Dzidzio: Мы должны выстоять войну, которую когда-то начали наши деды, – за Украину. Потому что истина одна: свободная, независимая, процветающая Украина G

– Михаил, добрый вечер.

– Добрый. Приветствую вас.

– Приветствую вас тоже. Я хочу вам сразу выразить свое восхищение вами как певцом. И я вам скажу, что последний месяц, наверное, или, пожалуй, немного больше я все время слушаю "Марічку" в вашем исполнении.

– Спасибо.

– Мне так повезло – я дружил с большим человеком, я считаю, с Дмитрием Михайловичем Гнатюком...

– Да.

– И он неоднократно на концертах, которые мы делали в честь годовщины "Бульвара Гордона", и дома исполнял эту песню. И я считал, что это уже непревзойденное исполнение, что лучше исполнить невозможно. Я не хочу сравнивать. Дмитрий Михайлович – баритон, а вы – тенор. Но то, как вы спели "Марічку"... Ну, я вам скажу: слушаешь, потом пауза, потом слушаешь еще раз, и еще раз, и еще раз... Я просто еще раз хочу вам выразить свое восхищение: эмоциональностью и голосом, конечно. Кстати, откуда такой – удивительный, мирового уровня – голос у вас? Скажите.

– Ой, тут мне как-то неловко стало... Дмитрий, я родился в очень живописном, красивом селе на Западной Украине, воспитывала меня бабушка, мама. Дедушка жил в такой части села, куда меня не пускали, потому что там пути проходили, поезд ехал. Я этот поезд помню, всегда было слышно в доме, когда он проезжает. И я наблюдал за природой, наблюдал за праздниками, обрядами, традициями, все это слушал. Бабка всегда меня купала в украинских песнях, гаивках, веснянках, колядках... Я этого всего наслушался – ну и с самого детства я себе так решил, и так бабушка моя хотела – чтобы я был артистом. Я всегда говорил: "Я буду артистом". А мой дедушка, как раз тот, которого называли "дзідзьо" (западноукраинский диалектизм, означает "дед". – "ГОРДОН"), – он был очень популярен. Он был ветврач – где-то на 10 сел. И все приходили к нему. А его никогда дома не было, потому что он всегда ходил, там, к корове, к коням. И я думал: "А как мне использовать этих людей?" Не то что использовать – я должен что-то делать. То есть когда они приходили, спрашивали: "Где дзідзьо?" – я говорю: "Пошел к людям". И я брал табуретку, залезал [на табуретку] и пел песни. Украинские как раз. Вот оттуда – из детства – все тянется.

– Ваши родители – они кто? Чем занимались?

– Мама из села Бортники, отец из соседнего села – Буковина. Так они познакомились. Отец был также ветврачом, мама закончила полиграфический – в то время это был техникум – во Львове. Вот. Простые украинцы, очень любившие украинскую музыку, давали мне ее слушать. Я во Львове всегда слушал львовское телевидение. И тогда были концерты по заказу. Василий Зинкевич, Гнатюк, Назарий Яремчук... То есть я воспитан на украинской музыке. Поэтому она мне так близка. Я наслушался ее. И мне очень приятно слышать эти комплименты. Потому что я в определенный момент уже думал: "А может, это не нужно? Может, это уже старомодно?" Но оно во мне как-то сидит и переливается, поэтому я хочу это выливать.

– Я слышал удивительную историю вашего рождения. Вы не должны были родиться.

– Да. Это была история такая. Мне мама рассказала. Я просто спрашивал маму, почему у нее такие ожоги на ногах. И когда-то мама рассказала мне эту историю. В мае это было, в 83-м году. Она разжигала огонь в кухне, и нужно было полить соляркой дрова, тогда они легче загорались. А мама перепутала и подлила бензина. Бензин взорвался, перекинулся на штаны синтетические... Потом быстро отправили ее в больницу, а у нее на руках маленький ребенок, как раз с сестрой она была. И что делать? Антибиотики колоть или какие-нибудь таблетки? Сразу берут анализ... Приходят к маме и говорят: "А вы знаете, что вы беременны?" Мама ведь не знала. Ну и нужно было делать выбор – либо операцию, пересадку, либо колоть обезболивающие, что нельзя было делать. Врачи говорили одно: "Нужно делать аборт". А с другой стороны бабка и священник говорили, что этого делать нельзя. И мама посередине так: слушала бабушку, немного слушала врачей. И до последнего [не знала] – ребенок выживет или не выживет. Врачи говорили: "Мы же вам говорили. Вы понимаете, что ребенок может родиться калекой при таком стрессе?" И мама… Одним словом, дала мне жизнь. Я ей всю жизнь за это благодарен, люблю, ценю. Она выбрала: в муках терпела всю беременность.

– В муках...

– Это же нельзя было [делать] обезболивающие. Такова история. История как пример: нужно давать жизнь сейчас.

– Отец умер рано. Да?

