Фотограф и волонтер Ивлева: Репрессивное действие государства так или иначе ощущает на себе каждый, живущий в России G

Виктория Ивлева – известный российский журналист и фотограф, обладатель "Золотого глаза" World Press Photo за репортаж из Чернобыльского реактора, номинант премии имени Андрея Сахарова, лауреат премии "Свободная пресса Восточной Европы". Работала в горячих точках во время развала Советского Союза, много снимала в странах Африки. Одна из тех немногих российских журналистов, которые открыто поддерживают Украину. 

Летом прошлого года Ивлева занялась волонтерством – вместе с харьковскими активистами вывозила с оккупированной территории людей, доставляла медикаменты и продукты. Продолжает эту деятельность и сейчас. В конце прошлого года в киевском издательстве "Дух i лiтера" вышла ее книга "Мандрiвка, или Путешествие фейсбучного червя по Украине" о поездке через всю страну накануне войны. Фотожурналист задумала издать ее в России. За два месяца собрала необходимую сумму на краудфандинговой платформе. А теперь взялась за реализацию нового фотографического проекта, связанного с Украиной, о чем и рассказала в интервью корреспонденту издания "ГОРДОН".

Навоевавшись в Украине, мы отправились дальше по миру, в Сирию, оставив несчастных людей с обезображенным, искалеченным войной сознанием, разрушенные дома и трупы

– Побывав на той стороне, в оккупированных районах, пообщавшись с людьми, вы верите, что Донбасс еще вернется в Украину, или противоречия между нами непреодолимы?

– Если бы не российский фактор, эти территории от Украины никогда бы и не ушли. Все закончилось бы достаточно быстро: замес у вас после четверти века жизни в тихой и спокойной стране был совсем другой, злобы не было.

Я никогда не пыталась представить себя на месте человека, для которого люди не существуют, который прикрывает свою ненависть к окружающим, свой страх и одиночество словом “геополитика” и при этом испытывает тотальную жажду власти. Но если попытаться представить себя на его месте – наверное, тогда я бы на всякий случай держала Донбасс на привязи. Его ведь в любой момент можно вернуть назад Украине, а можно, если что, опять травить людей рассказами о бандеровцах и киевской хунте. То, что рано или поздно проект "Новороссия" будет предан, стало ясно очень давно – еще когда президент моей страны предложил им внезапно перенести референдум на более поздний срок. И вот результат: навоевавшись у вас, мы отправились дальше по миру, в Сирию, оставив изуродованную украинскую землю, несчастных людей с обезображенным, искалеченным войной сознанием, разрушенные дома и трупы.

Для меня особая боль, что в массе своей россияне войну в Украине не чувствуют. Она идет не на нашей территории, нет марширующих колонн, и даже гробы зачастую привозят скрытно, по ночам. Наше безгласное общество в свое время проглотило войну в Чечне, хотя и люди, и пресса тогда были другими, а вот как-то не встали мы против: сто человек вышло на Пушкинскую площадь, когда началась вторая чеченская кампания. Сто человек!  Против украинской войны вроде попытались выступить – да уж поздно было, воздух поменялся, мнение людей перестало что бы то ни было значить, да и омерзительная, зашкаливающая по злобе и вранью пропаганда сделала свое дело, расколов российское общество.

Ивлева: Для меня особая боль, что в массе своей россияне войну в Украине не чувствуют. Фото: Виктория Ивлева

Сейчас, с началом похода в Сирию, риторика вроде поменялась, слово "хунта" куда-то делось из просветительской обоймы российского телевидения, хотя у вас все те же люди у власти… И вроде как-то об этой подлючей войне начинают немного забывать, нет такой боли, какая должна быть, нет понимания, что мы причинили немыслимые страдания соседней мирной стране, которая нам никогда ничего дурного не сделала.

– Люди в России не хотят помнить или не могут, потому что их все время отвлекает и переключает на другие темы пропаганда?

