сестре за помощью. Сказал, что не хочется идти в стройбат служить, так как с моими ушами и слабым слухом дорога была для меня везде закрыта.

Я решил сдать свои документы на факультет физического воспитания педагогического института. Старшая сестра обошла всех преподавателей, которые должны были принимать экзамены и предварительно с ними обговорила мою кандидатуру. По биологии и химии преподавателя (участника ВОВ) тяжело было уговорить о "смягчении" при сдаче экзаменов. Человек он был принципиальный, никаких "блатов" не признавал. Для него основное в своей деятельности было – знания любого поступающего, а не чины и авторитеты других лиц.

Преимущество у меня было – я имел первый спортивный разряд по боксу, четыре года трудового стажа. Я решил, если не поступлю в институт, пойду служить в армии, а там что будет, то и будет в дальнейшей моей жизни.

Жить с отцом под одной крышей стало уже невыносимо. Оскорбления, постоянные унижения, упреки, заставляли меня быстрее мыслить и принимать решение.

Институт не был выходом из этого положения. Даже если бы я и поступил, не представлял свою дальнейшую жизнь. Мизерная стипендия, да и то, если ее еще зарабатывал бы. Жить негде было бы, а на квартире жить я бы не потянул сам. От матери ждать помощи было бесполезно. Свои заработанные деньги я никогда не видел и не получал их от родителей никогда, а тут быть студентом и сидеть на шее у родителей я сам себе даже представить не мог.

Фото из семейного архива

После утренней тренировки (8.00–10.00) целыми днями я бродил по городу и все думал, что мне делать, как мне быть. Старшая сестра постоянно напоминала, что учиться в институте будет тяжело, тем более в моем семейном положении. Просто была безвыходность.

И вот, однажды, когда я шел в центре города мимо автобусной остановки, вдруг услышал, как меня кто-то позвал по имени. Обернувшись, увидел хорошего знакомого Сашку Коргана. Мы с ним тренировались в одной секции бокса, учились в вечерней школе. Он был в курсантской форме и торопился на железнодорожный вокзал, уезжал в Одессу из отпуска.

Он меня на ходу расспросил, как и что я делаю. Я ему рассказал, куда хочу поступать. Он начал отговаривать: не поступай в институт, по химии завалишься и пропадет год, а там армия и неизвестность. Написал мне адрес Одесского артиллерийского училища и сказал, чтобы я до 25 июля отправил документы в приемную комиссию. Я совсем оторопел от его предложения. Сказал, что у меня в институте хоть маленький блат есть, а в военном училище никакого нет, да и учеба там не легче, чем в институте.

Он меня успокоил и заверил: "Прямо сейчас иди, забирай документы из института и срочно отправляй их в Одессу. За все остальное не переживай, я тебе помогу при поступлении". Он сказал, что в училище очень ценятся спортсмены. И что на экзамене по математике ему поставили двойку, но приняли только из-за того, что он разогнал (побил) около взвода курсантов третьего курса (вынужденная оборона).

В те времена за каждым курсом закреплялись умывальные комнаты с туалетом. На первом этаже умывальная комната была закреплена за взводом курсантов третьего курса. Туда, кроме них, никто не имел права заходить. Если из младших курсантов кто-то заходил, его заставляли убирать всю умывальную комнату и туалет.

Александр приехал поступать в училище. Будучи в гражданской одежде и не зная этих "порядков" зашел в туалет по своей необходимости. Один из курсантов увидел, что в туалет зашел молодой кандидат и начал его заставлять убирать туалет, а другой курсант стоял и наблюдал в стороне. Саша отказался убирать и курсант стал кулаком размахивать перед его лицом. Александр всегда боксировал в полутяжелом весе при росте 180–182 см.

Курсант, видя, что руками попасть не может в лицо, давай бить ногами, ну и, конечно, получил хороший удар по корпусу и опустился на пол. Второй курсант выскочил из туалета и давай кричать как сумасшедший: "Третий курс – молодые бьют". Поскольку были летние каникулы, то, кроме курсантов, больше никого не оказалось в училище. Услышав крики о помощи, остальные курсанты стали выбегать из класса и бежать в туалет. Но в туалете коридорчик был узкий, больше двух человек не могли пройти. Курсанты забегали, лезли драться, кто кулаком, кто ногами, но особо Саше вреда не причиняли. А он, имея преимущество в росте (руки длиннее), по одному курсанту заваливал на пол.

Этот случай с дракой дошел до руководства училища. Когда разобрались, то виноватыми оказались курсанты третьего курса. До самого выпуска над ними смеялись, что один молодой кандидат разогнал взвод 30 человек. После этого авторитет у Саши высоко поднялся. Он стал чемпионом Одессы, получил разряд кандидата в мастера спорта СССР.

Я все взвесил. Дома мне не жить, поэтому решил поехать в Одессу. Уже даже забыл, что у меня перебитые перепонки и что медкомиссию я не пройду. Думал только об том, как быстрее уехать из Кировограда подальше от "любимых родителей". Решил, если не поступлю в училище, то хоть Одессу посмотрю.

Пошел в институт забирать документы. Возвратили мне их с большими трудностями, пришлось дойти до самого ректора. Объяснял ситуацию, немного добавив от себя "разного", и только после этого он дал команду вернуть мне документы.

Я сразу на почту, отправил ценным письмом свои документы в Одесское артиллерийское училище. Было 23 июля, а документы принимали до 25 июля. Стал ждать вызов из училища. Ждал до 1 августа, но вызова так и не дождался. Написал Саше Коргану письмо в училище. Он тут же ответил и написал, чтобы я срочно приезжал.

На работе взял плановый отпуск, взял старый пошарпанный портфель с туалетными принадлежностями и выехал. Родители ничего не знали. Я им не рассказал, что сначала хотел поступать в институт, а затем в военное училище. Матери сказал, что взял отпуск и еду в Одессу.

Приехав в Одессу, я нашел Сашу. Он был в карауле. И мы с ним пошли в приемную комиссию. С 1 августа уже полным ходом шла сдача экзаменов, а я приехал 5-го, да еще и без всякого вызова. Мы зашли в комиссию, где находилась молодая секретарша. Саша высказал ей все претензии по поводу моих документов. Она стала их искать, нашлалежавшими далеко в сейфе и очень испугалась. Саша еще добавил, мол, если руководство узнает, будут неприятности. Но затем успокоил ее и попросил выписать оценочный лист на экзамены.

Мы с ним пошли по училищу к командирам курсантских батарей. Он водил меня к тем комбатам, которые уважали и ценили спорт. Мы беседовали с несколькими капитанами-офицерами, но когда они узнавали мои оценки в аттестате, отказывались от дальнейших действий по отношению ко мне.

Мы уже было оба пали духом. Настроения никакого не осталось, и я мысленно представлял, как еду домой в Кировоград, в этот родительский дом-ад. Нам навстречу вышел старший лейтенант (года на три-четыре старше меня) по фамилии Герасимов или Герасимчук (за давностью лет я уже подзабыл фамилию, но этого человека я никогда не забуду). Очень симпатичный, с приятным лицом, что сразу вызывало доверие к нему. Саша остановился, я поприветствовал его и рассказал всю историю с документами и попросил его по возможности помочь. При этом он указал все мои спортивные достижения и подчеркнул: "В дальнейшем у вас в батарее будет чемпион округа по боксу".

