Хостикоев: Еще при Януковиче мне звонили какие-то люди: "Если ты, сука, не закроешь свой поганый рот, будешь иметь дело с азаровскими янычарами"
Нужны ли украинскому театру реформы, будет ли польза от перехода на контрактную систему и какова ее суть, нужно ли держать в театрах возрастных актеров, есть ли смысл запрещать российские фильмы и сериалы, почему режиссер Роман Виктюк так и не смог положить весь мир к ногам балерины Натальи Макаровой и актера Анатолия Хостикоева, часто ли ходят на спектакли депутаты и градоначальники и какой должна быть украинская национальная идея, об этом рассказал в авторской программе Дмитрия Гордона на канале "112 Украина" народный артист Украины Анатолий Хостикоев. Издание "ГОРДОН" эксклюзивно публикует текстовую версию интервью.
Я осетин, в жилах которого течет осетинская и украинская кровь. И киевлянин
– Анатолий, добрый вечер.
– Добрый!
– Знаю, что много раз вашу фамилию переиначивали, – как называли?
– Хостиков, Хвостиков, Холостякоев... А выдающийся украинский режиссер Нелли-Влад после спектакля "Сказка про Монику" сказал: "Мне очень понравились артисты Игнатуша, Кубюк и Хокусай". Так что с фамилией у меня все в порядке: как хотели, так и произносили. Однажды даже на украинский манер изменили: Хостикіїв. Сейчас, правда, не перекручивают уже.
– Ваш папа – осетин, мама – украинка, а кто вы по самоощущению?
– Осетин, в жилах которого течет осетинская и украинская кровь. И киевлянин.
– Есть такая национальность...
– ...думаю, да, и она во мне звучит очень мощно.
– Вы не только большой артист, но и роста большого, а бабушка ваша, я знаю, была два метра пять сантиметров...
– ...да, ее называли мадам Большая Медведица. Я благодаря ей три школы закончил: общеобразовательную, музыкальную (на баяне играл) и спортивную, по баскетболу. Бабушка одним пальцем брала мой баян, другой рукой – меня под мышки, и несла.
– Это в Киеве было?
– Да, мы жили на Владимирской. Там, кстати, до сих пор эта музыкальная школа есть. Мой учитель по баяну Александр Тимофеевич Дедов был слепым, и когда я играл, клал свои руки на мои, следил, что я там нажимаю пальцами. Если что-то было не так, диктовал: "Напиши: "Плохо выучил урок" – и поставь себе двойку". У меня было огромное желание поставить хотя бы тройку, потому что я знал: за двойку бабушка чертей даст...
– ...и давала?..
– ...ну конечно, но, клянусь, я ни разу так бессовестно не поступил, не подвел своего слепого учителя.
– Слышал, вы служили в Советской армии и очень тяжело вам пришлось, – почему?
– Я вам скажу, что не так тяжело, как об этом в прессе писали. Когда рассказываешь какие-то эмоциональные вещи, кажется, что все было тяжело. Ну мне и впрямь непросто было, потому что другим ребятам было по 18, а мне 24...
– ...и уже артист...
– ...тем более. Но я себя так настроил: буду делать все, что мне скажут. И туалеты чистил, и никакой другой работы не боялся. Были у нас и драки, и разборки всякие, но я рад, что после службы у меня остались армейские друзья, с которыми мы до сих пор общаемся. В одном интервью написали, что в армии я дал по морде капитану, – ничего этого не было, потому что если бы я капитану врезал, меня засадили бы очень надолго. А сложность была связана с тем, что та армия мне точно была не нужна. Я мог бы в каком-то ансамбле служить, но служил в настоящих войсках. Теперь не жалею, что было все именно так, но в то время армия совсем другой была.
– Горячая кавказская кровь когда-нибудь о себе напоминала?
– Конечно. Были и потасовки, что угодно. Я, например, очень ревнивый человек. Бывших жен ревновал, нынешнюю ревную. И думаю, что качество это, в общем-то, хорошее...
– ...и дрались на почве ревности?
– Ну женщин не бил никогда...
– ...а мужчин?
– А мужчин бил, и меня били. В институте дрался из-за одной студентки, которую очень полюбил... Но ревность – классная штука, муж должен ревновать жену в рамках приличия. А если не ревнует, то пора задуматься, любит ли он ее.
Ступка-актер и Ступка-худрук – две разных личности. Во-первых, власть меняет человека, во-вторых, когда театром руководит актер, да к тому же прекрасный, великий, это небезопасно для остальных актеров
– У вас были непростые отношения с Богданом Сильвестровичем Ступкой. Лет 15, наверное, назад мы с вами делали большое интервью, вы там показали жест, к нему обращенный, сказали, что он вас долго к ролям в Театре имени Франко не подпускал. Ступка это увидел раз, второй; программу же повторяли неоднократно. И однажды ко мне подошел, взял под руку и сказал: "Я тебя прошу, не надо больше ту программу крутить, где Хостикоев это делает..." Что вы там сделали, помните?
– Ну ситуация-то непростая. Богдан Ступка – это родной для меня человек, мы начинали с театра имени Марии Заньковецкой во Львове, я уважал его как старшего товарища (он на 13 лет меня старше), обращался тогда к нему на "вы"... Но нужно ведь понимать, что Ступка-актер и Ступка-худрук – две разных личности. Во-первых, власть меняет человека, во-вторых, когда театром руководит актер, да к тому же прекрасный, великий, это небезопасно для остальных актеров. Я не могу объяснить, почему с 2001-го по 2011 год у меня не было новых ролей в театре...
– ...10 лет!
– Да! Мне было 48, когда Богдан стал художественным руководителем, у меня был спектакль "Отелло", за который меня лучшим актером года признали: в 2001-м его поставил Малахов. И следующая премьера – аж в 2011-м. Почему?