– Ничто не мешает помнить о том, что идет эта война. Даже когда есть ежедневная жизнь с личными проблемами. Если ты, конечно, хочешь об этом помнить, если тебе стыдно за свою страну и содеянное ею. А в общем Россию охватила социальная апатия, летаргия, в которую наше общество достаточно глубоко погрузилось и продолжает погружаться. У вас есть замечательный лозунг: "Не будь байдужим!" У нас, увы, полная противоположность: будь равнодушным, пусть тебя ничего не интересует, не обращай внимания, за тебя все решат, ты, главное, знай, что твоя страна великая, всегда и во всем права, а сейчас она окружена врагами, которые и виноваты во всем. И люди становятся равнодушными даже к таким вещам, как собственное горе.

Я увидела совершенно из ряда вон выходящий сюжет на телеканале “Дождь”, как открывали мемориальную доску 25-летнему парню из села Озерки Алтайского края. Парень сгорел заживо в танке на Донбассе, то есть погиб страшной смертью. Меня поразили присутствовавшие люди своим спокойствием. Было ощущение, что родители совсем не переживают гибель сына, никаких эмоций, словно зомби. Я смотрела на эту маму с поминальным пирожком – ей кто-то позвонил, она тут же как ни в чем не бывало начала говорить по телефону. Папа от слова “фашисты” затрясся больше, чем от рассказа о смерти сына. Ужасающе, что для отца мифические фашисты и бандеровцы, эта доска на доме, были важнее, чем его погибший ребенок. И я поймала себя на мысли, что мне их не жалко.

Я не имею права осуждать этих людей, но, думаю, имею право осуждать тех, кто задурил сгоревшему в танке парню голову так, что тот попер из своего прекрасного Алтайского края воевать в чужую страну. За пять тысяч километров! И ради чего? Чтобы президент моей страны дольше продержал власть?

Ивлева: Я понимаю, что в войне мы виноваты, моя страна и мое правительство, но разве можно людей, которые фактически на передовой живут, оставлять без поддержки? Фото: Виктория Ивлева

– А вы уже ощутили на себе действие репрессивного механизма российского государства?

– Так или иначе, заметно или незаметно, его ощущает на себе каждый, кто живет в России. Воздух очень тяжелый становится. Дышать трудно. Если говорить обо мне лично, то я далеко не самый известный человек среди тех, кто против войны. Я стараюсь держаться в рамках закона, считая, что одно из главных правил жизни в бесправной стране – соблюдение законов. Мне пока только на Facebook какие-то гадости пишут постоянно.

Например, недавно я написала маленький пост об истории с изгнанием из псковского парламента депутата Льва Шлосберга. Сотни комментариев получила, и среди них такой: “А у вас нет мысли, что его выперли потому, что считают предателем своей страны?” Я ответила, что только б...яди, трусы и тупицы могут считать Шлосберга предателем, а через полвека будут извиняться перед его потомками. И вот ответ одного из комментаторов (процитирую дословно): “Вас, почтенная матрона, давно идентифицировал как мерзкую опухоль! Вы под личиной сердобольной бабули скрываете тотальную ненависть к России и каждое свое действие направляете на уничижение моей страны, на ее ослабление, выливаете ушаты грязи и помоев. Любой гавнюк, вредящий своей стране, – это просто гавнюк, какими бы "высокими" помыслами он ни руководствовался, когда пакостил... В его поступках нет ни чести, ни совести, а лишь желание угодить врагам России и навредить русскому народу. Не желаю Вам ни здоровья, ни успехов!.. Адью, крысиная нора!" 

Вот такое патриотическое мнение у человека, который даже ругательное слово "говнюк" пишет с ошибкой. И ведь что интересно – какое бы ни было мнение у меня, я никому не говорю, мол, а не уехать бы вам в Науру!  Я понимаю, что в моей стране есть разные люди, но все равно – это наша страна, и мы все должны тут уживаться. И я никуда ехать не собираюсь, придется им всем меня потерпеть.

