Офицер АТО: Не хочу говорить "смертники", но мы на Саур-Могиле были обречены. Мы не могли даже героически погибнуть. Только глупо G

Когда-нибудь этот рассказ войдет в учебники по истории. Обрастет пафосными словами типа "подвиг" или "героизм". Или наоборот, презрительными ярлыками типа "дезертиры" и "предатели".  А может быть, и вовсе не войдет. Забудется, сотрется, потеряет значимость. Пока политики и полководцы определятся, как правильнее повернуть для потомков ход событий, у современников есть уникальная возможность прочесть один правдивый параграф из большой темы "Война в Украине. 2014 год".

Это не жалоба на "плохую армию". Это не хвалебная ода "армии хорошей". Это как есть. 

– Александр, с чего для Вас началась война?

– С Майдана. Хотя я не был его физическим участником долгое время. Когда по Харькову стали бегать титушки с палками, я вышел на городской Майдан, просто чтобы защитить девчонок и пожилых людей с флагами Украины от этого беспредела. Там и познакомился со своим будущим командиром.

– Но в Харькове все потом утихло.

– Утихло, потому что руководители и вдохновители сепаратистов ушли в район Славянска. Кто были сепаратисты в Харькове? Пара сот бабушек – защитниц памятника Ленину; пара сот маргиналов – любителей России; пара сот пацанов из кочующей подтанцовки, которых нанимают для любых конфликтов, – "Оплот" и прочие; и тысячи полторы россиян, завезенных автобусами из Белгорода.

Волна прокатилась по востоку Украины. Пощупали почву. Где-то должно было прорвать. Прорвало в Славянске. Началась АТО. Я пошел потому, что понимал: или я иду останавливать их там, или они идут сюда, снова.

Кстати, сегодня прошелся по городу и был потрясен. Сколько здоровых, крепких мужчин, которым по барабану. Они сидят в кабаках, обсуждают, кто сколько телок снял в ночном клубе. Простите. Я просто не понимаю: люди не задумываются?

Завтра эта война может прийти в их город. Им кажется, что какая-то там кучка инопланетян, с неба упавших, где-то там в каком-то Луганске или Донецке сама защитит их семьи? Я в шоке.

– Умирать никому не хочется.

– Думаете, мне хочется? У меня тоже семья, два сына. Свой бизнес. Люди, с которыми я шел на войну, – все взрослые, состоявшиеся мужчины. Они рассуждают так: если не мы, то кто? Мальчишки 19-летние?

Батальоны территориальной обороны, которые набирали по мобилизационному плану? Там боеспособных людей не больше четверти. Остальные воевать не умеют, не хотят, не видят смысла, не любят Украину. Понабирали мужиков бессмысленно, для галочки.

–  Сами говорите же, что воевать некому.

– Двадцать подготовленных разведчиков идут на задание. Слаженно, хорошо понимая язык жестов, осознавая цель. Среди них есть один неуклюжий, не желающий воевать товарищ. Кто определит успех или неуспех операции? Правильно: один неподготовленный боец. Он будет идти, сопли жевать, извините, наступит на растяжку и всех положит. 

Мобилизованных надо – что? Обучать, вдохновлять и снаряжать.

– О снаряжении уже очень много слов сказано. 

– И тем не менее многие считают это модными фишками. Правильный камуфляж, бронежилет, каска, очки, перчатки, наколенники, налокотники. 

А это очень важные вещи, благодаря которым можно не только выжить, но и выполнить боевую задачу. Вот налокотники. Нужно где-то на локтях приподняться, высунуться и какое-то время в такой позе стоять. Постойте так на камнях, голыми локтями. Долго простоите?

Мой товарищ Тимур получил ранение глаз. Как? От танкового снаряда осколки попадают в камни, и мелкая сечка каменная летит кругом. Посекло глаза. Были бы тактические очки, глаза бы были целыми. И человек бы был дееспособен.