Саша умел преподнести любое дело так, что собеседник невольно поддавался на его уговоры. Тем более его авторитет в глазах любого офицера был высок после драки со взводом курсантов.

Старший лейтенант внимательно выслушал все, внимательно посмотрел на меня и спросил, какие у меня оценки в аттестате. Но друг быстро ответил за меня, что оценки "винегрет", и добавил, мол, какие могут быть оценки в вечерней школе. Лейтенант взял оценочный лист и сказал идти за ним. А мой друг пошел в караульное помещение нести службу.

Мы обошли четыре кафедры, где принимались экзамены, он сам туда заходил, а потом выходил и мы шли на другую кафедру. Возле каждой кафедры меня бросало в пот, я не успевал вытирать платком свой лоб и лицо. Все это мой спутник видел и успокаивал: "Не переживай, все будет нормально". У меня же была только одна мысль: "Старший лейтенант взялся мне помочь поступить в училище, а я его подведу, показав на экзаменах низкие результаты". И я уже во всех красках представлял, как буду сгорать от стыда.

Когда мы пришли к последней кафедре, он снова сам зашел, а я остался в коридоре. Лишь мельком заметил, как кандидаты переживали, сдавая экзамены. Затем вышел комбат. Мы втроем отошли в сторону. Он мне зачитал, какие я получил оценки на экзаменах: по физике – тройка, а по остальным предметам – четверки. Я не мог понять, что происходит, просто потерял дар речи, веки расширились так, словно я увидел что-то необычное. Комбат, заметив мое состояние, спросил, все ли со мной в порядке. Я утвердительно кивнул головой и еле выдавил: "Большое вам спасибо". Он ответил: "Для меня твоим "спасибо" будет хорошая учеба и хорошая дисциплина".

Фото из семейного архива

Затем мы пошли в комиссию и он отдал секретарю оценочный лист, а мне сказал: "Считай, ты уже курсант первого курса".

На второй или третий день состоялось заседание конкурсной комиссии, где я был зачислен официально курсантом в училище. Моей радости не было границ. Но впереди меня ждало еще одно испытание – медицинская комиссия. Я о своих больных ушах никому не говорил, но не знал и не мог найти выхода из этого положения.

На медкомиссию нас водили группами по 15–20 человек. И вот подошла моя очередь. Взводы еще не были сформированы. Только после медкомиссии происходило окончательное зачисление. В одесской поликлинике сидели курсанты, еще не знавшие друг друга. По очереди они заходили к разным специалистам. Я увидел одного худенького паренька. Видно было по нему, что он нервничал и сильно прищуривал веки, глядя на что-нибудь или на кого-нибудь.

Поняв, что у него со зрением не все хорошо, я подошел к нему и завел разговор. Он сказал, что его могут забраковать из-за плохого зрения. Я рассказал, что у меня плохой слух, и предложил сделку: я за него пройду окулиста, а он за меня – отоларинголога. Так, выручив друг друга, мы были окончательно зачислены в училище (раньше медкарточки были без фотографий, поэтому у нас этот номер-подстава прошел).

Затем я отпросился у комбата на несколько дней домой, чтобы рассчитаться на работе. Приехал в Кировоград и сказал домашним. Отец был ошарашен тем, что я поступил в училище, но ничего не сказал по этому поводу. А может, еще и потому, что к нам в тот период приехала жена старшего брата Виктора со своим сыном, моим племянником Виталиком.

На работе я рассчитался, попрощался со всеми ребятами, а в особенности с Сан Санычем Краснюком и Николай Ивановичем Акиншиным и уехал. Моему поступлению в училище не все обрадовались. К сожалению, были и завистники (и на работе, и дома), но не будем называть их фамилии, пусть земля им будет пухом.

С 1 сентября 1968 года началась учеба, но не та, что в школе на уроках, которые я просиживал, глядя в окно, или срывал, а учеба, где были такие предметы, как высшая математика, иностранный язык и многие другие. За несколько месяцев из нашей батареи отчислили пять человек за неуспеваемость. Я понимал, что очередь может и до меня подойти. С письменными было проще, ухитрялись списывать друг у друга, а вот с устными ответами надо было что-то учить-зубрить.

Я договаривался с отличниками: они будут мне помогать с предметами, а я буду с ними заниматься боксом и натаскивать по физической подготовке. В физподготовке мне равных во взводе (35 человек) не было.

В учебе мне много помогали соревнования по боксу. Так как я был второй по старшинству возраста во взводе (на два – три года старше остальных) мне через несколько месяцев присвоили звание младшего сержанта и назначили на должность командира отделения.

Ребята отличники-хорошисты мне объясняли предметы, я затем ночью, когда все спали, самостоятельно занимался, а если точнее, просто зубрил ту или другую тему. На занятиях старался первым поднять руку и уверено отвечал, но когда преподаватель задавал мне вопрос, немного отойдя от темы, я начинал плавать. Не знаю почему, но ко мне преподаватели были всегда снисходительны. Так протекали дни и месяцы, а я выживал в этих сложнейших условиях.

Получал я свою курсантскую стипендию. Все курсанты тут же шли в чайную, набирали сгущенного молока, печенья, других сладостей и за один-два вечера "проедали" все деньги. Я себе этого позволить не мог, зная, что когда придется ехать на каникулы (в отпуск) домой, мне никто никогда денег не даст. Поэтому, получив деньги, я сразу же их прятал за обложку записной книжки и носил постоянно при себе. Так за полгода насобирал 40–50 рублей и спокойно поехал домой на каникулы, зная, что на любые расходы у меня есть свои деньги.

Фото из семейного архива

На первом курсе, сразу после Нового года проходило первенство Одесского военного округа по боксу (до этого я выиграл первенство военного училища по боксу) в городе Николаеве. Корган в полутяжелом весе легко одолел всех противников и занял первое место. Мне в полуфинале достался хороший (достойный) противник и победа далась нелегко. В финале я боксировал с травмой (сильно была рассечена бровь в предыдущем бое) с противником слабее себя и легко его победил.

Наш исполняющий обязанности начальника физической подготовки и спорта училища капитан Федоров (мастер спорта СССР по ручному мячу) за чемпионские звания на три дня отпустил нас домой в Кировоград. Мы с Сашей купили билеты на автобус и выехали домой. Побыли в Кировограде и стали собираться назад. На обратную дорогу у меня денег уже не было (за три дня все, что было, растратил) и я попросил у матери 5 рублей 40 копеек на обратный билет до Одессы. Мать мне ничего не сказала, молча дала ровно 5 рублей 40 копеек, но я увидел, насколько она была недовольна, что я у нее попросил деньги.