Если из человека прет имперство, все вокруг будут врагами. Интересно, что обычно с ненавистью говорят о беженцах люди, которые сами недавно переехали в Западную Европу из стран Восточной

– Когда начались бомбардировки в Сирии, появились прогнозы о том, что Россия не потянет две войны и западные санкции, и скоро развалится. Насколько реалистичен такой сценарий?

– Не надо забывать одну вещь: мы привыкли и умеем жить бедно, как и все бывшие жители СССР. Когда людям скажут (и уже говорят), что за Россию надо пострадать, – большинство пострадает. По терпению и умению жить бедно мы чемпионы среди европейских стран. Понятно, что определяющим фактором была и будет жизнь в Москве, а здесь санкции и кризис станут заметны позже, чем в других местах, хотя уже начали применяться непопулярные меры. Например, раньше подмосковные льготники могли в Москве бесплатно ездить в общественном транспорте. Теперь не могут. Но они это схавали – значит, их все устраивает.

Московские льготы пока сохраняются. Но сокращается финансирование социальных сфер. В здравоохранении это называется непонятным словом “оптимизация”, а на самом деле происходит развал медицины. А ведь именно на медицину государство должно направлять деньги, а не на войну. Но оно распоряжается бюджетом на свое усмотрение, доказывая нам постоянно, что по-другому жить мы не можем, мы особенные, все могут жить честно, а мы – нет, новые придут к власти и тоже будут воровать, поэтому уж лучше те, что есть, – они-то уж наворовались. Все эти мантры помогают дурить народ и держать власть. И все забывают, что игра на кондовом патриотизме и имперстве никого до добра не доводила. И нас не доведет. 

Ивлева: Невозможно всех жалеть одинаково. Беженцы и перемещенные люди из Украины для меня гораздо большая боль, чем сирийцы. Фото: Виктория Ивлева

– Недавно вы побывали в лагере беженцев на сербско-венгерской границе. Украинские беженцы и сирийские – их что-то объединяет?

– Всех беженцев объединяет одно: перемена участи и жизни не по собственной воле. Мне кажется, что вообще в жизни нет худшей доли, чем стать беженцем. Ведь от всей прошлой жизни остаются только воспоминания. И больше уже никогда не будет, допустим, твоего садика возле дома, каких-нибудь гардин, всю жизнь висевших на окнах, вазочки, которую сто лет назад купила бабушка... Как будто и не было. И не ты сам пожелал, чтобы так получилось. Тебя заставили брести по пыльной дороге с котомкой в руках в полную неизвестность. За эти страдания надо очень много прощать беженцам – они ведь часто ведут себя неадекватно. Подсознательно считают, что все виновны в их страданиях и все им обязаны. А остальные думают, что они ни при чем, – не они же выгнали людей из дома. Поэтому люди войны и люди мира зачастую понимают друг друга с большим трудом.

Невозможно всех жалеть одинаково. Беженцы и перемещенные люди из Украины для меня гораздо большая боль, чем сирийцы, – это ведь все совсем родное и близкое. Но это когда говоришь абстрактно. А когда оказываешься среди страдающих людей, то думаешь в основном только о том, как хоть кому-то помочь – словом ли, делом ли. Конечно, люди, бежавшие от войны на Донбассе, оказались в более выгодном положении: им не надо было преодолевать тысячи километров, они были или в своей стране, или в России – стране с очень близкой культурой и языком. А сирийцы попали совсем в другую цивилизацию. Представьте на минуту, что вы после недельного изнуряющего пути, после переправы на контрабандистских лодках через море оказываетесь без денег в странах, язык, культура и обычаи которых вам совершенно незнакомы. И вы точно так же пойдете воровать кукурузу и яблоки в чье-то поле, потому что вам надо кормить детей, и вы будете писать под деревом, потому что надо где-то писать. Мне было удивительно видеть, как эти люди следили за собой, старались сохранить приличный вид даже в таких ужасных обстоятельствах.

