0 Киев
Постановщик 25 художественных и 10 документальных фильмов, автор десятка книг, Муратов себя сравнивает с мальчиком из андерсеновской сказки, который крикнул: "А король-то голый!". При этом он обязательно добавляет: "Только я знаю, что с этим мальчиком сделали потом"…
Вот и на круглом столе под названием "Проблемы государственно-общественного противодействия антиукраинской информационной войне: где заканчивается обеспечение национальной безопасности и начинается цензура", который прошел на минувшей неделе в Киеве, режиссер подтвердил свое реноме неутомимого правдоискателя. Он твердо заявил, что в нашем случае правильнее говорить "не про безпеку інформаційну, а про безпечність".
Мне сказали: "Там впереди идут контрактники. Они сначала убивают, а потом уже смотрят, кого убили"
– Александр Игоревич, на круглом столе вы раскритиковали его организатора – Национальную экспертную комиссию по вопросам защиты общественной морали…
– Ни в коем случае! В целом я поддерживаю и полностью одобряю работу этой комиссии. Просто бурно среагировал на пропагандистский ролик, показанный в качестве образца нашей контрпропаганды. В нем российская сторона стреляет из танка, а украинская в ответ забрасывает танк цветами. Разве уместен сейчас беззубый пацифизм? Я уверен, что нет. Говорю об этом не как теоретик информационной войны, а как опытный практик.
– Вы перед телекамерами сделали сенсационное признание, что практический пропагандистский опыт приобрели в Республике Ичкерия во время первой российско-чеченской войны. А как вы там оказались?
– Совершенно случайно. Был приглашен богатыми "нефтяными" чеченцами снять фильм о сталинской депортации их народа в 1944 году. Им меня порекомендовал украинский диссидент Анатолий Лупинос, который полжизни провел по психбольницам и лагерям. Я прилетел в Грозный и целыми днями опрашивал чеченских стариков о пережитых ужасах. Они, рассказывая, рыдали и я рыдал, слушая эти истории. Но однажды за окном гостиницы раздались оглушительные взрывы. Это российские войска, "грачевцы", шли на Грозный. Там были самоходки типа нынешних "Градов", самолеты, несшие под крыльями ракеты. Кстати, чеченцев тогда погибло не так много, ведь они жили в основном по окраинам города и спрятались в подвалы. Главными жертвами стали русские, украинцы и армяне, населявшие центральную часть города. За мной в гостиницу пришли чеченцы и окольными путями вывели из Грозного.
– Вы же не чеченец. Почему бежали от российских "освободителей"?
– Потому что мне сказали: "Там впереди идут контрактники. Они сначала убивают, а потом уже смотрят, кого убили". Так это или нет, проверять не было охоты. Мы ушли в Семашки или Урус-Мартан – уже точно не помню… Потом я сидел в горах без дела, и, видя бесчинства россиян, задыхался от праведного гнева. Мне было стыдно, что я бездействую, вот и предложил чеченцам свою помощь.
Меня отвезли на машине (правда, при всем доверии, с завязанными глазами) в какой-то населенный пункт, привели в подвал. Там сидел очень спокойный человек, как мне показалось, с голубыми глазами. Я объяснил ему, что имею большой опыт пропагандистской работы. К тому же я кинорежиссер и готов снимать прочеченские пропагандистские видеоролики. Он меня молча выслушал и тихо сказал: "Дайте ему денег!". Это была единственная фраза, которую я от него услышал. Впоследствии догадался, что это был Джохар Дудаев.
– Вы работали с Мовлади Удуговым, возглавлявшим информационный центр "Имарата Кавказ"?
– Нет, даже не пересекался с ним. У Шамиля Басаева была своя, можно сказать, автономная пропагандистская служба. И некоторое время я ее как бы возглавлял.
Конечно, я действовал не под своей фамилией, к тому же красил голову, бороду и усы… При всем том, что я имел для чеченцев некоторую ценность, ко мне были приставлены два охранника, потому что меня запросто могли украсть и продать в рабство. Там, честно говоря, нравы были весьма специфические. Идеализировать чеченцев не стоит. Взгляните на политику нынешнего лидера Чечни Рамзана Кадырова, и все станет понятно. Украинцы помогали его соплеменникам, а сейчас чеченский батальон воюет на стороне сепаратистов. Но тогда я четко знал: расправятся с Ичкерией – примутся за Украину.
