+4 Киев
У врага обилие артиллерии и огромное количество артиллерийских боеприпасов. Даже учитывая то, что сейчас у них уменьшилось значительное количество боеприпасов, их все равно много
– Ольга, добрый вечер.
– Слава Украине.
– Героям слава. Я рада вас приветствовать. Хочу вас сразу представить аудитории: с нами знаменитая Ольга Бигар с позывным Ведьма, командир минометного взвода, офицер 241-й бригады территориальной обороны ВСУ. Госпожа Оля, скажите, пожалуйста: какое сейчас настроение у наших ребят на передовой? Что между собой обсуждают?
– На самом деле трудно говорить, какое настроение сейчас или каким оно было, потому что оно постоянно боевое, это то, что отмечают наши иностранные коллеги: у нас очень высокий моральный дух. Это говорит о том, что несмотря на ИПСО врага, ему не удается достичь своих целей, разъединить общество, посеять рознь среди подразделений. И сейчас мы, получая боевой опыт, одерживая победы на фронте, становимся еще более вдохновенными и еще более агрессивными по отношению к врагу. И это приводит к тому, что наши коллективы становятся более сплоченными, как говорится. Следовательно, моральный дух сейчас высок. Он и был высок, а сейчас – еще больше.
– Когда вы заходите в Facebook или в другие соцсети, читаете бесконечные гражданские срачи, которые в последнее время как какое-то, знаете, обострение болезни... Идет война широкомасштабная, есть общий враг, но иногда кажется, что некоторые, особенно в тылу, об этом забыли и начинают грызть друг друга.
– Война – это всегда большой стресс. Причем у нас, у военных – это больше боевой стресс и операционный стресс у работников штабов, но для гражданских это тоже очень большой стресс. Тревоги, неопределенность по поводу будущего, потери… И надо понимать, что уровень социального напряжения и стресса достаточно высок у гражданских людей. Даже больше, чем у нас, потому что в какой-то мере мы переступаем через порог страха смерти, переступаем через порог страха потери жилья или своего привычного образа жизни, а у гражданского населения этот страх еще есть. И вот это напряжение, мне кажется, выливается в эти конфликты в сети. Люди пытаются свои эмоции отрицательные таким образом снизить, слить. Меня лично это не сильно... Я на это не реагирую очень остро, потому что я понимаю, что это стресс, это тяжелые времена. И на это нельзя очень сильно реагировать, потому что это приведет к тому, чего пытается достичь наш враг: к разъединению общества. Этого не нужно делать.
– В противовес давайте. Героические истории ваших побратимов, о которых вы знаете. Расскажите несколько.
– Ну, собственно, каждый день – это некий подвиг. Надо понимать, что каждый из моих побратимов, кто выходит на передок, кто даже не выходит на передовые позиции, а выполняет боевые задания в других регионах, – они чем-то жертвуют, они идут на риск. И каждый такой выход – это подвиг. Просто у нас тоже есть свой уровень скромности. Мы эти вещи стараемся не объяснять, не показывать каждый раз. Но это спасенные жизни во время боевых действий, это спасение гражданских во время боевых действий, это отстаивание территорий небольшим количеством личного состава, когда противника больше втрое-вчетверо. Фактически каждый из наших бойцов каждый день одерживает победу над самим собой, потому что он преодолевает свой страх, боль, потери и выходит на передовую или выходит в свою воинскую часть и делает через "не могу", но делает то, что нужно делать, чтобы наши гражданские были в безопасности, и для того, чтобы вернуть наши территории.
– Армия оккупантов в начале широкомасштабного вторжения какой была? В начале и сейчас: изменились ли они? И чем именно они отличаются?