Примерно через месяц я приехал домой на зимние каникулы на 10 дней. Денег у меня практически не было, все время каникул я просидел дома, так как у меня не было верхней одежды. Я одалживал у брата демисезонное пальто, чтобы сходить на свидание к девчонке. В курсантской форме, а в будущем и в военной, я не любил приезжать. Только в гражданской.

И вот закончился зимний отпуск, надо возвращаться в училище, а денег у меня не было. Скрепя сердце подошел к матери и попросил на обратную дорогу. Она мне с открытым недовольством сказала: "Что-то ты часто стал приезжать в отпуск. У меня и денег не хватит постоянно давать тебе на дорогу".

От этих слов я потерял дар речи, просто не знал, что и ответить. Но про себя подумал: "Четыре года я работал и все до копейки отдавал тебе, никогда ничего не брав. Даже рассчитавшись с работы я отдал все до копейки отпускные, не взяв себе ничего". Вслух свои мысли я не мог высказать, поэтому промолчал и попросил в долг, сказав, как заработаю, сразу верну или в летний отпуск привезу, и добавил, что буду теперь пореже приезжать.

Теперь я уже точно знал, что на мать у меня надежд никаких. Каждый месяц откладывал свою зарплату, никуда не тратив, держал на свой отпуск.

Так прошел год, потом и второй год учебы. Я уже втянулся. Спал по два – три часа. Это было в порядке вещей. Учебу чередовал со спортом и наоборот. А время текло. Пошел последний год учебы.

Как ни странно, отец резко изменил свое отношение ко мне. И даже на период службы до 1990 года я стал у него любимым сыном. Но я видел: завидовал он мне сильно, только вида не подавал. Да острить любил иногда в мою сторону, тем самым показывая свою зависть и злость.

На свое 20-летие старший брат прислал мне 10 рублей в подарок. Так не хотелось тратить эти деньги, но обычай угощать на день рождения лучших своих ребят заставил меня потратить эту десятку. 

Третий курс уже заканчивался. Все готовились к государственным экзаменам. Как и на гражданские экзамены, готовили шпаргалки, хотя ими воспользоваться так и не удалось. Экзамены прошли успешно, нас всех переодели в офицерскую одежду, присвоили военные звания лейтенанта. Началось распределение: отличников и хорошистов направляли в страны Варшавского договора, середнячков – по необъятным просторам СССР. 

Я у комбата капитана Кулебы попросился в один из худших военных округов – Дальневосточный, и он мне не отказал в этом. Получив командировочное предписание и 330 рублей отпускных (я таких денег никогда до этого не видел), поехал домой в Кировоград. В Одессе накупил подарков на 100 рублей на черном рынке для родителей, сестер, брата, племянниц.

Приехал в Кировоград, а там находилась родная тетя Лида, приехавшая из Севастополя в гости. Я никогда не был в Крыму и спросил разрешения у тети поехать вместе с ней в Севастополь. На второй день мы выехали. Я там отдохнул две недели, купил себе кое-какие вещи. Из денег не осталось почти ничего.

Я решил пожертвовать двумя неделями своего отдыха и выехал чуть раньше в город Хабаровск, в штаб Дальневосточного военного округа (ДВО), помня урок старшего брата, попавшего в Лугу.

Приехал в Хабаровск, зашел в отдел кадров ДВО и попросил, чтобы меня направили служить в Уссурийск, к другу Саше Коргану. Но начальник отдела кадров сказал, что все места там (должности) заполнены двухгодичниками (выпускниками институтов). Я, следовательно, попросился на Чукотку, затем на Камчатку, на Курилы, но и там свободных должностей не оказалось. Я спросил, а на Сахалине есть места? Мне ответили утвердительно. Затем начальник отдела кадров предложил мне должность в городе Комсомольск-на-Амуре. Но я окончательно решил служить на Сахалине.

По прибытию на Сахалин меня направили в передовую мотострелковую дивизию, корпусного подчинения. Начальник РВ и артиллерии подполковник Попов предложил мне, одному из многих приехавших молодых лейтенантов, должность заместителя командира реактивной батареи (по штату военного времени – командир реактивной батареи) БМ-14, лейтенантского состава 130 человек. Остальные прибывшие лейтенанты были назначены командирами взводов.

Попал я служить в отдельную реактивную батарею, где комбатом был старший лейтенант Хорев, умный, хороший как человек и как командир. Все его уважали, но впоследствии он спился, его переводили на должность с понижением, а потом и вовсе уволили из армии.

Как только я получил первую офицерскую зарплату, а это было 90 рублей, сразу отправил переводом домой матери. До следующего месяца я был без единой копейки. Но тут же получил от матери письмо, где она меня сильно отчитала за то, что вместо 150 рублей долга я выслал только 90, а деньги она заняла у чужих людей.

Мне пришлось в нескольких письмах объяснять, что в следующем месяце я обязательно все вышлю, что и было сделано. Я дал себе слово никогда больше не занимать у матери денег на дорогу после своих отпусков. Но это не получалось. Все время приходилось хоть какую-то сумму денег занимать, а потом отдавать. Так как, приезжая в отпуск, я всем близким родственникам привозил подарки: свитера, рубашки, блузки, брюки, шапки и так далее, а там, у кого останавливался, у родителей или у брата, сам покупал продукты для всей семьи или питался в городских столовых и кафе. Обратно на службу ехал без копейки денег, занимая у матери в долг, а потом высылал ей долги.

Фото из семейного архива

Периодически, раз в полгода я и замкомандира старший лейтенант Володя Деревянко ездили рейсовым автобусом в поселок Сокол в 38 км от Южно-Сахалинска. Там стояла техника нашей реактивной батареи. В течении дня мы ее обслуживали, а затем обратно рейсовым автобусом ехали в Южно-Сахалинск.

И вот однажды, после очередной проверки техники мы возвращались домой. Взяли билеты, сели на последнем сидении автобуса ПАЗ и поехали домой. Мы были в военной форме, в сапогах и шапках. Зимой, мороз около -20 ºС. Пассажиров было много, возле задних дверей стояли двое мужчин, один старший лейтенант пехотинец, другой в гражданском. По разговору мы поняли, что один из них едет в отпуск, другой, в форме, – провожает.

Вели они себя очень нагло и развязано, видимо сказывалась выпитая ими лишняя чарка спиртного. Другие пассажиры, а затем и мы, стали делать им замечания, чтобы они вели себя прилично, на что те ответили грубостью. Военный, увидев, что я лейтенант, сказал своему другу с насмешкой "молодой, зеленый", показывая на меня.

Я своему напарнику Володе Деревьянко предложил, давай помолчим, а как приедем на вокзал, там я с ними разберусь. Подъезжая к городу, эти наглецы притихли. Вышли у вокзала и я предложил им пройти в "тихий уголок". Тот, что в гражданке, отказался идти, а этот другой замолчал. Я ему сказал: "В автобусе был такой смелый, а сейчас боишься с "молодым и зеленым" зайти за угол и поговорить один на один"? Он согласился.

