-2 Киев
Неизвестные страницы жизни Николая Гумилева
Он был, едва ли, не крупнейшим поэтом Серебряного века российской литературы. Основателем нового поэтического направления – акмеизма. Его стихи, насильно изъятые из литературного обращения во второй половине 1920-х годов, тем не менее, служили путеводной звездой, своеобразным маяком, для многих известных советских поэтов – Эдуарда Багрицкого, Николая Тихонова, Вадима Шефнера, Евгения Винокурова…
Исподволь, начиная с "перестроечных" годов, имя Гумилева и его поэтические труды стали возвращаться в литературный обиход. Появилось множество литературоведческих и биографических работ, а также мемуарных свидетельств жизни Николая Степановича. Но полной биографии нет до сих пор. И доныне жизненный путь поэта в трудах его биографов изрядно изобилует белыми пятнами. Изучая написанное о Гумилеве, знакомясь со свидетельствами современников о его бытии, складывается впечатление, что какие-то неведомые силы намеренно, словно ластиком, вытерли целые, и немалые, пласты из его полной приключений жизни. Свою лепту внесла и супруга – "колдунья" из "логова змиева, из города Киева". Анна Ахматова, ненавидя мемуаристов своего гениального мужа, сожгла его письма, уничтожила не поддающееся учету число бесценных гумилевских документов. Что же касается самого поэта, то был он немногословен и не болтлив. И доверял свои тайны немногим. Да и то – далеко не все…
Мы же постараемся из тех осколков судьбы поэта, которые не вписывались в "гламурные" биографии, набросать "конспект" для будущего фундаментального и всестороннего исследования жизни поэта и путешественника, офицера и джентльмена и, конечно же, незаурядного военного разведчика – Николая Гумилева…
Гиперборейский гребень для балерины
В 1906 году в Санкт-Петербурге, на углу Кронверкского проспекта и Большой Дворянской, по проекту архитектора Александра фон Гогена, стали сооружать величественный особняк, более похожий на дворец. Предназначался он для проживания известной в то время балерины Матильды Кшесинской. Но вряд ли столь впечатляющее и роскошное жилище могла позволить себе служительница Мельпомены, пусть и достаточно знаменитая. Блиставшая на сцене Императорского театра, Кшесинская еще в 1890 году на выпускном балу в театральном училище, благодаря прекраснодушному настроению императора Александра III, познакомилась с его сыном Николаем. Тогда великодержавный отец, подмигнув молодым людям, в шутку предостерег свое чадо: "Смотрите только, не слишком флиртуйте". Что-то явно чувствовало отцовское сердце…
Балерина Матильда Кшесинская
Несмотря на то, что роман между начинающей примой и престолонаследником проходил с благословения и под контролем императорской семьи, о совместном будущем не могло быть и речи. Такой мезальянс не входил в планы августейшей фамилии.
"Хотя я знала уже давно, что это неизбежно, что рано или поздно наследник должен будет жениться на какой-либо иностранной принцессе, тем не менее, моему горю не было границ, – вспоминала Матильда Кшесинская. – Что я испытала в день свадьбы Государя, могут понять лишь те, кто способен действительно любить всею душою и всем своим сердцем и кто искренне верит, что настоящая, чистая любовь существует. Я пережила невероятные душевные муки".
Впрочем, без внимания монаршего семейства Романовых балерина не осталась. Вскоре на нее обратил внимание кузен императора. "Великий князь Андрей Владимирович произвел на меня сразу в этот первый вечер, что я с ним познакомилась, громадное впечатление: он был удивительно красив и очень застенчив, что его вовсе не портило, напротив. Во время обеда нечаянно он задел своим рукавом стакан с красным вином, который опрокинулся в мою сторону и облил мое платье. Я не огорчилась тем, что чудное платье погибло, я сразу увидела в этом предзнаменование, что это принесет мне много счастья в жизни".
И хотя отношения с великим князем складывались самым серьезным образом, подтвержденные рождением сына, Николай, к тому времени ставший "обладателем" II-го "порядкового номера" в монаршем "послужном списке", не забывал свою юношескую любовь. В 1907 году он преподнес знаменитой танцовщице бесценный подарок-артефакт – золотой гребень.
Николай II
А предыстория воистину царского подарка такова. В 1903 году, возвратившись из Тифлиса, в Царском Селе поселилась семья корабельного врача Степана Яковлевича Гумилева. К тому времени его сын Николаша, мальчик спокойный и склонный к одиночеству, увлекающийся зоологией, географией и историей, уже опубликовал свое первое стихотворение "Я в лес бежал из городов...". Юношеские искания смысла жизни и привели юного Гумилева на русский Север. По крайней мере, так утверждает инженер-гидротехник по образованию и президент российской Промышленной компании "Гефест", бывший спецназовец и депутат российской Госдумы, а также правнук балерины Кшесинской Константин Севенард. В то время восемнадцатилетний юноша Николай Гумилев, под воздействием "Тайной доктрины" Елены Блаватской, а также результатов изысканий экспедиции знаменитого русского путешественника Николая Пржевальского, увлекся изучением оккультных, мистических учений.
Для того периода российской истории, начала ХХ столетия, было весьма характерным наличие в столице империи адептов различных религиозно-философских воззрений, теософских движений и всякого рода "искателей забытой мудрости". "Весь Петербург охвачен необычно сильным мистическим движением, и в настоящее время там образовался уже целый водоворот маленьких религий, культов, сект, – писал корреспондент оккультного журнала "Ребус". – Движение охватывает собою как верхние слои общества, так и нижние. В верхних слоях мы находим теософско-буддийское течение… С другой стороны, наблюдается возникновение сильного интереса к масонству и возникают вновь заглохшие было формы религиозных движений прошлого столетия". Видимо, не случайно появились в Санкт-Петербурге в окружении царской семьи и монгольский врач Петр Бадмаев, и посланник 13-го Далай-ламы бурят Агван Доржиев, и, позднее, сибирский "старец" Григорий Распутин…
Посланец далай-ламы к русскому царю, бурятский лама Агван Доржиев
И потому вполне обоснованным можно считать предположение, что на пике всеобщего интереса к религиозно-мистическим учениям захлестнувших Россию, Николай Гумилев обратил свое внимание на близкий, даже по чисто географическому расположению, Север, на Кольский полуостров, до которого из Северной Пальмиры – всего ничего… Именно земля Карелии, согласно доарийским и древнеарийским верованиям, являлась прародиной ариев – легендарного государства хеттов – Гипербореей.
В этих местах высилась гора (или скала), считавшаяся центральной точкой мира. Согласно древним свидетельствам, она имела "подножие из семи небес" на которых обитали небожители, и где царил "золотой век". В древнерусском апокрифическом повествовании, относящемся к ХIV веку, "О всей твари" рассказывалось о том, что в "Окияне стоит столп, зовется адамантин (алмаз. – Сергей Кулида). Ему же глава до небеси". "Столп в Окияне до небес" еще известен по преданиям, как Бел-горюч камень или Алатырь-камень и то, что располагался он на сказочном острове Буяне (ныне известном, как Немецкий Кузов, расположенный неподалеку города Кемь) в Белом море. Кстати, именно к этой "Скале на берегу океана" был сорок лет прикован мифический Прометей, воспетый Эсхилом. А растиражированный ныне Нострадамус писал, что "Север – это особое место для встречи иных миров".
Остров Немецкий Кузов, известный по сказкам как остров Буян
Вследствие вековой трансформации власть хеттов-геттов и, в конечном итоге, готов распространила свое владычество от Белого до Черного моря. И, как уверяют некоторые исследователи, именно под влиянием готов-гиперборейцев возникла впоследствии империя царя Филиппа и его сына – Александра Македонского.
К тем прадавним временам относится и легенда о так называемой "Каменной" или "Голубиной", возможно, точнее – "Глубинной (давней, – Сергей Кулида) книге". Этот "фолиант" на самом деле представлял собой рунические знаки, вырезанные в скалах на берегу Белого моря, шириной до 80 метров. Но в 1962 году "канонический" текст, как уверяет упоминаемый нами Константин Севенард, был намеренно затоплен при строительстве Беломорской ГЭС.
В чем же заключается тайна этой "книги"? По мнению историков, она не только содержала изначальное ученье о мироздании, но и раскрывала загадку эликсира вечной жизни, некие прикладные технологии, способные вывести цивилизацию на новый уровень развития. А еще "Каменная книга" стала первоисточником для мифов и легенд чуть ли не всех народов мира, всех древнейших знаний и религий.
Именно этот утерянный артефакт, будто бы, и нашел в 1904 году Николай Гумилев во время своего путешествия на скалистые острова Белого моря. И после возвращения немедленно добился аудиенции у своего сановного соседа по Царскому Селу – Николая II. Как это не покажется странным, но встретиться с царем было проще простого. Питерские художники и исследователи Наталья и Владимир Евсевьевы рассказывают, что, "между прочим, царская резиденция (Александровский дворец. – Сергей Кулида) тогда была открыта для всех желающих". И потому познакомиться с императором можно было во время прогулки. "Сейчас это звучит невероятно, – говорят Евсевьевы, – но в то время руководители страны были гораздо ближе к народу". Да и дом Полубояринова, где жили Гумилевы, располагался в самом центре "российского Версаля" – на углу улиц Оранжерейной и Средней – возле самого Александровского дворца.