Ты человеку возьми горсть песка в глаза брось – и все, он уже не боец. Он не видит. Ему нужна помощь товарищей, а значит, весь отряд становится уязвимее, становится более легкой мишенью для противника.

От этих "мелочей" не одна жизнь может зависеть. Понимают это не все, даже командиры. 

– По-моему, это очевидные вещи, даже я  понимаю.

– Это когда начинаешь разжевывать, становится очевидным. 

Мы выполняли очень серьезную задачу по разведке, получили приказ: "Собраться". А как собраться? Что взять с собой? В мою молодость, перед тем, как двинуться на задание, всю разведгруппу просили попрыгать. Как думаете зачем?

– Чтобы проверить легкость?

– Вовсе нет. Чтобы на нем ничего не звенело и не тарахтело. Ночью, когда группа идет по вражеской территории, эти звуки на километр слышны. Ясно? А вы говорите "очевидно". Для многих это открытие.

Исторически так сложилось, что наша страна никогда не воевала. Кто такой украинский военный? Просто человек в погонах. Он оканчивал военное училище и как будто служил. Некоторые даже умудрялись говорить: "Ходил на работу". Воевать он не умел и сам не знал, воин ли он. Проверить это не было возможности.

В отличие от российской армии, которая, по примеру Советского Союза и США, всегда поддерживает боевые навыки в любых локальных конфликтах. Знаете, как в жизни: где-то какая-то драка – кто-то обойдет, а кто-то обязательно ввяжется. Так и сильные державы: они всегда кидают свои армии во все драки, как бойцовских псов на собачьи бои. Все тюфяки, которые пришли не служить, а "ходить на работу", – они отсеиваются. Естественный отбор. Те, кто выживают, – закаляются, становятся настоящими воинами.

Поэтому Россия всегда лезет во все возможные локальные конфликты или сама провоцирует их. Таким образом она  держит армию в боевом состоянии.

– То есть для России Донбасс – это еще и тренировочный полигон для ее армии?

– Как промежуточная цель – да. Одна из выгод поддержания конфликта. Они получают боевой опыт, передают этот опыт следующим поколениям, обновляют его в современных условиях, с новым оружием, средствами связи и так дальше.

– Из-за отсутствия боевого опыта мы терпим поражения?  

– Мы одерживали много побед. Несмотря на бардак, многие из нас настоящие патриоты. Дух у нас сильный. Вы знаете, есть такая аксиома: чтобы пробить оборону противника, в наступление должны идти в десять раз больше людей.

Так вот Саур-Могилу обороняли порядка 100 сепаратистов, но взяли высоту не тысяча, согласно аксиоме, а всего 70 наших бойцов. Один парень бежал на врага в тапочках и с ножом в руках. Такого парня не победить.

– Саур-Могила для вас чуть не стала просто могилой

– Мы держали оборону этой высоты. Всего 24 человека, солянка из разных подразделений. Несколько недель "Саурка" была нашей, украинской. Кстати, мы видели ту самую гуманитарную колонну, которая заходила в Украину через границу. Она растянулась на 15-18 километров. После захода этой колонны началась каша. Все близлежащие села захватили сепары. Одно село Петровское оставалось пуповиной, которой мы были связаны со своими. Оттуда нам могли подвезти продовольствие, воду. Нас постоянно обстреливали артиллерией, танками. 

–  У вас было оружие?

– Да, было стрелковое оружие и РПГ (ручные противотанковые гранатометы). Попасть ими в танк можно метров с 70-80. Они вообще-то рассчитаны на 250 метров дальности, но я хотел бы посмотреть на человека, который подобьет танк с такого расстояния.

– Почему всего 24 человека? Почему не тысяча?

– Там не нужна тысяча. Всех бы положили. Каменистая поверхность – окопы рыть трудно. Места не много. В чем вообще смысл? Сидит на высоте дежурная смена. Противник не знает, сколько нас там. Поливают минометами, пускают танки. Пытаются уничтожить нас артиллерией. Мы, понятное дело, огрызаемся. Они на штурм не идут, боятся. Бомбят и бомбят.