Я задавал Ступке вопросы. Наедине мы с ним на "ты" общались, и я спрашивал: "Богдан, почему для меня нет роли?" Он отвечал (копирует голос Ступки): "Не". Вот так, буквально! Проходит еще какое-то время – я говорю: "Богдан, два года прошло, хочется что-то играть..." – "Не!" Была у него такая манера общения – он мог весьма артистично из себя выводить. "Богдан, – говорю, – почему на гастроли мои спектакли не берут?" – "Не!"
Ну после пятого "не" можно было уже сорваться и что угодно сделать, но я его все-таки уважал и потому просто взял и в 2003 году организовал театральную компанию "Бенюк и Хостикоев". Но это "не", конечно, меня теребило: почему "не", на каком основании?
– 10 лучших лет для артиста...
– ...поэтому на своем юбилее я вспоминал своих учителей и сказал, что Богдан Ступка моим художественным руководителем не был, художественный руководитель так со своими актерами не поступает. Богдан был мне, как это ни странно, другом, товарищем, партнером (мы много вместе работали, он не раз моего отца играл), был великим актером, однако как худрук допустил множество ошибок, о которых, я в этом уверен, потом и сам жалел.
– Что же это за жест, который так его обидел?
– Ну нет, я сейчас уже повторять не буду, но если кто захочет узнать, может в интернете найти прошлую программу. Дело в том, что тогда меня из спектакля "Энеида" попросили, где я много лет играл: Богдан Сильвестрович так решил. Сказал: "Все, ты здесь уже играть не будешь, а будет Петя, Вася, Коля..." Так, будто бы это просто – Энея сыграть! Выжил меня из спектакля – и спектакль закрылся сам по себе, потому что нельзя главного героя, к которому зритель привык, вышвырнуть.
А вы, так получилось, меня на съемки пригласили, не зная, что у меня в жизни происходит, и спросили, как мой отец-осетин реагировал на обиды. Я ответил, что он брал ружье и шел стрелять в своего начальника, который поступил несправедливо. "А что бы вы сделали?" – задали вы вопрос. Конечно, я стрелять не буду, я мог только жестом эмоциональным ответить, показать, что не стану делать так, как мне велит начальство.
Чтобы перейти на контракт, я должен был написать, что я, баран такой-то, прошу уволить меня из театра по собственному желанию. И вторая бумажка: я, баран тот же, прошу принять меня на работу
– Спектакль "Моя профессия – сеньор из высшего общества" в постановке Владимира Оглоблина – без сомнения, хит театра имени Франко, где вы создали яркий образ. Я смотрел этот спектакль в начале 80-х 11 раз! Какие актеры грандиозные: Валерий Ивченко, который потом в Ленинградский БДТ уехал, Степан Олексенко, Валентина Плотникова, вы, Богдан Бенюк... Как мастерски это было сделано, какая шикарная постановка – еще та, франковская! Скажите, что происходит с вашим театром сегодня, он уже не тот, каким был?
– Его хотят сделать не тем, каким он есть на самом деле, понимаете? Неучи пришли, мерзавцы, которые всю театральную культуру Украины и актерство украинское уничтожить пытаются. Потому что та контрактная система, которую нам предложили, это не контрактная система, а чистой воды рейдерство. Этих людей все знают…
– …ну кто они?
– Я фамилий называть не буду – вы сами поймете. Те люди, которые только возле театра были, когда им руководили Данченко, Ступка. У кого-то маленький был театрик, кто-то рекламой занимался, еще чем-то. Это не молодежь, это взрослые дядьки, им лет по 50–55. В то время они не могли никуда пролезть, а теперь хотят поруководить, вот и придумали эту контрактную систему, которая никуда не годится, в первую очередь, потому, что колхозом не подписывают контракт, понимаете? А нам предложили именно колхозом.
Вы не подумайте, я контракта не боюсь: я действующий актер, для меня это даже выгодно было бы, поскольку при настоящем контракте я, у которого пять главных ролей в аншлаговых спектаклях, три режиссерские работы, на которые ходит зритель, заинтересован в том, чтобы мне платили больше. Есть ведь актеры, которые практически ничего в театре не делают и получают столько же. Я никогда чужих денег не считал, тем более что актеры не виноваты, если они без ролей сидят, виноват художественный руководитель, не обеспечивающий их работой. Но эта контрактная система несовершенна: я подписал те же буквы, что и актер, только пришедший в театр после университета! Это идиотизм, я и министру культуры Нищуку об этом говорил.
Положение о контрактной системе так составлено, что его можно читать с утра до вечера, и ничего не поймешь. Понятна лишь одна вещь – что объединяются две должности: генерального директора и художественного руководителя. Что это значит? Это означает, что один человек теперь наделен абсолютной, неограниченной властью. А абсолютная власть требует абсолютного повиновения. Что для этого нужно? Сделать из коллектива послушное стадо баранов, которому скомандовал: "Направо!" – и оно направо пошло, сказал: "Налево!" – значит, налево...
Во всяком случае, то, что нам предложили, рассчитано именно на стадо. Вдумайтесь только: чтобы перейти на контракт, я должен был написать, что я, баран такой-то, прошу уволить меня из театра по собственному желанию. И вторая бумажка: я, баран тот же, прошу принять меня на работу. Ну я встал и сказал: "А чего я буду это писать, скажите мне? Почему я, народный артист Украины, лауреат Шевченковской премии, премии Бучмы, нескольких "Пекторалей", полный кавалер ордена "За заслуги перед Отечеством", должен увольнять себя из театра? Нет у меня такого "собственного желания", как это?!"
В министерстве поняли, что я подниму бучу, и сделали по-другому. Теперь мы подписали, как идиоты последние, то же самое, только в профиль: мол, просим принять нас на контрактную форму. Я говорил коллегам: "Не надо! Если все откажемся, ничего с нами не смогут сделать, наоборот, будут вынуждены разобраться, что не так!" Не послушали.
Сопротивлялся до последнего, а потом понял: если все подписали, а я откажусь – ну хорошо, меня просто уберут из театра, да и дело с концом. Из оперного же ушли 20 человек? Ушли. Из театра на левом берегу уволили Колю Боклана? Уволили – не подписал. Это лучший способ избавиться от несогласных, а потом руками развести: мол, не сработался, не смог ужиться...