– Ну, во-первых, армия противника – очень сильная армия. Я не буду говорить, что это такие бестолковые Ваньки, которые не знают, что они делают. Нет, они хорошо знают, что они делают, и они умеют это делать хорошо. Со временем мы учимся, и противник наш тоже учится. И они так же прогрессируют, как и мы, в способах нанесения огневого поражения, в методах работы, в тактических операциях. Они меняют свои модели. Должна отметить, что это сильная армия, это огромный ресурс. И они умеют работать. Из их, по моему личному мнению, минусов – сложная и, скажем, очень автократическая система управления. У них не работает институция. У них все зависит от личности. И это большая проблема для их армии и большой плюс для нас. Потому что у них все зависит от личности, непосредственно управляющей той или иной операцией. У них не унифицированы операционные процессы. Собственно, мы на этом выигрываем. Потому что мы более демократичны и более склонны к тому, чтобы моделировать операции по-разному. Больше ответственности давать на более низкие звенья, переводить, например, на сержантов ответственность на поле боя. У нас больше натовская модель. И это позволяет нам бороться с большой армией, намного превосходящей и по количеству, и по вооружению.
Скриншот: Алеся Бацман / YouTube
– Что у них сейчас с вооружением? Какое оружие больше всего нас донимает? Это новое оружие или еще советские запасы?
– Всегда преимущество нашего противника было в средствах радиоэлектронной борьбы, радиоэлектронной разведки и авиации. Так уж исторически сложилось, что они производили большое количество этого вида вооружения до войны, они готовились. И, конечно, сейчас они имеют определенное преимущество именно на этом поле. Второй момент: у них большое количество артиллерии и множество артиллерийских боеприпасов. Даже учитывая то, что сейчас у них уменьшилось значительное количество боеприпасов, их все равно много. И надо понимать, что все равно на их четыре выстрела мы отвечаем одним. Конечно, если в стране такой фокус на артиллерию и радиолокационную разведку, это говорит о том, что у них достаточно неплохой уровень подготовки самих специалистов, умеющих работать с этим оборудованием. Сейчас из нового они начали использовать FPV-дроны, планирующие боеприпасы. Вернее, это их новая фишка: брать старые ФАБы, на них укрепляют планирующие устройства и могут их использовать в качестве дронов-камикадзе. Это из новинок. Ну, и плюс разные устройства, блокирующие сигналы наших дронов, блокируют сигналы наших радиостанций. Они тоже сейчас начали делать более портативными, переносными, из-за ретрансляций и так далее. Ну, это уже такая специфика сугубо военная. Я думаю, что это широкой публике не очень интересная информация.
– Ольга, в армии оккупантов воюют женщины? Много ли их? И каков портрет их военнослужащей?
– Я непосредственно на поле боя не сталкивалась с женщинами на боевых должностях. И я могу, конечно, ошибаться, но мне было известно, что по состоянию на 2019 год в Российской Федерации женщинам было запрещено занимать определенный перечень военных должностей. В частности, они не могли становиться снайперами, танкистами, водителями-электриками, стрелками. То есть основные специальности пехоты, мотопехоты и собственно механизированных подразделений они не могли занимать. И больше они используют женщин в качестве вспомогательного админперсонала. Это штабные, административные работы. Да, у них есть женщины. И к сожалению, я не сталкивалась с ними напрямую, и я не могу дать вам четкую характеристику, что это за женщины, какие они, как они общаются. Но мне известно, что это очень ортодоксальное общество, и у них очень сильно объективируется женщина. И отношение к женщине-военной... Ну, у них до сих пор существует термин ППЖ (походно-полевая жена). Это очень унизительный термин, но это считается нормой в их обществе. Походно-полевая жена – это женщина, которая, прибывая в подразделение, сразу становится любовницей какого-нибудь офицера и занимается тем, что готовит ему есть и обслуживает его потребности. В нашей армии такого термина вообще не существует и он морально не может прижиться в нашем обществе. Потому это все довольно сложно.
