-4 Киев
Рассказы Инги Каретниковой нашему изданию передали ее супруг, американский художник Леон Стейнмец, и украинский поэт и публицист, бывший главный редактор "Огонька" Виталий Коротич.
В первой публикации – рассказ Коротича о Каретниковой и Стейнмеце и воспоминания Каретниковой о близком соратнике Иосифа Сталина, бывшем первом заместителе председателя Совета Министров СССР, экс-председателе президиума Верховного Совета Советского Союза Анастасе Микояне.
ПРЕДИСЛОВИЕ ВИТАЛИЯ КОРОТИЧА
Подсчитано, что сегодня на Земле за пределами стран своего рождения живет более 200 миллионов человек – это эмигранты первого поколения, новоприбывшие. К середине XXI века их будет уже за четверть миллиарда. Люди движутся по свету, смешиваются обычаи, психологии – одни к этому приспосабливаются быстрее, другие могут и никогда не привыкнуть, остаются человеческой смесью, где надо приглядываться к постоянно меняющемуся окружению и учиться выживать в нем.
Профессор Гарвардского университета Семюэль Хантингтон в 1996 году написал знаменитое сочинение "Столкновение цивилизаций" (The Clash of Civilisations), напророчив, что никто ни к кому не привыкнет и мир, переживший холодную войну, все равно погибнет, но не в классовых битвах, обещанных марксистами, а в битвах непримиримых людей, объединенных в цивилизации, которые никогда не поймут друг друга.
Как раз в это время я профессорствовал в Бостонском университете, а Гарвардский был за рекой Чарлз, разделяющей Бостон, – только мост перейти. Одна из моих коллег, Инга Каретникова, жила рядом с Гарвардом, где она тоже преподавала время от времени. Русскоязычных профессоров в поле нашего зрения больше не было, хотя университеты в Бостоне очень многолюдны – просто мы не искали избыточного общения. Каретникова эмигрировала в Америку еще в начале 70-х годов прошлого века, первым браком она была замужем за известным композитором Николаем Каретниковым, от которого был у нее уже взрослый сын Митя. В Бостоне Инга стала супругой художника Леона Стейнмеца, очень авторитетного в среде американских и европейских живописцев и графиков, постоянно выставлявшегося в самых престижных залах – его работы были приобретены в коллекции не только знаменитого Бостонского музея, но и нью-йоркского "Метрополитен-музея", Британского музея и Кенсингтонского дворца в Лондоне, Дрезденской галереи, венской "Альбертины", московского Пушкинского музея и множеством очень престижных частных собраний.
Инга Каретникова и Леон Стейнмец. Фото: kommersant.ru
Что мне понравилось – Леон Стейнмец был вправду Леоном и Стейнмецом, это не популярная у эмигрантов подтасовка паспортных данных под американское произношение, а его настоящие имя и фамилия, полученные от родителей, волею советских судеб оказавшихся на Алтае. Впрочем, немецкие отзвуки фамилии не помешали Леону стать одним из лучших выпускников Московской школы академии художеств и выставляться еще в бывшей нашей стране. В начале 70-х он из нее эмигрировал.
Почему я начал с воспоминания о статье Хантингтона? Потому что Инга Каретникова и Леон Стейнмец вписывались в окружающий мир на равных. Они не были страдающими выходцами из несовместимой цивилизации, как типичные представители русскоязычной иммиграции, подолгу, особенно на первых порах, рассказывающие всяческие ужасы о прежней своей жизни и желающие сочувственных благ за эти рассказы. Инга и Леон вошли в новый для себя мир на равных, как профессионалы. Каретникова, выпускница МГУ, была известнейшим в Москве искусствоведом, сотрудницей Пушкинского музея и сразу же начала выступать за рубежом как профессионал. Приехав в 1972 году в Рим, она уже через год выпустила там книгу о мексиканских годах творчества кинорежиссера Эйзенштейна. В Италии – о российском режиссере в Мексике. Столкновение цивилизаций? Ничего подобного – взаимное проникновение. Книга была встречена с интересом, и благодаря ей многие университеты предлагали Инге контракты. Она учила в том числе киноведению, сценарному мастерству, работала как раз на линии соприкосновения культур и цивилизаций. У Каретниковой есть книга, изданная и замеченная в Америке, где она анализирует очень известные фильмы: "Дорогу" Феллини, "Расемон" Куросавы и "Виридиану" Бунюэля как едва ли не одновременные попытки взглянуть на похожие явления с разных ракурсов. Цивилизации в лице ярчайших своих киномастеров не сталкивались, а пытались стать взаимно более понятными. Это скорее не искусствоведение, а искусство сближения разноязыких рассказчиков.