– Чем же вы помогали чеченцам?
– Главным образом, довольно успешно разлагал российские войска. Как? Писал и большими тиражами распространял свои стихи, нередко положенные на музыку. Они не были вершиной поэзии, но действовали безотказно. Кроме того, я снимал (главным образом для заграницы) видеоролики о зверствах российских солдат. Клянусь, там не было ни одного слова неправды, хотя это, конечно, были инсценировки. Нельзя же заранее угадать, где случится очередное несчастье. Мы восстанавливали страшные события по горячим следам.
– И долго вы так воевали на информационном фронте?
– Не очень. Потом меня ранило осколком мины. Он неглубоко рассек кожу и слегка повредил мышцы живота. Чеченцы ниткой, смоченной в спирте, зашили рану, но началось нагноение. И меня через Ростов отправили в родной Киев.
Видите – у меня на стене огромная карта Крыма. Ведь я немного крымский татарин…
– А что вы почувствовали, когда отряд Басаева захватил больницу в Буденновске?
– Понимаете, тут есть некоторая цивилизационная проблема. Скажу откровенно: лично мне такие вещи не нравятся. Племянник полевого командира, который меня увел в горы, потом захватил в заложники зрителей мюзикла "Норд-Ост" на Дубровке. И я не знаю, как к этому относиться. Чисто по-человечески мне неприятен терроризм как таковой, но этими людьми двигала, пусть по-своему понимаемая, жажда справедливости. К тому же они ведь шли на верную смерть. А вот российские спецслужбы, которые ядовитыми газами убили не только чеченцев, но и своих граждан, я никогда не пойму.
Их цинизм беспределен. Им абсолютно не жаль своих соотечественников.
– Но Кремль утверждает как раз обратное...
– Поверьте мне, Путину плевать на русскоязычных жителей Донбасса, которые вследствие его "освободительной" миссии массово гибнут. Они ничтожные пешки в его грязной игре.
Между тем, что было в Чечне, и тем, что происходит теперь на юго-востоке Украины, огромная разница. Там шла национально-освободительная война, пусть даже она велась не вполне благородными методами. У нас налицо типичный сепаратизм. Так любая область завтра может заявить о независимости. Это так же непонятно и странно, как и отделение Крыма. Вот видите – у меня на стене огромная карта Крыма. Ведь я немного крымский татарин…
– И при этом вы считаете себя украинским националистом?
– Конечно! Я с 15 до 17 лет был связным УПА…
– Как же вы, харьковчанин, попали в Западную Украину?
– Дело в том, что мы с моим другом Олегом Юхвидом (сыном автора либретто знаменитой оперетты "Свадьба в Малиновке") после сильного ливня обнаружили под обнажившимся корнем куста дыру. Полезли туда, и почти вертикальная скользкая керамическая труба привела нас в сохранившийся подвал аптекарского склада. Там мы обнаружили покрытые воском, запечатанные ящики с орлами и свастиками, в которых лежали лекарства. Оказалось, что они пользуются на Благовещенском базаре большим спросом, и мы потихоньку начали приторговывать этим добром.
Там в октябре 1950-го к нам подошел оптовый покупатель и сказал: "Якщо ви, хлопці, привезете це у Львів, грошей отримаєте удвічі більше". Он объяснил, куда пакет положить, где взять номерок от камеры хранения. Олег был семейный ребенок, а я нет. Мои родители давно разошлись. Мама вышла замуж и уехала в Запорожье, отец тоже не жил в Харькове. Меня оставили под присмотром слепой бабушки, которую я совершенно не слушался и мог ходить и ездить, куда вздумается.
– Вы не понимали, что за такой "бизнес" грозит внушительный срок?
– Конечно, нет. Разве в 15 лет думаешь о таких вещах? Я сначала просто привозил чемоданчик с лекарствами во Львов, сдавал его в вокзальную камеру хранения, а номерок клал на площадку под колонной. И только потом, когда стал доставлять лекарства в Станислав (сейчас Ивано-Франковск), понял: что-то тут не чисто. В один из моих приездов человека, через которого я передавал лекарства (это был маркер в бильярдной центральной гостиницы), скрутил жуткий радикулит. Вот он и поручил мне самому отвезти чемоданчик с лекарствами в лес не то в Рожнятовском, не то в Долинском районе и отдать леснику. По пути меня ограбили, чуть не убили. Это долго рассказывать, все подробно описано в моем автобиографическом романе "Розчахнута брама". В конце концов, я (опять-таки случайно) оказался в уповском схроне.