– Уровень офигевания у меня подскочил в первые дни большой войны. И уже, в принципе, офигевенванметр, так сказать, сломался. Поэтому меня уже, в принципе, ничего не удивит, начиная с тех телефонных разговоров, которые СБУ и ГУР постоянно сливали в интернет. Где, например, оккупант звонит своей жене и рассказывает о том, как он здесь издевается и применяет сексуальное насилие к украинским женщинам, а она ему говорит "я тебе разрешаю, но чтобы я не узнала". Или когда орк звонит своей матери и рассказывает, что "я попробовал новый вид пыток", а она ему говорит: "Я бы тоже хотела. Это ты в меня пошел". Я потому и спрашиваю, какие там женщины, что у них в голове. О наших женщинах мне все понятно. Особенно те, которые идут на войну, – это просто героини. А те, у кого есть детки, а они все равно идут на войну, – они трижды героини. Я недавно делала интервью с замкомандира батальона "Карпатская Сечь" Марией Чашкой, – а у нее трое детей. То есть у нас такие женщины: с высшим образованием, которые ушли не по принуждению, а сами. А вот что там? Что там происходит?
– На самом деле этот момент пыток, момент их общения с командирами, культура общения в армии очень сильно отражают их модель поведения в обществе. Я уже неоднократно рассказывала, что говорят пленные, как к ним относятся, какие виды дисциплинарных взысканий в российской армии. Условно, физическое насилие, сексуальное насилие, моральное насилие – это составляющая нормального общения в российской армии. То, что абсолютно недопустимо в нашей армии, за что наказывают, за что открывают уголовные дела. А у них это норма жизни. И когда я спрашиваю у бойца: "Что ты, из Саратова, делаешь здесь?" – он говорит: "Меня привезли, сказали: "Иди выполняй боевую задачу". Я говорю: "Но ты можешь отказаться выполнять такой приказ". Он говорит: "Нет, не могу, потому что в меня будут стрелять, если я вернусь назад". Это уже довольно неплохо показывает модель общения в этой армии. О женщинах я вообще боюсь что-либо говорить, потому что если у них такое отношение между мужчинами, то женщина у них – априори существо низшего ранга. Очень ортодоксальное общество. И отношение к женщине в армии мне сложно представить. Я бы не хотела даже думать о том, что и как проходят женщины, которые идут служить в армию орков.
– Давайте немного сменим тему и поговорим о вашей личной истории на войне. Как вы попали на войну, как это решение принималось, чем вы занимались в гражданской жизни до этого?
– Я не попала на войну – война пришла в мой дом. Война забрала мой бизнес, мою недвижимость, недвижимость моей семьи. Когда это все произошло в 2014 году, это было достаточно серьезным стрессом. И этот стресс восемь лет ждал своего... Было тяжело терпеть тогда, в 2014 году, когда ты видишь, что происходит. Ты видишь, что это россияне приехали...
Моя мама, мой младший брат и я пошли в Голосеевский военкомат, а мой средний брат на тот момент был в Харькове, поэтому он пошел в ту часть, в которой он служил. Сейчас мы все на фронте
– Вы из Краматорска...
– Славянск, Краматорск, Донецк, которые в то время были под этим "движением", спровоцированным российскими наемниками. Говорившими с русским акцентом. На Донбассе у нас не произносят звук "г" и не говорят "поребрик". Это уже известный мем. И все я видела и не могла ничего поделать с этим. Хуже всего: ощущение отчаяния, когда ты все это видишь, готов пойти в бой, готов защищать свою землю... И не только я была такой – многие мои сверстники, знакомые готовы были встать в строй. Но в тот момент правоохранительные органы, местные администрации были на неопределенных позициях. И было просто страшно, потому что пожаловаться некуда. Обратиться в полицию – там тебя не поддержат. Обратиться в Службу безопасности – там не поддержат. Обращаешься в пространство социальное, информационное пространство – а там "вы сами идиоты, это вы сами сделали – просто Донбасс хочет быть с Россией". Ну, собственно, моя семья тоже с Донбасса, но ни один член моей семьи никогда не хотел быть с Россией. Но у нас никто не спрашивал. Ну, такое, знаете, своеобразное насилие, особенно ситуация с MH17 произошла… Это тоже была откровенная ложь в нашу сторону, но благодаря правильно исполненным процессуальным действиям удалось справедливость восстановить.