– 13 лет мне было. Он был главой колхоза на Яворовщине. Молодой, очень прогрессивный. И в один момент – это была весна – он простудил голову, очень холодно было. И умер. Поэтому мама должна была как-то справляться. И уехала за границу, чтобы кормить меня и сестру, учить, потому что я уже тогда заканчивал школу и очень хотел поступать в музыкальное училище, после училища – дальше на пение. Поэтому я маму благодарю за то, что она мне дала возможность учиться. Это ведь были 90-е годы: это очень бедно было.

– Мама и сейчас за границей?

– 22 года в Португалии. Мы как раз сегодня говорили. Передавала вам, Дмитрий, большой привет.

– Спасибо. Спасибо маме за то, что родила такого сына.

– Спасибо маме. Мама сыграла в моей жизни ключевую роль. И также бабушка Катерина, привившая мне любовь к украинской песне. В детстве я всегда возвращался сюда, в деревню, и она мне это все рассказывала, писала, выписывала все интервью... Тогда было просто радио, и она брала большую тетрадь... Она меня называла Мисько. И говорила: "Для Мисько". И она выписывала каждое интервью: что сказал Зинкевич, что сказал народный артист... И эта тетрадь у меня есть. Она сейчас в Португалии. Я хочу ее забрать.

– Вы с детства пели. И я знаю, что вас называли "наш Робертино Лоретти".

– Да.

В музыкальной школе на прослушивании я пел: "Ой, у лузі червона калина". Еще Украины не было – еще был Советский Союз

– Скажите, а что вы пели? Вот вы помните свой репертуар, когда вам было семь-восемь лет?

– Да. В семь-восемь лет у меня были кумиры Иван Попович, Василий Зинкевич. То есть я слушал как раз эти песни украинские. А в музыкальную школу поступил сразу, параллельно с общеобразовательной. Это было очень интересно. Мне было только пять лет, а мама говорила: "Ему пора уже". И я так чувствовал, что я уже хотел учиться. И в музыкальной школе на прослушивании я пел: "Ой, у лузі червона калина". Еще Украины не было – еще был Советский Союз. И я вижу: комиссия что-то переглядывается на втором куплете, и на третьем куплете они все встали. Тогда это было очень... Как сейчас: все очень хотели Украины. Мы вместе переживали за это. Я помню в шкафу сине-желтые флаги. У нас такая Украина на западе была: очень желанная в то время – мы хотели быть независимыми уже тогда. 

Дальше был репертуар – весь Робертино Лоретти, это были украинские романсы, это были народные песни. Я помню, даже на конкурсе Чайковского я в 5-м или в 6-м классе музыкальной школы получил первую премию, да. И потом после окончания музыкальной школы я поступил на дирижерский факультет в музыкальное училище. Мне очень хотелось понять шире музыку, как режиссер фильмов. То есть как оркестр играет, более продюсерски понимать. И не просто петь. Мне всегда говорили: "Петь – это узко очень". А на дирижерский – нужно было больше теорию музыки знать, сольфеджио, кроме того, что петь. Поэтому поступил на дирижерский факультет. Музыкальная школа – вокально-хоровой отдел, потом дирижерский факультет Государственного музыкального училища имени Людкевича. Я думаю, что училище сыграло ключевую роль. И потом я долго думал, куда мне [поступать]. У меня был соблазн – эстрада. И я поступаю в Киевский университет культуры на эстрадный вокал.

– Вы даже поете лучше, чем Михаил Поплавский, я вам скажу.

– Я тогда наблюдал за всем этим, как это происходит. Мне было интересно, но у меня тогда был уже очень большой репертуар. Я приходил, в принципе, почти готовый на пары. Мне говорили: "Выгоним вас, потому что вы не приходите". Но у меня все готово, я уже пою, у меня все по программе готово. И я помню, была такая ситуация. Я всегда хотел работать. Потому что папа умер, и мне всегда интересно было как-то заработать, чтобы не только себе помочь, но и маме и сестре. И я создал группу "Друзья". Это была одна из лучших и одна из первых кавер-групп того времени. Все тогда брали с нас пример. Я помню, когда Кузьма [Андрей Кузьменко] увидел, как я это организовал во Львове, он сказал: "Это нужно обязательно в Киев". И после этого уже начались в Киеве кавер-бенды.

Скриншот: В гостях у Гордона / YouTube

– Я еще вернусь в ваше детство. Вы сказали, что одним из ваших кумиров был Иван Попович.

– Да.

– Я хорошо помню его репертуар. Ну, у него отличный голос. Боже, и "Василина", и "Осій" – там столько песен было... Какие вам нравились у Ивана Поповича?

– "Більше між нами розлук не буде". Эта песня мне почему-то очень всегда отзывалась, когда я смотрел маленьким телевизор. Я все бросал – бежал и вот так просто смотрел. Мне нравилось какое-то настроение такое... "Більше між нами розлук не буде. Я хочу, мила, щоб ти це знала…" Я с таким восторгом смотрел, так мне это нравилось… Он мой кумир. И тут папа едет на работу, останавливает машину, голосует, и останавливается "Волга". Он открывает дверь, смотрит – за рулем Иван Попович. Чудо!

– Так просто остановился?