Карта Герхарда Меркатора, изданная его сыном Рудольфом в 1535 году. В центре карты изображена легендарная Арктида (Гиперборея)
Поразительно, но, выслушав доклад восемнадцатилетнего юноши, самодержец Российский распорядился немедля выделить из казны определенные средства для продолжения изысканий. Экспедиция под руководством Гумилева снова отправляется на Север – на острова Кузовского архипелага. Следуя информации, почерпнутой из расшифрованной им "Каменной книги", юный исследователь приступает к поискам легендарных свидетельств давней эпохи, гробницы "королевы Моб". "Для раскопок мы выбрали каменную пирамиду на острове, который носит название Русский Кузов, к сожалению, пирамида оказалась пустой и мы уже собирались закончить работу на острове, когда я попросил рабочих, ни на что особенно не рассчитывая, разобрать небольшую пирамиду, которая находилась метрах в десяти от первой, – докладывал государю Гумилев. – Там, к моей неимоверной радости оказались плотно подогнанные друг к другу камни. Уже на следующий день мы сумели вскрыть это захоронение, сделанное в форме склепа. Викинги не хоронили своих умерших и не строили каменные усыпальницы, на основании чего я сделал вывод, что это захоронение относится к более древней цивилизации. В могиле был скелет женщины, никаких предметов, кроме одного единственного. Около черепа женщины находился золотой гребень удивительной работы, на верху которого девушка в облегающей тунике сидела на спинах двух несущих ее дельфинов". К слову, необходимо отметить, что найденное ювелирное изделие было изготовлено из золота 1000-й пробы, которое, согласно переводу Гумилевым "Голубиной книги", изготовлялось в империи "прародителей-виков" с помощью философского камня.
Существует мнение, что, следуя "настойчивой просьбе" государя, Николай Гумилев продал найденный им артефакт, названный им "Гиперборейским гребнем", великому князю Сергею Михайловичу, который в то время был уже фактическим супругом Матильды Кшесинской. А тот, в свою очередь, от имени Николая II, преподнес его балерине…
Предвосхищая дальнейшие события, отметим, что через четыре года, в 1911-м, за казенный счет, был издан гумилевский перевод "Каменной книги". Огромным, нужно заметить, по тем временам, двадцатитысячным тиражом. А уже в следующем году поэт выпускает первый номер своего журнала, названного "Гиперборей"…
Еще через девять лет "гиперборейские приключения" Николая Гумилева будут иметь свое продолжение…
"Николай Абиссинский"
В 1906 году двадцатилетний Николай Гумилев, окончив Николаевскую Императорскую гимназию, желая продолжить династию семьи военных (напомним, что и его дядя Лев Львов тоже был моряком, контр-адмиралом), поступает в Морской корпус. К тому времени высокий, несколько нескладный, с косым шрамом у правого глаза на немного удлиненной голове, юноша, как пишет биограф Гумилева Николай Полушин, "обзавелся усиками, одевался подчеркнуто франтовато… Ботинки носил модные – остроносые". Эта привычка выглядеть чуточку "не как все", "держать фасон" осталась у поэта на всю жизнь. Став достаточно знаменитым поэтом, он присовокупил к своему щеголеватому облаченью, "дресс-коду", по-нынешнему, черный фрак и цилиндр…
Карьера морского офицера привлекала Николая по той простой причине, что давала возможность увидеть мир, совершить экзотические путешествия, пережить приключения сродни героям Брет Гарта, Майн Рида, Буссенара или Роберта Стивенсона. Их книгами Николай зачитывался с раннего детства, оставаясь верным своим устремлениям к "подвигам и славе" и в более "почтительном" возрасте. К тому же, годом ранее, в 1905-м, увидел свет первый сборник стихов Гумилева, символически названный "Путь конквистадоров". А эпиграфом к книге он выбрал строки из стихотворения "Земные яства" малоизвестного тогда французского поэта Андре Жида – "Я стал кочевником, чтобы сладострастно прикасаться ко всему, что кочует!" И, как кажется, эти поэтические строки послужили для Николая Гумилева краеугольным камнем всей жизни. Впрочем, как и аналогия с фамилией французского стихотворца, напоминающая о библейском страннике – Вечном Жиде…
Обложка первой книги Николая Гумилева "Путь конквистадоров"
Итак, мечтам о "пропастях, безднах и бурях" дан импульс в виде поступление в военно-морское училище. Но… В середине мая Николай вдруг сообщает своему учителю и другу Валерию Брюсову: "Летом я собираюсь ехать за границу и пробыть там пять лет".
Почему же так внезапно у молодого Гумилева изменились планы? На поверхности лежит, казалось бы, тривиальный ответ. Если в конце прошлого века "всемирным Вавилоном" был Нью-Йорк, то в начале столетия – Париж. Столица Франции манила к себе не только богемную публику, поэтов, художников, но и всякого рода авантюристов, проходимцев и, как тогда писали, "международных шпионов".
Бывший сотрудник Второго главного управления КГБ Василий Ставицкий уверен, что "сам по себе этот частный эпизод личной жизни не мог пройти мимо внимания военной разведки. Разведка просто не могла оставить без внимания факт выезда на учебу во Францию молодого курсанта с прекрасным знанием иностранного языка. Франция всегда представляла особый интерес для России как союзница и как соперница на мировой арене одновременно в зависимости от ситуации. Такую возможность просто не могла упустить российская военная разведка".
Думаю, что сотрудник советской контрразведки несколько ошибается. В то время военной разведкой занималось 7-е отделение (по военной статистике иностранных государств) 1-го отдела (Военно-статистического) Управления Второго генерал-квартирмейстера Главного штаба. Люди в Разведочном отделении Главного штаба русской армии служили образованные и тягу молодого человека, к тому же, уже апробированному в "тайной миссии" на русском Севере в "поисках истины", взяли "на карандаш". Упустить такого кандидата в "тайные агенты" профессиональные разведчики просто не имели права. И потому, мы уверены, именно российские спецслужбы направили Николая Гумилева с особым заданием в Париж. Такую уверенность дает то обстоятельство, что перед отбытием во Францию молодой человек, по свидетельствам биографов, "решил заняться изучением оккультных наук"…
"Во французской стороне, на чужой планете" Гумилеву, как и его безымянному средневековому собрату, "предстояло учиться в университете". Определившись на филологический факультет Сорбонны, он стал подыскивать себе подходящее жилье. Казалось бы, для небогатого студента, которому родители определили месячную субсидию в сто конвертируемых рублей, для проживания вполне подошла бы дешевая комната в районе Страсбургского бульвара, предместье Сан-Мартен, Тюрбиго или в Латинском квартале. Однако Николай решает не экономить и поселяется на аристократическом бульваре Сен-Жермен, в доме № 68. Рядом расположены несколько французских министерств и большинство иностранных посольств. В том числе, на прилегающей Рю де Гренелл, русское посольство и консульство.
Анна Горенко. 1900-е годы
Проясним ситуацию. В конце 1904 года руководством охранного отделения Департамента полиции было принято решение об учреждении в структуре Особого отдела МВД специального подразделения. В задачу этого совершенно секретного отделения дипломатической агентуры входил, кроме прочего, "розыск международного шпионства". В Париже главный штаб заграничной разведки российского Департамента полиции располагался на Рю де Гренелл в номере 79. И Николаю Гумилеву туда, как говорится, было – рукой подать…
Что касаемо постижению науки, то особого пиетета к изучаемым предметам начинающий поэт не проявлял. Он выпускает журнал "Сириус", публикует второй поэтический сборник – "Романтические цветы", терпит душевные муки от неразделенной любви к Анечке Горенко и, даже, пытается вскрыть себе вены перочинным ножичком в парке Бьютт де Шамон…
А между тем Николай достиг того возраста, когда следовало отдать свой воинский долг Родине. Прибыв из Парижа в Царское Село, Гумилев отправился на медицинскую комиссию. "Сын статского советника Николай Степанович Гумилев явился к выполнению воинской повинности при призыве 1907 года, – говорилось в свидетельстве Царскосельского уездного по воинской повинности Присутствия, – и, по вынутому им № 65 жребья, подлежал поступлению на службу в войска, но, по освидетельствованию, признан совершенно неспособным к военной службе, а потому освобожден навсегда от службы".
Не странно ли?.. Еще год назад Николай без проблем поступил в Морской корпус, а год спустя стал "годным к нестроевой"… Видимо молодого человека "отмазали" от армии достаточно влиятельные силы. Те, кто определили кандидатуру сына морского офицера для сражений на "невидимом фронте" – в разведке…
И теперь "полем битвы" для Николая Гумилева должна была стать Африка. Этот континент на протяжении веков оставался своеобразной "Terra Incognita" для Российской империи. При Петре I, в "Географии", опубликованной в Москве в 1719 году, появились первые сведения об Африке, изобилующие, порой, фантасмагорическими сведениями. И даже несколько позднее, в изданном Российской академии наук в 1753 году фолианте "География", можно было прочесть о том, что ""вся Африка наполнена слонами, львами, барсами, верблюдами, обезьянами, змиями, драконами, страусами, казуриями и многими другими лютыми и редкими зверьями, которые не токмо проезжим, но и жителям самим наскучили". И еще любопытная сентенция, имеющая хождение и в наши дни: "Ежели вообще о всей Африке рассуждать, то она таких, как Европа или Азия, не имеет преимуществ. Хотя оные золотом, серебром, драгоценными камнями или другими дорогими вещами ее и не превосходят, однако она такие имеет неспособности, что жители по большей части сокровищ своих так употреблять не могут, как то чинится в других землях".
Свидетельство Н. С. Гумилева о явке к исполнению воинской повинности, 1907 год
Что касается Петра I, то он первым из российских правителей решил включить неизведанные африканские земли в сферу интересов государства. В 1723 году по его повелению два фрегата отправились в плавание вокруг Африки с его посланием – "Грамотой Королю Мадагаскарскому". Однако дальнейшего развития экспансионистские планы русского императора не имели. И только "в конце XIX века, – как пишет доктор исторических наук, профессор Аполлон Давидсон, – у России впервые появился союзник в "Черной Африке". Это была Эфиопия, или, как тогда ее называли в России, Абиссиния.