Я тогда решила, что если я не знаю, как себя защитить, нужно научиться защищать свои права. Я во второй раз поступила в Киевский национальный университет Шевченко, получила второе высшее образование юриста. И уже занималась непосредственно и защитой прав военнослужащих, и обслуживала определенные бизнес-интересы. Ну, собственно, занималась юридической практикой. Мне казалось, что это позволяет защитить себя. Но 24 февраля 2022 года и этот инструмент оказался недейственным. Поэтому выбор был очевидным: защищать государство. Ну а какой смысл дальше жить мирной жизнью, если жизнь сильно изменилась? Это дало возможность реализовать тот план, который еще в 2014 году у меня был в голове: освободить наши территории, принять непосредственное участие в этом и максимально, если есть возможность, развивать наше войско, вкладывать свои знания, усилия в то, чтобы его развивать, улучшать. Я готова. Мне это нравится.
– Как вы встретили 24 февраля?
– Я встретила его в постели чувством тошноты от стресса. Я знаю очень хорошо звуки взрывов... я не перепутала эти звуки ни с чем. Я осознавала, что рано или поздно начнется. И около месяца я была в готовности к этому. Мы всей семьей собрались и пошли в военкомат.
– Расскажите о семье, пожалуйста.
– Моя мама, мой младший брат, я пошли в Голосеевский военкомат, а мой средний брат на тот момент был в Харькове, он не смог бы доехать до нас, поэтому он пошел в ту часть, в которой он служил. До этого у него как раз контракт только истек, и он заключил новый. Ну, собственно, уже по мобилизации.
– То есть сейчас в армии служат ваша мама и трое ее детей?
– Да.
– Вы и двое ваших братьев.
– Да. Все на фронте. На разных участках, но все на фронте.
– У вас есть сын, да?
– Да, у меня есть сын. Ему семь годиков. За неделю до полномасштабного вторжения я отправила его за границу. Он продолжил обучение в школе в онлайн-режиме. Он все еще находится там.
– Это вы его сколько уже не видели?
– Ну, за прошлый год я его видела только три дня.
– Как часто с ним созваниваетесь? Что он вам говорит? Знает ли он, что так опасно и мама там, где опаснее всего?
– Ну, для меня психическое здоровье моего сына очень важно, поэтому я старалась максимально его от военной тематики уберечь. Он очень эмоционален, очень тонок и эмпатичен, он очень тяжело переживает чьи-то страдания, тем более, когда детки умирают… Для него это очень больно. Потому я пыталась его от этой тематики максимально оградить. Он знает, что мама военная, что мама защищает государство, и он очень гордится этим. Но подробностей ему я, конечно, не рассказываю. И единственное, что чувствуется, – он каждый праздник – и день рождения, и Новый год – одно и то же желание проговаривает: "Я хочу, чтобы никогда не было войны". И он это просит и у Деда Мороза, и у Святого Николая, и в свой день рождения, когда задувает свечи. Он переживает, но он же парень, он мужчина, он так это старается не показывать.
– Боже, как это тяжело! Ольга, расскажите: как ваши будни на фронте выглядят с бытовой точки зрения? Чтобы люди поняли, как это "просто" – воевать.