– Просто остановился. Он подвез папу в Яворов на работу. И по дороге папа рассказал ему обо мне: "Вот есть сын, который очень любит ваши песни, поет". Вечером они уже были у нас дома, на маленькой кухне. И я решил не упускать шанс. Маленькую табуретку приготовил, вылез и спел. Он был поражен и сказал: "Через два дня мы уже поем на концерте с тобой". Говорю: "Как?" – "Так. Готовим песню. Мы будем петь "Я дивлюся на вас, мамо". Он пел первый куплет, я – второй. Это был санаторий "Немиров", до сих пор помню. Мне было очень приятно. И с тех пор я понял, что в жизни все сбывается. Просто нужно очень сильно верить в это. Вот. Это было что-то невероятное. 

Он потом познакомил меня со следующим моим учителем – Михаилом Русиным. Русин Михаил Михайлович меня воспитал как такого – эстрадного – певца. Мы давали очень много концертов, принимали участие в фестивалях, конкурсах, вместе выиграли 11 первых премий, четыре Гран-при. И это было огромное количество концертов. Студия "Галич". Я помню, пятеро детей пели, танцоры были, юмористы. Эти дети выступали для отдыхающих в санаториях – съезжались со всей Украины отдыхающие на лечение. И они как раз тогда дали мне большую школу: как держаться на сцене, как завоевывать публику, не имея популярности. Потому что когда ты популярен, это гораздо легче, но когда ты завоевываешь публику просто без популярности... Для меня это очень честно. И я получил большую школу. Вот такая мечта у меня сбылась.

– Смотрите, какой человек Иван Попович. Мало того, что остановился на своей "Волге", чтобы подвезти человека. Да? Но он еще поехал к нему домой, чтобы послушать маленького мальчика.

– Это для меня большой шанс был. И я Ивану Дмитриевичу до сих пор говорю большое спасибо за то, что он это сделал. Потому что он, в сущности, воплотил мою маленькую мечту, которую я с тех пор начал реализовывать.

– Я вспомнил сейчас "І співає Верховина". Да?

– "І співає Верховина, дзвінко пісня лине. Василино, Василино..." Прекрасные песни того времени. Очень нравятся. Сейчас, кстати, когда мы делали концерт на "Арене Львов", я пригласил его принять участие. И мы пели дуэтом эту песню. Она рвет просто. На всех забавах, свадьбах, корпоративах, концертах, площадях. Она просто рвет. Она, по сути, народная, всем понятная, украинская, веселая, позитивная, счастливая, радужная песня.

– А энергетика какая у него... Ну вообще. Да?

– Очень такая, гуцульская. Он настоящий атаман Карпат, как раньше называли. Ну, до сих пор называют. Кстати, недавно звонил я. Еще и еще раз хочу сказать ему большое спасибо, потому что это была большая помощь: первый шаг – поверить, что мечта сбывается.

Таможня была моей большой ошибкой, искушением. Это для меня наука на всю жизнь

– Вы, я знаю, поработали еще на таможне. А как вы там очутились?

– Таможня... Таможня – это было так. Я всегда старался иметь окружение хороших людей. Таможенники тогда были моими друзьями. Почему? Я занимался в студии "Галич" в Яворове, и туда приезжал петь Василий Була. Он работал на таможне и также пел – был солистом группы "Меркурий" Рава-Русской таможни. Они повсюду выступали, ездили в Киев, пели песни о таможне. И я старался быть всегда возле них. Мы познакомились. И тут меня заметил начальник таможни Краковца, который недавно пришел из Киева: что я такой исполнительный парень – и колонки могу поднести, и организовать, и помочь, и сам спеть. И он мне предложил: "Иди к нам в коллектив на службу". Я серьезно это не воспринял. Для меня это было... Я ведь понимал в то время, сколько это стоит. Это безумные деньги. Ну, это все по слухам, я конкретно не знал, но...

Это было, на мой взгляд, искушение для юного парня: запрыгнуть в вагон шикарных условий. Вот так. И кого я в то время не переспрашивал, ответ был один: "Ты что, глупый?" Я не мог понять, что происходит. И сделал вид, что я не услышал. Но был следующий концерт, второй, третий, и он всегда после концерта говорил: "Подойди, пожалуйста. Почему ты не воспринимаешь мои слова серьезно?" В третий раз я уже пришел в отдел кадров, подал документы. И стал стажироваться, ездить каждый день на таможню, учить кодекс о коррупции. Все это я учил. И в то же время наблюдал, как это все происходило. Понял, что это не мое. Ужасно скучал по студии, ужасно скучал по концертам, по тому свободному времени, которое я уделял творчеству. А здесь у меня его нет. И я понял, что это была моя большая ошибка, как искушение. Это, Дмитрий, для меня наука на всю жизнь. Чтобы от таких искушений отказываться, я часто вспоминаю таможню. Начальник ушел в Киев снова. И я так понял, что никто меня вести там больше не будет. И сам я себе раз и навсегда запомнил, на ус намотал, что творчество – это мое, а служба – это для других людей. Я не могу так вести себя, такое делать. 

– Как вы познакомились с Кузьмой?