Еще раз повторю: если бы весь театр, сплоченным коллективом, боролся – ничего бы этого не было. А так – ну нагнули головы, пошли в указанном направлении. Я не хочу никого из коллег обидеть, поверьте, но где же наша гордость, где пресловутое достоинство, где вот это: "Ми, франківці, перший театр..."?
Суть так называемой театральной реформы, которую нам накинули сверху, и которая якобы приобщает нас к европейскому опыту (это отдельный вопрос, кто тот опыт изучал из реформаторов и где именно), в том, что контрактную систему, которая распространялась раньше только на "командный состав", то есть директоров и худруков, накинули на плечи актеров, режиссеров, артистов балета... Причем в добровольно-принудительном порядке. Не нравится – не держим, и плевать, какие там у тебя звания, заслуги и спектакли, незаменимых людей нет. Это, что ли, европейский опыт?
Кстати, о каких "европейских театральных традициях" идет речь, спросить бы у реформаторов, потому что в Британии своя история театра, свои традиции, в Германии – своя специфика, Франция тоже отдельный путь прошла, со своими особенностями. Чей именно опыт мы берем за основу? И почему в Украине нужно строить именно европейский театр, а не украинский?
Да, на Западе работает контрактная система, но там контракт индивидуален, там нет такого, что человек, прослуживший в театре десятилетия, подписывает те же буквы, что и молодежь после института! В контракте значится, во скольких спектаклях актер будет занят, и попробуй его не задействуй, не обеспечь работой – согласно этому же контракту! Где это все у нас? Что, очередная фикция, видимость реформы? Кого мы обманываем все время?
У меня есть запись, как принимали эту реформу в Верховной Раде. С шестого раза удалось протолкнуть! С шестого, можете себе представить?! Ежу понятно: если не прошло в первый раз – забирайте, дорабатывайте, изучайте среду, где вы собираетесь свою реформу проводить, ищите, что вы не учли. Во второй раз не прошло – снова идите работайте! Нет, у нас нахрапом, шесть раз несем одно и то же – и давим, пока не продавим. Так с шестого раза можно что угодно принять: и проституцию легализовать, и наркотики. И это еще вопрос, от чего вреда больше будет – от этого или от контрактной системы...
Я смотрел запись: не принимают – встает депутат Княжицкий, неглупый, в принципе, человек, и выступает с речью: "Что вы делаете? Театры стоят! Театры работать не могут без контрактной системы!" "Как давно вы были в театре, уважаемые члены комиссии по культуре?" – хочется поинтересоваться...
– ...и в каком именно...
– ...да, потому что в театре имени Франко аншлаги, билеты раскупают мгновенно! Если бы депутат Княжицкий и его коллеги внезапно решили посетить какой-нибудь спектакль, то директор-распорядитель их разве что на приставные стульчики смог бы посадить: мест нет...
Государственное учреждение по завещанию не передают. Это не квартира и не гараж, не поместье с крепостными
– Может, потому и не ходят?
– И заочно реформы придумывают, да. А начался весь этот беспредел, направленный на уничтожение индивидуальностей в театре, на превращение актеров в стадо, пять лет назад, когда нам привели художественного руководителя "по завещанию великого Богдана Сильвестровича Ступки". Слышали об этом?
– Интересно...
– Да не было никакого завещания и быть не могло! Если бы нам привели Станислава Моисеева и просто сказали: "Это ваш новый художественный руководитель", мы бы спросили, почему именно он, нам бы ответили: "Потому что". И то меньший был бы цирк! А тут мало того, что привели, так еще историю сочинили: мол, на смертном одре Ступка думать ни о чем другом не мог, кроме как о трудоустройстве Моисеева. Я попросил: "Покажите, пожалуйста, завещание – это же реликвия, святыня! Мы его в рамочку и на стеночку, и каждый день, проходя мимо, молиться будем..."
– Показали?
– Нет! Я собрание инициировал: мол, если у нас не спросили, так давайте хоть мы сами у себя спросим, хотим мы худрука по завещанию или нет. 110 человек были против! 110 человек, как оказалось, понимали, что государственное учреждение по завещанию не передают, что это не квартира и не гараж, не поместье с крепостными... А вечером, не успел я домой добраться, звонят из театра: "Анатолий Георгиевич, собрание завтра". Я, как волк в известном мультике: "Шо, опять?" – "Да, министр культуры Кулиняк придет".
Кулиняк был очень прямолинеен: "Шановні франківці, вы шо, с ума посходили? Шо за буча? Будет так, как вам сказали, потому что этим вопросом занимается сам Виктор Федорович".
– Потомственный театрал...
– Видимо, да. Я сказал: "Подождите минуточку, мы вчера собирались, голосовали..." А министр: "А с вами я вообще разговаривать не хочу, я знаю, что вы на этом вашем собрании говорили!" "Откуда?" – удивился я. "Я видел запись!" Я говорю: "Хорошо, но не заметил я, где камера стояла. Вы покажите, я хоть посмотрю, как там выгляжу..." Естественно, никто ничего не показывал. После того как Кулиняк ушел, собрание было очень коротким, нам четко дали понять, что мы быдло и мнение наше никого не интересует.
– Вам не угрожали – при Януковиче?
– Звонили какие-то люди. Я так понимаю, не из театра, от власти.
– Что говорили?
– Советы давали: "Если ты, сука, не закроешь свой поганый рот, будешь иметь дело с азаровскими янычарами". Интересно, знал ли звонивший, кто такие янычары вообще. Или как тогдашние и нынешние реформаторы об артистах – что-то когда-то слышал... А в театре после того случая с Кулиняком боялись мою фамилию произносить, как бы чего не вышло. Помню, звонят моей жене из бухгалтерии: "Наталья Вячеславовна, завтра зарплата, приходите не одна". Она не поняла: "А с кем?" – "Ну не одна..." Она: "А-а-а, с Анатолием Георгиевичем!" Гудки в ответ – положили трубку...