Зайдя за угол, я стал в удобное для себя положение (боксерское), а ему сказал: "Так кто тут молодой и зеленый?" Он ответил: "Ты". Я тут же нанес удар по голове, он опустился на колени и так стоял, облокотившись о стену. Я начал воспитывать его словами, говорил про его поведение, позор форме и так далее. А его товарищ и мой напарник стояли в стороне и наблюдали. Когда он начал подниматься, я хотел нанести ему еще удар, но когда он поднял голову, у меня мурашки пошли по коже и мне стало не по себе. Я увидел верхнюю губу до самого носа разорванную от удара. Он и не собирался сопротивляться. Я ему посоветовал идти в военный госпиталь, чтобы ему зашили губу.

Второй наглец стоял бледный. Я к нему подошел и с левой и правой врезал по голове, рассек ему веко. Так я воспитал двух советских офицеров. Они меня долго будут помнить. Но для себя сделал вывод: больше никого не трогать. Хотя в дальнейшем возникали ситуации, что не по своей воле еще приходилось применять кулаки.

Фото из семейного архива

В 1972 году в связи с приездом на дальний восток министра обороны СССР Андрея Гречко нашу реактивную батарею расформировали. Офицеров разбросали по разным воинским частям. Меня оставили на месте, в поселке Большая Елань в 6 км от Южно-Сахалинска в артиллерийском дивизионе.

В дивизион призвали больше 100 человек приписного состава, призванных из запаса, для участия в учениях, которые должны были проходить под городом Владивостоком.

Из Сахалина, по плану учений, НСП, развернутый и укомплектованный по штату военного времени (в том числе и артиллерийский дивизион, в котором был я) должен был морским путем десантироваться в районе Артемовска под Владивостоком и сразу вступить в бой (учебный). Поэтому перед учениями шла месячная подготовка как к боевым артстрельбам, так и по строевой подготовке.

За неделю до отплытия на главные учения один из военнослужащих приписного состава (молодой парень) выпил и отказался ехать на занятия по отработке строевого смотра, которые проводились за 22 км от нашей части. Об этом выпившем приписнике доложил командиру дивизиона майору Корнейчуку командир батареи, мол, он отказывается выполнять свои служебные обязанности. 

Командир дивизиона спросил: "Кто командир взвода этого солдата?" ему сказали, лейтенант Штейников, на что он ответил: "Пусть командир взвода ставит своего подчиненного в строй, а не я это буду делать" и ушел, а за ним все остальные. Меня в то время и в том месте не было. Срочно меня вызвали к тому приписнику.

Получив приказ, я пошел его выполнять. Начал искать солдата. В казарме в спальном помещение на подоконнике сидел мой подчиненный (имени его я не знал, поскольку их призвали несколько дней назад). Я направился к нему, на ходу произнося воспитательные речи. Тот выпрыгнул во двор, побежал к забору и сел на него.

Забор (не выше метра в высоту) был сделан из металлических листов со специальными зацепами и круглыми отверстиями. Раньше они использовались на японских аэродромах на взлетной полосе. Забор в любой момент можно было разобрать, собрать или перевезти в другой район. Такими металлическими листами была огорожена воинская часть, и не только наша. В километре от нашей части находился старый японский аэродром и взлетная полоса не была до конца разобрана, поэтому все, кто нуждался в ограждении своего дома, огорода, все шли на эту полосу и разбирали ее, поскольку никому не было до нее дела.

Я подошел к забору, на котором сидел приписник из моего взвода, и стал спокойно пояснять, к чему приведет его неподчинение. Не успел закончить свою фразу, как он выдал: "Не пошел бы ты лейтенант на…". Тут я его ударил двойным ударом (по почкам и по голове). Он перевернулся через забор и упал на другую сторону. Я подумал, он сейчас поднимется и мы пойдем на занятия, но он не поднимался. Я выждал около 30 секунд и посмотрел по ту сторону забора. Он лежал лицом вниз и не шевелился. Я тут же перепрыгнул через забор и перевернул его на спину.

Мне самому стало плохо от увиденного. Лицо его было все в крови, на месте переносицы сбоку была большая дыра (1-1,5 см), а оттуда фонтаном шла кровь. Он был без чувств. Я срочно вызвал из караула военнослужащих (бывших своих подчиненных) и они отнесли его в санчасть. Врача не было – ушел на обед. Жилой городок находился в 50 метрах через дорогу от воинской части. Я сказал санинструктору, чтобы он смотрел за больным и никуда не отпускал, так как, приходя в себя, тот начал кричать "Тебе, лейтенант, хана! Я тебя посажу в тюрьму".

Побежал за врачом. Начальника медицинской службы звали Валентин, а фамилию уже забыл. Коротко объяснил ему ситуацию и мы быстро пошли в часть. В санчасти увидели такую картину: травмированный военнослужащий лежал на спине и весь почернел, так как почти уже задохнулся, а над ним стоял санинструктор и пинцетом пытался вытащить запавший язык. Врач оттолкнул в сторону санинструктора, перевернул на живот больного и пальцами вытянул запавший язык.

Мне он сказал: "Срочно ищи машину, надо больного везти в госпиталь". Через 15–20 минут я оформил бортовую машину (ЗИЛ-157), посадили больного в кабину, рядом сел врач и поехали в госпиталь. За это время у меня не один волос поседел. В госпитале наш врач сказал заведующему хирургу отделения, что солдат убегал от офицера, упал и ударился о металлический забор. Сам солдат стал говорить, что это лейтенант его ударил. На что завотделения ему сказал: "Вас призвали на службу, вы приняли военную присягу, а вы напились, да еще и не подчинились офицеру, за что нужно вас судить". Больше никаких возгласов и недовольства со стороны солдата не было.

Почему он себя так нагло и вызывающе повел? Оказалось, его дядя был вторым секретарем Сахалинского обкома партии (КПСС). Выписали его через полтора месяца из госпиталя. У него было тяжелое сотрясение мозга и раздроблена переносица.

Через две недели после окончания учений все, кто в них принимал участие, получили благодарность от министра обороны СССР маршала Гречко, в том числе и я. 

Помню, все время думал о военнослужащем, который получил от меня травму по своей дурости. Всех приписников отправили по домам, никто даже не знал, что случилось за эти восемь часов до отправки на учения. После выписки из госпиталя он пришел в часть за документами и мы случайно встретились. Он опустил голову и быстро прошел мимо меня в штаб, больше я его не видел. После этого я понял, что слишком требователен как к себе, так и к подчиненным.

Этот момент мне подсказал мой земляк Николай Турчин. Он был секретарем комитета ВЛКСМ дивизиона и его выдвигали на вышестоящую должность – заместителя командира по политчасти в корпусный узел связи. Поэтому он подыскивал себе замену и со временем предложил мне эту должность. Он мне сказал: "Если ты останешься на командирской должности, тебя в худшем случае посадят в тюрьму, в лучшем – уволят из армии. Что тогда будешь делать, кому будешь нужен?" Он знал про всю мою прожитую жизнь, потому что я ему рассказывал.

И я дал добро на эту должность, хотя много было препятствий. Я был комсомольцем, а надо было быть членом КПСС. Много было недоброжелателей, которые выступали против меня, но я с честью прошел на эту должность.