– С Кузьмой познакомился через Лесика. Но мы знали друг друга в лицо, потому что мы были соседями в Новояворовске. Там большой дом, и он жил через один подъезд. Мы виделись. Мама его преподавала. Мама, Ольга Михайловна, была директором детсада. А я в детском саду уже показывал первые шаги – пел. Потому мама меня замечала. Через Лесика познакомились. Я показал им Dzidzio – как я шучу. Но я всем это не показывал, потому что немного стеснялся на публику. Я не знал, что с этим делать. Когда я показал, как я могу веселить людей, ему это страшно понравилось. И так мы познакомились. Он хотел сделать из этого проект. Ну мы поработали. Как это было? Мы поработали, и в Киеве сказали: "Это немножко по-сельски. Оно не пойдет. Надо делать Sex Shop Boys". Одним словом, мы начали закрывать Dzidzio – открываем Sex Shop Boys... Я так себе в сторону отошел и думаю: "Какой Sex Shop Boys? Это вообще не мое". И после этого я познакомился со своим продюсером нынешним Анатолием Безухом. И он сказал: "Sex Shop Boys я не поддерживаю. А поддерживаю Dzidzio". И мы так начали сотрудничать. Большую роль, если честно, он сыграл – опять же, как и Иван Попович, – в том, чтобы научить меня скорее думать, быстрее двигаться и вообще что такое шоу-бизнес, куда надо ехать. Помню, мы из Новояворовска в Киев приехали на интервью. Занимаем деньги, потому что это нужно ехать в Киев. Готовимся чуть ли не две недели, рассказываем всем, куда едем. Потом приехали на интервью, и оказывается, это было пять минут. Вышли – и снова на поезд домой. Ну такое – такая популярность. 

– Каким Андрей был человеком?

– Талантливым. Без сомнения, это был талант, у которого была очень большая ценность – он был честен. Он мог говорить правдиво, остро, смешно, непопулярно, хорошо, агрессивно. И это все смешивалось... Он был быстрый очень. Когда я приезжал, я понял, что я просто как улитка – и пантера. То есть Новояворовск и Киев – это то же сравнение: можно спокойно жить, а можно быстро жить, и нужно очень быстро принимать решения. Я безгранично благодарен и Светлане, и Андрею за то, что они принимали меня дома. Я это очень ценю. Утром встали... Мы договаривались на какое-то время, там, на 9.00. Я вышел в 9.01 – и он уехал перед моим носом. То есть он никогда не ждал. Это без обид. Он просто чрезвычайно быстро думал, двигался. И учил так же, что не надо пропускать жизнь.

Помню первые выступления, я начинал говорить: "Добрый вечер, я мегапопулярный Dzidzio". Все оборачивались: "Кто такой?" Через год поверили

– Почему Михаил Хома стал Dzidzio, я понимаю – в честь дедушки. Но почему, имея такой, от Бога, голос, вы пошли в развлекательный жанр? Почему вы не пели сразу сольно такие красивые песни, которые поете сейчас?

– Мне нужно было, наверное, обратить на себя как-то внимание. Видите, оно как-то так в жизни складывается, что ты иногда должен вылезти из комфорта и пойти так что-то сказать, что вроде стыдно на публику это сказать. Да? Пересилить себя. Это какое-то преодоление себя. Вот я пересилил себя – начал быть смешным, начал веселить людей. И оно мне тогда далось как-то. Видите? И известность, и... Ясно, что это большой труд: нужно было работать каждый день на концертах – по три-четыре. Это очень тяжело. И я понял, что в жизни и сложно, и просто. Вот пусть и опера есть, и полька есть. Это ведь не для сравнения. И это нужно, и это нужно. Понимаете? И я понял, что нельзя жить только одной крайностью. Аккумулятор есть, когда есть и плюс, и минус. Вот. Диапазон какой: от  Dzidzio, от "Я и Сара" – до "Марічки"... А мне это было тяжело, Дмитрий, я вам честно скажу: мне было тяжело переступить через себя. Или стыдно. Только я это перешел, я вылез на стульчик.

Я помню первые выступления Dzidzio. Я начинал говорить: "Добрый вечер. Я мегапопулярный Dzidzio". Они [люди] так оборачивались: "Ты кто такой?" А оказывается, когда ты говоришь... и я настолько искренне говорил, что они через год все поверили в это. Это нужно было из комфортных условий вылезть, как-то преодолеть свой стыд и понять: это тоже классно – развлекать людей, веселить их. Когда они на заправках подходят и тебя благодарят, и ты смотришь на этого человека... Человек пришел с работы просто уставший. Профессионалы сказали бы музыкальные: "Слушайте такую музыку, такую музыку..." А человек просто пришел с работы, хочет развлечься, просто потанцевать, куплетик с ребенком попеть. Все. Поэтому они полюбили Dzidzio очень. Я им за это благодарен. 