Государственная заинтересованность России определялась, прежде всего, важным стратегическим положением Эфиопии – на кратчайшем пути из Европы на Дальний Восток".
Тогда российское правительство озаботилось созданием собственной военно-морской базы или, как пишут сегодня, "непотопляемого авианосца", для того, чтобы не зависеть от европейских стран, имеющих свои колонии в Африке, при загрузке русских кораблей углем. Такой прецедент уже был. Во время русско-японской войны англичане отказались заправить эскадру адмирала Рождественского "черным золотом" в одной из своих подконтрольных территорий. И потому в Санкт-Петербурге пытались найти точки соприкосновения с абиссинскими правителями для возможности оборудовать, по крайней мере, хотя бы "заправочную станцию" на выходе из Красного моря в Индийский океан.
Немаловажным было и то обстоятельство, что распространенная в Абиссинии религия имела сходство с православием. Эта похожесть сыграла немаловажную роль и в государственной политике Российской империи. Сергей Витте впоследствии писал в "Воспоминаниях": "Так как Абиссиния, в конце концов, страна полуидолопоклонническая, но в этой их религии есть некоторые проблески православия, православной церкви, то на том основании мы очень желали объявить Абиссинию под своим покровительством, а при удобном случае ее и скушать".
Краткая хронология "покорения" страны у Африканского Рога выглядит так.
В 1888 году терский казак Николай Ашинов в сопровождении архимандрита Паисия и отряда в полтораста человек, заручившись покровительством самого Александра III и названный Победоносцевым "российским Христофором Колумбом", высадился на берегах Красного моря. Здесь он, к северу от нынешнего города Джибути, обустроил поселение, назвав его "Московской станицей". Следуя советам Нижегородского генерал-губернатора Баранова, Ашинов намеревался также образовать "Российско-Африканскую компанию". Но из этой затеи ничего не получилось: французы силой оружия вытеснили русских "миссионеров".
Казак Николай Ашинов
В марте 1895-го в Аддис-Абебу прибыла экспедиция известного путешественника А. Елисеева. И как следствие его переговоров, через три месяца в Санкт-Петербурге объявилась абиссинская дипломатическая делегация. Через три года, в феврале 1898-го, в Аддис-Абебу с ответным визитом "доброй воли", для установления дипломатических отношений прибыла российская императорская миссия. Возглавлял русское представительство действительный статский советник П.Власов. А вместе с ним, в качестве охраны, в Абиссинию прибыл конвой из 20 казаков под начальством подъесаула лейб-гвардии Атаманского полка Петра.Краснова. Того самого, который стал героем Гражданской войны. Правда, с "белой" стороны. Кстати, Краснов был не только талантливым военным, но и писателем. И свой первый литературный опыт у него проявился именно в Африке – в 1899 году Петр Краснов написал книгу "Казаки в Абиссинии".
Между строк скажем и о том, что "владычица морей" Британия вкупе с Францией, а также кайзеровская Германия также "жадным взором" посматривали на северо-запад Африки…
Путешественник Александр Елисеев
В дальнейшем в "Черной Африке", в западной части Абиссинии и Восточном Судане, побывал полковник Генерального штаба Леонид Артамонов. Четыре раза, по напутствию самого Николая II, посещал Абиссинию поручик лейб-гвардии Гусарского полка Александр Булатович. И вот теперь пришел черед Николая Гумилева. Но у него были и свои резоны путешествия в малоизведанные земли.
У российского поэта Абиссиния, конечно же, вызывала невольный пиетет тем обстоятельством, что оттуда вышли предки "нашего всего" – Александра Пушкина. Но были и иные, тайные, цели ее посещения.
Литературовед Николай Богомолов в своей работе "Оккультные мотивы в творчестве Гумилева" отмечал, что "проблема связи творчества Гумилева с разного рода мистическими учениями современной ему эпохи – проблема совершенно очевидная, зафиксированная многочисленными документами и наблюдениями". По мнению ученого, существовало несколько поводов, "заставлявшие Гумилева стремиться в Африку, которые восходят к оккультным доктринам". Среди них "масонская мифология, предполагавшая в качестве отмеченных для посещения, особенно посвященных высших степеней, трех городов, в которых Гумилев побывал". Как писал М.Лонгинов, "все розенкрейцерство разделялось на девять округов. Четырем высшим степеням назначены были места для конвенций: Каир и Париж; … Смирна"…
Статский советник, дипломат Петр Власов
В июле 1907 года Николай Гумилев отправляется в свое первое короткое путешествие по Леванту. К сожалению, подробностей этой поездки мы не знаем, но известны строки из письма Валерию Брюсову, из которых становится известно, что "студиозо" был "неделю в Константинополе, в Смирне, имел мимолетный роман с какой-то гречанкой, воевал с апашами в Марселе и только вчера, не знаю как, не знаю зачем, очутился в Париже".
Находился Николай и под "магией слова" доктора Папюса (настоящее имя – Жерар Энкосс), с которым повстречался в Париже. Этот факт их знакомства подтверждала и Анна Ахматова, которая вспоминала (по записям Петра Лукницкого), что "Папюса Гумилев привез в 7-м году на дачу Шмидта. Мне оставил". Так вот мистик Папюс считал: история человечества представляет собой тетраду рас, несущих в себе истинный свет мудрости – лемурийцы, атланты, черные и белые. При этом Африка, являвшаяся континентом, где обитали наследники предшествующих цивилизаций, рассматривалась как хранилище важнейших данных о магических корнях современного "тайного знания".
Эти рассуждения ученого друга проливали свет на загадку изысканий на русском Севере в 1904 году. Отнюдь не совпадением, по размышлениям Гумилева, было то, что название карельского города Кемь происходит от древнего термина "кем" или "хем", и означает "большая вода", и то, что древние египтяне сами себя называли "народом Кеми". Да и древнегреческие источники, из которых было известно о существовании на севере известного им мира таинственной страны – Гипербореи, – утверждали, что тамошние жители – древнейший народ, наряду с египтянами.
Доктор Папюс (настоящее имя Жерар Энкосс)
Вполне возможным кажется, что заданием Николая Гумилева стало именно раскрытие оккультных, масонских знаний. А главным – поиски в Африке легендарной страны Му.
А вот Франция, где "вольные каменщики" были особо сильны своими традициями, могла послужить своеобразной "легальной резидентурой". Здесь Гумилев должен был найти нужные связи и контакты…
В июле 1908-го он сообщает Валерию Брюсову о том, что "осенью думаю уехать на полгода в Абиссинию".
А пока решает продолжить учебу на родине. В прошении на имя ректора Санкт-Петербургского университета Гумилев пишет: "Честь имею просить Ваше Превосходительство о зачислении меня в число действительных студентов Санкт-Петербургского университета юридического факультета". И снова учеба остается на втором плане. 22 августа, после положительного ответа ректора и зачисления на курс, известный к тому времени поэт Гумилев письменно уведомляет Брюсова об отъезде на "черный континент": "Числа седьмого я думаю выехать из Царского. Когда мой адрес хоть сколько-нибудь установится, я тотчас сообщу его Вам".
А 7 сентября Николай Гумилев сообщает сыну Иннокентия Анненского Валентину о своем маршруте: "Ехать я думаю в Грецию, сначала в Афины, потом по разным островам. Оттуда в Сицилию, Италию и через Швейцарию в Царское Село. Вернусь приблизительно в декабре".
Через три дня поэт на пароходе "Синоп" отправляется из Одессы в Константинополь, оттуда – в Грецию, а затем оказывается… на севере африканского континента – в Египте –в Александрии и Каире. Спрашивается: к чему такая "конспирация"? Что хотел скрыть от друзей и знакомых Николай Гумилев? Возможно, поиск утерянного артефакта, о котором он прочел в одной книге об Абиссинии, изданной в 1894 году и по случаю купленной в букинистической лавке. Там говорилось, что "современные абиссинцы твердо веруют, что в тайниках Аксумского собора хранится подлинный кивот Завета, принесенный из Иерусалима Менеликом, сыном Соломона"… Может быть, это путешествие было своеобразной рекогносцировкой для более фундаментальных поисков?.. Или российская разведка ставила перед Гумилевым задание в плоскости геополитических целей?.. А, может быть, и то, и другое?..
Портрет Николая Гумилева из студенческого дела. Фотография М. А. Кана. Царское Село, 1908 год
Очередное путешествие в Африку не заставило себя ждать. 30 ноября 1909 года Гумилев отправляется в Одессу, оттуда – на север, так влекущего его, континента. Маршрут его поездки также малоизвестен.
Через Константинополь, Каир, Порт-Саид, Джедду искатель приключений 22 или 23 декабря прибыл в Джибути. Оттуда он пишет все тому же Брюсову: "Завтра еду в глубь страны, по направлению к Аддис-Абебе, столице Менелика". И снова неясно, какую же подлинную цель, кроме охоты и поэтической подпитки, преследовал Гумилев, отправляясь в Абиссинию. В его очерке "Африканская охота. Из путевого дневника Н.Гумелева" есть такая запись: "А ночью мне приснилось, что за участие в каком-то абиссинском дворцовом перевороте мне отрубили голову…" Весьма возможно, это и есть ключ к разгадке миссии поэта-разведчика в страну "единоверцев". Российская империя, во что бы то ни стало, всеми возможными методами и средствами старалась приобрести союзников на северо-востоке Африке. Тем более, что здесь, вблизи арабского Востока, уже действовали британский полковник Томас Эдвард Лоуренс, более известный как Лоуренс Аравийский, и германский дипломат Васмус – Васмус Персидский. России нужен был свой суперагент в африканском и арабском мире. Им и стал Николай Гумилев, которому вполне подошло бы имя – Николай Абиссинский…
В 1910 году, как пишет Василий Ставицкий, "Николай Гумилев и Анна Ахматова заключают брачный союз (в Киеве, в церкви святого Николая Чудотворца, которая находилась на месте нынешнего рынка возле станции метро "Левобережная; в нескольких минутах ходьбы от редакции "МК в Украине". – Сергей Кулида)… Сразу же после апрельской свадьбы молодые отправились в путешествие в хорошо знакомый им Париж (где у Ахматовой возник роман с Модильяни. – Сергей Кулида) и возвратились в Россию только осенью, почти через полгода. И как это ни покажется странным, почти сразу по возвращении в столицу Гумилев совершенно неожиданно, бросив дома молодую жену, уезжает вновь в далекую Абиссинию. Эта страна загадочно странно притягивает Гумилева, порождая различные слухи и толкования".