– Страшный вы человек, оказывается!
– Наверное (улыбается). Это все было бы смешно, если бы не было грустно, а грустно от того, что и власть вроде как поменялась, и сознание людей, а псевдореформаторы, популисты, политиканы до сих пор есть, и до сих пор пытаются что-то за кого-то решать. И высказывать мнение свое: мол, контрактной системы боятся пожилые, незанятые... Да на себя смотрите, друзья мои! Вы преступники, вас судить надо по законам военного времени, потому что нельзя трогать Конституцию, когда идет война, а реформа ваша, так называемая, нарушает права человека по трем статьям Конституции! Очень хотелось бы, чтобы это дошло до первых лиц в государстве, чтобы они разобрались и поняли: нельзя таких людей к культуре подпускать, это губительно для культуры.
Кстати, как сейчас этих всемогущих людей будут назначать, которые будут совмещать должности гендиректора и худрука? Раньше это была прерогатива Минкульта, сейчас придумали комиссию из девяти человек: трое от министерства, трое – представители театра, которые не являются членами коллектива (кто такие, непонятно), и еще трое – представители общественных организаций, чьи фамилии вытаскивают из лототрона, как в "Спортлото". Вытянул шарик – и видишь, что судьбу театра имени Франко будет решать, допустим, Иван Иваныч Микитенко из организации "Хлібороби Херсонщини". Чтобы не было коррупции, пускай голосуют те, кто, может, ни разу и не был в этом театре...
Когда Виктюк сказал: "Бери кальсоны, там холодно", я не понял, какие кальсоны и куда это мы едем. Оказывается, он имел в виду Лондон, куда мы прилетели репетировать с Наташей Макаровой
– Вы много и успешно снимались в кино: я помню, в конце 80-х – начале 90-х у вас были замечательные роли…
– …да…
– …шикарный такой красавец! Скажите, украинское кино умерло или нет?
– Да ничего оно не умерло, оно, наоборот, зарождается, я сейчас снимаюсь в очередном сериале. Хотя считаю себя театральным актером, иногда играю в кино – и вижу, какая чудесная молодежь пришла…
– …действительно хорошая?
– Потрясающая! Сколько у них юмора, достоинства, профессии! И у режиссеров, и у актеров, и у актрис. И это удивительно, потому что раньше все делалось для того, чтобы не снимать украинских актеров. Приглашали московских звезд, которым ставили трейлер, актерскую, а наши сидели где-то на ступенечках или вокруг этого трейлера ходили…
– …унижение какое!..
– …да, а сейчас все поменялось: и молодежь работает, и актеры, которые являются гордостью нации, имеют достойные роли и награды.
– Но, на мой взгляд, вы все-таки нереализованный актер. Может, вы со мной не согласны, однако такой блестящий был старт, а потом что-то сломалось. Я помню, Роман Виктюк говорил мне: "Ты не представляешь, какой у меня с Толей Хостикоевым мог быть проект!" Что же случилось, почему не удалось реализовать? Ведь, по словам Романа Григорьевича, весь мир лежал бы у ваших ног…
– Ну и хорошо, что случилось так, как случилось, я все равно счастлив, что довелось с Виктюком поработать. У меня был контракт подписан: Нью-Йорк, Лондон, Париж, Москва, Ленинград…
– …Виктюк спектакль ставил?
– Да. В Лондоне изначально. С Наташей Макаровой…
– …выдающейся балериной…
– …всемирно известной. Когда Роман Григорьевич сказал: "Бери кальсоны, там холодно", я не понял, какие кальсоны и куда это мы едем. Оказывается, он имел в виду Лондон, куда мы прилетели репетировать с Наташей Макаровой.
Вы знаете, для меня женщина, которая носит вуаль, – это загадка. Вообще, на мой взгляд, самая сексуальная сцена в кино – это, если помните, момент в фильме "Старое ружье", когда Роми Шнайдер поднимает вуаль и пьет шампанское. Если не видели, обязательно посмотрите эту картину. Вот такой Наташа Макарова была.
Я, когда к ней в первый раз в машину сел, первое, что сделал, – наступил ей на ногу. Она закричала, в вуальке этой… А потом все 14 дней в Лондоне не обращала на меня никакого внимания. Я плакал ночами – ну вы же знаете Виктюка, он может сделать и сказать что угодно. Как он меня унижал, как ругал, как насмехался! Я все на свете проклинал и думал: ну его к черту, уеду я из этого Лондона! До тех пор, пока во мне не надорвалось что-то – и я послал мысленно и этот Лондон, и эту Наташу, и немножечко Виктюка, на репетиции психанул, поднял Макарову одной рукой и весь монолог ей рассказал, на руке держа. И вдруг увидел удивленные ее глаза, потому что она не ожидала такого! И тут же из говна я превратился в гения, потому что у Романа Григорьевича, как вы знаете…
– …или говно, или гений – третьего не дано.
– И мы сделали спектакль! Виктюк улетел в Москву заниматься костюмами и декорациями, сказал: "Три дня у вас есть, учите текст!" Наташа, с которой мы до того не общались особо, позвонила: "Приглашаю вас поужинать". Ну я пришел – стол накрыт, она спрашивает: "Чего бы нам выпить?" У нас, вообще-то, сухой закон был, поэтому я несмело так сказал: "Может, красного вина?" А она: "Давайте водочки!" И мы с ней пить начали, перешли на "ты", я сказал: "Ты классная чувиха, чего же ты мне не давала жить все это время?" Она стала объяснять, что на работе была зациклена, что успех ей нужен, а я сказал: мол, где Виктюк и я, там успех гарантирован…
Потом Макарова показывала мне свои балеты на экране, рассказывала о жизни своей, о моей стала спрашивать: "У тебя есть сын?" Я говорю: "Да, есть". – "А вот мой сын". И она показала фотографию, на которой был вылитый мой Георгий! Так похож, что не отличить, еще и одногодок! Побежал я к себе, принес фотографию Георгия – она тоже ахнула. "Слушай, – разоткровенничался я, – ну так я хочу домой, так соскучился!" Наташа сделала мне билеты на самолет, туда и обратно, купила моему сыну смокинг… Я спрашивал: "Зачем ребенку в Киеве смокинг в семь лет?" А она: "Ты не понимаешь, у ребенка должен быть смокинг!"