А теперь, видите, снова сложно было показать что-нибудь серьезное, потому что могут не воспринимать. А я это выключил в себе. Я выключил. Меня не интересует, что это не будут воспринимать. Главное – чтобы мне это нравилось, чтобы это честно со мной было. Во мне сидело это, если честно. Я очень хотел записать альбом украинской классики. Очень. Я просто сомневался, воспримут ли люди. Были разные... Со стороны говорили: "Ты точно хочешь? Зачем ты это делаешь? Тебе нечего делать? Займись бизнесом – шоу-бизнесом". А вот творчество – это о другом. Оно где-то внутри сидит, оно зовет, оно будит ночью. И так скажу: я не могу этого не делать. Оно заставляет. Тогда мне комфортно, тогда я честен сам с собой. Вот так.

– Ну и после "Марічки", после "Стоїть гора високая" будет еще "Дзідзьо"? Или будет только Михаил Хома?

– Я думаю, это будет определять публика. Я буду давать это и это. Пусть публика определит – не я должен определить. Может, это переломный момент сейчас в Украине: что именно такая музыка, наконец, будет нужна в Украине. И я бы не только на себя хотел обратить внимание, а на многих талантливых украинских исполнителей, которые в таком жанре работают, но пока не замечены. Поэтому я думаю, что из-за популярности можно обратить внимание именно на такой стиль украинской песни.

– Какая у вас любимая песня?

– Думаю, что они все любимые, потому что они взлелеяны, засмеяны, переслушаны тысячу раз. Когда записываю, я много раз прослушиваю: "Как будут люди слушать?" Всегда, когда записываю, я даю простым людям слушать. И они всегда так, правду с плеча, говорят. И я им доверяю. Многие песни мне надоедают. Например, популярные, которые все любят – представьте себе: я их пел тысячи раз, и они уже мне порой надоели просто. А потом ты приезжаешь на концерты, приезжаешь на мероприятие, смотришь – и они любят тебя за эти песни. Что ты выдумываешь? Вот так. Я думаю, что это у каждого артиста есть такое. Да и у Бон Джови. Концерт в Цюрихе. Супер. Бон Джови выступает, 40 минут, новый альбом. Я смотрю – все люди не слушают, сосиски покупают, пиво пьют, общаются друг с другом. И только он запел It's my life – все собрались, и с того момента начался концерт.

– Кто были вашими кумирами, когда вы были мальчишкой, понятно. А кто сегодня ваши кумиры?

– Некоторые из них и остались. Мне нравится жизненный путь и творчество Паваротти, мне нравится из современных Disclosure. Я слушаю разное. И Андреа Бочелли. Возвращаюсь иногда в детство и слушаю репертуар Робертино Лоретти. Я слушаю Budka Suflera, я слушал Lady Pank. Что можно было в Новояворовске слушать, когда у тебя дом развернут на Польшу и антенна – только польские каналы. Поэтому на польском языке все мультики просмотрел, все песни знаю, все заставки рекламные. Они меняются, как жизнь, но это основные такие. Из украинских – Иван Попович, Василий Зинкевич. Я же все это слушал, воспитан на этом. Другого не было. Я в такой среде воспитан. Это во Львове, львовское телевидение: каждое воскресенье – концерт по заявкам, украинские песни.

В госпиталях самое сложное. Когда ты видишь ребят без рук, без ног, заходишь, и просто не понимаешь, как дальше жить. А они тебя еще больше зажигают, чем ты

– Как началась война?

– Ой... 23 февраля я закончил съемки с телеканалом "Украина" большого проекта, большого шоу. И я ложился спать с такой усталостью и с мыслью, что я 24-го числа просыпаюсь, покупаю билеты – и делаю подарок маме. Прилетаю, не предупреждая ее, беру ее за руку, мы идем в турагентство – и летим куда глаза глядят, где красивое море. Просто пообщаться, как мама с сыном. 22 года мама в Португалии. И я думаю, это самый лучший момент – у нее юбилей, сделать подарок, побыть с мамой и поговорить с ней душа в душу. 

4 часа утра – я проснулся от страшного взрыва: возле моего дома как раз ПВО сработала. Потом оказалось, что там и попало. И я не знал, что делать. В интернет, в телефон – "началась война". У меня такой страх, паника... Я не был готов, не было тревожного чемоданчика. Я пропускал это все. Потому что меня всегда спрашивали на съемках: "Будет война?" Я говорю: Не будет. Не переживайте". Я не мог поверить. И я тогда я набрал Юру Горбунова, переспросил, слышит ли он то же, что я. Мы рядом живем. Юра сказал: "Началась война". Ну тогда были смешанные ощущения какие-то – страх, не знаешь, что делать. 

И в одно мгновение я взял себя в руки и начал действовать. "Что я могу сделать? Чем я могу быть в этот момент полезен?" Я думаю, что каждый украинец сначала перечислил деньги ВСУ. Следующий шаг – я подумал, как мне переехать, потому что я слышу взрывы и некуда прятаться. А мы тогда воспринимали – и сейчас – очень серьезно тревогу [сигналы тревоги]. То есть куда прятаться? Где бомбоубежище? У меня даже подвала там не было. Поэтому я решил переехать на Западную Украину. И сразу по дороге ко мне стали обращаться мои друзья, многие коллеги. Они знают, что у меня есть возможности на Западной Украине что-то организовать, кому-то помочь. Начал помогать, друзьям искать жилье. И после этого понял, что должен еще чем-то, как-то зажигать ребят. 