– И в России, и в ЕС многие считают, что сирийские беженцы – угроза для благополучия европейских стран...

– Если из человека прет имперство, все вокруг будут врагами. Агрессия здорово зависит от степени ксенофобии. Интересно, что обычно с ненавистью говорят о беженцах люди, которые сами недавно переехали в страны Западной Европы из России, Украины и других стран Восточной Европы. И начинается: они сядут на шею, все сожрут, будут членами ИГИЛ, будут гадить в лифтах, строить мечети, носить хиджабы и прочее. Как будто все беженцы одинаковые. Но люди не могут быть на одно лицо – я точно знаю, что это невозможно: я большой кусок жизни прожила в СССР – в стране, где пытались сделать всех одинаковыми. И понимаю, что это совсем не так.

Сколько было беженцев после Второй мировой войны, несравнимое количество по сравнению с нынешним. Все они интегрированы в общество на своих новых родинах, и сейчас будет так же.

Мы стояли, обнявшись, под пальмами, среди не знающих войны иностранцев, на фоне такого странного благополучия – и плакали. И я думала, какие подонки те, кто пытается все время вбить между нами клин

– Вы обычно приезжаете в Украину, чтобы съездить на Донбасс, отвезти гуманитарную помощь, пообщаться с людьми. Чем-то особенным запомнилась последняя поездка?

– Я была в зоне АТО в июле. Мы ездили на стыковые территории в районе Дебальцево – это контролируемая Украиной территория, но на тот момент постоянно обстреливаемая. Были в селе Луганка около Светлодарска и в самом Светлодарске, развозили гуманитарку – частично полученную от разных организаций, частично купленную на деньги, которые мы с моим товарищем, волонтером Женей Каплиным, собираем через свои страницы на Facebook.

В Луганку продукты завозят редко и мало – туда боятся ехать, да и через блокпосты не всегда легко проезжать: в селе стоят военные, танки закопаны в огородах. Кому приятно, что рядом с домом стоит такое орудие? Ясно ведь, что или по нему, или оно начнет стрелять.

В Светлодарске врачам и учителям почти год – уже год! – не платят зарплату. Я понимаю, что в войне мы виноваты, моя страна и мое правительство, но разве можно людей, которые фактически на передовой живут, оставлять без государственной поддержки? Украинские депутаты туда не ездят, передают этот Светлодарск из одного подчинения в другое, местные жители уже и сами не знают, кто их депутат и есть ли вообще такой. Печально все это видеть.

Ивлева: Сколько было беженцев после Второй мировой войны, несравнимое количество по сравнению с нынешним. Все они интегрированы в общество на своих новых родинах, и сейчас будет так же. Фото: Виктория Ивлева

В Луганке совершенно случайно разговорилась с молодой женщиной, Юлей, зашла к ней во двор. Она показала подвал, где ночует с мужем и двумя детьми уже несколько месяцев, танк в маскировочной сетке прямо на огороде. Сказала, что хочет уехать к родному брату, да только денег на переезд нет. Было понятно, что в любой момент эта подвальная жизнь может закончиться совсем не весело. Оказалось, брат живет под Череповцом, это в Вологодской области в России, и он готов их принять. И вот как опять все тут сплетается: простая крестьянская семья с русскими корнями, прожившая всю жизнь на Донбассе, спасается в России от войны, устроенной с российской помощью.

Мы и начали с Женей небольшую операцию по вывозу Юли, ее мужа Леши и двоих детей. Поехали еще Юлины дядя и тетя, а вот мама, родом с Вологодчины, решила остаться. Я, говорит, в Украине больше лет прожила, чем в России, здесь и умру. Я написала пост на Facebook, видео выложила, на котором Юля рассказывает об этом подвальном житье, и мои подписчики собрали деньги на дорогу мгновенно, буквально за несколько дней. Провожать Юлю собралось полдеревни. Плакали, обнимались – словно на фронт или на тот свет провожали. А дальше получилась такая замечательная смычка этой крестьянской семьи и нас, пятерых интеллигентов, непосредственно участвовавших в операции Луганка – Череповец.