Mexico According to Eisenstein – книга Инги Каретниковой о мексиканских годах творчества советского режиссера Сергея Эйзенштейна. Фото: amazon.com
Леон Стейнмец всем рассказывал о своей любви к любимейшему своему писателю, Гоголю. Он считает русского классика предтечей современного мышления и сюрреалистом более убедительным, чем Дали, а экзистенциалистом поярче Сартра. В какой-то период Стейнмец создал серию работ на темы Гоголя, но он не иллюстрировал классика – он переводил его на язык своего воображения, не изображая Ноздрева, Поприщина или Чичикова, а создавая уникальный мир Гоголя визуально.
Можно перечислять премии, полученные Ингой Каретниковой, среди них есть такие почетные, как Гугенхейма и Карнеги-Меллона, можно говорить о выставках Стейнмеца, одна из которых несколько лет тому назад с огромным успехом прошла в Пушкинском музее Москвы. Но я о главном, о том, как большие мастера переводят на язык искусствоведения, графики, живописи свои мысли об искусстве, объединяющем нас.
Об Украине Инга и Леон знали не очень много и тем более приятно было от того, как они заинтересовались блестящим переводом "Евгения Онегина", который сделал когда-то Максим Рыльский. Я читал им конгениальный текст и рад был подарить его им по их просьбе.
Каретникова в несколько последних лет своей жизни писала воспоминания – очень емкие, организованные, скорее, по законам западной журналистики, где изложение фактов обязано отделяться от комментария. Она просто вспоминает, перелистывает свою жизнь, продлевая жизни чужие. Инга умерла в марте этого года в Бостоне, ей было 83 года. До последних своих дней она писала о Феллини, с которым была знакома, но не успела закончить. Буквально на исходе ее дней пришел мне изданный на английском языке в Голландии очень интересный роман Каретниковой "Полин" об эпохе русской императрицы Елизаветы.
Стейнмец показал новые свои работы. Его мир одновременно удивительно разнообразен и универсален. Там и серии "Демоны Потопа", и "Искушения Св. Антония"; "Размышления о Тщеславии" и "Memento Mori"; "Омаж Классической Греции" и "Евангельская Серия"; уникальные "Рисунки Вертера" (то есть что и как рисовал бы Гетевский Вертер, если бы жил сейчас), и множество других. Он так и живет в Кембридже, бостонском то ли районе, то ли пригороде, где в старинных домах не принято завешивать окна занавесками. Мы иногда гуляли вместе по этим улицам, разглядывая жизнь людей, которая непривычно нескрытна, шли в кафе, где можно было сидеть целый вечер, слушая, как пианист переводит на язык джаза известную музыкальную классику.
Работы Леона Стейнмеца. Фото: leonsteinmetz.com
Замечательный искусствовед, незаурядный художник, который так естественно вжился в регион, зовущийся в Америке "новой Англией", рядом с одним из самых знаменитых в мире – Гарвардским – университетов, где выставлена коллекция бабочек, изловленных Владимиром Набоковым – еще одним из людей, пришедших издалека, ставшим классиком нескольких культур и ни за что не теряющимся во всемирном разнообразии.
Виталий Коротич
РАССКАЗ "СОРАТНИК СТАЛИНА, АНАСТАС МИКОЯН" ИЗ КНИГИ ИНГИ КАРЕТНИКОВОЙ "ПОРТРЕТЫ РАЗНОГО РАЗМЕРА"
"Портреты разного размера" – это рассказы о людях, которых я встретила. Люди эти очень различного калибра, от Феллини и Ростроповича до нашей эксцентричной домработницы Веры; от близкого соратника Сталина, Микояна, до машинистки Надежды Николаевны, много лет печатавшей для меня. Это русские, американцы, англичане, итальянцы, французы, испанцы, мексиканцы. Каких-то я знала хорошо. Какие-то просто промелькнули в моей жизни. Многих из них уже нет, но они все живут в моей памяти.