Я начал ездить с Александром Пономаревым, Юрием Горбуновым на концерты поддержки Вооруженных сил. Особенно с пограничной службой, потому что у меня с ними отношения уже с 2008 года. Начали ездить на такие концерты поддержки духа, посещать госпитали. И там было самое сложное. Когда ты видишь ребят без рук, без ног, заходишь – и ты просто уже не понимаешь, как дальше жить, как дальше быть. А они тебя еще больше зажигают, чем ты их. Потому что ты перепуганный, а у них в глазах безумное какое-то желание победы. То есть они верят в победу. Я с ними всеми общался, и это действительно очень сильные ребята. Я хочу еще раз и еще раз поблагодарить все Вооруженные силы Украины за этот дух, который они делают, – и что они творят на весь мир. Это невозможно.

– В течение этих почти четырех с половиной месяцев вы плакали?

– Два раза я сдавался. Я думаю, что это делал каждый. За себя скажу: два раза. Потому что мы все думали, что это неделя, это два дня – и война закончится. Все мы говорили, правда? "Два дня, вот сейчас еще неделя, еще неделя…" А это затягивается. И были такие дни, что у меня не было ответа, даже самому себе что сказать. У меня было такое впечатление, что мир взбесился полностью, сошел с ума. Как-то правда с неправдой поссорились и женятся, и это все перемешалось в какую-то страшную беду. И ответа на нее нет. Потому и плакал. Но потом берешь себя в руки, потому что ты должен научиться с этим жить. 

И если честно, Дмитрий, я с детства помню все эти разговоры. Я воспитан на стрелецких песнях, я воспитан на украинских повстанческих песнях. Мне бабушка всегда рассказывала о войне. И я никогда не мог поверить, что это еще раз повторится. Все повторяется полностью. Я поднял все тексты. И первая песня, которой меня научил дедушка Алексей, – "Збудись, могутня Україно". Там все рассказано, за что это война. Там, в этой песне, написано, что это война за свободу и за волю. То, что сейчас происходит. Деколонизация от России. Потому что все лучшее отдавали в Россию, везли в Москву. Все лучшее из талантов наших, все лучшее, что производилось в Украине, – все туда упаковывали, вагонами везли туда. И им непонятно, как так теперь без нас, они не могут отпустить нас. Мы должны это сделать раз и навсегда. И сейчас мне так отзываются эти разговоры с бабушкой и с дедушкой. Мы должны довести это дело до конца. Иначе уже и шанса не будет другого. Здесь нужно уже дожать каждому из нас: бизнесмены, политики, Вооруженные силы. Мы должны сплотиться и довести это дело до конца, которое еще тогда не было завершено. Вот так. 

– Я знаю, что когда россияне нанесли ракетный удар по Яворовскому полигону, для вас это была личная трагедия. Что произошло?

– В моем коллективе работает мой друг Роман Кулик. И когда началась война, это была неделя-полторы-две – он мне звонит и говорит: "Ты знаешь, я не могу уже сидеть. Я пойду служить". Говорю: "Я поддерживаю твое решение". Он отправился служить. Это были учения на Яворовском полигоне. Он как инструктор работал. И с утра жена позвонила: "Ромчик не выходит на связь, его нет". Мы понимаем, что телефон выключен. Мы понимаем, что нельзя дозвониться. И где-то мы кому-то звоним, узнаем, что фамилия Кулик есть среди тяжелораненых. Мы быстро сели в машину и поехали – в Новояворовск сначала, на "скорую". Потом поняли, что в Новояворовске уже делают операции, а сейчас будут везти во Львов, потому что здесь не справляются. Увезли во Львов. Я постарался встретиться со всеми врачами, переговорил, посмотрел. А они мне посмотрели в глаза и говорят: "Михаил, здесь только Бог решает. С такими ранениями люди в принципе не выживают". Я попросился тогда только один раз, я помню: "Ребята, я понимаю, что нельзя к нему, но я вас очень прошу: позвольте мне. Я должен его подержать за руку". Я подержал его за руку и попросил его, чтобы он еще жил. Я помню этот момент. Он не слышал меня. 

– Тяжелые ранения были, да?

– Очень тяжелые. Там настолько большие две дыры... Одна дыра, самая большая – там, где солнечное сплетение. Это очень большая дыра. Я не понимал просто, как будут ребра держаться, как это будет защищено. А второй раз я пришел – он открыл глаза. И он услышал меня. Я ему первый дал воды попить. И я понял, что он будет выживать. И сейчас, слава Богу, благодарю Бога, он уже дома. После сложных операций, после сложных ранений. И еще предстоят две операции, но это только через два месяца, потому что там не заживает все равно рана. Надо какую-то защиту дать, потому что так тело не может функционировать. То есть предстоит еще очень сложная операция одна. Но он будет жить. Я благодарю Бога, что я не потерял друга. Он для меня очень важен. В коллективе он был для меня примером трудолюбия. Я, например, у него брал запал, чтобы работать. Я смотрел, как он все делает. Он у меня выполнял очень много функций. И я набирался от него вдохновения к труду.