С Николаем Турчиным мы познакомились сразу, как я приехал на Сахалин. Он был женат, имел двоих сыновей, одному четыре года, а младший – полгода как родился. Жила с Николаем и мама. Он был единственным сыном. И куда бы Николая ни послали служить, мама всегда была рядом с сыном и внуками. Я часто у них гостил. Жили мы в одном городке (50 метров дом от дома).

В то время я совершенно ничего не употреблял из спиртного и Николай тоже – у него было не в порядке с желудком. Я им рассказывал о своей жизни, они – о своей. У них дома всегда меня кормили и не выпускали, пока я не покушаю. Никогда не ощущавший к себе материнской ласки и внимания, я очень привязался к этой семье. После службы или тренировок по боксу я отправлялся к ним. Эта семья стала для меня очень дорогой. Мне казалось, и я был для них желанным.

На выходные дни мы брали старшего сына и шли в город, в сопки, побывали везде, где были хоть-какие-то достопримечательности Южно-Сахалинска и его окрестности. Николай фотографировал на память. У меня целый альбом с фотографиями острова Сахалина сохранился. Вера, жена Николая, изредка даже ревновала, что мы ходим по выходным и гуляем, а она с малышом дома. Тетя Маруся, мама Николая, меня всегда поддерживала. Да и мы никогда не давали повода о нас думать плохо.

До конца моих дней эта чужая для меня семья стала для меня родной и близкой. Никогда не забуду все добро и уважение ко мне со стороны этих людей.

Фото из семейного архива

В 1973 году я женился. Долго я искал себе верную и любимую жену, но так и не нашел. А шел мне 25-й год, хотелось обрести семью, иметь и воспитывать детей. Случайно в автобусе встретил белокурую девушку, которая мне понравилась. Я ей доверился и она мне свою душу доверила (хотя впоследствии это все оказалось враньем).

Мать ее была алкоголичкой и шлюхой. Отец оставил жену и троих дочерей и после развода уехал жить на Курильские острова. Впоследствии я узнал, все ее сестры пошли по маминым стопам. Моя жена вела себя как нетронутая девочка, хотя, как оказалось, уже с 13 лет вела активную половую жизнь (правда, скрытую). Это не помешало ей прожить со мной 14 лет и родить двоих детей. Только после этого я понял, что это за "девочка" и с каким прошлым. С болью и горечью в сердце расстался с ней и совсем не жалею об этом.

На Сахалине я прослужил шесть лет, хотя положено пять. Видимо, заместитель начальника политотдела корпуса забыл включить меня в списки на замену. Полковник Бондаренко – земляк из Украины. Возможно, он страдал склерозом по отношению к землякам.

На Сахалине я служил в четырех воинских частях, везде были свои плюсы и свои минусы. Но одна из частей мне запомнилась особенно. Это ракетный дивизион, где был сплоченный коллектив, где все вместе отмечали любые юбилеи или праздники, это был коллектив единомышленников. Подполковник Козарезов, командир дивизиона, майор Шрага – начальник штаба, майор Новиков – замкомандира по политчасти, комбаты Юрьев и другие. Когда проводили меня в артполк на повышение, я с сожалением расставался с этими людьми.

Фото из семейного архива

За шесть лет службы на Сахалине я побывал дважды на уборке урожая в Казахстане. Хорошее было время и остались хорошие воспоминания об этом, это были 1975-й и 1976 годы.

Никогда не забывал своих родных и близких. Получал хорошую зарплату и старался всем своим помочь по мере возможностей. На некоторое время я забыл, какое у меня были детство, юность и молодость. Когда приезжал в отпуск в Кировоград, вез все, что мог, и старался покупать самое необходимое и нужное для своих. По натуре я такой человек: видел вокруг такие продукты (особенно морские) и мне не хотелось их есть, но когда я оказывался вдалеке от них, то уже хотелось покушать. 

В один из отпусков я собрался в Украину и решил своим родным и близким привезти морские продукты. Копченая лососина (балык) в магазинах не продавалась, пришлось по знакомству покупать в ресторане по 45 рублей за 1 кг (в одной рыбине больше 2 кг). Я купил четыре рыбы (четыре семьи, и всем по одному экземпляру), взял четыре большие банки тихоокеанской сельди иваси, родителям трехлитровую банку красной икры, а всем остальным (брату и старшей сестре) по литровой банке (так как больше не пропускали в самолет). Также взял несколько консервных банок морской рыбы – горбуша, салака и другие в натуральном или томатном соусе.

Когда я все это привез в Кировоград, всем братьям и сестрам раздал, они очень обрадовались. Такие морские продукты никто из нас никогда не пробовал. Благодарили. Но мать была очень недовольна тем, что я ей привез. Когда все это я выложил на стол, она увидела, что в чемоданах уже больше ничего нет, и сказала: "Чи это подарки, чи не подарки".

После этих слов я был просто в шоке, не знал, что ей ответить. Она любила, чтобы ей кофты, платья, ткани и так далее привозили, а тут какие-то непонятные для нее продукты. Если бы она знала сколько это все стоило! Может быть, так и не говорила бы. На все эти продукты не хватило бы ей и трех пенсий, а может, и больше. Много еще чего можно добавить о капризах моих родителей, но не хочется больше тратить на это время.

Старшей сестре купил зимние сапожки за 120 рублей и отправил в Кировоград, хотя сам целый месяц был без копейки денег, но не мог я у сестры взять за эти сапожки деньги. Помню, в 1977 году перед заменой в части Запорожья (уже знал, куда направят) собрал около 1000 рублей, чтобы на новом месте хотя бы маленький денежный резерв был.

Накануне, в феврале, ушел в плановый отпуск. Написал матери домой письмо и сообщил, что отпуск буду проходить на Сахалине. Мать мне написала ответ, что сильно обидится, если я не приеду в Кировоград. И я решил ехать, подумал, может, мать действительно скучает. Снял со сберкнижки последние 900 с копейками рублей, накупил подарков (благо проезд был бесплатный, военное требование за два года на семью) и полетели в Кировоград.

Дома сразу пошел на рынок и скупился на целый месяц – мяса больше пяти килограммов, овощей, фруктов и так далее и все отдал матери для ее распределения. Раздал привезенные подарки. Побыв (отдохнув) две недели, снова улетел на Сахалин, сделав для себя один вывод: ни я, ни моя семья не нужны родителям, а нужны только подарки, которые я привозил.

Заменился я в августе 1977 года в Запорожье и тут только понял, как тяжело жить на одну зарплату втроем (жена не работала, ребенку было три года), когда не было процентной надбавки за каждый год и продовольственных пайков. А жить приходилось на квартире, оплачивая ее, как минимум, на год вперед. Понял, как плохо жить одним днем, не думая о завтрашнем дне. Что всегда нужно иметь хотя бы маленький резерв денежного состояния на внезапно возникший трудный период жизни (черный день).