Вот как это было: Женя Каплин, окончивший Харьковский университет (социолог) и  я, выпускница МГУ, привезли Юлю с семьей в хостел организации "Станция "Харьков" (руководитель станции Ева Гукалова – дизайнер). Там семья провела два дня, а я уехала по своим делам в Киев. Женя довез их до границы, которую семья перешла пешком, а со стороны Белгорода их уже поджидала Наташа Чернышова (Белгородский университет, факультет журналистики), которая завезла семью на вокзал. Самый быстрый и дешевый путь лежал через Санкт-Петербург.

Там на платформе Юлю ждала еще одна журналистка, Галя Артеменко. Она устроила им пятичасовую пешеходную экскурсию по летнему прекрасному Петербургу перед следующим поездом. В конце прогулки, уже не чуя ног, они забрели в Елисеевский магазин на Невском. Это фантастической красоты старинный гастроном, очень дорогой, посередине – пальма, вокруг столики стоят, сидят иностранцы, наслаждаются. Человеку с обычными деньгами в Елисеевском особо делать нечего.  Юля, совершенно обалдев от Петербурга и вообще от всего увиденного, стояла посреди магазина под пальмой и крутила головой в разные стороны. В очередной раз повернувшись, она увидела меня – я прилетела в город проведать родителей, а с Артеменко мы просто заранее договорились встретиться в Елисее. Это было уже выше сил, все заревели. И стояли, обнявшись, под этими пальмами, среди не знающих войны иностранцев, на фоне такого странного благополучия – и плакали. И я думала, какие подонки те, кто пытается все время вбить между нами клин – между народами, между интеллигентами и крестьянами, вообще между живыми нормальными людьми.

Все время думаю, сколько еще больных людей и детей мы могли бы вытащить с неконтролируемых территорий, если бы меня там не взяли в плен в марте

В этом же селе, где жила Юля, мы познакомились с Дашенькой. Она жила с бабушкой и папой и была так напугана постоянной стрельбой, что вообще практически никуда из подвала не выходила, у нее синели губы и чуть ли не приступы какие-то начинались. Не знаю, сколько времени я провела в разговорах с бабушкой по телефону, чтобы уговорить ее отпустить девочку с папой в Харьков. Но все-таки удалось уговорить. В Харькове волшебный доктор Роман Марабян помог положить девочку в больницу, немножко подлечиться. И так было радостно знать, что она пришла в себя. Они вернулись с папой в Луганку – не удалось нам уговорить их переехать в более безопасное место, увы. Сейчас, слава Богу, не стреляют, думаю, с ними все хорошо.

Ивлева: В Луганку продукты завозят редко и мало – туда боятся ехать, да и через блокпосты не всегда легко проезжать: в селе стоят военные, танки закопаны в огородах. Фото: Виктория Ивлева

Я очень люблю такие истории, когда ты лично берешь и делаешь то немногое, что можешь, для других людей. С одной стороны, это капля в море, с другой – чья-то жизнь. Только все время думаю, сколько еще больных людей и детей мы могли бы вытащить с неконтролируемых территорий, если бы меня там не взяли в плен в марте, развернув обратно автобус с женщинами и детьми, которых мы вывозили.

– С вами, надеюсь, хорошо обращались?

– Меня не били, не крыли матом. Только незаконно продержали четыре часа, обыскали, обокрали и отпустили. Видимо, им дали задание меня не трогать, но забрать все электронные и бумажные носители. Были у меня такие комментаторы на Facebook, которые говорили: "Подумаешь, четыре часа – это не плен". Но ведь это ты потом знаешь, что всего четыре, а когда там находишься – полная неизвестность. Есть только вооруженные люди в пятнистой форме и никакой связи с остальным миром.