Помните, в каком-то фильме про войну в Средние века последний боец, обороняющий крепость, бегал от бойницы к бойнице и пускал стрелы. То есть создавал видимость боя. И враг не шел. При всем сарказме, у нас было приблизительно так.

Пока противник не идет на штурм, при наличии грамотно вырытых окопов, в которых можно укрыться, высоту можно держать долго. И не большими силами. Главное – знать: недалеко свои. При необходимости подвезут воду, заберут раненых. А если начнется штурм, то прикроют. Будут обстреливать врага у подножья.

– То есть "держать высоту" –  сидеть в окопе, иногда отстреливаться и терпеть целый день вражеские минометы и танки?

– На третий день привыкаешь к обстрелам. Я ночью просто переворачивался на другой бок и продолжал спасть. Минометы – страшная сила для объектов снаружи –  выворачивает все с мясом. Но если человек углублен, то вся эта мощь проходит по верху.

Танки страшнее. Под утро в основном стреляют из танков. Танк заезжает в зеленку, его не видно и не слышно. Залп ты услышишь только в момент своей смерти. Если разрыв рядом – повезло, успеешь спрятаться.

У нас появились "трехсотые", один очень тяжелый – ранение в голову. Сначала пришел БТР, забрал двоих, уехал. Через день еще один пришел, сказал: "Ребята, больше не приеду".

Очевидным стало на четвертый день, что бессмысленно оставаться там.

–  И вы стали уходить?

– Нет, подразделение не может самостоятельно сняться и уйти. Это будет расценено как трусость или даже дезертирство. Мы же там не просто так сидим, мы выполняем определенную тактическую, а может быть, даже стратегическую задачу. И если круто меняется военная ситуация, то решение должен принимать командир.

Что произошло под Иловайском? Массовый ввод российский сил, что привело к кардинальным изменениям в этом секторе боевых действий. И, соответственно, основным силам был дан приказ выходить. Но в разных точках, по разным причинам людей оставили. По недосмотру или в качестве заложников. 

Нет, конечно, жертвы на войне могут быть и оправданными. Взять на себя огонь, например, чтобы сдержать противника, – это возможно. Если есть какой-то смысл, польза для твоей армии.

– От вас на Саур-Могиле пользы не было?

– В последние дни – никакой. Я не хочу говорить слово "смертники", но, по сути, мы там были обречены. 

Физически уничтожить боевиков хоть сколько-нибудь мы не могли. Улучшить положение наших войск мы не могли. Мы не могли даже героически погибнуть. Мы могли только погибнуть глупо.

Все украинские силы отошли, причем уже на сорок километров от нас. И с каждым днем это расстояние увеличивалось. То есть мы остались тупо брошены, если называть вещи своими именами.

Вопрос нашего физического уничтожения – это был вопрос нескольких дней. Но командир медлил с решением.

–  Почему?

– Я бы тоже задал этот вопрос кому-нибудь из высшего командования АТО. Командир постоянно кому-то звонил, что-то ему обещали, какую-то подмогу, вертолеты, которые нас заберут. Какие вертолеты? Вся близлежащая территория занята врагом – кто полетит?

Я командиру, конечно, в этой ситуации не завидую. Понимаю ее сложность и как офицер, и как человек. Приняв самостоятельное решение отступать, он будет потом держать ответ. Речь будет идти о его карьере. С другой стороны – своим решением он может спасти жизни, сохранить боевые единицы.

В общем, он тянул до последнего. Вода кончилась, дизель кончился, нечем было уже подзарядить рации. Половина людей была деморализована, сидели в бункере. Попросту прятались. У нас там, в низине, здание разрушенное было, а подвальное помещение в нем целое. Это был типа штаб или бункер, как мы его называли. Там сидели деморализованные и раненые.