Но ни я, ни мои родители, ни близкие родственники не подсказывали мне, что надо понемногу откладывать деньги. Еще раз повторюсь, я не нужен был им, только мои деньги, на которые я одаривал своих родственников. Видимо, по характеру я такой, что последнее с себя сниму и отдам, а сам останусь ни с чем.

Снял я комнату недалеко от воинской части, хотя ее комнатой трудно назвать – больше походила на сарай с сырыми стенами. Сколько ее ни прогревали, стены зимой и летом были мокрые. Так мы прожили в этой избушке два года.

Фото из семейного архива

Затем по договору мы перевелись в трехкомнатную квартиру (секретарь квартирного бюро майор Полунян забронировал свою квартиру и заменился в Монгольскую народную республику) и последний год уже жили по-человечески, оплачивая только коммунальные услуги. Единственным для меня утешением было то, что я попал в дружный и сплоченный коллектив, где полностью отдавался службе.

На службу шел, как на праздник. В коллективе чередовалась качественная работа и полезный отдых. Командование полка, а это полковник Папушам – командир полка, подполковник Владимир Яковлевич Куцый – замкомандира по политчасти, майор Матвеев – пропагандист, братья-близнецы Лисовые, старший лейтенант Лисин, капитан Котов и многие другие. Наш полк на протяжении многих лет был отличным полком не только в дивизии, но и в Одесском военном округе. Неоднократно выступал инициатором социальных соревнований.

И меня, как одного из лучших секретарей комитета ВЛКСМ части, избрали делегатом XVIII съезда ВЛКСМ, где в Московском Дворце съездов я представлял комсомолию Запорожской области.

Фото из семейного архива

В течении шести дней мы встречались со знаменитыми людьми: военачальниками, космонавтами, тружениками сельского хозяйства, первооткрывателями целинных и залежных земель, выдающимися спортсменами, политическими деятелями, артистами кино и другими. Личное общение с делегациями других республик и стран в эти незабываемые дни останутся до конца моих дней в моей памяти. Об этих событиях мне будет напоминать фотоальбом о работе XVIII съезда ВЛКСМ.

Затем в 1979 году поступило негласное предложение поехать политическим советником в Афганистан (в начале года). После комитета ВЛКСМ меня перевели на повышение заместителя командира дивизиона по политчасти. Но так как я находился в этой должности около года (а надо было не менее трех лет), мою кандидатуру отклонили от поездки.

Хочу с особой теплотой вспомнить подполковника Владимира Куцего. Это был такой воспитанный, честный и порядочный офицер-политработник, что за всю свою армейскую службу я встречал подобных людей лишь трижды (не считая Одесское артиллерийское училище). В любой трудный момент всегда придет на помощь, но с нерадивых офицеров строго спрашивал, поблажек не давал.

В 1979 году он заменился на Валдай на должность начальника ПО дивизии, командир полка уехал в штаб округа, а мне предложили замениться в МНР, на что я дал согласие.

В 1980 году, в год Московской олимпиады и смерти Владимира Высоцкого, в июле я переехал в Монголию. Попал служить в город Чойбалсан (второй город после Улан-Батора), в отдельную реактивную часть. Через год эту часть расформировали, и наш дивизион вошел в состав артполка.

Монголия с ее суровым климатом зимой и летом, с сильными ветрами и песком, с большим количеством различного мяса (свинины, телятины, баранины, конины, верблюжатины, колбасных изделий из этого мяса) отличалась еще и невыносимой вонью в магазинах и других общественных местах. Фруктов и овощей практически в магазинах не было. Зато промышленных товаров, мебели советского производства и одежды было в изобилии, а цены на промтовары, радио и телеаппаратуру, бытовую технику были очень высокими.

В городке для семей военнослужащих, кроме бани, офицерской столовой и солдатского клуба, больше ничего не было. Культурный досуг практически отсутствовал. Дружили семьями, по любому поводу проходили застолья. Многие, чтобы разогнать тоску, начинали попивать спиртное. Два года без отпуска невозможно было выдержать. Я не помню ни одной семьи, что не выезжала бы в отпуск несколько лет.

За один год денег собиралось прилично: советскими рублями оклад шел на сберкнижку, а тугриками мы получали зарплату. Некоторые умудрялись и тугрики переводить в советские деньги. Но я, как и прежде, готовясь в отпуск, покупал кучу подарков, ехал вместе с семьей на родину.

В 1982-м или 1983 году мы в очередной раз приехали в Кировоград. Я сам пошел в город, взяв с собой все деньги. Встретил многих своих друзей детства, молодости и, как всегда, не обошлось без употребления спиртного. "Гуляли" мы долго, до полуночи.

Дома все были встревожены и уже не знали что думать, где я и что со мной. И тут "отец" вдруг заявил моей жене: "Если вдруг с Сергеем что-то случится (он имел в виду какую-то трагедию), у нас нет денег, чтобы отправить тебя с ребенком назад домой, поэтому сама думай, как тебе назад добираться". Об этом разговоре моя бывшая жена рассказала, когда мы возвращались назад к месту службы МНР.

Больше я в отпуск не приезжал. Мать каждый год звала в письмах, обижалась, но до 1988 года я в Кировоград не приезжал. В 1985 году заменился в город Лугу, в Ленинградскую область, в ракетную бригаду, где до 1962 года служил мой старший брат Виктор.

Приехал в Лугу вместе с семьей и вновь попал в один из лучших ракетных дивизионов в бригаде. Командир, подполковник Волостнов, начальник штаба майор Демидюк, зампотех майор Степанченко, который имел всегда свое мнение, не поддаваясь чужим "советам" (его прекрасная жена Таня работала диктором Лужского радио, в общем, очень порядочные люди и хорошая семья). В ракетную бригаду, как и в наш дивизион, прибывали новобранцы с гражданки, в основном славянской национальности.

Не помню точно, в какое время призыва, (кажется, осенью или весной) к нам прибыли призывники. С каждым из них я проводил индивидуальную беседу (это я делал на протяжении всей своей службы и вне зависимости, какое количество военнослужащих прибыло в дивизион).

Среди них оказался парень азербайджанской национальности Исмайылов Илхам. Он прибыл из воздушной десантной учебки (по здоровью не подошел), а по возрасту был на несколько лет старше других призывников, мудрее, рассудительнее. За два года службы он стал мне хорошим помощником, активно участвовал в общественной жизни дивизиона и батареи. Был простым, бесхитростным, честным, правдивым и, самое важное, не боящимся трудностей человеком. Чего, кстати, нельзя сказать о некоторых его земляках из других подразделений. Два года Илхам был мне первым помощником и я, чем мог, ему помогал.

Через году в нашу часть прибыл из учебной части младший сержант Дмитрий Гордон. Парень имел высшее образование, грамотный, эрудированный. Был внештатным корреспондентом окружной военной газеты, писал очерки и статьи в другие газеты Советского Союза.

В период службы в Советской армии эти ребята были отличниками в боевой и политической подготовке, хорошими спортсменами и – главное для меня – простыми и порядочными людьми. И мне жалко было расставаться с ними. Если бы больше таких ребят, армия не знала бы никаких отрицательных явлений, которые, к всеобщему сожалению, все же были.