– Окей. Ну, смотрите… Во-первых, нет большой разницы, это происходит на фронте или во время восстановления. Потому что с момента вступления на военную службу ты все время находишься в состоянии высокой мобилизационной готовности. И, например, если то или иное подразделение выходит на восстановление, это не значит, что они отдыхают. Это, во-первых, безумный ритм боевой подготовки – тебя замучают еще больше, чем на боевых. А во-вторых, есть еще определенные боевые дежурства, которые приходится нести… Чтобы в Украине во всех регионах было тихо и мирно, делается огромное количество работы, о которой гражданским не говорят, которой они не видят. Но то, что Киев сейчас не так ярко атакуют дроны-камикадзе и ракеты, как раньше, – это тоже большая заслуга подразделений, стоящих вокруг Киева. И нужно понимать, какая степень коммуникации, какая работа выполняется. То есть нет у нас такого, что мы вот отвоевали, а потом сидим и баклуши бьем. Очень часто гражданские – даже среди военных есть такой момент… "Если ты в Киеве – поезжай повоюй на передок". Каждый из нас воюет, но очередность наших боевых выходов определяется высшим командованием. И мы только выполняем приказы. Если командование считает, что целесообразнее сейчас использовать наше подразделение где-то под Киевом, мы выполняем приказ командующего. Так же он может завтра нас отправить, условно, в Бахмут или на запорожское направление – и мы будем выполнять эту задачу. Нет такого, что кто-нибудь сам себе может выбрать, куда ему ехать воевать и чем заниматься в момент, когда он не на боевом задании.
Фото: Олег Пальчик / TRO Media
Быт – так же. Даже сейчас в учебных центрах и где угодно военные не живут в каких-то хороших условиях. Мы всегда стараемся рассредотачиваться. Это полевые условия. Фактически мы постоянно в полевых условиях. И то, что с нами всегда, – это наш вещмешок. В этом бауле – все, что нужно для жизни. Причем в любых условиях: и в блиндаже чтобы можно было жить, и на территории какого-то здания, и в подвале. То есть спим на обычных карематах в спальных мешках. Если есть возможность где-нибудь достать матрасы или кровати, это вообще вау, круто. Относительно питания: у нас этот вопрос более централизован, поэтому Минобороны полностью рассчитывает наш рацион и выдает нам либо определенное количество продуктов, из которых мы можем готовить самостоятельно, если мы находимся вдали от батальона, на отдельных позициях, либо нам готовит батальон и привозит это в крупных зеленых термосах. Посуда моется влажной салфеткой, если в полевых условиях, и сухой вытирается. Также моются и лицо, и другие части тела. Что касается жизни в полевых условиях: ну это по умолчанию. Это не то, что мы себе выбираем… Это так, по факту. Ногти девушки красят, от пауэрбанка заряжаясь... А у нас много девушек в армии, и мы стараемся поддерживать друг друга.
– Много девушек в украинской армии.
– Да.
– И, кстати, на руководящих должностях?
– А у нас нет сейчас ограничений по допуску к должностям. Скажем, с 2016 года женщинам в Украине дали возможность занимать боевые должности... Но все юридические ограничения были сняты в 2018-м. И вот собственно с 2018 года прошла эволюция командиров, когда уже восприняли, что женщины действительно могут выполнять те же задачи, что и мужчины, и некоторые даже могут быть эффективными на боевых должностях... Многие женщины-офицеры так же. Ты когда в форме, в камуфляже, в маске, то непонятно: мужчина ты или женщина. Но враг ясно понимает, что сейчас он может получить на орехи. Поэтому, собственно, этот вопрос для нас понятен, и у нас нет такого разграничения, что женщина должна быть только на кухне или выполнять административную работу.
– Сколько в вас килограммов, можно спросить? Просто вы такая хрупкая...
– Это на первый взгляд так кажется. Просто я много занималась спортом, и сейчас постоянно получаю физические нагрузки, и у меня 56 килограммов веса при росте 172 см. То есть фактически у меня такая сухая масса (смеется).
– Сколько часов вы спите?