Вот еще проблема: как с ними отходить? Тут повезло очень. Вдруг – это шестой день уже, наверное, был – приезжают ребята на грузовичке L-200, "джипчик" такой гражданский. Они проскочили через занятое село Петровское, представляете? Сепары офигели от такой наглости. Ребята эти – реальные герои. Мы посадили к ним четверых: Тимура с посеченными глазами, одного паренька с серьезным сотрясением мозга, один у нас оказался сердечником и еще пожилого мужчину.

– Они спаслись?

– К сожалению, судьба их не радужная. Машину подорвали. Двое погибших точно, про остальных не знаю.

На ту машину каждый из нас мечтал сесть. Это как шлюпка на тонущем корабле. На нее садят больных и раненых. Возможно, она – единственный шанс выжить.

Мы понимали, что надо уходить сразу же.  Еще день – это новые "трехсотые", которые связывают физически и морально. Тащить раненного товарища с собой? Не выберемся. Бросить? Нереально, сам потом жить с этим не сможешь. Легче остаться с ним.

–  И командир наконец решился?

– Нет. Он все еще уговаривал людей. Мы были окружены, наши далеко. Он говорил: "Уходить – однозначно погибнуть. Остаться – иметь шанс на то, что нас заберут".

Решающим стало 24 августа – День Независимости, парад. Фуршеты, банкеты... Когда в 10 вечера командир звонил начальникам, они находились в другом измерении, в другой реальности. Я понимал: в любую минуту у нас начнется свист мин, и будут "трехсотые".

Все сошлось в одну точку, нужно было мгновенно принимать решение. "Саурка" все равно уже не наша. Часть людей колебалась.

Командир – спасибо ему – сделал три карты. Я взял одну и казал: "Кто со мной, уходим сейчас". Со мной ушли пятеро. Никто из нас не оставил оружие. Мы уходили в форме, в бронежилетах, в касках, каждый нес на себе 30-40 килограммов, полные боекомплекты. 

Через некоторое время ушли и остальные. Судьбы их я не знаю.

–  На что вы рассчитывали? Кругом же враги.

–  У нас карта была до поселка Кутейниково. Передвигались мы только по ночам, и, конечно, не по дорогам. Мы не ожидали, что будем идти неделю. Расстояние по карте можно смело умножать на два, в наших условиях. Слишком много не совпадало. Все родники и источники, которые были отмечены, пересохли. Без воды не выжить, пришлось переходить реки, пить и набирать воду с собой. 

Сепары стоят только в населенных пунктах, все, что вокруг, занимала регулярная российская армия. Это было понятно по технике с закрашенными опознавательными знаками.

–  Что вы ели целую неделю?

–  Были у нас какие-то галеты и пара банок консервов. Растягивали. На третьи сутки перешли на подножный корм. Ели подсолнухи. Один раз нам повезло: мы попали на кукурузное поле. Наломали кочанов и ели.

–  Сырыми?

–  Естественно. Ночью огонь будет видно, а днем дым может быть заметен. Костер мы не разжигали. Мерзли ночью страшно.

Пару раз, правда, развели крохотный костерок, размером с ладонь. Рано утром, на рассвете. У нас было несколько пакетиков сухого бульона – вот дважды за неделю мы поели горячего. Ну, как, "поели"? По глотку на каждого.

Через неделю отряд был физически изнеможен, сильно похудели. Нас потом не сразу узнали близкие. 

На седьмой день мы подошли к поселку Мережки. В нашу сторону то и дело стали летать осветительные ракеты. То есть нас видели. Стали петлять – ходить туда-сюда. За ночь натопали километров 10 и вернулись в исходную точку. 

Но как-то все же вышли. Обогнули это село. Даже появилось ощущение, что из западни выскочили. Немного расслабились. Увидели перекресток грунтовых дорог, на нем – две единицы техники. Оказалось – российская БМП, скорее всего, не транспортабельная, и тягач. Людей рядом не было.