Подробности этой очередной поездки "за экзотикой" также весьма скудны. "Мне хорошо известно, – писал Александр Куприн, – что он от негуса (императора. – Сергей Кулида) абиссинского получил милостивое и совсем ненужное ему разрешение охотиться на слонов и добывать золото в пределах абиссинских владений". На языке разведчиков контакт с негусом, в то время наследником императорского престола Лидж-Иассом, называется вербовочным подходом. Попыткой заполучить в полудикой Абиссинии своего "агента влияния".
Открытка посланная Николаем Гумилевым Валерию Брюсову из Каира, 1908 год
Косвенно подтверждал это и сам Николай Гумилев. В составленной им записке он писал: "Я жил также четыре месяца в столице Абиссинии, Аддис-Абебе, где познакомился со многими министрами и вождями и был представлен ко двору бывшего Императора российским поверенным в делах в Абиссинии (Борисом Чемерзиным. – Сергей Кулида)".
Между прочим, недостатка в деньгах русский путешественник не ощущал. Недаром ведь супруга Чемерзина Анна писала, что "видимо, он богатый человек, очень воспитанный и приятный в общении". Кто, как не российский Генштаб, мог ссудить Гумилева деньгами… И, надо думать, немалыми…
Профинансировало правительство и очередную поездку Николая Гумилева в Африку в 1913 году. На сей раз путешествию придали форму солидной научной этнографической экспедиции, патронируемой Музеем антропологии и этнографии при императорской академии наук. Лично директор музея, академик и действительный тайный советник, Василий Радлов убедил своих коллег в целесообразности назначить руководителем экспедиции двадцатисемилетнего молодого человека. Он же воодушевленно содействовал в получении Гумилевым от Главного артиллерийского управления оружия и боеприпасов, обеспечил бесплатный проезд на пароходе Российского Добровольного флота, добился рекомендательных писем к российскому вице-консулу в Джибути и в Русскую Православную миссию в Абиссинии.
Такая активность авторитетного ученого может показаться странной, но профессор-историк Аполлон Давидсон уверен, что "директору музея академику В.В. Радлову и ученому хранителю музея Л.Я. Штернбергу он (Гумилев. – Сергей Кулида) подошел" по той простой причине, "что профессиональных этнографов-африканистов в нашей стране тогда не было". Утверждение, смеем думать, весьма спорное.
Анатолий Доливо-Добровольский, едва ли не авторитетнейший в современной России исследователь жизни и творчества Николая Гумилева, придерживается несколько иного мнения. Он считает, что кандидатура поэта вызвала одобрение у маститых ученых по одной, но веской причине: подобные путешествия "контролировались Военным министерством". И даже особо не сомневается, что поэту "были также даны какие-то особые секретные поручения". Тем более, что "экспедиция состоялась в предгрозовое время – всего за год до начала Первой мировой войны".
В своем "Африканском дневнике" Гумилев писал о "легальном" задании, полученном от Музея антропологии и этнографии: "Я должен был отправиться в порт Джибути в Баб-эль-Мандебском проливе, оттуда по железной дороге к Харару, потом, составив караван, на юг в область, лежащую между Сомалийским полуостровом и озерами Рудольфа, Маргариты, Звай; захватить возможно больший район исследования; делать снимки, собирать этнографические коллекции, записывать песни и легенды. Кроме того, мне предоставлялось право собирать зоологические коллекции".
А вот "дополнительные задачи", по выражению Доливо-Добровольского, предполагали: "собрать сведения о политическом положении в Абиссинии, о возможном участии разных абиссинских племен в военных действиях на стороне России, если таковые развернутся на черном континенте, о целесообразности их использования в разных родах войск"…
10 апреля 1913-го в семь часов вечера Николай Гумилев в сопровождении своего племянника Николая Сверчкова, по-домашнему – Коля-маленький, оба – в белых костюмах и шляпах, на теплоходе "Тамбов" отплыли в Константинополь. Отсюда их путь лежал, в хорошо уже известную поэту, Абиссинию.
Мы не будем подробно описывать четырехмесячное путешествие Николая Гумилева по намеченному в Санкт-Петербурге маршруту. Любопытствующим же порекомендуем ознакомиться с уже упоминаемым нами "Африканским дневником". Но вот о нескольких, как кажется, знаковых встречах коротко расскажем со слов самого "начальника экспедиции". "В Константинополе к нам присоединился еще один пассажир (Мозар-бей. – Сергей Кулида), турецкий консул, только что назначенный в Харар, – писал Гумилев. – …Мы с ним уговорились предложить турецкому правительству послать инструкторов на Сомалийский полуостров, чтобы устроить иррегулярное войско из тамошних мусульман. Оно могло бы служить для усмирения вечно бунтующих арабов Йемена, тем более, что турки не переносят аравийской жары. Два, три других плана в том же роде, и мы в Порт-Саиде".
Гумилев верхом на жирафе. Шарж Н. Радлова
И вот, что интересно. В то же время, неподалеку от Порт-Саида, в Каире, пребывал сотрудник капитана Мэнсфилда Смит-Камминга, руководителя внешнего департамента (разведка) только недавно созданного Бюро секретной службы Ее Величества. Звали этого британского агента Томас Эдвард Лоуренс, впоследствии получившем известность в шпионском истеблишменте под именем Лоуренса Аравийского. Подданные королевы внимательно отслеживали все передвижения россиян по миру, опасаясь конкуренции в колониальных делах. Поэтому, с немалой долей уверенности, скажем: два разведчика встретились. И, смеем утверждать, Лоуренс в чем-то убедил Гумилева…
Следую дальнейшим путем, как отмечает Николай Степанович, "в Хараре у нас оказался даже соотечественник, русский подданный армянин Артем Иоханжан, живший в Париже, в Америке, в Египте и около двадцати лет живущий в Абиссинии". Этот неожиданный знакомец – явно не случайный человек в шпионском ремесле, хотя, по Гумилеву, "на визитных карточках он значился как доктор медицины, доктор наук, негоциант, комиссионер и бывший член Суда…" Можно предположить, что на самом деле Артем Иоханжан являлся сотрудником российской разведывательной службы, внедренным в эту африканскую страну на длительное "оседание".
Во время "африканского сафари" случилась у Николая Гумилева и еще одна встреча, имевшая немалое геополитическое значение. "Мы остановились у дома генерал-губернатора – дедьязмача (правильно – дэджазмача; один из высших титулов Абиссинии. – Сергей Кулида) Тафари, сына Раса-Маконена, который со своей свитой ожидал нас во дворе своего дома. Это юноша 18-19 лет, который по требованию харарского войска был, несмотря на свою молодость, назначен генерал-губернатором или лучше сказать владетелем Харара. Молодой мальчик, худенький, только что перенесший воспаление легких, он видом скорее напоминал безмолвную куклу. Носит по отцу титул высочества. Понимает он впрочем, по-французски и имеет при себе переводчика-абиссинца, католика, знающего французский язык. Прекрасна у Тафари его улыбка, которая делает его одновременно привлекательным и живым". Впоследствии мальчик стал, вначале регентом, а затем – императором Хайле Селассие I, и правил своей страной до 1974 года. Вот только с Советским Союзом отношения у него не сложились…
Гумилев с проводниками у палатки. Фото Н. Сверчкова
Что же касаемо Николая Гумилева, то в сентябре, вместе со своим племянником, он объявляется в Царском Селе. "26 сентября, - пишет литературовед Владимир Полушин, – Гумилев сдал в качестве отчета три коллекции в Музей антропологии и этнографии". Известный ученый-африканист, академик Д.Ольдерогге, в ту пору секретарь академии, отмечал: "Интересна… коллекция в 128 предметов. Собранная в Восточной Африке… командированным туда г. Н.С.Гумилевым. Племя сомали было до сих пор представлено в музее лишь несколькими предметами; доставленные г. Гумилевым 48 сомалийских предметов дополняют картину быта этого племени. Совершенно не были до сих пор представлены харари, по быту которых в коллекции г. Гумилева имеется 46 предметов. Остальная часть собрания пополняет прежние коллекции музея по быту и культуре Абиссинии".
Была и еще одна коллекция, которая имела "двойное назначение". Это фотографические снимки, которые, в первую очередь, были интересны именно людям военным, и которые несли в себе неоценимую визуальную информацию об интересующей российский Генштаб стране.
В служебной справке того периода, обнаруженной в архиве, говорилось, что "источник, непосредственно общавшийся с местным населением, утверждает, что многие абиссинцы по-прежнему исповедуют православную веру, тепло и дружелюбно относятся к России и русским. С другой стороны – военная агрессия Франции встречает отпор местного населения. Отдельные вожди племен высказывают просьбы – оказать им военную поддержку в борьбе с французами. Однако следует учитывать, что местные аборигены не способны оказать какое-либо серьезное сопротивление. Поэтому участие России в этом мероприятии чревато тяжелыми последствиями".