– Женщинам очень легко понять друг друга… Когда рождается ребенок, ты начинаешь понимать, что так спать, как раньше, ты уже больше никогда не будешь. Мужчины это начинают понимать, когда становятся военными. Поэтому у нас, в принципе, сон теперь такой же, как в первый год жизни ребенка. То есть ты спишь, но постоянно находишься в напряжении, слушаешь... или находишься на боевом дежурстве, поэтому спать ты не можешь, или постоянно сирены, тревоги... У нас тоже нужно собираться, переходить в укрытие. Мы постоянно спим интервально, скажем так. И это помогает, потому что ты привыкаешь к этому сну, и уже на боевых тебе не тяжело. Ты уже понимаешь, что если есть возможность где-то стоя поспать, это классно (смеется)…
– Ваши братья оба на фронте, ваша мама тоже на фронте… Когда вы между собой общаетесь и обсуждаете самый главный вопрос, который любую украинскую семью беспокоит, – когда победа? Вы это обсуждаете?
– Мы – военнослужащие, у нас немного другое отношение к этому слову и немного другое отношение к временным рамкам. Когда говорят о победе гражданские, они всегда ожидают какого-то чуда, которое вот случится, – и все дружно выйдут на Майдан, отпразднуем, а после этого все будет хорошо. Надо понимать, что наш враг очень силен, очень силен. И он свои мощности собирал десятилетиями, чтобы реализовать свою захватническую политику. Мы должны понимать, что даже при условии успешного возвращения всех аннексированных территорий нам придется проводить стабилизационные действия, нам придется работать вместе со спецслужбами, с правоохранительными органами. Потому что неизбежны диверсии, неизбежны провокации на этих территориях. Мы не должны давать врагу возможности понять, что мы достигли своих целей – и все разошлись по домам. Все, армии нет. Это для их реваншистско настроенного общества будет как красный флажок: "Давайте еще раз". Мы должны понимать, что у нас немного неадекватный сосед... Ну собственно модель Израиля... Он никуда не денется, он не испарится.
Боевое крещение у меня было "веселое". Я приехала на позиции вместе с командиром роты, и первое, чем нас встретили орки, – пакет "Градов"
– Да.
– Учитывая, что там десятилетиями воспитывалось поколение агрессоров, которые считают, что все вокруг – это второй сорт, а они – единственная белая раса, которая должна всех поработать, – ну о чем идет речь? Мы должны быть всегда в состоянии готовности. Даже если и будет победа – все равно мы не вернемся к той жизни, которой жили. Мы – военные, мы выполняем приказы. У меня нет времени мечтать или думать о том, как оно будет через год или два. У меня сегодня есть определенный план действий, определенный план боевой подготовки или план боевой операции. Мне его нужно выполнить, дожить до этого момента, успешно вывести своих людей – и все. А дальше все будет. Дальше уже будет видно.
– Госпожа Оля, почему у вас позывной Ведьма? Надо же было его заслужить.
– Ну, во-первых, это не наши побратимы меня так назвали – так меня назвали москали. Эта история – с 2014 года. И я хочу дождаться окончания активной фазы войны – и тогда открою все карты.
– "Буде тобі, враже так, як відьма скаже". Да?
– Это очень весело было, потому что [песня] появилась уже позже.
– Авторские права – ваши.
– Как-то так.
– Какая самая большая амбиция у вас в армии?
– Стать действительно хорошим командиром. Научиться управлять большим количеством людей. У меня на сегодняшний день есть ясное понимание, что я служу в армии, мне это нравится, я буду продолжать службу. Учитывая тенденции расширения НАТО, наверное, для меня было бы большой честью сотрудничать именно с НАТО... Улучшать наши показатели, нашу армию, передавать опыт будущим поколениям военнослужащих, реальный опыт боевых действий. Поэтому я сейчас не хотела бы говорить, какие амбиции, потому что жизнь непредсказуема и завтра, собственно, она может закончиться. Но я хочу стать действительно хорошим командиром.
– Вы сказали о внезапности, опасности – а можно ли так, в принципе, выделить самые опасные моменты, когда Бог уберег?