Был веселый момент. Один упырек, который меня держал, открыл мою записную книжку и стал читать, шевеля губами, мои журналистские записи. Это было ужасно противно, вот сам факт, что кто-то роется в твоих вещах, как в своих, а ты особо и сказать ничего не можешь. В общем, листает он книжку и вдруг говорит: “О, вы тут про оружие пишете”. Я удивилась – отродясь ни про какое оружие не писала. А он важно так читает: «Правда – мое единственное оружие!» Мне так стало смешно, потому что это надпись на здании аэропорта в Грозном, якобы Кадыров-старший так говорил. А я недавно была в Грозном в командировке, записывала рассказы людей, переживших войну, ну и это записала.

Потом меня вывели за блокпост, покривлялись немного, поизображали, что видят, как украинские снайперы через бетонные надолбы крадутся, – это уже просто фарс какой-то был. Потом говорят: "Идите". Когда спросила, где мои вещи, они ответили, что сожгли их. Я повернулась и пошла в сторону Украины. Не все, что они могли и должны были украсть, они украли. Удалось сохранить жесткий диск с огромным количеством моих проектов и фотографий – видать, силы небесные все-таки на моей стороне были.

Ивлева: Когда людям скажут, что за Россию надо пострадать – большинство пострадает. По терпению и умению жить бедно мы чемпионы среди европейских стран. Фото: Виктория Ивлева

Плен этот, увы, сильно подорвал мою деятельность по вывозу людей из зоны боевых действий на неконтролируемых территориях. Я все время думаю, сколько можно было бы еще вывезти из войны людей. Но теперь я не могу этим заниматься. В этом смысле они победили. Если считать победой удержание в зоне военных действий людей, желавших от войны уехать. Но это уже зависит от жизненных приоритетов. Думаю, что человеческая жизнь там далеко не главный приоритет. В общем, почти как у правительства моей страны, которое сжигает продукты, вместо того чтобы накормить голодных.

– Вы все принимаете близко к сердцу?

– Я не умею по-другому. На все бурно реагирую. Это и плохо, и хорошо одновременно. Но жить так интересно, так любопытно. Как же без реакции?

– Еще не устали от волонтерской суеты постоянных переездов, не хочется все бросить?

– Волонтерство – великая вещь. Не существует большего счастья, чем осознание того, что ты спас людей, взял и помог. Наверное, это можно назвать тщеславием. Но одно дело, вывезти детей из-под обстрелов, а другое – из тщеславия начать войну.

В России не понимают масштабов волонтерства в Украине, преданности людей, их солидарности. Волонтеры – особые люди, которым в радость служить другим и своей стране. Счастлива, что я в их рядах.

Ивлева: Не существует большего счастья, чем осознание того, что ты спас людей. Наверное, можно назвать это тщеславием. Но одно дело, вывезти детей из-под обстрелов, а другое – из тщеславия начать войну. Фото: Виктория Ивлева

В последние месяцы, правда, случился небольшой перерыв – занималась модным ныне краудфандингом, собирала деньги на издание своей книжки “Мандрiвка, или путешествие фейсбучного червя по Украине” в России. Это мое путешествие через всю Украину от Донецка до Ивана-Франковска – практически день в день – накануне войны, между аннексией Крыма и захватом Славянска. В самом конце прошлого года книжка вышла в Киеве, в издательстве “Дух и Лiтера”. Большая часть тиража раскуплена – вот я и решила, что пора ее в России напечатать. Вернее, даже считаю крайне важным издать ее именно в России.

– И как успехи?

– Стопроцентный сбор – но это приличная работа по подготовке и распространению, много сил ушло.

– У вас есть не волонтерские, а именно журналистские планы, связанные с Украиной?

– Есть, чему я рада. Подробно рассказывать сейчас не хочу – боюсь, естественно, сглазить. Но это большой фотопроект о немыслимых страданиях от войны и о рождении новой нации. Он так и называется “Рождение Украины”. Снимать буду, если все сложится удачно, по всей стране, во всех областных центрах и в Крыму. Крым для меня – всегда Украина.