Опись собрания экспедиций Николая Гумилева, сделанная Николаем Сверчковым. 1913 год
Доподлинно неизвестно принадлежал ли этот отчет перу Николая Гумилева. Но в 1947 году в лондонском архиве поэта и художника, близкого друга Ахматовой Бориса Анрепа, и, по совместительству, военного разведчика на Британских островах, была обнаружена "Записка об Абиссинии", имевшая подзаголовок: "Записка относительно могущего представиться набора добровольцев для французской армии в Абиссинии". Под документом стояла подпись: "Прапорщик 5-го Александрийского гусарского полка Российской Армии Гумилев". Историк спецслужб Василий Ставицкий, бывший сотрудник советской контрразведки, утверждает, что эта "служебная "Записка об Абиссинии", написанная несколько лет спустя, летом 1917 года в Париже. Суть этого документа сводилась к анализу возможностей Абиссинии по мобилизации добровольцев из числа чернокожего населения для пополнения союзнических войск на германском фронте… Кстати "Записка об Абиссинии" написана на французском языке, так как предназначалась на рассмотрение объединенному командованию Антанты"…
За три года до этого, в 1914-м, в пятом номере "Нивы" была опубликована статья Николая Гумилева "Умер ли Менелик?", в которой поэт-путешественник-разведчик всесторонне анализирует ситуацию в Абиссинии в связи с правлением полководца и негуса Менелика II, объеденившего абиссинские народы в единое государство. Именно талантами Менелика II удалось организовать противостояние босоногих ашкеров, вооруженных допотопными ружьями, европейским армиям – вначале "макаронникам", а вскоре и объединенным англо-французским силам. По данным Гумилева, итальянские колонизаторы рассчитывали заполучить северные и южные части страны, французы стремились в восточные области, ну а британцам – все остальное.
Сто раз прав Анатолий Доливо-Добровольский когда пишет: "Вряд ли поэт, далекий от политики, как представляют Гумилева, занимающийся собиранием этнографических предметов и жуков, сумел бы так глубоко проникнуть в скрываемые от всего мира обстоятельства внутренней жизни Абиссинии и планы ее врагов, если бы не выполнял специального задания на сбор такой информации от Военного министерства России. Уже на основании этой статьи мы можем считать, что у Гумилева были несомненные таланты разведчика"…
Военный разведчик
15 июля 1914 года Австро-Венгрия объявила войну Сербии. Случилось это после того, как член подпольной организации "Молодая Босния" Гаврила Принцип застрелил наследника габсбургского престола эрцгерцога Франца Фердинанда. После этого события стали развиваться стремительно и бесповоротно. Через два дня Россия, которая всегда поддерживала братьев-славян, объявила всеобщую мобилизацию. Еще через пару дней германский посол заявил главе российского МИДа Сазонову о том, что кайзеровская империя считает себя в состоянии войны с Россией.
Николай Гумилев без колебаний решил записаться "охотником", то есть, добровольцем, в действующую армию. "Войну он принял с простотою совершенной, с прямолинейной горячностью, – писал современник поэта Я.Левинсон. – Он был, пожалуй, одним из тех немногих людей в России, чью душу война застала в наибольшей боевой готовности. Патриотизм его быль столь же безоговорочен, как безоблачно было его религиозное исповедание".
28 июля, за подписью действительного статского советника доктора медицины Воскресенского, поэт получает медицинское свидетельство, которое гласило, что "сын статского советника Николай Степанович Гумилев, 28 лет от роду, по исследовании его здоровья, оказался не имеющим физических недостатков, препятствующих ему поступить на действительную военную службу, за исключением близорукости правого глаза и некоторого косоглазия, причем, по словам г. Гумилева, он прекрасный стрелок".
Николай Гумилев в форме улана. 1914 год
В первых числах августа Николай Гумилев был зачислен добровольцем в лейб-гвардии уланский Ее Величества Государыни Императрицы Александры Федоровны полк.
"Он попадает во взвод конной разведки, где постоянные риск и опасность, рейды в тылу врага, – пишет Василий Ставицкий. – Об этом остались документальные очерки Гумилева, который находит время между боями, чтобы писать "Записки кавалериста", которые печатались в 1915-1916 годах в газете "Биржевые ведомости"". В письме к Михаилу Лозинскому поэт-воин сообщал: "…пишу тебе уже ветераном, много раз побывавшем в разведке". Кстати, ученик Гумилева по "Цеху поэтов" говорил, что мэтр отправился на войну, чтобы заработать полный бант георгиевского кавалера – четыре креста, от первой до четвертой степени.
А главный редактор журнала "Аполлон" Сергей Маковский вспоминал, что летом 1914 года, когда была объявлена мобилизация, все "аполлоновцы" были призваны в армию, но, надев военную форму, старались устроится в тылу. "Один Гумилев, имевший все права, как белобилетник, решил, во что бы то ни стало, идти на войну... Не раз встречался я с ним летом 1915 и 1916 годов, когда он приезжал с фронта в отпуск, гордясь двумя солдатскими "Георгиями"... за участие в боях... Во время второго отпуска, после того, как он был произведен за отличие в боях в унтер-офицеры, Николай Степанович получил разрешение сдать экзамены на офицерский чин. Весной того же года... получил он, по своему желанию, командировку от Временного правительства в русский экспедиционный корпус..." Случилось это в 1917 году.
В конце марта приказом по 5-й армии прапорщик Гумилев награжден орденом Святого Станислава 3-й степени с мечами и бантами. Но очередная награда не радует боевого офицера, способного закурить сигарету, взобравшись на бруствер, под непрерывным ружейным и пулеметным огнем противника. В России наступали, по меткому выражению Ивана Бунина, "окаянные дни": законный Государь Император вынужденно отрекся от престола, в столице большевики смущали народ лозунгами "всеобщего равенства и братства", а солдаты на позициях уже кое-где стали создавать комитеты и обниматься с немцами. Высокие чувства патриотизма, служения Отечеству, героизм – внезапно обесценились и даже, в глазах многих, потеряли смысл…
Николай Гумилев – георгиевский кавалер. Силуэт работы Е. Кругликовой. 1916 год
И тогда, 27 апреля, в штаб 5-1 кавалерийской дивизии пришла телеграмма следующего содержания: "Прошу телеграфировать Петроград мобилизационный не встречается ли препятствий и удостаивается ли Вами прапорщик Александрийского полка Гумилев к командированию состав наших войск Салоникского фронта тчк Начальник мобилизационного отделения ГУГШ (Главного Управления Генерального Штаба. – Сергей Кулида) полковник Саттеруп тчк".
15 мая, подписав контракт и став зарубежным корреспондентом "Русской воли", Николай Гумилев покидает Петроград. Только 20 июня, через Стокгольм, Осло и Берген, добрался он до Лондона, промежуточной остановки по пути в Париж. В письмах к Анне Ахматовой Гумилев, по понятным причинам, не может сообщить о характере его работы. Но дает понять: она сродни той, "что выполняется Анрепом в Англии".
О Борисе Анрепе следует сказать несколько слов. Поэт и художник, он вообще-то, был кадровым офицером, до войны состоящим в запасе. Начало боевых действий на Восточном театре боевых действий застало его в Лондоне, где к тому времени была открыта выставка его художественных работ. Анреп бросил все и, возвратившись в Россию, был направлен на галицийский фронт, где проявил себя как храбрый офицер. За что и был удостоен боевых наград. Там же, в Галиции, Анреп заводит дружбу с командиром британского броневого отряда Локер-Ламсон и другими английскими офицерами. "Почему-то, – задается вопросом Анатолий Доливо-Добровольский, – в 1915 году он, не будучи раненным или больным, часто получает какие-то загадочные командировки с фронта в Петроград; боевых офицеров, как правило, ни с того ни с сего с фронта не отзывали. В начале 1916 года его вообще откомандировали в Англию".
Биограф Гумилева считает, что "с приездом Анрепа в Петроград совпал отзыв Гумилева с фронта". И предполагает, "что в изменениях военных судеб Гумилева сыграл роль Борис Анреп, который, уже находясь на секретной работе, порекомендовал хорошо знакомого ему Николая Степановича как возможного военного разведчика для Франции". Где, напомним, Гумилев провел несколько лет и обзавелся многими знакомствами…
В Лондоне Николай Гумилев бывает в модных салонах, общается с местной богемой – писателями, журналистами, художниками. Особенно примечательная встреча состоялась в доме леди Джулиет Дафф на Мейфер-стрит в Лондоне. Здесь Николай Гумилев познакомился с живым классиком английской литературы Гербертом Кийтом Честертоном. О нем русский поэт писал Ахматовой: "Его здесь или очень любят, или очень ненавидят. Но все считаются".
"Среди гостей был майор Морис Беринг, который привел русского в военной форме, – вспоминал позже Честертон… – Говорил он по-французски, совершенно не умолкая, и мы притихли; а то, что он говорил, довольно характерно для его народа. Многие пытались определить это, но проще всего сказать, что у русских есть все дарования, кроме здравого смысла. Он был аристократ, помещик, офицер царской гвардии, полностью преданный старому режиму. Но что-то роднило его с любым большевиком, мало того – с каждый встречавшимся мне русским. Скажу одно: когда он вышел в дверь, казалось, что точно так же он мог выйти в окно. Коммунистом он не был, утопистом – был, и утопия его была намного безумней коммунизма. Он предложил, чтобы миром правили поэты. Как он важно пояснил нам, он и сам был поэт. А, кроме того, он был так учтив и великодушен, что предложил мне, тоже поэту, стать полноправным правителем Англии. Италию он отвел Д'Аннунцио, Францию – Анатолю Франсу. Я заметил, на таком французском, какой мог противопоставить потоку его слов, что правителю нужна какая-то общая идея, идеи же Франса и Д'Аннунцио, скорее – к несчастью патриотов, прямо противоположны.