– Как же вояки УПА доверились схидняку?
– Кто его знает… То ли сработал пароль, то ли подпольщики оказались не очень опытными. Это были остатки прежних отрядов: два-три настоящих оуновца… Моя "боївка", а вернее "криївка" или "схрон", конечно, портила нервы "совєтам", изредка устраивая взрывы, но в основном здесь пряталась, опасаясь высылки на урановые рудники в Желтые Воды или в лучшем случае на шахты Донбасса. У эмгебистов была четкая разнарядка, и они хватали людей, независимо от того, бандеровцы те или нет.
Пропагандистская литература находилась в кованом сейфе-сундуке командира, и он ее выдавал бойцам с большой опаской, справедливо опасаясь, что оттуда будут вырывать страницы для "самокруток". Пожалуй, я, некурящий, один те книжки честно читал. Вследствие этого и стал "свідомим" националистом. И немало хороших националистических стихов написал. А один из них чуть переделал и положил на музыку, назвав это весьма амбициозно "Марш УПА". Начинался он горькими, но справедливыми словами: "Наші гори – це наші гори! Наше море – це наше море! Заберіть своє кляте щастя та залиште нам наше горе!", а заканчивался так: "…Рушниками гуляють півні і кричать про криваві зміни для Росії і України!"
Мой дед дружил с Николаем Скрыпником, и после его самоубийства тоже покончил с собой, так как не хотел, чтобы репрессировали всю семью
– А что о тех рискованных поездках думал ваш отец, лауреат Сталинской премии?
– Долгое время он ни о чем не подозревал, а когда узнал, предупредил: если попадешься, пострадает вся семья. Отец не одобрял мои поступки, но все же научил меня некоторым приемам конспирации, которые усвоил в немецком концлагере. К тому же у него были свои счеты к советской власти. Ведь мой дед, наполовину крымский татарин, был "боротьбистом", то есть украинским эсером с явным националистическим уклоном. После самоубийства своего друга Николая Скрыпника он последовал его примеру, так как не хотел, чтобы репрессировали всю семью.
Дед занимал высокие должности в республиканском Совнархозе и все благополучие семьи зиждилось на нем. После его смерти мои отец и мать покинули институты и пошли работать. Мать – медсестрой, отец – рабочим на Харьковский тракторный завод. Там он стал "рабочим поэтом". А меня отправили на прокорм к прабабушке в село под Полтавой, где я и жил до шести лет.
– И как долго вы вели двойную жизнь?
– В апреле 1952-го, когда стало ясно, что борьба УПА стала бесперспективной, наш отряд распустили. Как мне спустя много лет сказал последний командующий УПА Васыль Кук, "розпустили, щоб марно не тратити найкращі сили...".
Опасаясь ареста, я сначала удрал в Казахстан на озеро Балхаш, где жил среди наркоманов. Но отец, когда я из райцентра ему позвонил, посоветовал мне ехать в Москву, так как там украинский национализм никого не интересует. Так я оказался во ВГИКе. Сначала поступил на операторский факультет, но через год перешел на режиссерский.
– С кем из будущих звезд советского кинематографа вы там сблизились, вели творческие споры, водку пили?
– Мастерская Герасимова была режиссерско-актерской, и со мной на курсе учились Люся Гурченко, Зина Кириенко, Наташа Фатеева.
А пил я водку от силы десять раз, и то по необходимости. В принципе, я непьющий человек, но это не мешало мне дружить, например, с Василием Шукшиным. При всей своей закрытости, со мной он был искренним и дружелюбным. Даже возил меня на свою родину в Алтайское село Сростки. Помню, как Василий соблазнил меня подработать на погрузке мешков с бурым подмосковным углем на станции Москва-товарная. Мы выходили оттуда где-то в 12 ночи, грязные, как морлоки из "Машины времени" Герберта Уэллса. У меня к концу смены и спина болела, и ноги подгибались – все отказывало, а Шукшин казался даже не двужильным, а трехжильным. Он таскал мешок за мешком, как заведенный. Правда, деньги тут же спускал. Не так сам пил, как поил большую компанию. А я клал деньги на книжку, чтобы потом жить на них. Он меня подначивал: "Я знаю гораздо лучший способ деньги хранить…" – "Какой?" – "Закапывать их в землю!". И хохотал.
