Из мемуаров Каретниковой о Козловском: Иногда его привозили в Кремль ночью, петь только для Сталина G

РАССКАЗ "ТЕНОР ИВАН КОЗЛОВСКИЙ" ИЗ КНИГИ ИНГИ КАРЕТНИКОВОЙ "ПОРТРЕТЫ РАЗНОГО РАЗМЕРА"

"Вы должны впечатлить егo, тогда он, знаете ли, много чего расскажет", – говорил режиссер Миримов. Работать с ним было трудно – напыщенный, с каким-то недобрым юмором, но выглядел он, как барин, – выхоленный, с сигарой, и темы на студии умел выхватывать привлекательные, как эта – фильм о теноре Леониде Собинове. "Как среди русских медведей родился такой изысканный лебедь как этот Собинов?" – удивлялись французы; итальянцы считали его итальянцем, своим; русские его боготворили.

Я писала сценарий для фильма o нем, и мне был важен разговор со знаменитым Иваном Козловским, который почти полвека назад смог заменить Собинова – тому на сцене Большого театра (он пел тогда Ромео в опере "Гуно") стало плохо с сердцем. Опустили занавес, и на сцену выпихнули молоденького Козловского, он был там в какой-то второстепенной роли, натянув на него еще влажный собиновский парик. Козловский спел великолепно и стал, как заявил Миримов: "Не шутите, звездой первой величины".

Так вот, Миримов, его жена Мариана и я шли к Козловскому. Он никого не принимал, от всех интервью отказывался, но Мариана, дочка его любимого художника, Аристарха Лентулова, была много лет его приятельницей, и ей он отказать не мог.

"Не забудьте сказать, что вы знаете, что он берет ми третьей октавы", – продолжал Миримов. Он ничего не знал ни о "ми", ни об октавах, просто где-то об этом слышал. Мариана напомнила, что Козловский давно разведен, его актриса-жена из украинских крестьян была очень красивой, но существо абсолютно вне культуры. "Не знаю, на какой козе к Ивосику подьезжать, когда он  готовит свои роли", – говорила она.

Дверь открыл он сам – стройный в свои 70 с лишним лет. Приветливый. В движениях и речи – аристократическая естественность, приятная простота, хотя происходил он из крестьян. В его улыбке, во внимании его глаз угадывалась его безграничная одаренность. "Вот какой он, лучший Ленский и, конечно, лучший Юродивый в "Борисе Годунове", – думала я.

Гостеприимная квартира – московский старомодный уют, картины, павловский диван и кресла, обитые полосатой тканью, рояль. Огромный шелковый абажур над круглым столом, накрытом для чая, роскошный старинный фарфор. В правом углу столовой – икона Богоматери с горящей лампадкой.

Он говорил с искренним признанием завораживающего совершенства Собинова, говорил восторженно, но спокойно. "Уникальная серебристость его тона, вы только послушайте, – он завел пластинку с Собиновым, певшим бетховенского Сурка. – Какой непрерывающийся поток звука, когда даже паузы кажутся звучанием – совершенное классическое  bel canto".

В разговор включились Миримовы. Мариана сказала, что даже Шаляпин, который уверял, что тенор – это просто физический недостаток, считал Собинова исключением. А Миримов напомнил, как красив был Собинов, как внимательно одет, женщины боготворили его: "Сколько было у него романов и ни одного скандала". Мариана посмотрела на своего мужа.

В тот вечер я поняла, что мне на самом деле гораздо интереснее было бы писать сценарий о Козловском – как он, деревенский мальчик с прекрасным голосом, пел в монастырском хоре; как отпевал покойников; как он, молоденький солдатик, по вечерам скидывал свою гимнастерку, одевал манишку и фрак (выменял их на селедку и кусок сала из своего пайка) и пел на сцене маленького полтавского театра. А потом  —  один успех за другим.