Николай Гумилев и Сергей Городецкий. 1915 год
Русский гость отмел такие доводы, поскольку твердо верил, что, если политики-поэты или хотя бы писатели, они не ошибутся и всегда поймут друг друга. Короли, дельцы, плебеи могут вступить в слепой конфликт, но литераторы не ссорятся. Примерно на этой стадии я, как говорится в ремарках, заметил шум за сценой, а там и страшный грохот войны в небесах… Что может быть лучше, чем умереть в особняке на Мейфер, когда русский безумец предлагает вам корону Англии?".
И все же, вполне вероятно, что разговор между собратьями по перу касался не только геополитических прожектов, но и реальной политики. Ведь только-только, весной-летом 1917-го, сам Честертон вернулся из России. Литературный отец патера Брауна несколько завуалировано писал об этом в "Автобиографии": "Я бывал в интересных местах и видел интересных людей; участвовал в политических распрях; беседовал с государственными мужами в часы, когда решались судьбы наций...". В раздираемой распрями России побывал и другой известный английский писатель-шпион – Сомерсэт Моэм, который был более откровенен. "Я поступил в органы разведки, где, как мне казалось, мог принести больше пользы, – вспоминал Моэм…. – Меня направили с секретной миссией в Петроград. Я колебался – поручение это требовало качеств, которыми я, как мне казалось, не обладал, но в ту минуту никого более подходящего не нашлось, а моя профессия была хорошей маскировкой для того, чем мне предстояло заниматься… Я бодро пустился в путь, имея в своем распоряжении неограниченные средства... Ответственный характер моей миссии приятно волновал меня. Я ехал как частный агент, которого Англия в случае чего могла дезавуировать, с инструкциями – связаться с враждебными правительству элементами и разработать план, как предотвратить выход России из войны и не дать большевикам при поддержке центральных держав захватить власть. Едва ли нужно сообщать читателю, что миссия моя окончилась полным провалом, и я не прошу мне верить, что, если бы меня послали в Россию на полгода раньше, я бы, может быть, имел шансы добиться успеха. Через три месяца после моего приезда в Петроград грянул гром, и все мои планы пошли прахом. Я возвратился в Англию".
Как видим, позиции англичан, как и самого Гумилева, совпадали: не допустить власти большевиков. А еще союзников по Антанте волновал извечный вопрос, который, не давал спать британскому Льву. И тут уместно вспомнить слова Бисмарка: "В Азии англичане гораздо менее успешны в цивилизаторской деятельности, чем русские; они обнаруживают слишком много презрения к туземцам и держатся от них на слишком большом расстоянии. Русские же, напротив, привлекают к себе население присоединенных к империи земель, сближаются и смешиваются с ним".
Ученый-филолог Николай Боровко писал: "Двухсотлетняя история Российской империи, особенно в продолжении XIX века и в начале ХХ века – это преимущественно история ее противостояния Британской империи в Азии (разграничение сфер влияния в Китае, Иране и Средней Азии, противоборство в Тибете и в районе "проливов"). "Греческий проект" Екатерины II увенчался "Очаковским кризисом". В 1801 году Наполеону не стоило большого труда уговорить Павла I ударить по Британской Индии. Горькую память оставила Крымская война. В 1878 году, когда русские войска стояли в 12 километрах от Константинополя, Дизраэли пригрозил бомбардировать Кронштадт и самый Петербург.
Совсем свежим был счет к англичанам 1904-1905 годов, когда Англия являлась активной союзницей Японии. Да и в мировую войну Россию лишь заманивали обещанием проливов, никто всерьез не собирался отдавать ей никаких проливов, и реальных возможностей к тому не было".
Гумилев и Ахматова с сыном. 1915 год
А что если и Честертон "заманивал" Николая Гумилева, обладая информацией о знакомстве русского с Лоуренсом Аравийским, который в это время подбивал арабов на войну против союзника Германии – Турции? Весьма возможно, ведь через некоторое время прапорщик Гумилев буде писать рапорт о переводе его на Месопотамский фронт…
Пока же Николай Гумилев, в первых числах июля, прибыл в Париж. И, поселившись в отеле на улице Пьера Шарона, 59, в первую очередь, отыскал своих давних знакомцев – известных русских художников – Михаила Ларионова и его супругу Наталью Гончарову, между прочим, внучатую племянницу Александра Пушкина.
Считается, что это их стараниями Гумилев был оставлен в Париже. Он был прикомандирован в распоряжение представителя Временного правительства при русских войсках во Франции генерал-майора Михаила Занкевича. "В разгар Первой Мировой войны году между Россией и Францией было заключено соглашение об отправке четырех пехотных бригад на Французский и Салоникский фронты в обмен на поставку военного снаряжения, – рассказывает Ирина Лагутина. – Российская армия была плохо вооружена. У французов не хватало солдат. Статных, голубоглазых воинов (их отбирали специально, как в гвардию) союзники встречали с цветами и оркестром. Их посылали на самые тяжелые участки фронта, они храбро сражались и умирали как герои. После Февральской революции среди офицеров и солдат начался раскол: одни отказывались дальше воевать за чужую землю, другие составили "Легион чести".
Летом 1917 года русская бригада, находившаяся в тыловом лагере Ла Куртин, отказалась выходить на занятия и потребовала отправки в Россию. Значительную роль в этом сыграла очень энергичная большевистская – пораженческая пропаганда, которой практически не препятствовали ни французы, ни российский военный агент – Алексей Игнатьев. По приказу Временного правительства бунт был подавлен 2-6 сентября артиллерийским огнем. Прапорщик Гумилев, приехавший во Францию в начале июля, стал офицером для поручений при комиссаре Временного правительства Евгении Раппе и принимал самое деятельное участие в переговорах с бунтовщиками". И, по всей видимости, Николай Гумилев, георгиевский кавалер, воспринимал участников восстания именно предателями общего дела "Сердечного согласия – Антанты, поддерживая тех, кто, не изменив присяге, записался в "Легион чести"…
Историк Ставицкий сообщает, что в Париже, "в военном атташате Гумилев выполняет ряд специальных поручений не только российского командования, но и готовит документы для мобилизационного отдела объединенного штаба союзнических войск в Париже". Одним из таких служебных документов была "Записка об Абиссинии", о которой мы уже писали. Но обнаружены и другие документы: "В секретном по тем временам деле № 00134 есть и другие аналитические документы, которые по стилю изложения и аналитическому содержанию также могли быть подготовлены офицером российской армии Гумилевым, но, к сожалению, они не имеют конкретной подписи исполнителя, как в "Записке об Абиссинии", а задокументированы под грифом таинственного "4 отдела"".
После того, как власть в России захватили соратники Ленина, финансируемые, Гумилев не мог этого не знать, кайзером, он решает отправиться в Персию, на Месопотанский фронт. По крайней мере, так считает большинство хронографов поэта. Вот только письмо возлюбленной – Ларисе Рейснер – говорит, что подобный план существовал еще в начале "революционного" 1917-го. "Я начал сильно подумывать о Персии, – писал Николай Степанович. – Почему бы мне на самом деле не заняться усмирением бахтиаров. Закажу себе малиновую черкеску, стану резидентом (курсив мой. – Сергей Кулида) при дворе какого-нибудь беспокойного хана…" Нет, определенно, слава Лоуренса Аравийского не давала покоя Николаю Гумилеву.
Лариса Рейснер. Портрет работы В. Шухаева. 1915 год
Как бы там ни было, в январе 1918 года поэт-разведчик отправляется из Парижа в Лондон с надеждой попасть на Восток. Но, по слова исследовательницы Светланы Поповой, "судьба Гумилева оказалась, как свидетельствует переписка военных атташе в Англии и во Франции, в зависимости от денежных средств, которых не хватало на то, чтобы отправить его в Месопотамию в английскую армию. Генерал Занкевич очень способствовал этому. Он дал ему блестящие характеристики, обращался с ходатайством к премьер-министру, чтобы Гумилев как можно скорее покинул территорию Франции, потому что со дня на день небольшая группа офицеров должны была отправиться в поход".
Однако 22 января от русского военного агента в Англии генерал-лейтенанта Ермолова следует телеграмма генерал-майору Занкевичу следующего содержания: "В виду неполучения прапорщиком Гумилевым денег от вас, согласно моей телеграмме, я организовать его поездку в Месопотамию на себя взять не могу, а потому откомандировываю его обратно в ваше распоряжение". И не успел Занкевич среагировать, как из Лондона пришла новая депеша от Ермолова: "Неудовлетворение вами прапорщика Гумилева проездными и подъемными деньгами, к сожалению, признаны англичанами сегодня как отсутствие вашей рекомендации, почему командирование его в Месопотамию они отклонили. За невозможностью откомандирования его обратно во Францию, отправляю его первым же пароходом в Россию. Покорнейшая просьба при составлении дальнейших списков принять вышеизложенное во внимание"…
Нужно отметить, что несколько ранее штаб-офицер при генерале Занкевиче полковник Бобриков обратился с отношением к военному агенту России во Франции графу Алексею Игнатьеву, тому, который "50 лет в строю": "Прапорщик Гумилев… назначен Английским военным министерством на Персидский фронт. Согласно приказанию генерала Занкевича прошу Вас не отказать сделать надлежащие распоряжения для облегчения проезда прапорщику Гумилеву в Англию". Но "красный граф", как стали называть Игнатьева позднее, не ударил пальцем о палец… Дело в том, что Гумилев докопался до того, что подчиненный Игнатьева поручик Штакельберг являлся агентом царской охранки. Кроме того, дотошный прапорщик, как доверенное лицо Раппа, познакомился с секретными документами, проливающими свет на действия агентов охранного отделения царской полиции во Франции. Игнатьев, которого подозревали в связях с "красными" еще начиная с 1917 года, выпустить такого "секретоносителя" из Франции просто не мог. Он хотел, чтобы Гумилев снова оказался в России… В руках новых хозяев бывшего царского агента…
В Лондоне Борис Анреп устраивает своего друга в шифровальный отдел Русского правительственного комитета в Великобритании. Там Гумилев проработал два месяца, но чиновничья работа не устраивала ищущего более активного применения офицера. Тогда Анреп попытался пристроить Гумилева в аналогичный отдел британского Министерства по делам Индии, но и тут что-то не заладилось… И тогда поэт решает вернуться в Россию…
Российский военный агент Алексей Игнатьев
Почему же, возникает резонный вопрос, англичане не воспользовались услугами столь компетентного в вопросах "восточной политики" человека, каким был Гумилев, а сам он решил вдруг вернуться в "логово красного зверя"? Одни, как Борис Анреп, полагали, что это произошло из-за гипертрофированного "чувства Родины". Другие пишут, что он тосковал по родной земле и не мог представить себя английским подданным. Третьи полагают, что Гумилев "устал от войны, устал от борьбы, и ему просто захотелось нормально, по-человечески пожить"…
Здесь хочется воскликнуть, прямо по Станиславскому: "Не верю!" Не мог человек в каких-то тридцать два, еще недавно полный энергии, сил и устремленный к поискам тайн Востока вдруг сделаться инфантильным стариком, мечтающим об обыкновенном обывательском бытии с непременными фарфоровыми слониками на этажерке вместо реальных, живых – в джунглях Африки или Индии...