Прилетел я домой – с таким хвостом павлиньим, понятное дело: все же знали, что я в Лондоне, что у меня такой контракт, Наташа Макарова, пятое-десятое… Вечером играю в спектакле "Белая ворона", а утром у меня самолет в Лондон. И на последней сцене мы с Наташей Сумской кружимся, кружимся – и вдруг затрещали подмостки... И я выбиваю ногу, ломаю коленный сустав. Ну и все, прилетели!
Конечно, я очень переживал, врач, который делал мне операцию, сказал: "Через полтора месяца сможешь ходить", а я ему: "Какие полтора месяца?! Позвони Виктюку, скажи, что я буду, я приеду, пускай через неделю, но я буду у него играть!"
Дал ему номер, набирает он Романа Григорьевича: "Здравствуйте, я лечащий врач Анатолия Хостикоева, он сейчас в Киеве, я сделал ему операцию… " И аж отклоняется от трубки. "Да-да, так получилось, что он к нам попал…" И я понимаю, что там за поток речевой идет! "Через полтора месяца он сможет ходить", – сказал доктор и через минуту положил трубку. "Толя, – говорит, – он послал не только тебя, но и меня, мою больницу, Киев и всех, кто имеет к тебе хоть какое-то отношение" (смеется).
– И все?
– Да. Главное – кальсоны остались в Лондоне. А у меня до сих пор есть книга, которую подарила Наташа Макарова. Она там написала: "Анатолий, не просто смотри картинки, а читай – учи язык".
Сел за стол и начал Черновецкому рассказывать: "Мене звуть Анатолій Хостікоєв, я працюю в театрі імені Івана Франка". Вдруг он так резко голову повернул: "Марка Вовчка?"
– Вы много лет работаете и дружите с Богданом Бенюком. Как по мне, выдающийся украинский актер. Скажите, как вы к его политическим предпочтениям относитесь – к тому, что он в "Свободе" состоит?
– Ну это сущность его, он так себя видит в этой жизни. Вы знаете, когда мы в советское время выступали в концертах, песни пели, что-то рассказывали, то всем нравились, нам говорили: "У вас очень хороший дуэт! Национализм Бенюка вы растворяете своим интернационализмом". А сейчас и я уже националист. В чем это выражается? Я живу в этой стране, в Украине, которую хотят захватить, уничтожить, как я могу быть к этому равнодушен? Я знаю, что государственным языком в Украине должен быть украинский. Родился и вырос в русскоязычной среде, но принципиально говорю по-украински.
Последнее время много антреприз появилось – не очень высокого качества, но дело не в этом. Актеры, в них занятые, мне говорят: "Мы теперь переводим пьесы на украинский, и, ты представляешь, по-украински это даже лучше звучит!" Так или иначе, мы должны любить свой язык, свое государство, и Бенюк это делает так, как он умеет.
– В свое время вы были депутатом Киевсовета и ушли оттуда. Почему?
– Потому что мне предложили Юлию Владимировну предать.
– Это в 2008-м было?
– Да.
– И вы от "Батьківщини" избирались?
– Первым номером шел! У меня удостоверение до сих пор хранится. Мэр Черновецкий, кстати, тоже мою фамилию выговорить не мог: "Депутат Хостиков… Хвостиков… Хостикоев…" С Леонидом Михайловичем курьезна история связана – как я к нему на прием ходил. Туда, кстати, не так просто попасть было, даже если ты депутат, ну а в мое депутатство даже шоферы и охранники в Киевсовете не верили...
– Почему?
– Потому что у нормальных депутатов какие машины? Lexus, Toyota, Maybach какой-нибудь. А у меня "Нива". И вот когда я во двор на этой "Ниве" заезжал, мне кричали: "Куда прешь?" (Смеется). Иван Салий однажды услышал: "Вы что, это же депутат!" – "Да какой депутат? Где депутат, где "Нива"?" Не похож был совсем.
– И что Черновецкий?
– Тоже не узнал! (Смеется). Я к нему пошел, прорываясь какими угодно путями, ради тренера: есть у нас в Киеве замечательный спортсмен, тренер по дзюдо, не одно поколение воспитавший, его ученики становились олимпийскими призерами, чемпионами Европы, мира... Очень порядочный человек, талантливейший педагог, мой сын к нему ходил. Фамилию называть не буду: вдруг он против. Словом, я узнал, что у тренера этого нет ни наград, ни званий от государства. Документы, говорит, подавали, но всякий раз теряли. Подумал: найду эти документы и пойду с ним прямиком к мэру.
Отыскал папку, пошел. Пропустила охрана – здоровые такие ребята там стояли... Захожу в кабинет, а Леонид Михалыч стоит у окна, с перевязанной рукой почему-то, пиджак на плечи накинул и глубокомысленно смотрит вдаль. Ну Чапаев! Вообще, должен вам сказать, что он очень артистичный от природы человек, кто-то всю жизнь пытается так играть, а тут...
– ...дано просто...
– ...да! Органичен он в этом. Зашел я, значит, он мне: "Здравствуйте! Проходите, присаживайтесь. Я вас слушаю". Позитивная какая-то была энергетика, я сел за стол, начал рассказывать: "Мене звуть Анатолій Хостікоєв, я працюю в театрі імені Івана Франка". И вдруг он так резко голову повернул: "Марка Вовчка?" Мне показалось, что я ослышался, я повторил: "Івана Франка".
Черновецкий говорит: "Директор театра?" "Нет, – перешел я на русский, – я артист, артистом работаю". Он: "Хорошо. Так в чем дело?" – "Дело в том, что в Киеве есть известный тренер, его ученики завоевывают награды для Украины, хотелось бы помочь..." Он слушал, слушал – и вдруг: "Секундочку. Кто вы такой?" – "Я артист театра имени Ивана Франко..." И он опять: "Марка Вовчка?" Второй раз повторяет, но с такой интонацией, будто бы это я ошибся!