– Как же вы, убежденный украинский националист, могли дружить со стопроцентным москалем?
– А почему я должен русских ненавидеть? Одно дело власть, и совсем другое – народ. Вернее, лучшие представители этого народа. Такие очень русские люди, как Шукшин и мой близкий друг режиссер Эдуард Бочаров, были замечательными людьми. К тому же они, как и я, всегда были против власти и против безмозглой толпы. И уж точно не кричали бы в шовинистическом угаре: "Крым наш!".
– Кажется, я понимаю, чем вы свою первую жену Киру Георгиевну Муратову покорили… Неукротимым бойцовским характером!
– Да нет. Просто я не дурак и она не дура. По-видимому, это нас и свело.
– Хотя была хрущевская оттепель, думаю, браки с иностранками, даже из соцлагеря, не очень приветствовались…
– Да, без проблем не обошлось. Но ее мать была членом ЦК Румынской компартии, заместителем министра здравоохранения, и все вскоре решилось. Нам даже дали отдельную комнату в общежитии, что было почти невероятно.
Если бы мы не расстались, вряд ли моя жена стала бы той Кирой Муратовой, какой является сейчас
– В отличие от многих распавшихся кинематографических семей, вы друг о друге никогда ничего плохого не говорили…
– Естественно. Как я могу о ней отзываться плохо, если она невероятно одаренный человек? А наш развод… Тут, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло… Если бы мы не расстались, вряд ли она стала бы той Кирой Муратовой, какой является теперь. После нашего расставания она по инерции сняла два прекрасных реалистических фильма – "Короткие встречи" и "Долгие проводы", которые, как ни странно, не принесли ей тогда ни славы, ни денег. Более того, за замечательные "Долгие проводы" ее буквально размазали по стенке. Чудовищная несправедливость! Как по мне, так это ее лучший фильм. Но мировая кинематографическая общественность признала и восславила другую Киру Муратову, которая, работая дальше со мной, не смогла бы состояться.
– Значит, по отношению к ней, теперь признанной гордостью украинского кинематографа, вы были диктатором?
– Ни в коем случае! Просто, исходя из своих творческих убеждений, я невольно мешал раскрыться ее чрезвычайно неординарной творческой сути. Она, как и я, составляла довольно условную конструкцию фильмов из выразительных кирпичей-эпизодов, но я брал эти "кирпичи" из реальной жизни, а у Киры они были плодом ее буйного воображения. К тому же она всячески и очень талантливо как бы "опускает" своих героев, а вместе с ними и зрителей, вселяя в их сердца неверие в добро и справедливость. Такой подход очень нравится членам жюри международных кинофестивалей.
Я придерживаюсь других творческих принципов, менее выгодных, но более полезных людям. Могут ли быть достаточно яркими реалистические кирпичи-эпизоды? Да! В "Нашем честном хлебе", который мы снимали вместе, был эпизод сельских похорон, в котором люди шли за конным катафалком, ведя рядом с собой блестевшие спицами велосипеды. Все говорили: как здорово придумано! А это было не придумано, а из жизни взято. Я это видел в родном селе, где кладбище было далеко, и люди возвращались домой на велосипедах.
– Но вы восхищались ее фильмами?
– Не всеми. И точно не последними. Разве что "Настройщиком". Вы только не подумайте, что я такой уж кондовый реалист. "Суровый Дант не презирал сонета". У меня были очень изысканные фильмы – "Маленький школьный оркестр", сейчас высоко оцененный бонтонной московской кинокритикой, и "Умеете ли вы жить?", который Сергей Параджанов считал урбанистическим вариантом украинского поэтического кино. Кстати, фильм "Маленький школьный оркестр" был абсолютно безосновательно обвинен в "проповеди битничества и пессимизма" и положен на полку, а лента "Умеете ли вы жить?" попала в то же закрытое постановление ЦК КПУ, что и "Долгие проводы" Киры. Нас обвинили в каком-то "абстрактном гуманизме" и том, что "действие этих фильмов могло происходить в любой стране, независимо от ее политического строя".
Я-то успел получить постановочное вознаграждение, а Кира нет. И мне Центральное телевидение дало возможность снять сериал "Старая крепость", а она осталась без работы и вынуждена была согласиться на должность студийного библиотекаря. Разумеется, я ей платил приличные алименты на нашу общую дочь, но разве для по-настоящему творческого человека это жизнь? Хорошо, что судьба потом возместила ей все сторицей.