Возможно ближе всех к разгадке тайны Гумилева подобрался российский контрразведчик Невахович, который в годы Первой мировой по служебным делам соприкасался с английской Секретной службой. "Целая фаланга опытных (российских. – Сергей Кулида) разведчиков была брошена… на Западный фронт, и на Турецкий, и на Балканы, – рассказывал в 1936 году известному эмигрантскому писателю и журналисту Николаю Брешко-Брешковскому полковник Невахович. – В числе их был командирован во Францию и в Салоники с целым рядом секретных и важных поручений и молодой кавалерийский прапорщик Гумилев. Только теперь стало известно, как блестяще выполнил Гумилев первую часть возложенных на него задач. Приход большевиков к власти застал Гумилева в Париже. Русские вышли из игры, и служебная поездка Гумилева на Балканы сама собой отпала. Английское командование, успевшее оценить и по-настоящему полюбить Гумилева, предложило ему на выбор три комбинации. Первая – окончательно перейти в Интеллидженс сервис и уехать на Месопотамский фронт, куда его усиленно звал Лоуренс Аравийский… Вторая – отправиться в одну из Белых армий при английском штабе разведки и контрразведки. Третья – самое жуткое – вернуться в Советскую Россию для взрыва большевиков изнутри".
Вероятно, прав был царский офицер. Уезжая в неизвестность, Гумилев поступает так, как сделал бы любой разведчик, отправляясь на особо важное и опасное задание. Он оставляет Борису Анрепу свои боевые награды, архив, включающий копии документов о деятельности в Париже, письма, а главное – стихи и переводы, написанные во Франции и Англии, а затем собственноручно переписанные в толстую тетрадь в зеленом сафьяновом переплете с золотым тиснением "Autographs".
4 апреля Николай Гумилев покидает Лондон и через Скандинавию и Мурманск возвращается в Петроград…
Кто вы, Николай Гумилев?
Зов Родины заставляет Николая Гумилева "в мае 1918 года возвратиться в Петроград, – считает бывший сотрудник советских спецслужб Василий Ставицкий. – Он приехал в совершенно иной город, иную Россию. Но удивительно в его творческом наследии мы не найдем ни одного письменного свидетельства, ни одного стихотворения, которое бы отражало его отношение к революции, новой власти большевиков. Ни малейшего намека, ни осуждения, ни одобрения, словно он ничего не видел, ничего не слышал, ни в чем не участвовал. Он словно продолжал жить в своем придуманном поэтическом мире акмеизма. Но это совсем не похоже на активную позицию Гумилева-офицера. Может быть, это глубокая конспирация своих политических взглядов, и он не хотел оставлять даже косвенных улик своего протеста против режима большевиков? Ответа на этот вопрос нет, так как нет прямых свидетельств его позиции к происходившим процессам… Гумилев ведет активную литературную жизнь: пишет стихи, издает книги, читает лекции в Институте истории искусств, в Пролеткульте, переводит баллады Роберта Саута и других зарубежных авторов". А еще он вошел в состав редакционной коллегии издательства "Всемирная литература", руководимого Максимом Горьким, преподает в Институте истории искусств, в Институте живого слова и в разных литературных студиях. Выходят и книги Гумилева – третье издание "Романтических цветов", поэма "Мик" и "Костер".
Вторая жена Гумилева Анна Энгельгардт
В личной жизни – перемены. После развода с Ахматовой, Гумилев в 1919 году женится на Анне Энгельгардт, дочери историка и литературоведа Н. А. Энгельгардта и внучки публициста А. Н. Энгельгардта. Примечательный факт: Анна дружила с небезызвестной Лилей Брик, роковой музой Владимира Маяковского и, конечно же, чекистским агентом в литературной среде.
То, что ЧК внимательно присматривало за Гумилевым – сомнений нет. Тем более, в период, когда англичане оказались в центре внимания молодой советской спецслужбы, пристально следившей за деятельностью в России британских агентов – Локкарта, Рейли, Кроми и других. Так что неслучайным было и знакомство Николая Гумилева с собутыльником многих литераторов, "большевистским Лоуренсом", как позднее назовут историки Якова Блюмкина, специалистом по Востоку…
В своем рассказе о Гумилеве-разведчике мы сознательно опустим его, так называемую, "подпольную деятельность", на которую указывал Невахович, – сомнительное участие в Кронштадском мятеже и в "андерграудных" офицерских организациях. Оставим вне пределов нашего внимания и "легальное сопротивление" поэта Николая Гумилева – вызывающую, с точки зрения ортодоксальных большевиков, декларацию собственного монархизма, "неприемлемое поведение" на многочисленных встречах с любителями поэзии, а главное конфликт с Александром Блоком, когда в феврале 1921-го пробольшевистскому поэтическому лобби не удалось посадить автора "Двенадцати" в кресло председателя Петроградского отделения Всероссийского Союза поэтов.
По-настоящему, фигура Гумилева могла привлечь внимание не "территориальных" органов ЧК, а нарождающейся советской разведки. Тем более, с таким "экспириенсом" зарубежной работы, какой был у поэта. И чекисты были хорошо ознакомлены с результатами "экзотических" путешествий Гумилева. Знали они и о его стремлении побывать на азиатском континенте. И в этом пункте их желания совпадали…
Обратить более пристальное внимание чекистов на фрондирующего Николая Степановича могла, среди многих, и бывшая любовница – Лариса Рейснер. Особа небесталанная, но достаточно мстительная. Чего стоит случай, когда по ее навету Гумилева лишили продовольственного пайка Балтфлота…
Собутыльник многих литераторов и "большевистский Лоуренс" Яков Блюмкин
Итак, что касается большевистских устремлений на Восток. Спустя всего неделю после Октябрьского переворота Ленин подписал воззвание к "трудящимся мусульманам Востока" и, в частности к мусульманам Индии, с призывом восстать и освободиться от ненавистного ига чужеземных капиталистов. По замыслу новых хозяев страны, именно революционный Восток должен был стать очагом, способный разжечь пламя всемирной революции. Помните: "мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем"?..
В августе 1919 года наркомвоенмор Лев Троцкий направил в ЦК РКП (б) меморандум, помеченный грифом "Секретно". В нем апологет "перманентной революции" с присущим ему жаром и инурезной невоздержанностью обосновывал необходимость изменения ориентации партии в международных приоритетах: "Путь на Париж и Лондон лежит через города Афганистана, Пенджаба и Бенгалии" По его мнению, в этой целью нужно "нарушить неустойчивое равновесие азиатских отношений колониальной зависимости, дать прямой толчок восстанию угнетенных масс и обеспечить победу такого восстания в Азии". А для этого предусматривались вполне конкретные задачи: "Нужно уже сейчас приступить к более серьезной организации... к сосредоточению необходимых сил, лингвистов, переводчиков книг, привлечению туземных революционеров – всеми доступными нам средствами и способами".
Сказано – сделано… Вот как литератор Александр Амфитеатров описывал экспансию Советской России и Коминтерна на азиатском континенте: "Оккупация Грузии, протекторат над Персией, интриги в Средней Азии, посольство Раскольникова в Афганистане, Суриц в Кабуле (Яков Суриц – Полномочный представитель РСФСР в Афганистане в 1919-1921 гг. – Сергей Кулида), серьезно обсуждавшийся в 1919-1920 годах проект похода на Индию...".
В мае-августе 1920 года в прикаспийском Иране отряд Федора Раскольникова, при поддержке корабельной артиллерии, очистил от британцев, руководимых генералом Таунсендом, Энзели и Решт. Супруга Раскольникова Лариса Рейснер писала о том, что 19 мая "стало известно о пленении всего белого флота, интернированного в персидской гавани Энзели, о капитуляции английских войск, занимавших этот порт, одним словом, об окончательном освобождении Каспийского моря, – отныне вольного советского озера, огражденного кольцом дружественных республик... В Энзели английская колониальная политика столкнулась с реальными силами рабочего государства и потерпела поражение. Восемнадцатого мая 1920 года регулярные войска Великобритании впервые на Востоке были разбиты в открытом бою и отступили, едва выкупившись из позорного плена".
В Решт и Энзели вступили курды, возглавляемые Кучук-ханом, которого восторженная Рейснер называет "коммунистом", а более приземленный Раскольников – "полуреволюционером-полуразбойником". Особо обратим внимание на том, что подготовкой лидеров "Гилянской республики" занимался уже известный нам Яков Блюмкина, "друг" Николая Гумилева.