Я начинаю объяснять: мол, тут напротив есть театр имени Леси Украинки, а там, выше, театр имени Франко, где я работаю. И он второй раз спрашивает: "Директор театра?" Я снова отвечаю: "Нет, артист" Он: "Ничего не понимаю!" Сел напротив меня: "Чего вы хотите?" Я опять о своем, о том, что есть такой-то тренер, вам ведь ничего не стоит, много раз подавали документы, помогите...
Черновецкий выслушал и говорит: "Как вы ко мне попали?" И тут я понимаю, что совершил ошибку: он ведь не знает всех депутатов, я не с того начал. Говорю ему: "Я депутат". Он: "Депутат?" – "Да" – "Как фамилия?" – "Хостикоев". Мэр аж испугался: "Как?!" Думает: откуда у меня депутат, да еще Хостикоев...
Опять спрашивает: "Так чего вы хотите?" И я по накатанной: "Есть такой тренер, он тренирует ребят, они становятся чемпионами мира по дзюдо..." Черновецкий: "Секундочку! А он мог бы моих ребят потренировать по боксу?" Я говорю: "Может, и мог бы, но он дзюдоист..." – "Так что вы хотите?" И я в десятый раз начинаю объяснять...
"Подождите, – перебивает он, – вы депутат?" – "Да". – "А какая фракция?" – "БЮТ". У него аж глаза округлились: "БЮТ?!" И тут он мне все рассказал: что он думает про БЮТ, кто такая, по его мнению, Юлия Владимировна, кто такой я лично... Но, знаете, какой вопрос его интересовал больше всего? "Да бог с ним, с вашим боксером, как вы набрались наглости сюда явиться?" В итоге тренер таки получил звание, но не знаю, помог ли ему Леонид Михалыч...
– ...или Марко Вовчок...
– ...или просто очередь подошла. А эта таинственная связь между Марко Вовчок и Иваном Франко до сих пор меня будоражит, как вспомню.
Когда я ушел из политики, у меня спрашивали: "Как это ты так легко ушел?" Я отвечал: "Это потому, что я был налегке"
– По правде говоря, я редко в Киевсовет ходил – как раз в сериале начал сниматься, 150-серийном. Естественно, меня там терпеть не могли. Еще и потому, что Юлия Владимировна как-то сказала однопартийцам: "Вы, такие-сякие, сами ко мне пришли, приносили деньги, чтобы в этой партии состоять, что же вы меня предаете? Единственный человек, которого я сама пригласила, – артист Анатолий Хостикоев".
– А давали деньги за то, чтобы вы ее предали?
– Конечно!
– Большие?
– Не только деньги! Вот сейчас некоторые говорят: "Хостикоев так выступает, потому что хочет стать худруком театра". Да я еще тогда мог им стать…
– …предлагали?
– И пост министра культуры тоже!
– Ух ты!
– Ага. И плюс еще деньги.
– Я не спрашиваю, кто, но можно еще раз поинтересоваться, сколько?
– Ну чемоданчик.
– Долларов США?
– Да. Я не знаю, сколько их там было, но стоило мне хоть один шаг в их сторону сделать, я искалечил бы свою судьбу и душу. Не предал я Юлию Владимировну, хотя деньги мне были очень нужны. И когда я ушел из этой политики, где я никогда политикой и не занимался, у меня спрашивали: "Как это ты так легко ушел?" Я отвечал: "Это потому, что я был налегке".
– Сегодня, я думаю, деньги вам так же нужны…
– …разумеется…
– …скажите, вы никогда не жалеете, что тогда не предали и не взяли тот чемоданчик?
– Ни в коем случае! У меня товарищ есть, который на подводной лодке служил, я ему о своей службе в армии рассказывал, мол, такое-сякое было, а он говорит: "А у нас было все классно". – "А почему?" – "Командир не крал – и никто не крал. Сказали, что не дай бог!"
– То есть нужно, чтобы командир не крал?
– Ну конечно. И чтобы каждый занимался своим делом: не может актер быть депутатом (только Бенюку удается, потому что он гениальный человек), и не может актер театром руководить. Поэтому я хочу работать в театре только актером, играть роли. Это все, чего я хочу.
– Я слышал, на съемках российского сериала в Киеве вы крикнули: "Слава Украине!" – и вас сняли с роли, на этом съемки для вас закончились…
– Ну не совсем так было…
– …в каком этом году – 2014-м?
– Да, в самом начале войны. И когда ты каждое утро слышишь сводки, сколько погибло наших… Наташа моя вообще всякий раз плачет, а тогда мне позвонила: "Представляешь, семь человек погибло!" А я читаю сцену – в фильме я атаман, стоят казаки с шашками, огромный стол, бабы-казачки… И я должен, обращаясь ко всем им, говорить: "Вот, матери, гордитесь своими сыновьями! Настанет лихая година – сумеют они родину отстоять, потому что они герои!" Ну не дословно, но примерно это надо было сказать, а у меня в горле комяра! Вся массовка – наши, украинские, хлопцы из села, где мы снимались… В общем, началась репетиция, произношу я этот спич, к матерям обращенный, а в конце как крикну: "Слава Украине!" И вся массовка грянула: "Героям слава!" Аж собаки залаяли в соседнем селе. И вдруг российский продюсер и режиссер кивает мне пальчиком: мол, не делай так...
– Это была его ошибка…
– …причем большая. Я через стол говорю: "А что это вы мне машете? Не надо!" Я подошел к нему: "Я – на своей земле. И я сам здесь буду решать, что мне надо, а что не надо. И пальчиком мне не кивайте". Не сказал он мне, что я снят с роли, это преувеличение. Просто атаман, которого я играл, в следующей серии "уехал в другую станицу" и больше его не показывали (смеется).