В 1988 году я обнаружил, что моя первая жена завела любовный роман с другим мужчиной. В этом же году я заменился в Мурманскую область поселок Луостари в 14 км от норвежской границы. И, прежде чем переехать на новое место службы, принял окончательное решение развестись.

В июле – августе взял плановый отпуск и подал на развод. С большими трудностями нас развели, и я уехал. В Мурманск не смог попасть, а оказался в воинской части в 150 км от него. Дивизион, куда меня направили, был одним из передовых в артполку. Там находилась знаменитая 6-я героическая батарея. В годы ВОВ весь лейтенантский состав погиб на главной и единственной дороге, не пропустив ни одного фашистского танка. Приказом министра обороны СССР (тогда главкома Красной армии и ВМФ) этой батарее навечно было присвоено звание "Героическая батарея". Поэтому туда и лейтенантский состав подбирался всегда наилучший.

Я с головой окунулся в службу, домашних проблем не было, полностью бросил выпивать крепкое спиртное, иногда по отдельным случаям выпивал стаканчик-другой сухого вина. Купил в городе Заполярный боксерский мешок, гири, гантели и активно занялся спортом. Отдавал этому все свободное время, в том числе и дома.

Фото из семейного архива

Каждый день в 6.00 вместе с лейтенантским составом бегал кроссы, когда не было снега. Когда выпадал снег, регулярно занимался лыжной подготовкой, а дома колотил боксерский мешок.

В выходные дни устраивали соревнования по боксу среди лейтенантского состава. С нерадивыми военнослужащими, которые называли себя "дедами", я боксировал сам. В соревновательном духе приходилось "воспитывать" таких военнослужащих. Но после этого у некоторых из них отпадала охота показывать свое превосходство над прослужившими меньший срок военнослужащими. В целом, коллектив был неплохой, но, к сожалению, как и в других частях, были такие офицеры и прапорщики, которые вызывали к себе презрение.

После развода с первой женой я прослужил в поселке Луостари, Заполярном почти два года и решил уволиться в запас. Когда в 1989 году я приехал в Кировоград на период отпуска, встретился со своей бывшей одноклассницей Александрой Тендюк (до этого мы предварительно списались), и 26 апреля 1989 года в поселке Корзуново Печенгского района Мурманской области мы и расписались.

Служба мне была уже не в радость. Вся энергия, которая была в молодости (до 40 лет), начала улетучиваться. Я чувствовал, что сильно устал, да и время становилось неспокойное, все шло к развалу СССР.

Мы с женой обдумали и решили, что нужно выходить на пенсию. Я написал рапорт на увольнение и меня с большими препятствиями уволили из ВС СССР в запас. В мае был подписан приказ министра обороны СССР, и 4 июня 1990 года мы выехали в Украину, в Кировоград.

Перед увольнением я выбил семейную путевку в Приозерск Ленинградской области. 24 дня мы отдохнули, одновременно подлечившись. За всю мою многолетнюю службу я впервые по-человечески отдохнул. После санатория два дня ходили по Ленинграду, любовались архитектурой "Петровской застройки". Всю эту красоту я запечатлел на фотографиях.

Перед тем, как выехать из Мурманской области, я решил написать письма матери и тете Лиде, родной сестре отца из Севастополя, которая жила в частном двухэтажном особняке.

Матери я написал, что у меня в Заполярье имеется двухкомнатная квартира, но жить тут, среди каменистых холмов и карликовых березок с большими перепадами в снабжении и в особенности овощей и фруктов, не сильно хочется. Сильно тянет на Украину, в те места, где родился и где до 19 лет прошла моя молодость, хоть и не очень сладкая.

Мать незамедлительно ответила. Написала: "Сынок, живи в Заполярье, а на время отпуска приезжай к нам в Кировоград". Таким ответом, да еще и от кого, от матери, я был подавлен. И написал ей свое последнее письмо, описал всю свою жизнь, которую прожил с ними до 19 лет, и все, что я о них думал. Письмо получилось на семь страниц. И после моего увольнения в запас я не разговаривал с родителями семь лет. Думаю, они об этом не сожалели, особенно "отец".

Второе письмо я написал тетке в Севастополь, такого же содержания, как и матери. Тетя ответила более снисходительно. Написала, что мы с женой можем приехать – она нас временно пропишет. Но только без ребенка (с нами был младший сын Александры). Мол, если хотите в Севастополе жить, девайте ребенка, где хотите.

Я матери и тетушке ответил, что просто решил проверить, как вы к нам относитесь, какой будет ваш ответ на мою просьбу, и сказал, чтобы они меня вычеркнули из своей памяти.

Как относилась ко мне старшая сестра, я знал и видел с детства. Младшую сестру я "понял" лишь по приезду из Мурманска в Кировоград (это отдельный разговор).

Старший брат в душе всегда завидовал мне, только никогда в открытую не высказывал. Зато, как выпьет 100 грамм и больше, я тут же мог определить, чем он "дышит".

Родителям я нужен был, как собаке палка. Пока служил и привозил подарки для всех, был хороший и любимый, а когда уволился из армии, да еще и женился во второй раз (у жены характер не такой, как у меня), стал вовсе никому не нужен.

Вместо того, чтобы порадоваться, что я устроил свою жизнь, что жена у меня порядочная и хозяйская женщина, мои "родственнички" всячески пытались меня с женой развести, вставить клин между нами. Хорошо, что Александра хорошо знала моих "родственников" и никогда не шла у них на поводу. Живем мы с женой уже более 14 лет вместе, доверяя друг другу, меньше слушая дурных советов.

Фото из семейного архива

В июне 1990 года мы приехали в Кировоград. Я целый год был дома, на работу не шел, пока не почувствовал, что уже более или менее отдохнул от службы в армии и успокоился. Теперь можно было и на гражданке поработать.

Старший сын жены служил в армии в городе Умань Черкасской области, там же женился и остался жить. Прожил с первой женой три года и сбежал в Кировоград. Стали мы все вместе жить.

Я изучил старшего сына своей жены. Это оказался очень завистливый и наглый человек, пакости он мне делал на каждом шагу, ну а самое страшное для меня, военного человека, – это подлость и предательство. Впоследствии жена сама на себе ощутит предательство и подлость своего старшего сына, о чем никогда не могла и подумать, поверить в такое.

О себе я уже не говорю. За 12 лет этот человек преподнес мне столько гадостей и подлости, что за всю мою жизнь мне не причинили зла все мои враги, вместе взятые.

Отдохнув от службы в армии, я пошел на работу. Потом, втянувшись в гражданскую жизнь, я одновременно работал на трех-четырех работах. Пока были силы и не старый возраст, меня держали на высоком уровне, я крутился, как белка в колесе.

С четырех утра контролером в троллейбусном депо, затем в дендропарке отдыха на аттракционе "Орбита", затем на пункте охраны общественного порядка, а затем, если выпадало дежурство, в театре имени Кропивницкого. Итого сутки был на ногах, чтобы заработать лишнюю копейку.