– Признайтесь, вы не только патриотические стихи в молодые годы писали, но и посвященные Кире Георгиевне?
– Не уверен. У меня столько стихов. Думаете, я все помню?
– То есть патриотические у вас получаются лучше?
– По-видимому. Я их писал главным образом, когда меня распирал благородный гнев. Учась во ВГИКе, сочинял листовки и переправлял их в Украину. Там было много язвительных и горьких стихов.
В нынешние времена, когда начались жуткие события в Крыму, а потом и в Донбассе, я стал писать и посылать туда кучу стихотворных пропагандистских материалов. Уверен, что какое-то, пусть и небольшое, действие они возымели. Тут не место их цитировать, но гарантирую: для информационной войны они совсем не плохи. Я их распространял и на Майдане, и даже какие-то отсылал своим друзьям в Россию, чтобы те раздавали знакомым. Кто-то из них, прочитав мои стишки, матюкался, а кому-то они нравились и люди разносили их дальше. Это зависит от гражданской позиции: интеллигенция московская разделилась резко по отношению к Путину и развязанной им войне…
– Кстати, на ранее упомянутом круглом столе вы говорили, что предлагали помощь, причем бескорыстную, нашим нынешним бойцам идеологического фронта. К кому, если не секрет, обращались?
– Вот этого я точно не скажу! Не хочу обижать этих людей в надежде, что они опомнятся и все же используют мой богатейший опыт. Мне уже действительно не нужны ни должности, ни деньги, хотя власть имущие в такое бескорыстие не верят. Меня беспокоит, что те, на кого возложена обязанность противостоять антиукраинской пропаганде, в этом плане весьма безграмотны. Они, может, опытные и умные, но в каких-то других делах.
Руководить кинематографом, невероятно действенным средством воздействия на массы, сейчас поставили "свободовца" Филиппа Ильенко. Я был уверен, что в условиях информационной войны он резко повернет курс на создание высококлассных антипутинских пропагандистских фильмов, но он практически стал продолжателем линии своей предшественницы "регионалки" Екатерины Копыловой. Она, кстати, поощряла совсем другую тему: "Скоріш тікайте, хлопці та дівчата, з цієї жахливої країни за кордон!". Я уж не говорю о том, что новый глава Госкино первым делом добился через парламент дофинансирования в 14 миллионов гривен (хотя уже истрачено столько же) собственного весьма сомнительного кинопроекта "Толока" (режиссер – его родной дядя). При этом он постановил давать на другие проекты не более 10 миллионов бюджетных гривен, да еще и с обязательным условием половинного стороннего финансирования.
Не удивлюсь, если мы вскоре и увидим целую серию малохудожественных, бедных и к тому же абсолютно бесполезных фильмов. Вот выпустили в прокат картину Марины Горбач "Люби меня". Она о том, как приехал в секс-тур турок и влюбился в украинскую проститутку. Причем Турция показана раем на земле, а Украина грязным болотом. Не спорю, у нас все не так уж хорошо, но зачем же публично сечь себя, как пресловутая унтер-офицерская вдова? Хотя мне картина по художественным качествам не понравилась, я бы промолчал, если бы она не содержала (как и киноальманах "Украина, гудбай!") прямого призыва поскорее бежать с Украины куда глаза глядят.
– А правда, что вы по поводу ситуации в кинематографе год назад написали резкое письмо младшему сыну Януковича?
– Ну и что? Он через общих знакомых ответил, что ни к Копыловой, ни к дерибану киноденег никакого отношения не имеет. Хотя это явно не соответствовало действительности. Ведь Копылова неоднократно хвасталась, что он шефствует над нею, а случай с фиктивным финансированием в 13,5 миллиона российского (!) фильма Александра Миндадзе "В субботу" пролил свет на ее темные делишки. В СБУ даже завели уголовное дело, благополучно прикрытое генпрокурором Пшонкой. Я видел по телевизору, как люди, ворвавшиеся во время революции в его кабинет, нашли на генпрокурорском столе это дело с резолюцией "Прекратить!".
– Вы режете правду-матку всем, независимо должности и положения. Не боитесь?
– А чего мне бояться? Я прожил почти 80 лет. На два года больше мне осталось или на два меньше, это уже ничего не меняет. Вот и "пручаюсь", как могу.