– Как вам сейчас кажется, выстоим мы, победим?

– Победим, Дмитрий. Потому что мы главные герои этой истории. Мы имеем дело с большим злом, настоящим сатаной, чертом. И все библейские истории, все истории в песнях, все истории в фильмах заканчиваются, когда маленький герой, но с добрым сердцем, с чистыми намерениями всегда побеждает. Здесь та же история. И мир сделает очень большой – я не знаю, сделает ли, но должен сделать очень большой вывод из этой истории. Потому что именно мы, украинцы, ее переживаем. Сейчас это зло очень быстро читается. Есть интернет – быстро передается. То есть уже так, как прежде, правда... Помните: когда-то о войне поговорили, а через 40 лет: "А вот какая правда была"? Генералы рассказали, потому что нельзя было. А сейчас все читается, все наглядно. Зло здесь, мы все знаем и имя, и лицо, и истинное лицо. Мы должны выстоять ту войну, которую еще когда-то начали наши деды, – за Украину. Потому что истина одна – свободная, независимая, преуспевающая Украина. Мы пример для всех людей. Посмотрите, как о нас все узнали. Как, Дмитрий, наконец-то Украина объединилась. Не было этого никогда.

– Никогда.

– Было такое обезображенное, не до конца ясное понятие, что такое украинец, что такое носить паспорт, что такое гражданин, какая это большая ответственность... Ну и вместе с тем большая гордость – быть украинцем. Поэтому я благодарю Бога, маму, папу за то, что я украинец, который вместе со своими земляками переживает непростые, но очень важные годы становления настоящей Украины. Мы уже объединились раз и навсегда.

– Какую песню вы споете в день нашей победы?

– Гимн Украины. "Боже, великий, єдиний". А может, еще спою песню победы, которая новая напишется. Кстати, сейчас есть еще пара песен новых, которые выйдут. Очень красивые. Есть с Александром Пономаревым одна песня, по секрету [скажу]. И есть еще одна песня, которую я написал с одним очень хорошим мужчиной, – о войне. Она настолько красивая, настолько объясняет в трех куплетах, почему мы должны воевать... И так красиво, в очень хорошей форме, художественной такой. Я скоро покажу. Поэтому победа за нами.

– В прошлом году вы расстались со своей женой. Она известна как певица Slavia – Ярослава Притула. И, знаете, она говорит, что вы ей до сих пор помогаете. Любопытно. Не каждый так сможет.

– Ну мы прожили очень большой отрезок жизни. Мы встретились детьми. И поняли, что на этом этапе нам лучше отпустить друг друга для того, чтобы быть счастливыми, чтобы развиваться. Потому что иногда можно заблудиться и не понять. А тут мы сели за стол и посмотрели честно в глаза [друг друг], что пора идти разными путями. И я не понимаю, как так, прожив так много, когда человек у тебя что-то просит, не помочь. Я всегда буду откликаться на такие просьбы, потому что у меня большое уважение к тем годам и к Ярославе, и большая благодарность. Я благодарен за все годы вместе.

– Когда вы разводились, сердце щемило?

– Болело. Это очень важный и трудный процесс у человека. Не все это переживают, но, я скажу, это очень тяжело. И громко говорить или судить людей в такой момент я не советовал бы никому. Это очень тяжелый процесс, который тяжело происходит. И оно болит. Вот так. Но сейчас уже прошло, слава Богу.

– Что сейчас в вашей личной жизни происходит?

– Я решил сделать паузу и не рассказывать о своей личной жизни. Потому что придет хорошее время – и расскажу хорошие новости. А теперь пусть будет так, как есть. Хорошо. До победы. 

– Самая большая аудитория, которую вы собирали, какая?

– Самая большая аудитория... Тогда должен рассказать историю, как это все происходило. У нас много концертов. В День Независимости три концерта мы уже взяли. И тут звонит такой Василий из Калуша и говорит: "Михаил, Dzidzio будут ждать у нас в День Независимости". Говорю: "Василий, мы не можем. Три концерта". – "Ну, пожалуйста". – "У нас не получается. Три концерта. Мы если приедем, то на 12 часов. Это уже конец Дня Независимости". – "У нас ничего не будет происходить. Мы будем ждать Dzidzio". И где-то в какой-то момент мы расслабились с ребятами после концерта, и звонит он. Мы уже были немного веселые. И Василий говорит: "Так что делать?" И я решил попробовать себя на выносливость, могу ли я выдержать четыре концерта в день по полтора часа.

– Вживую.

– Вживую. С переездами там до 150 километров. Оказывается, могу. Могу. И самое главное – на третьем концерте я почувствовал усталость уже. Мы едем в Калуш, подъезжаем, город пустой, 12 часов ночи. Я вижу только сцену сзади, захожу на сцену, поднимаю голову... Я не знаю: там от 40 до 60 тысяч человек ждут Dzidzio. Дети маленькие на руках... Я одно слово начинаю – они поют вместо меня. И у меня открывается новое дыхание. С того времени я захотел сделать большой концерт благодарности на "Арене Львов". Я пригласил продюсера, Анатолия Безуха, в день рождения. Я уже ему во Львове все показывал и решил показать на день рождения новую "Арену Львов". Мы пришли в ложу, там нам провели экскурсию... Мы выпили, и я показал на экране, как смотрят наши клипы. И он мне говорит: "Ну что, давай попробуем?" Я засомневался, но у меня было хорошее настроение, потому что это был день рождения. И сказал: "Да. Мы делаем весной концерт".