Стали обследовать технику. Люки открыты, внутри техническая документация, номера части и так далее. Нашли сухпайки с надписью "военторг РФ". Мы все забрали в качестве доказательства наличия на нашей территории регулярных войск Российской Федерации. Мы же не знали, что это уже ни для кого не секрет.

– Угнать технику не пробовали?

– Мысль такая была. Но, во-первых, у нас нет специалистов, которые бы ее умели водить. Во-вторых, она же не зря к тягачу была привязана, то есть не на ходу была.

В общем, мы от этой техники стали отходить и вдруг на нас из зеленки выскочили ребята с криками: "Всем лежать!"

Я мгновенно понял, что произошло. Оценил ситуацию. Мелькнула мысль: "Стрелять!" Успел переглянуться с товарищем, у него те же мысли на лице были. Еще через полсекунды понял –нас давно держат под прицелом. Шансов не было. Даже шанса уничтожить пару человек.

Потом они стали кричать: "Где шестой? Их было шестеро!" Представляете, один из моих умудрился сбежать.

Они орали ему: "Выходи! Всех положим!" Устроили псевдорасстрел, стреляли над нашими головами. Но он ушел. За посадкой было поле с подсолнухами, там проскочил.

– Выжил?

– Да. Он живой.

У нас все отобрали. Мы остались в одних штанах без ремней и в берцах без шнурков. Завязали глаза, связали руки, погрузили на БТР и повезли. Ехали мы минут пятнадцать.

Они все кричали: "Что же вы, суки, против своего народа воюете?"

Весь набор этот был: "фашисты", "хунта", "каратели", "бандеровцы". Лозунгами кричали. Я удивился. Думал, такое только в соцсетях прочитать можно.

Привезли, посадили в чистом поле. Днем была жуткая жара, а ночью холодно. Двое суток на жаре, практически без воды, с завязанными глазами… Казалось, сойду с ума. 

– Там еще были пленные, кроме вас?

– Да, человек восемь еще сидели. Ужасное зрелище. Они воды просили. Это было невозможно слышать.

Мы сами полумертвые после недели хождения. Но в то же время наши организмы привыкли к режиму выживания, настроились, что ли. Нас на этом поле, как тараньку, сушили. Но мои держались. А те ребята, свежие, – они не могли, они постоянно пить просили…

Это очень тяжело слышать. Морально невыносимо. Когда ты у оккупантов, захватчиков что-то просишь, это… такое адское унижение. 

–  Я думаю, никто не имеет права осуждать их. Никто, кто не сидел в этом поле.

–  Да. Кто не пил вонючую, техническую воду. А мы пили.

На вторые сутки они нам дали обрезанную баклажку с водой, которую слили из радиатора. Протухшая, коричневая жижа. Пили...

Потом пришла другая смена. Новички совсем, не обозленные еще войной. Они нам свой сухпай отдали. Мы поели.

Они к нам с презрением, конечно, относились, но без ненависти. Ну вот как бы вы относились к человеку, о котором вам сказали: "Он детей насилует"?

Так и они. С презрением, но и с некоторым любопытством. С ними мы немного поговорили. Кое-что даже донесли, по-моему.

–  Что именно?

– Рассказали о Майдане, о том, почему люди вышли. О Януковиче рассказали. О том, как студентов "Беркут" избивал дубинками. Они не знали этого.

Меня майор допрашивал. Ровесник мой, думаю. Говорит: "Вы против народа пошли!" Я ему: "Как ты думаешь, остальные 24 области – это не народ?" Он молчал. Не находил ответа. 

–  Вы были уверены, что не убьют, не расстреляют?

Никто такую грязную работу на себя не возьмет. Самое худшее, что могло случиться, и мы этого ожидали, – нас передадут сепарам.

А кто такие сепаратисты сейчас? Те, кто поддерживал идеалы Новороссии и самопровозглашенных республик? Уже нет. Они столкнулись с реальной войной и ретировались. Там остался криминал. Банды. Во время войны очень удобно – можно отобрать любую машину, зайти в любой дом, отжать деньги, ценности, аппаратуру. Можно поймать людей, взять в заложники и торговать ими.