Не надо запрещать, это не метод. Никто не запретит мне смотреть фильмы Никиты Михалкова – я их сам не смотрю
– Запрещать российские фильмы и сериалы в Украине нужно, как считаете?
– Я думаю, это неправильно. Не надо запрещать, это не метод. Никто не запретит мне смотреть фильмы Никиты Михалкова – я их сам не смотрю. Я "Обломова" обожаю…
– …гениальная картина…
– …мой любимый фильм, я знаю наизусть весь сценарий, но фамилий и актеров, и режиссера даже произносить не хочу. Они сами так поступили…
– …сделали свой выбор…
– …ну а мой осознанный выбор – не смотреть на них. Я думаю, запретами ничего не добьешься, это должно исходить из головы каждого украинца, жителя страны, где идет война.
– То, что сейчас в стране происходит, спустя три с половиной года после Майдана, тревожит вас?
– Ну конечно. Это жуткая трагедия!
– От чего больнее всего?
– Война – беда величайшая. Но человек, видимо, так устроен, что ко всему привыкает, да и все время плакать невозможно. Однако каждую секунду нужно помнить: вот сейчас мы с вами беседуем, а где-то в окопах – парни, которые защищают нас. И знаете, что раздражает в этой ситуации? Когда в Facebook висит пост о том, как нашего разведчика погибшего хоронили, а рядом кто-то пишет: "А мы на море!" Или: "А мы на курорте Буковель!" Я думаю, не то время у нас сейчас, чтобы хвастать такими светскими, так сказать, вещами. Я не говорю, что каждый день нужно скорбеть, но эта скорбь внутри у многих, нужно уважать чувства других. И этот ужас, он ведь не заканчивается, он будет длиться до тех пор, пока мы не поймем: каждый из нас должен делать все, чтобы победа была за нами.
Что делать артистам, с которыми по каким-либо причинам не заключат контракт: в парикмахеры пойти, в повара или столярному делу обучаться?
– Сколько людей погибло, и молодых, и в возрасте, за Украину, и лучшей памятью им могла бы стать процветающая страна, которую мы должны были построить за эти три с половиной года, проведя все нужные реформы. Но ведь почти ничего не сделано! От этого вы страдаете?
– Как вам сказать? Когда начинают говорить наши депутаты, страшно становится. Очень жаль пенсионеров: я знаю, что в этой среде происходит и как этими мизерными пенсиями издеваются над людьми, как они, бедолаги, не знают что делать.
И о культуре переживаю, которую уничтожают, а ведь без культуры нет нации – я в этом убежден. Есть у нас один персонаж в комиссии по культуре – Подоляк ее фамилия, народный депутат, она продвинула эту контрактную систему. Так вот ее я называю мадам Огурцова – точно так говорит, как известный всем товарищ Огурцов из "Карнавальной ночи"! Договорилась уже до абсурда. Из оперного театра, откуда 20 человек уволили, ей позвонили, из профкома: мол, по вашей милости люди ушли, что делать артистам, с которыми по каким-либо причинам не заключат контракт? Ну может же такое быть, что не понравятся мои бакенбарды или духи гендиректору и худруку в одном лице, наделенному абсолютной властью, и не захочет он со мной дальше работать.
Так Подоляк ответила, что контрактная система очень гуманна, поскольку и актеры драматические, и артисты балета или хора, оставшись без работы, всего за год и четыре месяца смогут освоить другую профессию! Правда ведь, молодец? Я никогда не обижаю женщин, не спорю с ними и не воюю, но один вопрос все-таки задать хочется: а какую другую посоветуете? В парикмахеры пойти, в повара или столярному делу обучаться? Депутат – это не профессия, а актер – как раз профессия, на него шесть лет учиться надо. И музыкант – это профессия: с детства музыкальная школа, потом институт или консерватория. А кто-то окончил хореографическое училище и всю жизнь ноги себе сбивал, на пуантах ходил. Неужели гуманно просто взять, наплевать на половину жизни человеческой и сказать: не заключили с тобой контракт – пошел вон из актерства, меняй профессию, становись швеей-мотористкой или мастером глубокого бурения? Как можно с таким пренебрежением относиться к творческим людям? Был фильм такой, "Берегись автомобиля", там герой Евстигнеева говорил: "Насколько лучше бы играла Ермолова, если бы днем она стояла у шлифовального станка!"
Вот такой человек культурой занимается. И подобные, очевидно, есть в каждой отрасли. Это очень пугает. Я не хожу по телеканалам, но хотел бы устроить открытое обсуждение этих вопросов: пусть реформаторы придут и объяснят свою позицию. Но не приходят: а зачем им? Я понимаю, почему артисты боятся – им страшно потерять место в театре. И мне страшно. Ну так что, пускай нас унижают? Отправят из труппы в слесари и спасибо скажем? Не на отсев творческих людей должна работать контрактная система, а на обеспечение их работой, неужели непонятно?
– В 86-м году у вас сердце остановилось – почему?
– Ну спектакль "Энеида" был как раз 31 декабря, а перед этим я в Чернобыль ездил – мы с друзьями там долгое время выступали, давали концерты. После этого непонятная какая-то болезнь у меня возникла: думали и одно, и второе, и пятое-десятое… Забрали меня в больницу – остановилось сердце. Без сердца был, как говорится, но, слава богу, как-то выкарабкался. Кстати, почему мне так больно было, когда Богдан Сильвестрович меня с роли Энея снял? Потому что, лежа на больничной койке, я помнил, что 11 спектаклей не сыграл. На том свете побывал, но считал спектакли…
Если актер уходит из театра, два года – и его уже нет!
– Богдан Сильвестрович великим был актером. Я вот думаю: скольких великих вы на своем веку повидали! Во Львове были и Романицкий, и Доценко…
– …а сейчас – мощнейшие актеры Федор Стригун, Богдан Козак, Юрий Брылинский… Их можно и нужно вспоминать.