– А все отговаривали?

– Ой... Дмитрий, вы себе не представляете, как мне пальцем крутили здесь [у виска] в Киеве все продюсеры. Это раз. И тут говорили: "Это точно?" Одним словом, мы поверили в это. Я написал песню: "Мені повезло: я знайшов 100 гривень тільки шо. І це ще не всьо. Біля тих 100 гривень ще 100 євро було". И там есть такие слова: "Збувається всьо. Просто треба дуже сильно вірити в то". Мы собираем "Арену Львов". Это был прорыв большой, потому что еще никто по билетам такое большое количество людей не...

– Тысяч 30?

– 30, да. Это было тяжело организовать. И что мы сделали? Превзошли ожидания публики. Потому что мы хорошую сцену сделали, контент, это все было очень красиво. Мороженое "Дзідзьо", Дзідзьо-шоп... И это был невероятный праздник для Львова, и не только Львова. Я помню, что мы даже с этим успехом не смогли ничего в конце поделать. Я испугался даже успеха – я уехал отдыхать на море. И я себя просто доедал. Все звонят брать интервью, а я доедаю, что я спрятался от успеха. Такое есть. Мы не знали, что делать. Но потом второй раз собрали "Арену", потом на "Олимпийском" выступал. Для 120 тысяч человек выступал в Одессе на Новый год, в Харькове на площади. Публики очень много было. И сейчас такие маленькие концерты для военных – я вам скажу, они такие правдивые и честные...

– Да.

– Когда я пою "Марічку", кстати, они так плачут и жмут руки. И смотрят в глаза, и говорят... Так не хватало, оказывается. Я ошибался: я думал, что это уже не нужно Украине – такие песни. То есть это уже прошлое. А оказывается, нет прошлого. Это очень красивые песни, которые я постараюсь преподнести в прекрасной форме. Да.

– Какая у вас мечта сейчас как у артиста, как у певца?

– Я думаю, как у каждого человека, – полностью реализоваться. Полностью использовать все грани, все свои таланты, отшлифовать, показать, чтобы потом не жалеть, что прожил просто жизнь. Я мечтаю это все показать не только в Украине, но и во всем мире. Тем более сейчас невероятный шанс показать украинское на весь мир. И оно хорошо воспринимается. Поэтому мы можем всей Украиной сейчас, каждый со своей стороны – [чтобы] сделать важнейший вклад в нашу культуру и все украинское. Вот так.

– Вы сегодня, на мой взгляд, являетесь одним из символов Украины. У вас голос мирового уровня. Не мечтаете ли вы, не планируете ли вы покорить мир?

– Мечтаю, Дмитрий, мечтаю, есть такое. Но не из-за эго, а из-за той детской мечты – чистой, когда я хотел спеть людям свою любимую песню и поднять им настроение, чтобы это было честно с тем мальчиком, который вылезал на стульчик и пел для людей, которые приходили к дедушке.

– Мы вспоминали уже не раз песню "Марічка". Почему вы к ней обратились? Почему вы именно ее спели?

– Если послушать тексты украинских песен, то это преимущественно четыре-пять куплетов. Они длиннее были когда-то. Куплетная форма, есть с припевами. Там полностью вся жизнь человеческая отражается.

– Да, кстати, да.

– "І нехай сміється неспокійна річка – все одно на той бік я путі знайду. Чуєш чи не чуєш, чарівна Марічко? Я до твого серця кладку прокладу". Невероятная красота украинского языка в мелодике. Для меня это как какой-то такой уникальный цветок, который растет только в Украине. Украинская песня очень мощная, сильная и красивая.

– Я благодарен вам за это интервью. И я бы хотел напоследок для многих-многих людей, которые вас обожают, чтобы вы сделали им подарок. Они сейчас смотрят на вас, они любят вас. Хоть немного спойте "Марічку" так, как вы это делаете обычно.

– "Чуєш чи не чуєш, чарівна Марічко? Я до твого серця кладку прокладу".

– Браво, маэстро.

– Спасибо вам.

– Михаил, я благодарю вас искренне за это интервью, за вашу украинскую душу, за ваши песни, за вашу доброту. Глубокий поклон матушке за то, что она такое сделала. Это подвиг, я считаю, – то, что она сделала для вас и для всей Украины. Она вас подарила нам.

– Спасибо, спасибо. Маме обязательно приветы от вас передам. Всем зрителям большой привет. За нами победа, потому что истина проста – свободная, независимая Украина. Нам в Украине править, и править мы будем! Слава Украине.

– Героям слава.

– Благодарю вас, Дмитрий.

Видео: В гостях у Гордона / YouTube