Из предисловия к книге "Портреты разного размера"
Анастас Микоян (1895–1978). Фото: wikipedia.org
Выставка Мексиканского искусства была огромной. Половина залов Пушкинского музея изобразительных искусств была освобождена для скульптуры древних индейцев – oльмеков, сапотеков, тотанаков, ацтеков, майя. Главный хранитель музея был в то время в Италии, его заместительница серьезно болела. Единственным научным сотрудником, кто хоть что-то – две небольшие статьи – написал об искусстве Мексики, была я, и тогдашний директор музея, Замошкин, решил назначить меня главным куратором этой выставки. Ответственность невероятная!
Через какое-то время после ее открытия меня срочно вызвали к директору. Дверь его кабинета открыл незнакомый мне человек, в кабинете был еще один незнакомый и больше никого.
Я поняла моментально, что это КГБ. Начались вопросы – имя, год рождения, должность в музее, семейное положение, адрес и что-то еще и еще.
Ни вежливого слова, ни улыбки. Арестовывают? Попросили открыть мою маленькую сумочку, которая была со мной. Один из них вытряхнул все из нее на стол, рассмотрел записную книжку, носовой платок, ручку, ключи, потом положил все обратно. Тем временем другой провел руками по моей кофте и юбке. Потом предложил мне сесть.
Затем они объяснили мне, что через какое-то время я должна буду кому-то показать выставку – не более получаса, идти с его правой стороны, ничего в руках не держать, свою сумку оставить здесь. До его приезда я должна сидеть в кабинете никуда не выходя, даже в туалет – ни сейчас, ни потом.
Они ушли, отключив телефон и закрыв меня на ключ. Моему унижению, обиде, недовольству не было предела. Часа через полтора дверь открыл какой-то по виду более важный КГБшник, чем те двое, и велел срочно идти к входу в музей, встречать Хрущева.
Но приехал не Хрущев, а его заместитель, Анастас Микоян.
С детства я знала его портреты: огромные, цветные, нарисованные на полотне, они висели на домах или больших стендах – портреты вождей и Микоян среди них. А сейчас он был рядом, живой, и я, как велели, шла с его правой стороны.
"А это ягуар, Бог Ночи", – говорила я оживленно. – "Почему ночи?". Он посмотрел на меня поверх очков. "Ацтеки верили, что у ягуара пятна на шкуре, как звезды на небе", – объяснила я. – "Надо же такое выдумать!" – Микоян хмыкнул.
Когда я указала на Бога Дождя, огромного, лежащего Кецалкоатля, Микоян сказал с акцентом (он вообще говорил с сильным кавказским акцентом): "Какой бездельник, скажите, пожалуйста, – лежит себе, пока бедняки трудятся!".
Анастас Микоян, Иосиф Сталин и Григорий Орджоникидзе, 1924 год. Фото: wikipedia.org
Сталин доверял Микояну больше, чем другим, даже можно сказать дружил с ним, хотя, когда сердился, как пишет дочь Сталина, сажал того в белых брюках на спелые помидоры – любимая шутка диктатора. С Микояном, а не с проклятыми русскими, Сталин любил есть чанахи – баранину, запеченную по-кавказски в овощах. Русских они оба презирали.
Сталин поручал Микояну ответственные дипломатические переговоры, но, насколько известно, в показательных процессах и внутреннем терроре Микоян замешан не был. Не исключено, однако, что он обязан был подписывать списки так называемых ненужных специалистов.
После смерти Сталина Микоян стал правой рукой Хрущева. Когда внутрипартийным переворотом Хрущева сместили, карьера Микояна закончилась. У него отобрали все, включая его любимую огромную подмосковную дачу – его поместье, типа тех, какие были до революции у русских дворян.
Но тогда на Мексиканской выставке он был еще один из самых главных вождей. Я рассказывала ему о ритуальных фигурах воинов, о герое Гуатемоке, о майях, об ацтекском календаре. У базальтовой фигуры богини Весны Микоян остановился и обернулся к фотографу: "А теперь, возле Мексиканской богини, сними меня с этой нашей богиней". Указал на меня пальцем и засмеялся собственной шутке.
"ГОРДОН" будет публиковать мемуары из цикла "Портреты разного размера" по субботам и воскресеньям. Следующий рассказ – о советском и российском виолончелисте, пианисте и дирижере Мстиславе Ростроповиче – читайте на нашем сайте завтра, 10 октября.