Война – лучшие условия для уголовников. Бери мобильный, звони родным, торгуйся, проси выкуп. Или убей "укропа" – получи гонорар.

– Кто заплатит?

– Наши недавние правители, которые вывезли огромное количество денег. Ну, и их симпатики.

Вы спросили: "Не собирались ли нас убивать?" У меня был момент, когда думал: все. Тот майор, на допросах. Я его вывел из себя, он позвал солдата и говорит: "Этого забирай в поле и лицом в землю".

Это были самые страшные в моей жизни несколько минут. Пока меня вели. Я ждал выстрела в затылок. Я вспомнил все, я молился. Но они не выстрелили.

– Вас обменяли?

– Это был не совсем обмен. На третий день нашего плена по какой-то договоренности пошел по оккупированной территории гуманитарный конвой. Он собирал раненых, убитых, пленных.

Порядка 30 автомобилей "скорой помощи" для "трехсотых", несколько грузовиков для "двухсотых". И пленных туда собирали. 

Третья смена россиян была самая отмороженная. Они пришли, мы уже грузились в конвой. Они стали орать нам вслед: "Бандеровцы! В сорок пятом мы вас не добили, сейчас добьем!" Прыгали вокруг нас, как обезьяны.

Кстати, вторая смена нам даже одеяла ночью давала, тюфяки какие-то. Мы впервые за семь дней согрелись там.

В общем, стали мы грузиться в машины конвоя. Идем так: рука на плече, цепью. Глаза по-прежнему завязаны. Куда везут, не понятно. Через время нам говорят: "Снимайте повязки, парни. Расслабьтесь, вы у своих". 

Людям на этом конвое – низкий поклон. Они ездили по оккупированным территориям на свой страх и риск.

Мы ехали днем, постоянно останавливались, тела собирали. Одели рукавички, вышли, четыре-пять тел погрузили, дальше едем. 

А на ночь стали в Старобешево. Последний сепарский пункт, дальше – наши.

Подбегает к машинам конвоя некий Матвей. Типа полевой командир их. Отморозок редкий. Кричит нашему старшему: "Дайте мне этих пленных пообщаться!"

Что ему можно возразить? Как с маньяком говорить? Его нельзя провоцировать, вступать в дискуссию нельзя, он сейчас всех положит. Он неадекватен. 

Кричит: "Я тебе как офицер офицеру обещаю: всех отдам". И забирает восемь человек, уводит в темноту.

У нас, остальных, шок. Пацаны уже считай свободны были, их взял какой-то психопат и увел. Старший колонны нас на ночь спрятал в "скорых". Всю ночь сидели и ждали, когда Матвей придет за нами.

Ночью же ехать нельзя. Ночью любая  передвигающаяся техника  подлежит уничтожению.

–  Тех ребят вернули? 

– Нет, никто их не вернул. Думаю, этот Матвей – бывший мент. Они обычно кидаются "словом офицера", понятия не имея о смысле чести. У них "профессия" такая – отжимать и дань собирать. Руками таких Матвеев расстреливались колонны с ранеными.

Утром наша колонна ушла. Искать Матвея и людей, которых он забрал, мы не могли. У нас раненые в машинах. Да и трупы разлагались уже, запах стоял.

Мы уезжали, понимая, что нам снова несказанно повезло. 

– Вы завтра собираетесь обратно. Как? После всего этого?

–  Мы немного отдохнули, побыли с семьями. Мы готовы вернуться. Ребята пойдут со мной. Те, которые были ранены на "Саурке". 

Ну а кто ее будет защищать? Родину нашу. А? Выбор невелик. Или пойду я, или мой 19-летний сын. Пойду я.

А младший сын на днях в школе писал сочинение на тему "кто твой герой". Он так и написал на листочке в клеточку: "Мой герой – мой папа".

Как я могу не вернуться на фронт?