Гумилев, Гржебин и Блок. 30 марта 1919 года
Далее в череде "восточных мероприятий" числится "Бухарская революция" сентября 1920 года. А когда формально независимый Бухарский эмират пал, у "красных стратегов" созрел окончательный план завоевания Индии. Плацдармом для этой цели должен был послужить Афганистан, куда в 1921-м и отправился в ранге посла Раскольников со своей взбалмошной женой.
От афганского эмира всеми правдами и неправдами старались вырвать согласие на ведение со стороны Афганистана коммунистической агитации в Индии, поставки туда оружия и, в конечном итоге, коридора для прохода революционных войск. Гонорар за сговорчивость предполагал 12 аэропланов, какое-то количество орудий, 15 тысяч ружей, строительство телеграфной линии между Кушкой и Кабулом, ну и – "энная" сумма денег.
В качестве существенной подмоги в будущей войне Рейснер предлагала использовать племена, кочующие в районе афгано-индийской границы. "Валькирия революции" предполагала, что у этих племен масса претензий к британцам: "О большевиках поют песни на границах Индии". Не сложилось…
Но до ушей "тех, кому надо", несомненно, дошла фраза, которую Николай Гумилев, будь-то бы, сказал Рейснер: "Если большевики решат завоевывать Индию, моя шпага к их услугам"… И тогда Иностранный отдел ВЧК (разведка) решает задействовать поэта на "восточном направлении". Если допустить такую возможность, то становятся объяснимыми некоторые детали в его дальнейшей судьбе…
3 августа чекисты арестовали Николая Гумилева по подозрению в участии в подпольной контрреволюционной Петроградской боевой организации, которой, якобы, руководил профессор Владимир Таганцев, сын известного юриста и бывшего либерального сенатора Николая Таганцева.
"В многотомном "Деле Таганцева", которое я полностью перелистал, лишь небольшая часть материалов (том №177 "Соучастники") касается судьбы Николая Гумилева, – пишет Ставицкий. – Причем большую часть этого небольшого дела (169 листов) составляют различные запросы, справки и т.п. И лишь несколько страниц – это протоколы допросов, на которых собственно строится все обвинение. Арестованный 3 августа 1921 года по обвинению в заговоре по "Делу Таганцева" Николай Гумилев уже 24 августа решением Петрогубчека был приговорен к высшей мере наказания – расстрелу. В печати в разные годы было немало противоречивых публикаций о роли Гумилева в "контрреволюционном заговоре боевой организации Таганцева": от активной роли боевого офицера российской армии до жертвы предательского доноса".
На наш взгляд, ни о каком заговоре с участием Николая Гумилева вообще речь идти не может. Конечно многим, особенно в эмигрантской среде, хотелось видеть в Гумилеве конкистадора, указывающим путь к истине заблудшим душам. Особо неистовали в этой уверенности ученики Гумилева – Ирина Одоевцева и Георгий Иванов. Но мало кто обращал внимания на свидетельство Владимира Немировича-Данченко. Писатель вспоминал, что, на самом деле, говорил Гумилев (даже если предположить, что в "красную" Россию он попал благодаря британским спецслужбам с заданием "взорвать ситуацию") о внутреннем положении в "стране большевиков": "На переворот в самой России – никакой надежды. Все усилия тех, кто любит ее и болеет по ней, разобьются о сплошную стену небывалого в мире шпионажа. Ведь он просочил нас, как вода губку. Нельзя верить никому. Из-за границы спасение тоже не придет. Большевики, когда им грозит что-нибудь оттуда, – бросают кость. Ведь награбленного не жалко. Нет, здесь восстание невозможно. Даже мысль о нем предупреждена. И готовится к нему глупо".
"Дело Таганцева" – своеобразный способ давления на Гумилева с целью, склонить его к сотрудничеству с молодой советской разведкой. Ведь специалистов по Востоку уровня Гумилева можно было тогда, что называется, сосчитать на пальцах. А операция, подобная "Делу Таганцева", была призвана изъять поэта из "обращения", превратив его в некую "легенду", и задействовать в спецоперациях под новым обличьем. Не к подобным ли приключениям стремился сам Гумилев?..
Даже те немногие документы дела о Петроградской боевой организации, которые сохранились в архиве, способны поведать главное: попытку завербовать (или перевербовать?) Николая Степановича для работы против англичан в Азии. В протоколе допроса читаем: "Допрошенный следователем Якобсоном я показываю следующее: …зимой перед Рождеством ко мне пришла немолодая дама, которая мне передала неподписанную записку, содержащую ряд вопросов, связанных очевидно с заграничным шпионажем (например, сведения о готовящемся походе на Индию). Я ответил ей, что никаких таких сведений я давать не хочу, и она ушла… (Подпись – Н.Гумилев) 18/VIII – 21 г.". Вы заметили, что Гумилев ответил – "не хочу". Значит, что-то да знал…
И, возможно, поделился знаниями об Индии с чекистами. А в результате появился документ-прикрытие, озаглавленный: "Выписка из протокола заседания Петргубчека от 24 августа 1921 года". В нем говорилось: "Гумилев Николай Степанович, 35 л., б. дворянин, член коллегии "Из-во Всемирной Литературы", беспартийный, бывший офицер.
Участник Петр. боев. контр-револ. организации. Активно содействовал составлению прокламаций контрреволюционного содержания, обещал связать с организацией в момент восстания группу интеллигентов, кадровых офицеров, которые активно примут участие в восстании, получил от организации деньги на технические надобности.
Приговорить к высшей мере наказания – расстрелу.
Верно: (подпись неразборчива)".
В таганцевском деле много непонятных моментов, на которые, в частности, указывает Анатолий Доливо-Добровольский: "В документах нет доказательств контрреволюционной деятельности Гумилева, а выносить приговор можно только по фактически делам, а не по подозрению. Решение о расстреле вынес не суд, а следователь Якобсон… В деле Гумилева нет иных подписей, кроме подписи того же следователя Якобсона, хотя по официальным правилам должна была быть подпись оперуполномоченного ЧК… Удивляет суровость приговора человеку, виновному лишь в недоносительстве: ведь кое-кого из арестованных по этому делу выпустили на свободу, кое-кто получил всего два года тюрьмы. Почему к Гумилеву было особое отношение? А отсутствие в деле документов, изобличающих Гумилева (как заговорщика, – Сергей Кулида), означает лишь то, что изощренным следователям ЧК не удалось получить от Гумилева необходимых им признаний".
А может, как раз удалось? И не признаний, а согласия на сотрудничество?.. И потому никто больше и никогда не видел Гумилева ни мертвым, ни живым… Кстати, сразу после предполагаемой казни поэта поползли слухи о том, что гибель Николая Степановича инспирирована западными спецслужбами, решившими таким образом избавиться не от филолога и поэта, а от разведчика Гумилева. Спрашивается: кто вообще мог распустить подобные "сплетни"? Кто доподлинно знал о "двойной" жизни известного поэта? Ответ: тайные службы Советов…
А каким боком к делу причастен еще один "друг писателей", Яков Агранов, который в указанное время занимал должность начальника Особого бюро по делам административной высылки антисоветских элементов и интеллигенции ВЧК-ГПУ, и который, как утверждали, лично допрашивал Гумилева? Однако документального свидетельства этого факта не осталось.
И случайным ли совпадением можно считать то обстоятельство, что поначалу в 1921 году, а затем повторно, в августе следующего года, на русский Север, в те места, где когда-то побывал Николай Гумилев, отправился Александр Барченко, литератор, ученый-парапсихолог, оккультист, руководитель секретной лабораторией. Его работу курировал член коллегии ВЧК, начальник Спецотдела, масон и оккультист, Глеб Бокий. Который, руководил "красным террором" в Петрограде и, в свою очередь, тесно сотрудничал с Аграновым и Блюмкиным.
Профессор Александр Барченко. 1937 год. Лефортовская тюрьма
Примечательно и то, что в 1922-м к экспедиции Барченко присоединился некий репортер по фамилии Семенов. Когда осенью того же года исследователь возвратился в Петроград, газеты запестрели сообщениями вроде этого из газеты "Красная новь": "Проф. Барченко открыл остатки древнейших культур, относящихся к периоду, древнейшему, чем эпоха зарождения египетской цивилизации". Сам же ученый-чекист утверждал, что местные жители – лопари – являются "старейшими предками народностей, покинувших впоследствии северные широты". И что, "в последнее время упрочивается теория, согласно которой, лопари, параллельно с карликовыми племенами всех частей света, представляются древнейшими прародителями ныне значительно более высокорослой белой расы". Уже в наше время исследователь В.Демин, повторив маршрут Лапландской экспедиции Барченко, утверждает: Кольский полуостров – это легендарная Гиперборея – "колыбель и прародина человеческой цивилизации". Возможно, что об этом же рассказал А.Барченку именно "репортер Семенов"…
Косвенным подтверждением того, что Николая Гумилева не казнили в 1921-м, служит тот факт, что, как пишет литературовед Андрей Мирошкин, "до 1927 года имя Гумилева в СССР разрешено упоминать в нейтральном и даже положительном контексте (без указания причин смерти). В эти годы издаются его стихи, переводы и проза"…
Вполне вероятно, что вместе с Яковом Блюмкиным Гумилев мог участвовать в "советизации" Монголии. Возможно и то, что по заданию чекистов поэт побывал на Тибете и, даже, искал таинственную Шамбалу на Памире, где и погиб в 1927-м…
В истории шпионажа, уверяем вас, бывает и не такое…
Если же радетелям "чистого искусства" и "светлого образа" Николая Гумилева эта "конспиративная" версия жизни поэта покажется чересчур надуманной и даже возмутительной – опровергните ее. Но следует помнить, что "поэт в России больше чем поэт". И, в некоторых случаях, – значительный разведчик.