– Кого в Киеве из великих можете назвать? Вы ведь и в театре русской драмы, и в театре имени Франко работали…
– Конечно, я больше франковцев знаю, и так грустно было, когда уходили великие из театра, причем не по своей воле! Вот говорят: "Пусть старики уходят, театр – это же не богадельня!" А я считаю, ничего плохого здесь нет, в "богадельне" этой, почему не сделать, как Туминас в Москве, который поставил спектакль для возрастных актеров, дал им возможность выходить на сцену, и зритель аплодировал? Я уже не помню, кто из актрис, в этом спектакле занятых, сказала: "Оказывается, и в 95 можно быть звездой!"
А уволили Гашинского – народного артиста СССР – и он ходил кругами возле этого фонтанчика, медленно умирал… Если актер уходит из театра, два года – и его уже нет! Нельзя до такого людей доводить, эту контрактную систему надо по кусочкам разобрать, доказать ее нежизнеспособность и сказать господину президенту, что это позорный закон, несправедливый, закрепощение актеров – преступление! Я думаю, президент должен это услышать и меры принять.
– Но в Киеве в начале 80-х тоже был спектакль для пожилых актеров – "Ретро". Ужвий там играла, Копержинская, Пономаренко, Дальский… Какие люди были!
– И у нас есть спектакль "Соло для часов с боем". Это можно и нужно делать! Говорят, в Украине школы театральной нет. Ничего подобного! Потрясающий актер Виктор Петрович Цымбалист, если помните…
– …конечно…
– …внешне был типичный архаичный козарлюга, ого-го, э-ге-гей (свистит), брал пятак и пальцами ломал, поднимал зубами стул…
– …зубами?! Вот это актер!
– (Смеется). И казалось, только это он и может сыграть. Жолдак, небезызвестный, пришел в театр – и взял Цымбалиста в "Момент" по новелле Винниченко. А Жолдак, он же сумасшедший, он предлагал актерам существовать 10 секунд – и меняться как внешне, так и внутренне. Ну Бенюк, который в той постановке тоже занят был, справлялся: он, понятное дело, моложе, он владеет этим. Но я не знаю, кто кому фору давал, так работал Цымбалист! У меня есть эта запись, посмотрите – и вы никогда не скажете, что у нас школы нет. В актера надо верить, его нельзя ругать, его нельзя хоронить. Вот этот Виктор Петрович для меня – настоящий образец франковской школы, настоящий франковец.
Чтобы снять напряжение, ка-а-ак лупану в кулису! И вдруг понимаю, что там кто-то стоит… Вернее, стоял, потому что вот так, плашмя, пани Доценко на сцену и упала. "Все, – думаю, – убил"
– Смотрю на ваши руки – знаю, что вы в юности карате занимались, и весьма успешно. И не знаю, правда это или нет, но во Львове, в театре имени Заньковецкой, побили каким-то образом народную артистку Советского Союза Надежду Доценко…
– (Смеется). Нет, не совсем побил – сейчас расскажу. Честно говоря, никаким карате я не занимался, просто набивал себе руки – насмотрелся…
– …Джеки Чана?
– Тогда Джеки Чана не было – "Гений дзюдо" шел. И я руки набивал и мышцы качал. У моей бабушки было два утюга: один тяжелый, второй – полегче, и так вышло, что я тяжелым только одну руку, правую, накачал (смеется). А в школе я занимался боевым самбо.
И вот когда в театре имени Заньковецкой была премьера моя – я впервые вышел на сцену – я должен был в спектакле "Невольник" выбежать и закричать: "Пане отамане, пане отамане! Орда, орда наступає!". А все казаки спят, один атаман ходит, тишина, лунный свет, сверчки… Я иду, руки дрожат, волнуюсь. Думаю: "Да что же такое?" И, чтобы как-то снять напряжение, ка-а-ак лупану в кулису! И вдруг понимаю, что там кто-то стоит… Вернее, стоял, потому что вот так, плашмя, пани Доценко на сцену и упала. А я же знал свой удар! "Все, – думаю, – убил". На сцену с перепугу выскочил: "Пане отамане, пане отамане!" А жертву мою тем временем взяли за ноги и за кулисы оттащили.
В антракте я первым делом побежал к Доценко, она лежала на диванчике, я упал в ноги: "Надежда Петровна, простите, ради бога!" А она та-а-ак слабенько говорит: "Ну що я можу сказати, молодий чоловіче? Удар у вас хороший, а от над мовою треба працювати..."
Я могу и другую подобную историю рассказать – вы ведь дружите с Виталием Коротичем?
– Да.
– Я тоже его люблю. Делал спектакль "Задунаец за порогом" – и понял, что мне нужен материал, с которым он мог бы помочь. Не знаю, где взял его номер, но сразу вам скажу, что эти два имени – Виктор и Виталий – путаю всегда. Ну значит, звоню я Коротичу в Америку и думаю, что сказать. Так, мол, и так, скажу, что на четвертом курсе я был, когда нас Ирина Молостова познакомила, напомню, что он видел мой спектакль "Вестсайдская история"… Занято. Ага! Снова набираю: что же еще сказать-то? Что ставлю такой-то спектакль и мне нужна его помощь, что очень его уважаю… Опять занято. Ага! Скажу еще обязательно, что все колонки его у Гордона читаю, что мне они нравятся, что он прекрасный человек… Берет трубку! Я: "Алло?" С той стороны: "Алло!" – "Доброго здоровья!" – "И вам!" – "Виктор?" – "Виталий". – "Всего доброго". Что еще тут скажешь? "Звоню вам в Америку, но не знаю, как вас зовут?"
– Вы трижды женились и каждый раз – на актрисе. Надежда Кондратовская, Любовь Кубюк, Наталья Сумская... С женой-актрисой сложно жить?
– Мне легко было, потому что все мои жены талантливы, а с талантливым человеком жить интересно.
– Оба сына – актеры. Папа лучше в профессии, чем они?
– Вы знаете, думаю, нет. Убежден в том, что они меня переиграют, и Георгий уже это делал. Я был бы рад, если бы и Славка переиграл.
– И последний вопрос: какой должна быть украинская национальная идея?
– Культура, культура и еще раз культура.
Записала Анна Шестак