Если я хотел себе что из вещей купить, жена тут же говорила, чтобы я такое покупал и ее сыновьям. Получалось, что я работаю, а ее сыновьям покупаю одежду, которую захотелось себе. Это длилось из года в год. Я, конечно, терпеливо молчал, а детям жены это было на руку.

Кому-то что-то захотелось, они никогда ко мне не обращались, а все вопросы решали через маму. Это всегда у них получалось. Если мы обедали или ужинали с употреблением спиртных напитков, то сыновья (особенно старший) нагло "просили": "Батя, подари мне ту или иную вещь", и я ему по своей простой доброте отдавал то, что у меня выдуривали, пользуясь тем, что я был немного под градусом. Когда мне уже начало надоедать это наглое выманивание (выдуривание), мы с женой находили работу ее сыновьям. Сами они ее даже не пытались искать, ходили, гуляли по девкам, а домой приходили только поесть да переспать.

Заканчивая тему о сыновьях своей жены, повторюсь, что старший сын подлый, мерзкий, наглый, завистливый человек. Младший сын стал увлекаться наркотиками, а затем воровством моих вещей (и жены тоже), денег. Просто стал вором и мошенником, опозорив меня на работе, куда я его устроил.

Я жене поставил условие: сыновья, старший, которому 32 года, и младший 26 лет, пусть сами себе зарабатывают на жизнь и помощи от меня не ждут.

Для себя давно сделал вывод: лучше помочь чужому человеку, который тебе отплатит добротой, чем своим близким, которые привыкли только к двум словам "дай" и "мне", а сами при этом не способные на отдачу.

Вот коротко я описал свою жизнь и жизнь рядом живущих со мной людей, а также людей, с которыми мне посчастливилось вместе пройти и прожить это непростое время в моей жизни.

Великий русский полководец Александр Суворов в свое время написал:
"Наука – побеждать"
Я, свою автобиографическую повесть могу назвать "Наука – выживать"

Проживши уже более 60, лет я проанализировал весь свой жизненный путь и сделал вывод, что еще не родившись, а потом и родившись на улице (спасенный бабушкой и Господом Богом), затем и в дальнейшей своей жизни я был ненужным не только для своих родителей, но и для некоторых братьев и сестер.

Когда в 19 лет "отец" выжил меня из дома с молчаливого согласия "матери" и произошла случайная (потом оказавшаяся счастливой) встреча с Саней Корганом, жизнь у меня повернулась в другое, более удачное русло, о котором я даже никогда не думал. Я всегда помнил смерть брата-военного, но осознанно пошел по этому пути, так как у меня не было другого выхода.

Став военным, я от радости забыл на период службы все оскорбления, унижения, издевательства, голод, холод и так далее. Что я перенес, постоянно помогая всем, чем мог, отказывая иногда себе (холостяком) и своей семье (женатым) во многом, только бы хорошо сделать "родителям", брату и сестрам (особенно младшей). При этом я не замечал скрытой зависти, злорадства ко мне от всех без исключения близких моих родственников.

Уволившись в запас, на пенсию и приехав в Кировоград со второй семьей, но уже без подарков, я увидел то, что забыл во время службы, – свое детство, молодость, когда процветали по отношению ко мне унижения, оскорбления, зависть, издевательства и так далее. Особенно со стороны так называемых "родителей". В поведении старшего брата и сестер просматривались эти же отрицательные качества по отношению ко мне, только в скрытой форме.

Фото из семейного архива

После увольнения из армии у меня за душой не было ни рубля. Все пришлось начинать с нуля.

Отдохнув от службы, я пошел работать сначала на одну работу. Потом работал сразу на четырех. Работал не только на питание и одевание второй семьи. Мы стали собирать деньги (доллары), чтобы купить однокомнатную квартиру старшему пасынку (сыну жены), так как он мне в 1993 году высказал такую речь: "Кто ты тут такой, ты занимаешь мою жилплощадь", хотя сам был женат и проживал в поселке возле Умани.

Поэтому я решил работать до тех пор, пока не соберу доллары на одну квартиру, а потом и на другую однокомнатную квартиру для младшего пасынка, потому что со временем и он бы высказал мне такие же слова, что и его старший брат.

Эти слова были сказаны в присутствии моей любимой жены, которая никак на них не отреагировала. А я, видя такое поведение жены и ее сыновей, не сделал для себя никаких выводов, оставаясь при этом влюбленным, наивным, доверчивым и добрым мужем и отчимом (батей).

Позднее, изучив хорошо "пасынков", я понимал: от них ничего хорошего не дождаться. Но доверял своей жене (хотя слишком ошибался), тянулся к ней. Думал, все обойдется. Отношения, любовь между нами станут, как в первые годы нашей совместной жизни. Но опять ошибся. Я для нее стал "доставалой", ишаком для зарабатывания денег. Она жила только для своих сыновей. Я у нее был на третьем плане.

Наглость, подлость и другие отрицательные черты старшего ее сына по отношению ко мне, воровство денег, вещей ее младшего сына-наркомана стало невыносимым. Я был вынужден уйти от них в свою однокомнатную квартиру, которую покупал для старшего пасынка.

В заключение хочу сказать, что за все мои годы жизни чужие люди помогали мне, поддерживали меня в трудные минуты, не требуя взамен ничего, и сделали мне больше добра, чем свои так называемые родственники, за что я им очень благодарен и всегда буду помнить об этом.

Заканчивая свою автобиографическую повесть и анализ своего жизненного пути, хочу сказать еще о своих "родителях".

При живых родителях я рос сиротой, не зная ни ласки, ни внимания, ни хорошего обращения, а только непосильные физические нагрузки (работы) и в чем-то завидовал детям-сиротам, жившим в школах-интернатах.

"Мать" – женщина-убийца своих ни в чем неповинных, но ненужных и лишних для нее и мужа детей, которых надо было кормить, воспитывать. Это было им не под силу, а может, они и не хотели этого делать. Поэтому им легче было в то тяжелое, послевоенное время таким путем и избавляться от лишних ртов: рожать на улице в 15-градусный мороз или избавляться другими способами (переохлаждениями, болезнями, падением грудных детей с кровати высотой один метр и так далее). Ничего хорошего от такой матери-убийцы ждать детям не приходилось.

"Отец" – изверг, садист, жестокий человек, который постоянно издевался над своими детьми и своей женой. Он признавал только одного ребенка родным – первого сыны Александра, а остальных детей считал чужими. Все это он говорил в присутствии матери при нас малых, а потом и взрослых, тем самым унижая свою жену и детей.

"Родители" никогда не прививали нам, детям, узы дружбы, сплоченности, взаимовыручки, взаимопомощи и так далее. Каждый рос сам по себе и каждый шел своей дорогой. Кто-то мечтал, а может, и знал, куда он придет.

Но лично я не знал, куда меня занесет и выбросит кипучая, шумящая, полная неизвестность волна-судьба. Путеводителем в моей мальчишеской жизни стал второй старший брат – Виктор, ушедший из жизни в свои 24 года на острове Куба.

На этом можно завершить воспоминания в своей автобиографической повести.

Кировоград. 2010 год