– У меня самые неприятные воспоминания от "Пиона" остались. Это самоходная артиллерийская установка, стреляющая 203-мм снарядами. И так уже получилось, что прострелка по квадрату этой САУ происходила, когда там находилась я со своим командиром. Чувства адские, потому что ты понимаешь: убежать особо некуда. И понимаешь, что те укрытия, которые есть вокруг, не сильно тебе помогут в случае чего. И ты ищешь какое-нибудь углубление, какое-то место. И единственное, о чем ты думаешь, – чтобы или так сразу лампочка выключилась – и все, долго не мучиться, хочется просто закрыть глаза и открыть, чтобы все прекратилось. Но ты понимаешь, что не прекратится. И это чувство надо было преодолеть. У меня вообще первое боевое крещение было тоже веселое. Я приехала на рекогносцировку на позиции вместе с командиром роты, и первое, чем нас встретили орки, – это пакетом "Градов". Поэтому есть определенные моменты опасности, но дальше уже привыкаешь к взрывам, привыкаешь к тому, что у твоего берца может встрять осколок или что-то упасть. И уже к этому начинаешь относиться более или менее спокойно. И уже, собственно, второй-третий боевой выезд – на все реагируешь типа: "Да Господи, там еще целых 30 метров от меня". (Смеется).
– Какой был самый большой страх на войне у вас?
– Сложно говорить о страхе. Дело в том, что психика так работает во время боевых действий, что понятие страха выключается. И ты уже откаты эмоционально начинаешь чувствовать после событий. А там непосредственно ты находишься в состоянии "бей или беги". У тебя адреналин дает определенный уровень эйфории, ощущение всемогущества своеобразного… И как такового страха ты не чувствуешь. Ну, это моя физиологическая реакция… Есть физиологическая реакция, когда ступор начинается... В этом есть определенный плюс, потому что ты не чувствуешь страха, и определенный минус, потому что ты не чувствуешь страха, и твой инстинкт самосохранения тоже... Ну, я не анализировала, какой мой величайший страх на войне, честно говоря. Даже не задумывалась об этом.
– Неотъемлемой частью любой войны является смерть побратимов. Когда это происходит, как вы реагируете? И часто ли вы на войне плачете?
– Все плачут на войне: и мужчины, и женщины. И иногда ты понимаешь, что не можешь ничего сделать в этой ситуации. И такое чувствуешь отчаяние… Но поскольку ты командир, понимаешь, что ты не имеешь права показать это отчаяние и снизить моральный дух своего подразделения. Ты понимаешь, что это тяжело, сложно, но ты говоришь о том, что этот человек погиб героически, ты осознаешь это, объясняешь своим побратимам... Когда проговариваешь, это облегчает твое состояние моральное. Ну и вообще ситуацию надо всегда обсудить... Конечно, мы обращаемся за помощью к психологам, в группу контроля боевого стресса, которая есть в каждой бригаде. Там опытные военные психологи. И это не гражданские психологи. Это большая разница, потому что гражданский психолог тебе может сказать: если что-то у вас триггерит или что-то донимает, вы должны просто дистанцироваться от этого. Мы не можем этого сделать. Там совсем другие способы работы, совсем другие способы поддержки. Кто-то – к капеллану, кто-то – к психологу. И таким образом переживаем стресс. Но плачут все. Взрослые мужчины, девушки... Это не считается чем-то плохим.
– Последний вопрос вам задам. Скажите, пожалуйста: ваша мечта сразу после победы?
– Прежде всего – конечно, провести время со своим ребенком. Это самое главное. Ну и дальше вернуться на службу и продолжать ее нести.
– Ольга, я вам очень [благодарна] за то, что вы делаете, за ваш героизм, за героизм ваших побратимов. Берегите себя. Пусть вся ваша семья бережет себя. И берегите Украину. Слава Украине!
– Героям слава!
